Андреас Эшбах 12 страница

Гутьер поднял руку:

– Погодите. Я ещё не закончил. Поскольку тут бы я поразмыслил ещё немного и обнаружил, что на этот вопрос не так‑ то просто ответить. Ведь я хочу не просто укрыть что‑ то, я хочу это потом вновь разыскать. Вот проблема. Палестина была плотно заселена в течение последних пяти тысяч лет. Тут одна культура громоздится на другой, почти любое строение стоит на руинах предыдущего, любая святыня скрывает под собой другую святыню. И ландшафт драматически изменил свой вид с течением времени. Если взять карту Израиля и отметить на ней чёрным цветом все места – каждую археологическую раскопку, каждый построенный дом, каждую известную нам дорогу, то наверняка ещё останутся кое‑ где светлые места. Но у этой страны за плечами две тысячи беспокойных лет. Фактически не найдётся кусочка земли шириной в ступню, о котором можно было бы наверняка сказать, что этот кусочек последние две тысячи лет оставался нетронутым. – Он посмотрел на всех по очереди, ответил на скептический взгляд Эйзенхардта, улыбнулся согласному кивку Уилфорда‑ Смита и наконец перевёл взгляд на Кауна, который прилагал усилия, чтобы скрыть своё разочарование. И затем он добавил: – За одним исключением.

Эйзенхардт наблюдал, как глаза магната сузились, превратившись в щёлочки. Казалось, он терпеть не мог подобные риторические игры, разве что если играл в них сам.

– А именно?

– Я ещё раз подчёркиваю, что это для меня игра мысли, – сказал Гутьер. – Шальная теория, не более того. Поэтому прошу вас, не делайте меня ответственным за то, что я здесь сейчас навыдумываю.

– Обещаю. Итак, какое такое место вы имеете в виду?

– Я обратил бы внимание того гипотетического молодого человека на то, что мечеть Омара сооружена над большим, неправильной формы обломком скалы размерами примерно тринадцать на семнадцать метров. С этой скалы Мохаммед был похищен на небо. Эта скала, которую мусульмане называют Сахрв, состоит из первородного камня и перед этим служила в иудейском храме в качестве жертвенного алтаря. Уже для них она была священна, поскольку речь идёт о вершине горы Мориах, о скале, на которой Бог испытывал Авраама, требуя от него, чтобы тот принёс в жертву своего сына Исаака.

В помещении установилась растерянная тишина.

– Единственное место, – невозмутимо заявил Гутьер, – о котором мы с абсолютной уверенностью можем сказать, что оно оставалось нетронутым последние две тысячи лет – это та самая, священнейшая из всех скал. Камень в мечети Омара.

Отправитель: DonaldFrey@aus. new. com

Получатель: JohnKaun@ny. new. com

Сообщение Id:

Тема: Переговоры в Мельбурне

Mime‑ Version: 1. 0

Content‑ Type: text/plain; charset=iso‑ 8859‑ l

Джон, из‑ за переноса сроков в среду переговоры всерьёз оказались под угрозой. Я звонил в Ваш секретариат. Сьюзен Миллер сказала, что Вы находитесь в Израиле. Это так? Прошу Вас, дайте о себе знать.

Сердечно, Дон.

Бумага имела практически безнадёжный вид. Стивен почувствовал, как вспотел. Чёрт побери! Она не была такой истлевшей, когда он достал её из ящика для находок и поместил между дюралевыми тарелками. Неужто она разрушилась от транспортировки? Сотни мельчайших серых клочков были открошены по краям, а остальное выглядело таким пожелтевшим и высохшим, что готово было в любой момент рассыпаться в прах.

Он бросил короткий взгляд в сторону Иешуа. Но тот был не особенно подавлен. Папирусные свитки наверняка выглядели не намного лучше, если их две тысячи лет назад поместили плесневеть в какой‑ нибудь глиняный кувшин.

Но именно тогда, когда в нём снова воскресла надежда, Иешуа вздохнул и многозначительно сказал:

– М‑ да…

Не объясняя дальше, что он хотел этим сказать, он приступил к приготовлениям: разложил лупы и пинцеты, выставил ряд плоских пластиковых ванночек и стал настраивать объектив фотоаппарата, который был привинчен к штативу специальным образом – так, чтобы фотографировать строго вертикально.

