Александр Лоскутов 4 страница

Мне было жаль его. Но иного выхода я не видел. Если он выживет — почти наверняка станет оборотнем. Умрет — поднимется мертвяком. Незачем рисковать. Лучше заранее принять меры, чем пополнить лагерь врага еще одним выходцем из наших рядов.

Я медленно потащил из ножен свой меч.

* * *

Чего, спрашивается, я добился? Спас какую‑ то взбалмошную девчонку, которая теперь смотрит на меня как на первейшего врага человечества. Уверен, она меня ненавидит. И за что? За то, что я исполнял свой долг? Ну не мог я поступить иначе! Не мог…

Впрочем, ей это сейчас не объяснишь. Не поймет. И даже слушать не станет.

Ведь сказал же я ей: выйди на улицу, жди меня там. Я не просил подглядывать из подворотни.

Ну и что? Доподсматривалась? Увидела на свою голову… И на мою тоже.

Теперь она меня ненавидит. Теперь она готова выцарапать мне глаза.

Задевает меня это хоть чуть‑ чуть?.. Да, задевает! Теперь приходится смотреть не только по сторонам, но и за ней приглядывать. А то еще сдуру пальнет в спину.

Зря я ей пистолет доверил… Но не отбирать же теперь.

Думаю, до сих пор она не попыталась меня пристрелить только потому, что боялась остаться на этих улицах одна. И по этой же причине не убежала.

Дурочка. Честное слово, дурочка. Но красивая. Ее бы отмыть, причесать да переодеть — цены бы не было…

Махнув рукой своей сердито сверкающей глазищами спутнице, я прижался к стене. Выглянул. И, не заметив ничего опасного, ужом ввинтился в узкую щель между двумя бетонными плитами. Держа руку на рукояти меча, еще раз осмотрелся. И только потом поманил спасенную.

Ирина, несмотря на куда более стройную фигуру, в щели чуть не застряла. Но когда я попытался ее поддержать за локоть, отбросила мою руку с такой яростью, что я даже испугался.

Прекрасно!.. Если ей так нравится сидеть в этой дыре, пусть сидит. С полчасика свободного времени у нас пока еще есть. Может быть, остынет хоть немного.

Надо только на забор влезть. Обзор будет лучше. А то вдруг еще кто‑ нибудь очень голодный и злой заинтересуется ее филейной частью.

Наверное, в моем взгляде все же что‑ то промелькнуло. Во всяком случае, спасенная вдруг кротко взглянула на меня и протянула руку, явно прося о помощи. Правда, едва только она выбралась из щели, как сразу же вновь превратилась в изливающую презрение королеву. Чумазая как не знаю кто, растрепанная королева в разорванном спортивном костюмчике. Раньше я бы только посмеялся. Теперь же почему‑ то было не смешно.

Возможно, потому, что она действительно выглядела как королева. Царственная дурочка, упорно не желающая понять жестокую правду жизни… Но кто же тогда я? Презренный чистильщик, недостойный даже стоять рядом с ее величеством? Вооруженный мечом убийца? Враг, которому не зазорно будет выстрелить в спину где‑ нибудь в темном городском переулочке?

Нравится мне эта роль?

Нет!.. И будь оно все проклято!

Обойдя стороной какое‑ то унылое двухэтажное здание, мы прошли мимо застрявшего поперек улицы ржавого автобуса. Выбитые фары брошенной машины слепо таращились в пустоту. Лобовое стекло отсутствовало. А в водительском кресле, уронив скалящийся череп на руль, сидел выбеленный солнцем и ветром человеческий скелет. Как всегда, проходя мимо, я поприветствовал молчаливого смотрителя пустой улочки резким взмахом руки.

Спасенная недоуменно посмотрела на меня, потом на скелет и спокойно отвернулась. Крепкие все‑ таки нервы у дамочки. Ничего не скажешь.

Сразу за поворотом я заметил следы. Отпечатки армейских ботинок. Совсем свежие — солнечные лучи еще не успели высушить осыпавшуюся с рубчатых подошв грязь.

