Александр Лоскутов 10 страница

Огласив мертвую тишину улицы оглушительным скрежетом, решетка поддалась, и, вывернувшись со своего исконного места, повисла на одной петле, медленно покачиваясь и скрипя.

Я замер. Потом протянул руку, чтобы придержать эту железяку, нависшую над шестиэтажной пропастью в опасной неустойчивости… Не успел.

Вывернув из подгнившего дерева последний крепивший ее ржавый гвоздь, решетка ухнула вниз и с оглушительным грохотом, слышимым, наверное, в другом конце города, врезалась в землю. Между тесно стоявшими домами испуганно метнулось эхо.

А я так хотел спуститься тихо и незаметно…

Ладно, чего уж теперь. Не идти же по лестнице. Тем более что там меня вполне может ждать таинственный ночной скребун. И что‑ то мне подсказывает, что так оно и есть. Действительно ждет… Вообще‑ то теперь, после устроенного мной грохота, он может ждать меня и снаружи. Да и еще кто‑ нибудь под шумок заглянуть в состоянии. Но если я спущусь удачно, у меня, по крайней мере, будет пространство для маневра. А на лестничной клетке не больно‑ то мечом помашешь.

Подхватив со столика завернутый в грязную тряпицу кинжал и заткнув его за пояс, я выглянул в окно. В последний раз посмотрел вниз. Нагнулся над шестиэтажной пропастью. И, ухватившись за подоконник, повис, нащупывая ногой подходящую опору.

Какой только дурак придумал стеклить балконы… Спускаться ведь неудобно.

* * *

То, что я задумал, можно назвать разве что только форменной глупостью. Идиотизмом в квадрате. Выбраться из города неузнанным и не пойманным очень сложно. Но во много‑ много раз сложнее на этих же условиях в город войти. Периметр — железобетонная стена, опутанная колючкой и патрулируемая отрядами городской армии — изначально задуман как сооружение, препятствующее проникновению внутрь охраняемой зоны нежелательных элементов, как то: мертвяков, оборотней, вампиров и попавших в немилость чистильщиков. Часть экскурсантов, выбирающихся наружу с целью полюбоваться красотами старого города и при случае подправить свое материальное положение с помощью «валяющихся там прямо на улице богатств», которая выживает, возвращается обратно самым простым и незатейливым способом: через ворота. Их впускают. Помучив проверками и расспросами, навешав подзатыльников, заставив просидеть по полтора‑ два месяца в карантине, им все же разрешают вернуться к обычной городской жизни. Редко кто из беглецов находит путь внутрь, минуя недремлющее око часовых периметра. Таких путей очень и очень мало. А те, что есть, давно и надежно перекрыты.

И тем не менее я должен их найти. Я должен найти выход… Вернее, вход.

Ворота отпадают сразу. Проверки, перепроверки, звонки в штаб и заломленные за спину руки… Нет, официальный путь не для меня.

Можно дождаться каравана — в это время года с юга их приходит довольно много. Но караванщики — люди недоверчивые. Они не будут подбирать незнакомого типа всего в нескольких километрах от города. А даже если и подберут, то, согласно правилам, они обязаны докладывать обо всех случайных попутчиках на городском пропускном пункте.

Смешаться с караваном и проникнуть таким способом за периметр не удастся.

Река? Да, по реке, при определенном везении, пробраться можно. Но только если знать схему установки сетей, решеток, заградительных сооружений, кроме того, хорошо уметь плавать и нырять. На лодке, даже если бы она у меня и была, проскочить невозможно.

Отпадает.

Последний более‑ менее реальный вариант (не считая силового решения) — подземелья: канализация и технические тоннели. Но и здесь все не так просто. Во‑ первых, без фонаря туда соваться бесполезно. Во‑ вторых, карты подземных коммуникаций у меня тоже нет. В‑ третьих, любого сунувшегося под землю, вероятно, очень порадуют установленные там повсюду преграды. И если с решетками, памятуя о своей недавней эскападе, я, возможно, справлюсь, то наглухо затыкающая проход бетонная пробка разом поставит крест на всех моих подземных подвигах. В‑ четвертых, почти все канализационные люки внутри периметра давно уже заварены. Есть еще в‑ пятых, в‑ шестых, в‑ седьмых, но вспоминать о них мне и вовсе не хочется.