Стивен взглянул на жалкую кучку пыльной бумаги, которая лежала в помятой дюралевой тарелке и вид имела такой, что её оставалось только вытряхнуть в мусорное ведро. И это его вина. Он оказался ничем не лучше того вандала, который сжёг Александрийскую библиотеку.

В помещении лаборатории было холодно, но Стивен вспотел. Это, как он мгновенно понял, было от страха, такого страха он не испытывал уже много лет. Как он сможет теперь выбраться из этой беды? Но ведь до этого он был достаточно хитроумен, чтобы вообще не попадать в щекотливые ситуации. Достаточно хитроумен, чтобы заранее почуять опасность, правильно истолковать предостерегающие сигналы и своевременно нажать на тормоз или выбрать другую дорогу.

– Ну, получится что‑ нибудь? – спросил он, наконец‑ то набравшись смелости, и голос у него охрип.

Иешуа подтянул к себе световую лупу и включил её. Он тщательно изучил находку, прежде чем ответить. Стивену показалось, что прошли целые часы.

– Трудно сказать. Тут два листа бумаги, каждый из них был свёрнут пополам, потом их вставили навстречу друг другу и снова свернули уже вместе. Взгляни сам.

Он подвинул линзу к Стивену. В увеличении всё выглядело ещё ужаснее: всё продырявлено, кое‑ где бумага рассыпалась в тонкую пыль, распалась на волокна, края ломкие.

– Вид такой, будто на них вообще ничего не написано, – слабым голосом произнёс Стивен.

– Это только кажется.

Юдифь сидела верхом на стуле у другого конца лабораторного стола, устало положив голову на руки. Когда Стивен предложил лупу ей, она отказалась смотреть. Всё здесь ей было уже знакомо: наверно, она не раз составляла брату компанию.

Иешуа снова подтянул линзу к себе, взял пинцет и отщипнул крошечный кусочек бумаги, чтобы положить его в керамическую чашечку.

– Может быть, разузнаем, какой тип бумаги, – сказал он и снял с полки несколько бутылочек с химикатами.

У Стивена возникла одна идея.

– У тебя есть линейка?

– Есть. В шкафу перед тобой. В верхнем ящике.

Линейка, которую он извлёк, оказалась солидным предметом из тяжёлой стали, с одной стороны у неё была метрическая шкала, с другой – дюймовая. Стивен склонился с ней над объектом исследования.

– Чего ты хочешь? – спросил Иешуа.

– Почти четыре с четвертью дюйма в ширину и… – он осторожно приложил линейку по другой стороне, – …пять с половиной дюймов в длину.

– Ну и что?

– Если бумагу развернуть, она будет вдвое длиннее и вдвое шире, итого одиннадцать на восемь с половиной дюйма, – сказал Стивен и отложил линейку в сторону.

– Логично.

Они всё ещё не понимали. На Стивена же это явно произвело сильное впечатление. Он посмотрел на обоих и объяснил:

– Это формат, который имеет обычно американская писчая бумага.

* * *

«Церковь Симона» была маленькая – почти что капелла – и такая же незначительная. С первого взгляда было ясно, что она не имеет ничего общего с какими бы то ни было святыми местами и заслуживающими упоминания событиями, которыми так богат Иерусалим. Название церкви, возможно, относилось к притче из Евангелия от Марка, в которой рассказывается, как часть семян, которые Симон вышел посеять, склевали птицы, другая часть невзначай упала на каменистую почву, где ростки не смогли выстоять против солнечного зноя, а третью часть он потерял на том, что посеял злаки среди сорняков, которые заглушили всходы. И лишь небольшая часть семян попала на благодатную почву, и эта часть дала урожай сторицей и тем самым возместила все остальные потери. Но эту притчу Иисус рассказал совсем не в этом месте, а в Северной Галилее, предположительно в Капернауме. Церковь была построена лет двести тому назад в одном из примыкающих к стене Старого города кварталов – в месте, которое во времена Иисуса было ещё скупой пашней, и никто толком не знал, почему эта церковь вообще была построена и почему она стоит там, где стоит.