Кто‑ нибудь другой подумал бы, что минут десять назад здесь прошел человек. Мне же хватило одного взгляда, чтобы понять: никакой это не человек. Типично цыплячью подпрыгивающую походку не научившегося еще соизмерять силы новообращенного вампира узнать нетрудно.

Вампир. Средь белого дня… Что же вытащило кровососа из темных подвалов и толкнуло под ненавистные лучи солнца?

Выдвинув меч из ножен на полпальца, я внимательно осмотрелся.

Никого. Ничего. Пустая грязная улица с застрявшими тут и там ржавыми помятыми автомобилями. Присыпанный битым стеклом грязный растрескавшийся асфальт. Покосившиеся столбы и оборванные провода.

Не нравится мне этот район. Всегда не нравился. Слишком уж он спокойный на первый взгляд. И слишком много моих коллег здесь пропало.

Следы вели направо, мимо брошенной бензоколонки, в глубь старого города. Я же толкнул Ирину прямо. Во дворы. И все то время, пока мы пробирались мимо пустых оконных провалов, я не выпускал ставшую внезапно мокрой и скользкой рукоять меча. Вновь прорезавшееся ощущение упершегося мне в спину тяжелого взгляда царапало натянутые до предела нервы. Инстинкт самосохранения приглушенно стонал, требуя убраться отсюда немедленно.

Даже спасенная, похоже, что‑ то такое чувствовала. Она притихла и непрестанно озиралась по сторонам. Ее побелевшие от напряжения пальцы мертвой хваткой стиснули рукоять бесполезного пистолетика…

Обошлось.

Закоулки остались за спиной. Мы вышли на широкую и относительно чистую дорогу. Брошенных машин здесь не было. Следы нечисти тоже отсутствовали. Во всяком случае, свежих отпечатков я не увидел.

Облегченно вздохнув, я вышел на середину дороги. Осмотрелся. И, преспокойно усевшись прямо на асфальт, скомандовал:

— Ждем.

Ирина негромко хмыкнула, невозмутимо сев чуть в стороне, тут же принялась поправлять волосы.

Чтобы не терять времени, я тоже решил заняться делом. Вытащил из ножен меч и, пристроив оружие на коленях, достал точильный брусок и приготовленную специально для этих целей тряпочку. Любое оружие время от времени нуждается в чистке. И меч — не исключение. Тем более что сегодня ему уже дважды пришлось побывать в деле. И если я не уделю внимания оставшимся на лезвии кровавым разводам, отчистить их потом будет куда труднее.

Так мы и сидели. Два идиота. Одна возится с прической, вместо зеркала поглядывая в ближайшую лужу. Другой — чистит меч. И все молча.

Минут через двадцать, как раз к тому времени, когда я закончил чистку и убрал оружие в ножны, послышался неровный треск мотора. А еще через минуту рядом с нами со скрежетом затормозила машина — бывшая «Газель‑ микроавтобус, обшитая трехмиллиметровыми стальными листами. Маленький самодельный броневичок.

Со скрипом открылось боковое окно (вернее, не окно, а железная шторка, и не открылась, а только немного отодвинулась). Из образовавшейся узкой щели — руку не просунешь — на меня в упор глянули чьи‑ то серо‑ стальные глаза. Причем можно было не сомневаться: где глаза — там недалеко и автомат. С серебряными пулями. И нацелен он сейчас исключительно на мою скромную персону.

— Леха, ты, что ль?

— А то ты не видишь. — Я позволил себе кривую усмешку.

— Да мало ли что я вижу… — прозаически вздохнул обладатель влажно блестящих серых глаз. — А это кто там с тобой?

— Понятия не имею, — почти честно отозвался я. — Беглянка очередная, наверное. В промзоне оборотень только что одного типа на фарш пустил, но подружку его я вытащить успел. Ну и вот… Не бросать же эту засранку на поживу нечисти.