Тем не менее особого выбора у меня нет…

Торопливо проскочив узкую, заваленную слежавшимся мусором улочку, я вышел на бывший проспект Победы. Не выходя из тени и стараясь держаться как можно незаметнее, огляделся. Вроде бы ничего подозрительного не было. Брошенные дома и громоздящиеся бесформенными кучами ржавые автомобили хранили полное безмолвие. Но тем не менее…

Тем не менее я что‑ то чувствовал. Не опасность, нет. Скорее, чье‑ то присутствие. Снова, впервые после встречи с Аваддоном, вернулось ощущение уперевшегося в спину взгляда.

И никого. Ни единой души в радиусе доброй сотни метров. Пусто и тихо. Неестественно тихо.

На всякий случай я обнажил меч. И почти сразу же почувствовал, как истаял чужой взгляд, до того упорно сверливший мне спину.

Медленно‑ медленно, будучи готовым в любой момент встретить холодной сталью любого врага, я выскользнул на середину улицы. Обогнул перевернутый набок фургон, на руле которого, довольно усмехаясь, устроился человеческий череп. Пробежал между двумя стоящими нос к носу ржавыми автобусами… И замер, глядя на распростершуюся в тени когда‑ то въехавшего в столб грузовика человеческую фигуру.

Не было никаких сомнений в том, что этот человек мертв. Как не было сомнений и в том, что он — один из моих коллег по Управлению. Все еще намертво стиснутый побелевшей рукой меч и коричневая кожаная куртка чистильщика говорили об этом вполне очевидно и недвусмысленно.

Но кто?.. И кто?..

Настороженно глядя по сторонам, я носком сапога перевернул тело. Вгляделся в искаженное предсмертной судорогой белое лицо.

Эдик Рязанов… Как же это ты так?

Еще раз внимательно осмотрев окрестности, я осторожно присел на корточки рядом с телом, предварительно уперевшись острием меча ему в горло — мера предосторожности на всякий случай. Пощупал остывшую уже руку. Вгляделся в широко раскрытые глаза, в глубине которых навек застыл ужас.

Вчера под вечер, очевидно. Часов десять‑ двенадцать назад. Но кто?

На теле не было ни единой раны, ни даже царапины. Совершенно не похоже ни на мертвяков, которые неизменно рвут тело, ни на оборотней. Я осторожно отодвинул меч и, потихоньку поворачивая бессильно откинутую голову, осмотрел шею. Характерных ранок не было тоже. Что ж, значит, и не вампир…

Но не сердечный приступ же!..

Я осторожно высвободил из мертвой руки меч. Закостеневшие пальцы никак не хотели разжиматься. На рукояти осталось темное пятно. Вытащил из кобуры пистолет, забрал запасную обойму, расстегнул и стащил пояс.

Мертвому все это уже не нужно. Мне, собственно, тоже. Тащить двойной груз — такое удовольствие ни к чему. Но и бросать снаряжение я не вправе…

Впрочем, я, кажется, знаю, как поступить.

Пошарив в карманах Рязанова, я извлек на свет пластмассовую коробочку сотового телефона. На крошечном дисплее беззвучно мигало изображение телефонной трубки — индикатор вызова. Как кстати.

Ткнув пальцем в слабо подсвеченную изнутри кнопку, я поднес телефон к уху.

— Эдик! Ну наконец‑ то! Я звоню, звоню, а ты все не отвечаешь… Что‑ то случилось?.. Эдик, ты почему молчишь? Где ты? Эдик?