Церковное здание, казавшееся скорее приземистым и мрачным, стояло как раз на перекрёстке двух переулков с очень активным движением, потому что местные водители часто использовали их в качестве объездных путей, когда на главных улицах скапливались пробки. Окна церкви посерели от пыли и выхлопных газов, и даже когда колокол в низенькой башне звонил к обедне, звук казался пыльным. Но это не играло роли, потому что в этом квартале жили преимущественно мусульмане.

Вечер шаббата был единственным вечером, когда переулки опустевали. Патер Лукас, францисканский монах, который вместе с двумя другими братьями поддерживал жизнь в маленькой церквушке, сделал своей привычкой наслаждаться этим редким покоем. Когда из их столовой уходил последний посетитель, патер Лукас не запирал за ним ворота, как обычно, а садился снаружи на вытертый каменный выступ, окружавший церковную башню, и выкуривал единственную за всю неделю сигарету. Каждый вечер они проводили богослужение для слабых, больных и нуждающихся, а потом кормили голодных. Голодных, прикормленных здесь, было много, и далеко не все из них были католиками. Но об этом монахи их не спрашивали.

Помощь бедным снискала им признание и среди мусульманских соседей. Взять хоть сапожника, мастерская которого размещалась прямо напротив церковных ворот. Набожный человек, он каждый день совершал предписанные исламом пять молений, не обращая внимания на тот курьёзный факт, что ему приходилось раскатывать свой молельный коврик в направлении христианской церкви, которая по географической случайности располагалась между ним и Меккой. Когда в шаббат патер Лукас садился со своей сигареткой за воротами, сапожник в это время как раз закрывал мастерскую и почтительно здоровался с монахом, после чего они обменивались через улицу несколькими словами.

В этот вечер, когда патер Лукас вышел за ворота, решётка на мастерской была опущена. Уже стемнело. Иной раз случалось припоздниться. Хорошо, если из‑ за того, что кто‑ то испытывал потребность излить душу. Но сегодня был другой случай: ссора между двумя посетителями столовой для бедных, которых с трудом удалось разнять.

Священник со вздохом закурил сигарету и оперся спиной о неровную стену церковной башни. Что за день сегодня! Обычно ему удавалось с головой уходить во всё, что он делал, не задумываясь, какой в этом смысл. Но в иной день – как сегодня – возникали сомнения, предательские вопросы о том, что он здесь, собственно, делает и есть ли от этого прок, и не лучше ли было ему распорядиться своей жизнью иначе, вместо того чтобы возиться с этими голодными ордами, днём выпрашивая в супермаркетах, отелях и у оптовиков продукты, чтобы вечером накормить толпу сварливых, ни к чему не пригодных бездельников.

Он сделал очередную затяжку и подождал, пока эта мысль улетучится, как это бывало с ней всегда, если достаточно долго не обращать на неё внимания. Это помогало от головной боли, от сомнений тоже помогало.

Взгляд его упал на худого, жалкого на вид человека, который брел по переулку. Священник автоматически начал соображать, не осталось ли чего на кухне на тот случай, если этот человек… У него были тёмные волосы, тёмная кожа. Палестинец, наверное.

– Извините, – крикнул издали палестинец по‑ английски, с широким американским произношением, но с испанским акцентом, – я ищу стоянку такси.

Патер Лукас развёл руками.

– Здесь нет стоянки, – ответил он.

– Вот чёрт, – вырвалось у темноволосого человека, который, подойдя поближе, оказался уже не так похож на палестинца. Скорее на мексиканца, умирающего от голода. Заметив на патере Лукасе монашескую рясу, он испуганно спохватился:

– О, извините, отец, я не знал, что вы… что…

Он смолк. Взгляд его скользнул вверх по стене, у которой сидел священник, он заметил там прорези колокольни и крест на верхушке.

– Это церковь, – сделал он вывод.

– А вы не здешний, верно?

– Нет, нет. Я из Бозмана, Монтана. Соединённые Штаты Америки. Я приехал только сегодня утром и в Иерусалиме впервые…

– Вам не повезло: сегодня вечером вы мало чего увидите. В шаббат всё закрыто.