Спасенная на мои слова никак не отреагировала. Стояла и молча разглядывала автомобиль. Руки у нее чуть заметно дрожали. Непонятно только, то ли от пережитого напряжения, то ли от желания закатать мне кулаком по зубам. Судя по яростно сверкающим глазам, второе вероятнее. Да, сомнений нет, боевая девчонка.

Железное окно захлопнулось. Только после этого откатилась в сторону дверь. Из машины выпрыгнул Семен— низкорослый бородач с таким же, как у меня, мечом за спиной. Мы коротко обменялись рукопожатиями.

— Оборотня, значит, уделал, — вполголоса пробормотал бородач, внимательно осматривая меня с ног до головы. — Один на один. Силен, бродяга, силен… Карантин нужен?

— Да вроде бы не задел.

— А ее?

Я молча пожал плечами. Семен поморщился и сквозь зубы сплюнул на грязный асфальт.

— Понятно… Ну, что вылупилась?! Лезь в машину, дура!

Спасенная вздрогнула, как от удара. Выронила пистолет. И, двигаясь как сомнамбула, неловко полезла в гостеприимно открытую дверь пофыркивающей «Газели».

— Это все, что ли? Тогда поехали.

— Шеф велел забрать какого‑ то мертвяка, — флегматично напомнил приоткрывший окно шофер.

— Нет у меня никакого мертвяка, — в тон ему ответил я. — А если тебе он так нужен — валяй. Ищи сам.

— Есть ли, нету ли, мое дело спросить, — негромко проворчал шофер. Окно со скрежетом закрылось. Семен чуть заметно покачал головой.

— Нет, так нет, — проворчал он. — Поехали.

— Вы езжайте. У меня тут еще дела.

— Ты тоже садись. Шеф сказал, чтобы мы и тебя прихватили.

— Зачем?

Задумчиво вертевший в руках потерянный спасенной пистолет Семен что‑ то невразумительно хрюкнул и пожал плечами.

— Понятно, — в свою очередь буркнул я. И тоже полез в машину.

* * *

Что мне больше всего не понравилось, так это стоящая возле входа в контору машина с крестами на боках. И ладно бы кресты были красными, больничными. Так нет ведь. Они были золотистыми, вытянутыми в виде распятия. Хуже были бы только кресты черные — инквизиторские.

Но и эти тоже не сахар.

Какого черта церковники ищут в Управлении внешней разведки и зачистки? Мы не только не подконтрольная им, но даже и не смежная организация.

С чем это может быть связано? С намечающимся приходом мессии? Скорее всего… В любом случае шеф сейчас должен быть в делах по самые уши. Зачем ему я? Да еще так срочно…

Ох, нарвусь сейчас на очередное невыполнимое задание.

Поднявшись по лестнице, я прогулочным шагом вошел в приемную. За столом диспетчера сидела Маринка. Красивая девушка, чертами лица неуловимо похожая на спасенную мной замарашку… Тьфу, и что она мне опять лезет в голову? Однако, вспоминая об Ирине, мне было намного легче выдавить из себя приветственную улыбку.

— У себя? — Я мотнул головой в сторону внушительной двери, украшенной медной табличкой с витиеватой надписью: «Руководитель оперативных групп разведки и зачистки Дмитрий Анатольевич Темников».

— Да, — Маринка улыбнулась. — Заходи. Тебя ждут.

И вдруг, подавшись вперед, поманила меня своим тонким, почти детским пальчиком. Недоумевая, я подошел к столу. Нагнулся. И неожиданно был схвачен за отворот куртки.

— Леша, — едва слышно прошептала Марина, почти касаясь губами моего уха, — пожалуйста, не сболтни там чего лишнего… И будь очень‑ очень осторожен. Даже в мыслях.

Я смог только кивнуть. И спросить тоже шепотом:

— Что, так плохо?

Девушка чуть заметно кивнула и отвернулась, перекладывая с места на место лежащие на столе бумаги, которые вроде бы в ее внимании отнюдь не нуждались.

— Ну что ж, спасибо за предупреждение.

Я выпрямился. Потер внезапно зачесавшийся нос.