— Его нет, — хмуро оглядываясь на едва коснувшийся уха различимый шорох, буркнул я. Голос в телефоне на мгновение замолчал, чтобы через секунду неуверенно переспросить:

— Эдик?..

— Эдик мертв.

Минута тишины, а потом осторожный и вполне закономерный вопрос:

— А с кем я говорю?

В самом ли деле мелькнула вон за той кучей мусора тень, или мне показалось?..

— Как там тебя?.. Маргарита?.. Бери ручку и записывай адрес, — я зашарил глазами, выискивая номерные таблички на стенах домов. — Высылайте машину. Пусть заберут тело и амуницию. Поняла?

— Д‑ да… Кто это? —

— Какая разница?.. Извини, мне пора.

Отключать телефон я не стал. Просто размахнулся и от всей души впечатал его в камень. Во все стороны брызнули пластмассовые обломки. Весело перемигивающиеся огоньки погасли.

Ну вот. Плюс еще одно преступление, за которое мне придется ответить в случае поимки. Не такая уж это и мелочь на самом деле — разбитый телефон. Особенно если вспомнить, сколько в наши дни стоит любая мало‑ мальски сложная электроника.

Пристроив снятое с покойного снаряжение так, чтобы его можно было видеть с дороги, я медленно выпрямился. Посмотрел в сторону города. Потом вновь перевел взгляд на искаженное печатью неизбывного ужаса лицо своего бывшего коллеги. Вздохнул.

Неважно, придет за ним машина или нет. Неважно, хочу я этого или нет. Все неважно… Но свой последний долг я ему отдам.

— Прости, друг, — прошептал я. — Прости и прощай.

Взлетел к небу ярко сверкнувший в солнечном свете меч. Взлетел и опустился. А я вновь присел на корточки, вздохнул и потянул из кармашка на поясе флакончик с солью.

Когда я наконец выпрямился, загроможденная старыми автомобилями улица встретила меня гробовым молчанием. Глазницы домов, местами еще сохранившие стекла, смотрели на человека, мрачно вытиравшего испачканный в густой красно‑ черной жидкости клинок с нескрываемым презрением. Разбитые фары машин беззвучно осуждали каждое мое движение. И только сверлящий мои лопатки взгляд щедро источал липкие волны нескрываемого довольства.

Будь ты проклят! Будь ты навек проклят, враг рода человеческого!

На ходу вернув меч в ножны, я обогнул старый, опасно накренившийся грузовик и перешел на неторопливый экономный шаг. Выгоднее было бы, конечно, бежать, но, с другой стороны, надо было беречь силы. Мне предстояло преодолеть по этим улочкам еще добрых десять километров, дабы, обогнув новый город по дуге, выйти к восточному сектору периметра. И не факт, что эти десять километров обойдутся без неожиданных и малоприятных встреч. Возможно, придется драться.

Проверив содержимое своих карманов, которое, сколько его ни проверяй, все равно оставалось неизменным, я еще раз убедился, что у меня остался только один пищевой пакет.

Это значит, что, если я не хочу остаться голодным, сегодня к вечеру мне надо быть в городе.

Ну что ж. Попробуем…

Через два часа, прошедших в утомительно однообразной беготне по улицам, я наконец‑ то добрался до места. Восточная — самая отдаленная от центра — часть периметра была передо мной. Впрочем, то, что она была самой удаленной, никакого преимущества еще не давало. Стена здесь была не ниже, чем в других местах, пулеметные вышки стояли ничуть не реже, да и колючей проволоки тоже было в избытке.

Но все равно именно этот участок периметра я считал самым уязвимым. В этом, находящемся в самом сердце бывшей промзоны месте брошенные заводские цеха практически вплотную подходили к цехам действующим, и разделяла их всего лишь тонкая ниточка защитной стены. Днем и ночью здесь грохотали станки и гудели машины, в воздухе пахло гарью и дымом, исходящим из вытянувшихся к небу труб подобравшейся к самому периметру городской электростанции. Возможно, именно этот постоянный грохот и стелющийся по земле дым отваживал вездесущую нечисть. Не знаю. Но, во всяком случае, в этом районе ее было ощутимо меньше. И служба здесь считалась у армейцев чуть ли не курортом. Особенно если сравнивать с западным сектором.