– О, что вы, мне очень повезло. Поверьте, я сегодня счастливейший человек на свете. Только мне надо вернуться в лагерь, а то… Нет, правда. Понимаете, завтра, может быть, придётся уже улетать. И это было так здорово, что я всё‑ таки успел…

Священник бросил на землю докуренную сигарету и раздавил окурок.

– Какой такой лагерь?

Мужчина, казалось, не слышал его. Он пристально смотрел на крышу церкви, и на его лице вдруг появилась просветлённая улыбка:

– Скажите, пожалуйста, отец, – медленно спросил он, – а нельзя ли меня ненадолго впустить в ваш храм?

– По правде говоря, мы уже закрылись.

– Да, я знаю, я знаю, извините меня. Я только подумал, вдруг, может… Моя мать была бы так рада, если бы я мог сказать ей, что помолился в Иерусалиме. Всего на несколько минут, а? На одну минуту! Пожалуйста…

Патер Лукас улыбнулся. Им тут приходилось заманивать людей кормёжкой, чтобы хоть как‑ то заполнить церковь. Неужто он станет чинить препятствия на пути того, кто пришёл добровольно и хочет помолиться. Он достал связку ключей и поднялся.

– Сколько угодно, друг мой. А потом я вызову вам такси.

* * *

– Это плохая бумага, – сказал Иешуа после того, как долго изучал её под микроскопом. – Просто дрянь, если быть точным.

Стивен пожал плечами:

– Чего ты хочешь, ей же две тысячи лет.

– Я не об этом. Я хотел сказать, это не та бумага, которую нужно было брать с собой, – Иешуа вынул из‑ под объектива микроскопа подложку с крошечной пробой бумаги. – Тот, кто написал это письмо, либо совсем не разбирался в бумаге, либо не имел выбора.

– Это значит, что у нас ничего не выйдет? – спросил Стивен. – Всё бестолку?

– Нет, конечно, что за ерунда. Что‑ то мы со временем так или иначе сможем прочитать. Но во многих местах бумага просто рассыпалась в прах, тут уже ничего не поделаешь. Очень плохая бумага. Может, действительно американская писчая бумага…

Должно быть, Стивен посмотрел на него в некотором замешательстве, потому что Юдифь вдруг рассмеялась:

– Йоши, сейчас тебе придётся, видимо, долго извиняться и оправдываться, что у тебя нет антиамериканских предубеждений.

– Чего? Ах, да, – огорошенно встрепенулся Иешуа. – Всё дело в том, что сейчас просто выпускают очень много плохой бумаги. Экономят просто на всём: на вяжущих средствах, на клее, на сырье – и получается бумага, которая растворяется сама по себе, её разъедает собственная кислота, я уже много таких историй слышал. А хуже всего – экологически чистая бумага. В Европе есть финансовые учреждения, которые печатают свои налоговые извещения на экологически чистой бумаге – так эта бумага не доживает даже того срока, какой положено эти извещения хранить.

– Но ведь эта у нас не экологически чистая или как?

Бумага, лежавшая на убогой дюралевой тарелке, выглядела подозрительно серой.

– Нет, от неё бы просто ничего не осталось. Но и особо устойчивой её не назовёшь, – взгляд Иешуа снова приобрёл тот рассеянный, отсутствующий блеск, который отличает всех настоящих учёных. – Это даже подтверждает твою теорию, Стивен. До нашего времени такую плохую бумагу вообще не выпускали.

– Ты шутишь.

– Нет. Старинная, ручной работы бумага и сейчас ещё так же прочна, как изначально, в четырнадцатом или пятнадцатом веке.

– Ты всерьёз утверждаешь, что в наши дни больше не выпускают бумагу, которая по стойкости могла бы тягаться со средневековой?

– Выпускают, конечно. Просто наш незнакомец не потрудился ею запастись. Спрашивается, почему, – задумчиво сказал Иешуа, взял тарелку и бережно понёс её в другой конец лаборатории, к ящику, похожему на увеличенную в размерах микроволновую печь. Он аккуратно поместил внутрь тарелку с бумагой, закрыл стеклянную дверцу и нажал на большую зелёную кнопку. На невидимой задней стороне аппарата начало греметь какое‑ то устройство – как неисправный фен, да так громко, что Стивен испугался, не разнесётся ли шум по всему зданию. Внутри печки появился прозрачный туман.