Потрясающе. Что же такое мне шеф готовит, если даже Маринка… Ладно. Сейчас узнаем.

Решительно подойдя к двери, я несколько раз аккуратно стукнул по медной табличке. И вошел.

Да, не зря Маринка меня предупреждала. Наш доблестный шеф явно был на взводе. И не просто чуточку раздражен или немного сердит, а холодно вежлив, что в данный момент означало, что он балансирует на самой грани. Еще немного, и произойдет взрыв, после которого все присутствующие в кабинете лица вылетят отсюда со свистом. И хорошо будет, если не через окно.

А лиц вокруг меня было немало. Кроме самого шефа в кабинете присутствовали господа Хабибуллин и Пащенко — начальники смежных ведомств. Оба сжались так, будто хотели быть как можно менее заметными.

Но если Ринату Хабибуллину это более‑ менее удавалось, то Василий Пащенко — двухметровый богатырь, габаритами схожий с Ильей Муромцем, — сгорбившись на стуле, выглядел более чем нелепо.

Это что касается знакомых мне людей. А между тем людей незнакомых в этой комнате было гораздо больше.

У стеклянной дверцы шкафа, со спокойно‑ безразличным видом разглядывал легендарный клинок шефа человек средних лет в военной форме с погонами майора на плечах. Еще двое вояк одинаковой с Пащенко комплекции навытяжку стояли по обеим сторонам от двери и старательно изображали статуи. До того натурально изображали, что, кажется, перестали даже моргать.

Здесь же были и представители городской церкви. Два благообразного вида старичка в белоснежных одеяниях с вышитыми на груди золотистыми крестами и седовласая сухонькая женщина в черной рясе простой монахини… Ее я узнал сразу, хотя до сих пор никогда не видел.

Мать Евфросиния. Настоятельница женского монастыря, ставшего притчей во языцех для всего города. Легендарная женщина, при жизни удостоившаяся зачисления в ранг святых.

Не последние люди нас посетили. Ох, не последние… Управление, армия и церковь в одной упряжке. Неспроста все это. Неспроста…

Что же им от меня надо?

Я вежливо кивнул, адресуя свое приветствие всем сразу и никому в отдельности. И тотчас же взгляды всех находящихся в комнате людей как притянутые магнитом поползли ко мне.

Разные это были взгляды. Безразличные (зомби‑ часовые), облегченные (Хабибуллин и Пащенко), скептические (майор), устало‑ раздраженные (шеф) и холодно‑ изучающие (старички‑ церковники). А от мимолетного взгляда настоятельницы я аж попятился. Чем‑ то он был схож с тем давящим взглядом, что чуть ли не полдня упорно преследовал меня в старом городе. В нем тоже чувствовалась сила. Беспощадная, колючая, скребущая нервы, нечеловеческая сила… Но то была сила с другим знаком.

Меня словно с головой окунули в прорубь. Весьма своеобразное ощущение. Слава Богу, что длилось оно недолго — мать‑ настоятельница почти сразу же отвела глаза. И ощущение несущейся на меня лавины тут же ушло, превратившись в далекий, едва различимый рокот.

Да‑ а… Имея такую силу, наверное, и вправду можно упокоить мертвяка одним только взглядом. Может быть, не зря люди болтают?..

— Алексей, ну наконец‑ то. Мы уже заждались. — В спокойно‑ дружелюбном голосе шефа ни одно даже самое чуткое ухо не смогло бы различить с трудом сдерживаемый гнев, искорки которого явственно плясали в его глазах. — Почему так долго?

Почему долго?.. Будь шеф один, я бы ему ответил. Да как ответил! Но сейчас лучше промолчу. Не время показывать норов. Ох, не время. Во всем права была Маринка. В такой компании нужно следить не только за языком, но, пожалуй, за мыслями тоже. Спасибо матери — настоятельнице.

— Проходи, присаживайся.

Издевается, что ли? Куда присаживаться‑ то? Все стулья заняты. Разве что только на стол. Или на пол.

— Я постою.