Если где и можно было попытать счастья, так это только здесь.

Хотя гарантии, конечно, не было.

Перемахнув через ветхий покосившийся заборчик, я пробежал мимо навек застывшего на ржавых рельсах тепловоза, прокрался, пригибаясь, через присыпанную мелким гравием и слежавшимся песком площадку и, прислонившись разгоряченной спиной к успокаивающе‑ холодной, пахнущей сыростью стене старого склада, тяжело перевел дыхание.

Городской периметр был уже рядом. Поверх грязно‑ серой бетонной стены я видел сторожевые вышки. До них было метров сто — не больше. Я даже мог различить лица дежуривших там солдат. И уж совершенно отчетливо видел автоматы в их руках.

Отметив для себя, что парни на вышках хотя и кажутся расслабленными, все же еще не настолько одурели, чтобы упустить из виду чью‑ либо дурную попытку в наглую перелезть через стену, я торопливо пригнулся. Расслабленность расслабленностью, а словить пулю в лоб от кого‑ нибудь из тамошних снайперов, возомнивших себя героем — истребителем нечисти, мне как‑ то не хотелось.

Тем более что лезть на рожон вроде и надобности не было. Я не собирался штурмовать стену или вступать в бесполезную перестрелку с вояками. Мне всего‑ то надо было добраться до непонятного предназначения ржавого ангара с зияющей многочисленными дырами крышей, что скромно притулился метрах в пятидесяти от периметра.

Придется немного поползать.

Вообще‑ то этого ангара здесь быть не должно. Согласно уставу, в непосредственной близости от периметра не должно быть никаких сооружений, являющихся потенциальным укрытием для еженощно пытающийся пробраться к городу нечисти. И ангар этот должно было давно уже снести. Вот только… только…

Ну, не снесли — тем лучше. Для меня, конечно же, лучше. Не для них.

Внутри ангара пахло пылью и ржавчиной. На полу грудами валялся всевозможный металлический мусор. Пробивавшиеся сквозь дыры в покатой крыше лучи солнца ровными как по линейке столбиками пронизывали пыльный воздух. Ничего зловещего я не чувствовал. Основательно разгулявшийся в последние дни инстинкт самосохранения тоже молчал.

Впрочем, это еще ничего не значило…

Держа руку на рукояти меча, я осторожно двинулся вперед, обходя стороной бесформенные кучи ржавого металла и переступая через многочисленные проволочные петли. Укрывшиеся в дальних углах тени беззлобно следили за каждым моим шагом.

Люк оказался весьма тяжелым, а петли — порядком проржавевшими. С меня семь потов сошло, прежде чем я сумел его открыть. Но все же своего добился: с ужасающим скрежетом, без малейшей жалости разорвавшим почтительную тишину этого места, тяжелая крышка отошла в сторону… И почти тотчас же воздух пронзила короткая автоматная очередь, а в ржавой металлической стене ангара точно над моей головой появились несколько ровных аккуратных дырочек.

Я среагировал мгновенно. Упал, пребольно ударившись коленом о какую‑ то ржавую железяку, и откатился под прикрытие проходящей через весь ангар толстенной ржавой трубы. Замер, инстинктивно нащупывая ребристую рукоять пистолета, хотя и понимал, что больше стрелять по мне не будут.

И точно. Выстрелов больше не было. А прислушавшись, сквозь далекий шум рабочих цехов я отчетливо разобрал визгливый голос какого‑ то сержанта, во все горло распекающего своего подчиненного за бестолковую трату ценных боеприпасов.