— И правильно. Постой‑ ка лучше вот здесь. — Шеф повернулся к спокойно изучающим меня церковникам. — Ну, что скажете, святые отцы? Мать‑ настоятельница?

Ощущение давящего взгляда вернулось. Будто бы незримые холодные пальцы закопошились внутри моего черепа, перебирая что‑ то незримое большое, сортируя мои чувства в каком‑ то только им одним известном порядке. Ощущение было… непередаваемое.

«Ну уж нет, — беззвучно сказал я самому себе. — Нет, нет и нет. Ты не сможешь…»

Мать Евфросиния молча смотрела на меня. Невидимые пальцы упрямо скребли мой череп изнутри. Что она видела? Что понимала?

«Нет! Нет‑ нет‑ нет».

Я боролся, как мог, изо всех сил стараясь, чтобы эта борьба не отразилась на моем лице. По‑ моему, получалось. Только вот пот на лбу выступил, но тут уж никто меня обвинить не может. В комнате и впрямь было душновато…

«Нет. Никогда! Моя душа — она только моя. Ты туда не проникнешь, будь ты хоть трижды святая. Нет! Нет! Не‑ ет! »

Вот она, моя хваленая и старательно тренируемая сопротивляемость внешнему воздействию. Прогибается. Трещит по всем швам, как гнилая тряпка.

Беззвучный вой моей безжалостно насилуемой души. Скатывающиеся под рубашкой капли холодного пота. Бесцветная муть перед глазами.

«Нет, нет, нет, нет, нет…»

Мать‑ настоятельница медленно отвела взгляд. И тотчас же холодные пальцы отступили. Незримое давление прекратилось. Бьющий по ушам беззвучный рев летящей по склону горы лавины истаял до едва слышного шелеста.

Как раз вовремя. Еще бы несколько секунд, и я, пожалуй, не смог бы удержаться. Еще бы чуть‑ чуть, и она бы меня прочитала, как раскрытую книгу. Несмотря на все мои жалкие потуги защититься.

Неловко переступив с ноги на ногу, я только сейчас понял, что все время незримого поединка неосознанно задерживал дыхание. Осторожно выпустил застоявшийся в груди воздух. Попытался унять неожиданно навалившуюся на меня позорную дрожь. Разжал намертво стиснутые кулаки…

— Не знаю, — негромко проговорила Мать Евфросиния. — Не знаю. Не могу понять.

Будто соглашаясь с ней, старцы в белом истово закивали. Майор выпрямился в струнку и взглянул на меня так, словно я виновен, самое меньшее, в измене родине. Хабибуллин и Пащенко постарались стать еще менее заметными. Шеф — не понимаю, как это возможно, — выглядел чуточку смущенным. А сама настоятельница вновь глянула на меня. Только теперь это был взгляд не живой святой, а обычной пожилой женщины. Спокойный такой взгляд, в меру заинтересованный и чуточку усталый. На мгновение мне даже показалось, что на губах Матери Ефросиний появилась ироническая всепонимающая улыбка.

Но нет… Показалось.

Не могло такого быть. Не могло.

Святые, как известно, никогда не улыбаются. Ни на иконах, ни в жизни. Они вкусили близость к Богу. И потому потеряли способность просто по‑ человечески радоваться.

— Так… И что будем делать, Мать? — Майор обращался непосредственно к святой настоятельнице, глядя ей прямо в глаза. Глядел, я бы даже сказал, с вызовом, если б не выступившие на лбу бусинки пота и мелко подрагивающие веки… Понятно. Похоже, я не один испытал это сомнительное удовольствие быть вывернутым наизнанку.

Мать Евфросиния промолчала. Вместо нее ответил один из старцев‑ церковников.

— Я бы предложил полную проверку. У нас есть очень хорошие специалисты… Если, конечно, господин Темников позволит.