Пацан какой‑ нибудь, наверное, стрелял. Новобранец. Не знает еще, бедняга, сколько стоят те четыре серебряные пули, что он только что бестолково выпустил в белый свет… Ничего. Вот вычтут из его и без того скромного солдатского жалованья их полную стоимость — поймет, почем у нас сегодня фунт серебра.

И все‑ таки этот стрелок — парень не промах. Поднявшись на ноги, я медленно покачал головой, глядя на отверстия, пробитые в ржавом металле неровным треугольником. Если бы он взял всего на полметра ниже и чуточку правее… расплескались бы мои мозги по полу.

Нет, чтобы так пальнуть с пятидесяти метров, ориентируясь исключительно на слух, это какой же талант надо иметь?.. Талант или удачу, что, в принципе, почти одно и то же.

И что только этот парень на стене делает? Ему же прямая дорога в Управление — вот где пригодились бы его навыки. Надо будет при случае выяснить, кто стрелял, и поговорить с ним. Порекомендовать парню вступить в наши стройные ряды…

Бесполезные отвлеченные размышления. Кто меня сейчас послушает? Кому нужны рекомендации отступника, изгоя, предателя? Какой совет может принять обычный законопослушный набожный парень от человека, которого церковь объявила пособником тьмы?

Мрачно вздохнув, я опустился на пол и опустил ноги в люк. Удерживаясь на руках, медленно выпрямился. Тяжелые ботинки глухо ударили о металл. Я постоял немного, высовываясь по пояс из настежь распахнутого люка, потом еще раз вздохнул и, согнувшись, с головой нырнул внутрь.

Труба была широкая, диаметром не меньше метра, так что особой тесноты я не испытывал. Но темно здесь было, как в сердце у бездушного. Да и воняло тоже изрядно, хотя что могло так вонять, мне было непонятно: старый водовод уже давно не действовал, от него осталась только ржавая, местами прохудившаяся труба — еще один источник металла для промышленности нового Челябинска.

Сморщив нос, я оставил позади пятно вливающегося через открытый люк света и на четвереньках пополз во тьму.

Сумасшедший дождевой червяк, заблудившийся в подземных ходах. Нравится мне быть сумасшедшим земляным червем? Нет! Но и выбора особого у меня нет тоже. Так что надо ползти.

В общем‑ то, все нормально. Клаустрофобией я отродясь не страдал… Еще бы воняло здесь поменьше, А то в нос так и шибает…

Сквозь плывущий в воздухе тонкий аромат гнили и разложения пробивался еще какой‑ то запашок, слабый, невнятный, но чем‑ то неуловимо знакомый и ассоциирующийся почему‑ то с приближающейся опасностью.

На минуту я прекратил шлепать руками по грязным внутренностям трубы и принюхался. А потом, вздрогнув, резко потянулся к оружию.

Выхватить меч в этой трубе — акробатический номер, который так просто с ходу не провернешь. Так что вооружился я пистолетом, тем более что здесь и сейчас именно он был моим самым мощным оружием. Мечом, стоя на карачках и упираясь спиной в холодный ржавый металл, особенно не помашешь. А вот пуля в такой трубе — страшная вещь. Ей здесь просто некуда больше лететь, кроме как во врага.

Застыв на месте и стараясь даже не дышать, я вглядывался вперед, пытаясь что‑ то рассмотреть в поджидающей меня впереди кромешной тьме. Инстинкт самосохранения предательски молчал. Опасности я не чувствовал. Но вот запах неотступно твердил мне другое: оборотень. Он где‑ то здесь, где‑ то совсем близко…

Безмолвно ругнувшись про себя, я осторожно перебросил пистолет в левую руку. И, не переставая бестолково целиться во тьму, достал спички.

Вспыхнувший в абсолютной тьме слабый огонек ударил по глазам, вырвал из плена мрака темные, покрытые густой чешуей ржавчины стенки трубы… и озарил оскаленную пасть оборотня, находящуюся всего в полуметре от моего носа… Очень близко. Смертельно близко.

Только чудо удержало меня от того, чтобы бездумно пальнуть в темноту и тем самым разом разнести в клочья мой замысел тихо и незаметно проникнуть в город. Чудо и бессильно вывалившийся между зубов распухший синий язык оборотня.

Некоторое время я, разом позабыв про окутывающий все вокруг запашок, жадно кусал воздух. Пялился на обросшие редкими волосами уши, мутные глаза и бессильно скрючившиеся почти человеческие руки‑ лапы.

И в самом деле оборотень. Только дохлый. Навек застывший посреди ломающего тело превращения. Уже не зверь, но еще и не человек. Нечисть.

Еще один заблудившийся в подземной тьме червяк.

Дня три он уже тут лежит. Не меньше. Понятно теперь, откуда эта вонь.

Как бы мне еще перебраться через его тушу?

Спичка догорела и погасла, напоследок успев обжечь мои пальцы. Я чертыхнулся, оставшись во тьме, но другую зажигать не стал. Вместо этого протянул руку и осторожно коснулся грязной свалявшейся шерсти… Дьявольщина. Придется перелезать. Вот удовольствие‑ то. Потом вонять буду, как будто… как будто с дохлым оборотнем в подземной трубе обнимался…

Кое‑ как преодолев сие малоприятное препятствие, я продолжил свой путь, шепотом ругаясь и испытывая искушение остановиться на пару минут, чтобы хорошенько вытереть ставшие вдруг маслено‑ скользкими руки.

А потом, когда бетонная стена периметра, по моим расчетам, была как раз у меня над головой, я наткнулся на решетку. На крепкую такую решетку, сваренную из толстых — в два пальца толщиной — металлических прутьев. Снова чиркнув спичкой, я торопливо осмотрел очередное препятствие. М‑ да. Неказисто, но более чем надежно.

Хмыкнув, я подергал прутья, особо, впрочем, не усердствуя. Если уж оборотню не хватило сил их вывернуть, то что говорить обо мне? Нет, силовой способ не годится. Впрочем, чего‑ то подобного я ожидал. И потому заранее продумал свои действия.

Я перевернулся на спину и на ощупь вытащил из‑ за пояса сверток. Развернул. Шершавая рукоять кинжала вновь кольнула мою ладонь неземным холодом. Незримым черным светом вспыхнуло во мраке острие. По трубе, забивая даже сладковатую вонь разлагающегося трупа, поплыли мягкие волны тьмы.

Говорят, меч шефа режет железо с такой же легкостью, как и масло. Посмотрим, насколько хорош в этом деле мой кинжальчик… И спасибо Господу, что здесь стоит решетка, а не бетонная затычка, которую я мог бы ковырять до самого Судного дня.

* * *

У любого города существует множество лиц. Он может быть красивым, с высокими зданиями, чистыми тротуарами и привычным многолюдьем на улицах. Бывает он и заброшенным, с проспектами, загроможденными ржавыми автомобилями, и битком набитый нечистью. Но это еще не все. Город бывает грязным, заполненным мусором и заселенным всяким человеческим отребьем, готовым в любой момент продать свою душу (и не только свою) за копейку. Был бы только покупатель…

Городские кварталы, что непосредственно примыкают к тонкой ниточке опоясывающей город защитной стены — именно о них я думаю, когда представляю себе заваленные всевозможным хламом дворы, вонючие костры и грязных людей, сидящих с самокрутками на ступеньках и алчно поглядывающих на случайных прохожих. Эти люди не ходят в церковь и не чтят имени Бога. Им все равно, что случится с ними после смерти. В их душах уже давно пустила корни тьма. Но это не сверхъестественная тьма, а исконно человеческая. Ее еще иногда называют безразличием.

Именно среди этих людей я и собирался найти себе временное пристанище.

А где еще мне его искать? Не в центре же. Не в старой своей квартире, которую уже давно, наверное, отписала себе церковь и куда в высшей степени неразумно совать нос. Затеряться лучше всего на окраине. Здесь никто не задаст лишних вопросов и не кинется звонить в инквизицию, даже если почует исходящую от меня тьму.