Шеф скривился, будто надкусил лимон. Пренебрежительно махнул рукой, будто отметая сказанное,

— Как будто у меня есть выбор, — вполголоса пробормотал он. —

М‑ да. Похоже, контроль над ситуацией из рук нашего дражайшего шефа ушел безвозвратно. Он сейчас просто плывет по течению. А для такого человека, как он, это ох как трудно. Дмитрий Анатольевич привык бороться. Грудью встречать напор судьбы. И побеждать.

На мгновение мне даже стало его жалко. Но только на мгновение, не больше.

Эх, меня бы кто пожалел…

Во что я вляпался?

— Выбор есть всегда, — мягко проговорила Мать Евфросиния. От этого тихого шепота я почему‑ то вздрогнул. И только потом понял, что слова эти адресованы не мне и что святая не читала мои мысли.

— Выбор есть всегда, — повторила настоятельница. И вдруг повернулась ко мне: — Алешенька, выйди, пожалуйста, на минутку. Нам надо поговорить.

Не проявляя ни капли сомнения и даже не обидевшись на глуповато‑ детское «Алешенька», я молча повернулся. Вышел. И аккуратно прикрыл за собой дверь.

Маринка удивленно подняла голову, оторвавшись от лежащего на столе толстого справочника, но ничего не спросила. Видимо, удовольствовалась увиденным в моих глазах. Или разумно решила не лезть не в свое дело. Так мы и молчали. Она, сидя за столом и перебирая бумаги. И я — подпирая стенку напротив и пытаясь собрать старательно разбегающиеся мысли.

Во что я вляпался?..

Из кабинета доносились приглушенные голоса. Громкие, визгливые, неразборчивые. Что они там обсуждали? В любом случае, вряд ли их идеи несут мне радость.

Дверь открылась. Вернее, не открылась, а распахнулась. Настежь. В сопровождении своих дрессированных горилл вышел майор. Стрельнул взглядом в мою сторону и, не говоря ни слова, удалился. Сразу же вслед за ним из кабинета нашего шефа сбежали Хабибуллин и Пащенко. Именно сбежали: проскользнули вдоль стенки и торопливо скрылись в коридоре. Старички‑ церковники удалились медленно и величаво, с важным видом разглаживая белоснежные хламиды и сверкая вышитыми на груди крестами. На меня они даже не взглянули.

Мать Евфросиния вышла последней. В этот момент она ничуть не походила на легендарную живую святую. Обычная пожилая женщина в видавшем виды монашеском балахоне. Собранные в жиденький узел редкие седые волосы, чуть прихрамывающая походка и спокойные уверенные движения. Только вот застывшие в глазах отголоски иной, не принадлежащей этому миру силы немного портили эту картину.

Маринка вскочил а на ноги, едва только она появилась в дверях. Бросила короткий, ничего не выражающий взгляд в мою сторону, в явной нерешительности кусая губы. И вдруг выскочила на середину комнаты, поспешно опускаясь на колени перед мягко плывущей вперед женщиной.

— Благословите, Мать…

— Благословляю, дочь моя, — сухонькой ручкой настоятельница погладила смущенно потупившуюся и залившуюся краской девушку по собранным в замысловатую прическу волосам. — Да пребудет Господь с тобой и с тем, кого ты любишь и ждешь…

Короткий изумленный взгляд Марины. Предательски задрожавшие губы. И спокойный, чуточку отрешенный взгляд святой женщины, смотревшей в те дали, куда не дано заглянуть обычному человеку.

Легкий кивок в мою сторону.

— Заходи, Алеша. Дмитрий Анатольевич ждет тебя.

Я торопливо мотнул головой и отлип от стены.

Шеф стоял перед узорной дверцей шкафа и молча смотрел на вот уже пять долгих лет пылящийся за стеклом клинок. Просто смотрел, и все. Не пытался достать его или прикоснуться к своему легендарному оружию. Всего лишь молча смотрел.

Иногда я своего шефа просто не понимаю. Зачем он упорно держит меч при себе, хотя столько лет не берет его в руки? И даже пыль не стирает, позволяя сверкающей стали медленно обрастать неровной серой бахромой. Как он выдерживает непрерывный, изо дня в день подтачивающий волю натиск рвущегося на свободу оружия? Как противится неодолимому желанию выдернуть волшебный меч из пыльного плена, выйти за ворота и там в отчаянной битве убивать, убивать, убивать проклятую нечисть?..

И, самое главное, почему он это делает?

Пройдя в кабинет, я аккуратно прикрыл за собой дверь, отсекая громкую трель телефонного звонка, сбивчивый голосок Маринки, спокойный взгляд святой матери да и вообще весь мир. И будто бы давно уже дожидаясь этого, шеф тотчас же заговорил:

— Трудно, Алексей, — негромко проговорил бессменный командир десятков и сотен бесшабашных парней, ежедневно отправляющихся рисковать жизнью по его приказу. — Это так трудно — бороться со всем миром, год за годом сражаться в несуществующей и необъявленной войне, нести дарованную тебе свыше ношу…

Голос шефа упал до едва слышимого шепота. — Но во много раз труднее бороться с самим собой… Я молча переступил с ноги на ногу.

— Тридцать лет, Алексей. Я отдал бы все, что угодно, чтобы все эти тридцать лет оказались сном. Просто дурным сном, который забудется, едва откроешь глаза… — Шеф поднял руку и медленно провел рукой по стеклу, словно стирая с его поверхности прошедшие годы. — Как бы мне хотелось вернуться в старый мир…

Я молчал. Сказать тут было нечего.

Старый мир. Я не видел его. Родившись уже после того, как окончательно разочаровавшийся в своем творении Господь обрушил на утонувшее в грехах человечество свой Божественный гнев, я его не представлял. А то немногое, что знал о прежних временах, было почерпнуто мною из одинаково унылых воспоминаний стариков или из книг.

Старый мир. Хотел бы я вернуть его? Хотел бы я жить так, как жили люди до Гнева?

Смешной вопрос.

Старый мир… Кем бы я был в нем? Что бы я делал, если бы не было беспощадно ударившего по человечеству незримого молота Божественного гнева? Скорее всего, посещал какой‑ нибудь университет, бегал вечерами на танцы, читал в газетах о бесконечно тлеющих где‑ то далеко‑ далеко военных конфликтах или о полете человека на Марс. И наверное, думал бы, что жизнь прекрасна, а по‑ другому быть и не может.

Но все сложилось совсем иначе. И ныне вместо книг и учебников я ношу с собой меч, когда ложусь спать, прячу под подушку заряженный серебром пистолет, а руки мои по локоть в крови.

Я молчал.

— Завтра в восемь, — еще раз погладив стекло, сказал шеф.

— Что?..

— Завтра в восемь зайдешь к нашим костоправам.

«Динь‑ дон, — тревожно звякнул невидимый колокольчик, намекая на грядущие неприятности. — Динь‑ дон! »

— Зачем?

— На медосмотр. — Дмитрий Анатольевич с заметным усилием отвел взгляд от спрятанного за стеклом оружия и медленно повернулся ко мне: — Всего лишь на медосмотр.

— Не думаю, что в этом есть необходимость, — осторожно заметил я.

— Есть, Алексей… Церкви нужен полный отчет о твоем здоровье. Особенно о здоровье душевном. Все. Я влип. По самые уши.

— С каких это пор церковь интересуется здоровьем чистильщиков?

— С тех самых, как речь зашла о судьбе всего человечества.

— Я не пойду.

— Пойдешь, Суханов. Пойдешь. У тебя просто нет другого выхода. — Шеф медленно покачал головой. — Алексей, ты разве не понял, для чего здесь были те двое обезьян в форме?.. Да если б не Мать Евфросиния, сейчас ты бы уже ехал в гости к инквизиторам. В наручниках и под конвоем. Так что не дергайся и исполняй приказы. В конце концов это всего лишь медосмотр и ничего более. К вечеру уже будешь свободен.

— Нет, — если шеф и заметил, что я машинально потянулся к пистолету, то и глазом не моргнул.