Но для того, чтобы жить среди таких людей, нужно быть таким же, как они. Не выделяться.

Кожаную куртку, с первого взгляда выдающую во мне чистильщика, я сдернул едва только вылез из водовода. Вывернув предварительно ее наизнанку, я завернул в куртку меч — еще один необычный и сразу же бросающийся в глаза предмет. Пояс… Пояс спрятать не получилось, и потому я его бросил. И кобуру, предварительно сунув пистолет под ремень, — тоже.

Ну вот и все. Теперь осталось сделать морду кирпичом— с такой окраинные обычно по улицам ходят, — и все в порядке. За своего, конечно, не примут, но и гнать не станут…

Выбранный мною дом выглядел так, будто был готов в любой момент развалиться. Кирпичная пятиэтажка, старая и унылая. Большей частью выбитые стекла заменены натянутым полиэтиленом или заколочены фанерой. Напротив входа громоздилась немаленькая мусорная куча, распространявшая характерный аромат.

Кажется, раньше это здание было заводским общежитием. Но сейчас… Сейчас я бы сказал, что этот дом давно надо было снести. Дабы не позорить наш светлый город столь отвратным зрелищем.

Тем не менее это место явно было обитаемо. Из распахнутых окон доносилась чья‑ то ленивая болтовня. Бессловесно шипел магнитофон. У подъезда, вопреки всем правилам пожарной безопасности, расположившись прямо на ступенях, косматый небритый мужик жег костер, лениво помешивая булькавшее в почерневшей от огня консервной банке нечто. Проходя мимо, я поморщился — варево издавало такой аромат, будто его главным компонентом был подобранный на ближайшей свалке мусор. Понадеявшись, что помешивающий палочкой вонючую гадость мужик не собирается в итоге это есть, я толкнул ногой противно заскрежетавшую дверь.

Внутри здания было ничуть не чище, чем снаружи. Судя по всему, большинство жильцов не имело ни малейшего представления не то что о мусоропроводе, но и о таком элементарном способе избавления от мусора, как открытое окно. А канализация, если судить по запаху, не работала уже лет десять, не меньше.

Пошлявшись по этажам, я выбрал более или менее приличную комнатушку. Зашел. Швырнул в угол свои нехитрые вещички. Подняв валявшуюся на полу расщепленную дверь, снова ее навесил. Получилось, конечно, не ахти как. Я понимал, что эта трухлявая деревяшка вряд ли сможет сдержать напор даже пьяного комара, но, по крайней мере, она ясно давала понять, что здесь теперь кто‑ то живет. Осмотрев получившееся художество, я еще раз вздохнул и пинками принялся выбрасывать в коридор годами копившийся в этой комнате мусор.

На шум работы заявился коренастый невысокий мужчина неопределенного возраста: Некоторое время он молча смотрел на мою возню. Потом протиснулся внутрь и сел на то единственное (кроме пола), на что еще можно было сесть в этой комнатушке, — на подоконник. Спросил:

— Ты кто, человече?

Я промолчал в надежде, что этот тип поймет, что вступать в беседу с ним я не намерен, и отвяжется. Но он только ухмыльнулся.

— Хмырь.

Я медленно выпрямился. Смерил невозмутимо ухмыляющегося гостя не обещающим ничего хорошего взглядом.

— Чего говоришь?

— Хмырь. Погоняло у меня такое. — Мужик улыбнулся, продемонстрировав мне необычно ровные и белые зубы. — Вообще‑ то я Иван. Только иначе как Хмырем меня здесь все равно не кличут. А ты кто?

— Молчун, — я припомнил старое прозвище, привязавшееся ко мне еще во времена учебки… Сколь же лет назад это было?..