— Да, Суханов. Да. Завтра в восемь ты придешь в Управление, чтобы пройти глубокое ментосканирование и проверку на теосовресторе.

Что?.. Я сначала даже не поверил своим ушам. Теосоврестор?.. Да кем они меня считают? Митрополитом, что ли? Или уж сразу патриархом? Только они в обязательном порядке проходят проверки на теосовместимость перед принятием сана. С чего это обыкновенному чистильщику такая честь?

У нас в Управлении даже прибора такого нет. У церковников есть. У инквизиторов есть. А у нас — нет. Не было нужды.

— Алексей. На всякий случай… Сдай, пожалуйста, оружие. Сейчас.

Вновь, как и не раз до этого, мы с шефом уставились друг другу в глаза. И на этот раз победа осталась за ним. Решающая, можно сказать, победа, знаменующая окончание нашей с ним войны.

Медленно я расстегнул сверкающую начищенной медью пряжку. Тяжело брякнула о пол кобура вместе с вложенным в нее пистолетом. Следом толстой кожаной змеей сполз пояс чистильщика.

— Довольны, Дмитрий Анатольевич?

— Завтра в восемь, Алексей. И чтоб никаких задержек или отговорок. Ты меня понял?

— Вполне.

Чувствуя себя без оружия все равно что голым, я резко повернулся и вышел из комнаты. Была мысль хлопнуть напоследок дверью, но я ее отбросил. Ребячество это. И все равно ведь не поможет.

* * *

Собственно говоря, можно было уже считать себя безработным. Сомнительно, чтобы при глубоком ментосканировании мои сны как‑ то ускользнули от врачей. И уж тем более их не мог пропустить теосоврестор.

Так что можно было потихоньку складывать чемодан и придумывать себе новое занятие. Или, если принять во внимание намеки на приближающийся второй День Гнева, просто проводить остаток времени, предаваясь лени и праздности. А на медосмотр можно было уже и не ходить.

Тем не менее за пять минут до назначенного срока я уже был на месте. Ждал, прислонившись к стене под остекленевшими глазами знакомых мне уже бугаев от армии. И где только таких берут? Морды тупые. Плечи саженные. Шея толще, чем мое туловище. Встреть я таких за городом — подумал бы, что появилась новая порода нечисти.

— Ты уже здесь? — Приоткрыв дверь, из кабинета выглянул незнакомый мне усатый человек в белом халате. Чуть заметно улыбнулся. Подмигнул: — Ну заходи. Будь как дома.

Мысленно пожелав шутнику всяческих жизненных благ, я тем не менее постарался согнать с лица все чувства, кроме спокойной скуки. И шагнул вперед, безропотно представ перед жаждущими взорами вооруженных своими блестящими железками костоправов.

Ни одного знакомого лица. Все врачи не наши. В смысле не из Управления. Скорее всего, армейские спецы. Или церковные — у них там тоже медицина на уровне.

«Спасающие души да не побрезгуют спасением плоти».

Дурацкий девиз, по‑ моему.

Кроме белых халатов здесь же присутствовали почти все мои вчерашние друзья: майор, старички‑ церковники, Хабибуллин и Пащенко. Матери Ефросиний не было… Не знаю, возможно, это и к лучшему.

Зато присутствовал мой достославный начальник. Проходя мимо него, я не удержался от некоторого хулиганства. Поднял приветственно руку и негромко пробормотал:

— Аве, шеф, идущие на смерть приветствуют тебя…

Дмитрий Анатольевич, как ни странно, не прореагировал, хотя, несомненно, мой тихий демарш услышал. Просто стоял и молча разглядывал противоположную стену, непонятно для чего уподобившись армейским гориллам. Они, кстати, тоже вошли в комнату вслед за мной и с невозмутимым видом встали напротив двери. Преградили мне, так сказать, путь к отступлению. Руки на автоматах, глаза блестят, мышцы напряжены. Сразу видно — ребята готовы в любой момент начать войну. Вон, даже майор, хоть и вряд ли он это осознает, беспрестанно поглаживает кобуру.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