— Молчун, значит, — мужичок спокойно кивнул. — Знавал я раньше одного Молчуна… Дурак дураком был. Но умный. — Закончив столь нелогичный вывод тяжелым вздохом, Хмырь цепко взглянул на меня, будто проверяя. — Не пойму только, похож ты на него или нет… Не обижайся.

— А я и не думал, — почти честно ответил я. — На что мне обижаться?

— Это у меня юмор такой, — продолжал Хмырь.

— Дурацкий юмор, — не удержался я.

— Дурацкий, — послушно согласился он. — Но зато действенный. Сморозишь пару шуточек — и сразу видишь, что твой собеседник из себя представляет.

Я недоверчиво прищурился.

— А сейчас ты что видишь?

— Вижу, что ты не настолько прост, как хочешь казаться… От кого‑ то прячешься?

— Да? — постаравшись сохранить невозмутимое выражение лица, я напрягся. Будто бы случайно переместил руку на пояс, коснувшись укрытой под рубашкой рифленой рукояти пистолета.

И по прищурившимся глазам своего собеседника понял, что номер не прошел.

Ох, не прост этот Хмырь, ох, не прост… И как же я раньше не заметил? Неспешные плавные движения. Этакая хищная грация, поистершаяся, но все еще заметная. Цепкий, подмечающий даже самые незначительные мелочи взгляд.

Армеец? Зуб даю, что армеец. Причем явно не из низов. Скорее средний командный состав… Вот только что делает армейский командир среди здешнего отребья?

— Знаю, о чем ты думаешь. — Не отводя взгляда, Хмырь улыбнулся. Одними губами, кстати, улыбнулся. Глаза его так и остались прищуренными и усталыми. — Можешь не дергаться — не сдам я тебя. Меня ведь тоже ищут. Вот уже пять лет.

— За что?

Хмырь вздохнул. Недовольно поерзал, устраиваясь поудобнее.

— За ересь, — вдруг сознался он.

Носком ноги вытолкнув зацепившуюся за порог ржавую железку, я аккуратно — чтобы не вывалилась — прикрыл дверь. Подошел к окну. Толкнул расположившегося на подоконнике Хмыря, заставив его подвинуться. Сел рядом.

— Надоело все, — после нескольких минут тягостного молчания вдруг сказал Хмырь. — Не пойму я, куда катится этот мир? Ты только посмотри вокруг: разруха, регресс, деградация моральная и физическая. Неужели Всевышний хотел именно этого? Или наша вина, что мы не смогли усмотреть в его дарах зерно истины?

— Ты это к чему? — спросил я.

Хмырь устало вздохнул. Пожал плечами.

— Сам не знаю… Просто я никак не могу понять: церковники говорят, что Господь наградил нас Днем Гнева за многочисленные грехи. Именно Его волей девять десятых человечества испарились в один миг. Но разве оставшиеся стали лучше? Разве мы изменились?

Люди по‑ прежнему рождаются, живут и умирают во грехе. И что бы там ни говорили святые отцы, иначе и быть не может. Безгрешен только тот, кто не рождался и не жил. А все остальные… Идеальное, безгрешное, с точки зрения Господа Бога, общество полностью вымрет в течение всего нескольких поколений. — Хмырь негромко фыркнул, будто насмехаясь над самой этой идеей. — Скорее даже в течение одного поколения.

— Почему? — осторожно спросил я.

— Потому что именно грех является основным побудительным мотивом человека. Стремление к телесным радостям, свободам и удовольствиям — это грех. Жажда власти — грех. Деньги — тот самый всеобщий эквивалент, который является мерой всех остальных жизненных благ — еще больший грех. Даже самые положительные с точки зрения человеческой морали действия: созидать, творить, работать, путешествовать, учиться, проникать в тайны мироздания, — с позиции Бога это все грех. И если убрать их, что нам останется?

Я пожал плечами:

— Наверное, ничего кроме нирваны. Один из принципов индуизма гласит: только тот, кто не творит кармообразующих поступков, останется неизменным при вращении колеса Сансары. Может быть, Бог хочет от нас именно этого.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