– Увлажнитель, – сказал Иешуа.

– А, – отозвался Стивен, но, не дождавшись более подробных объяснений, спросил: – А для чего?

– Бумага состоит из целлюлозы. Целлюлоза – это полимеризованный полисахарид. В процессе старения степень полимеризации уменьшается, что приводит к ломкости. Вместе с тем бумага гигроскопична, и поэтому ей можно в известной мере вернуть эластичность осторожным добавлением влаги.

– И тогда мы сможем прочитать то, что он написал?

– Вот это нет. Но зато мы сможем хотя бы развернуть листки.

– Ясно.

Изматывающий нервы шум агрегата гремел в ушах, в черепе, желая, казалось, проникнуть к корням зубов и разорвать их.

– Неужто этого не слышно по всему зданию?

– Нет.

Стивен посмотрел на Юдифь, которая одарила его самоотречённой улыбкой.

– А какую бумагу взял бы ты, – спросил Стивен, – если бы хотел написать письмо, которому предстояло продержаться две тысячи лет?

Иешуа, не отрываясь, смотрел на хрупкую археологическую находку внутри увлажнителя, и мгновеньями казалось, что вещество прямо‑ таки всасывает в себя тонкий туман.

– Я бы вообще взял не бумагу, – сказал он.

– А что же? – удивился Стивен.

– Полиэтиленовую плёнку. Добрую старую неразрушимую полиэтиленовую плёнку, из которой раньше делали пакеты для покупок, пока не поняли, что начинаются проблемы с мусорными свалками. То, что ты напишешь на такой плёнке, продержится не то что две тысячи, а все двадцать тысяч лет, а то и больше.

* * *

Такси остановилось. Джордж узнал пять поблёскивающих серебром мобильных домиков, палаточный лагерь на заднем плане и вздохнул. Как ни странно, они действительно нашли сюда дорогу. Это казалось ему Божией милостью, хотя шофёр, старый угрюмый араб, раз сто за дорогу сказал «нет проблем». Джордж с благодарностью протянул ему большую сумму, о которой они договорились с самого начала, – практически все доллары США, какие были у него с собой, и вышел из машины. Шофёр с двумя таинственного вида шрамами поперёк носа сосредоточился на идентификации и пересчёте зелёных банкнот, потом, что‑ то буркнув, кивнул. Джордж подождал, пока задние огни машины скроются из виду, потом стал подниматься в горку к лагерю.

Стояла тёплая, ласковая ночь. Это, подумал про себя Джордж Мартинес из Бозмана, штат Монтана, был достопамятный день, который он никогда не забудет.

Один из охранников подошёл к нему, попросил показать удостоверение. Джордж протянул бумагу, которую ему вручили сегодня утром, и мысленно благословил его.

– А, Джордж, – сказал дюжий детина с автоматом на плече. – Мы сегодня утром с вами разговаривали. Ну что, удалось вам попасть в Иерусалим?

Джордж прищурил глаза. Теперь и он узнал своего собеседника.

– Да, я только что из Иерусалима. Я вас тоже припоминаю. Гидеон, так? А вы всё ещё на посту?

– Нет, я уже опять на посту! – мужчина, в тёмных курчавых волосах которого поблёскивал свет звёзд, обрадовался встрече. Он достал пачку сигарет: – Кстати, теперь могу вернуть вам долг. Как вам понравилось в Иерусалиме?

– Это было чудесно.

По правде говоря, Джорджу совсем не хотелось выбалтывать свои впечатления, да и курить ему тоже почему‑ то не хотелось. Но не мог же он просто так бросить этого израильтянина и уйти, и он взял сигарету, закурил от чужой зажигалки, и потом они стояли и попыхивали.

– Тихо тут, правда? – сказал Джордж, чтобы увести разговор подальше от своей экскурсии.

– Совершенно. Но они тут вкалывают целый день так, что вечером падают замертво.

– Да. Могу себе представить.

Они постояли в молчании, глядя на серебристый сигаретный дым, тающий на фоне ночного неба.

– Я бы, кстати, был на вашем месте очень осмотрительным, – сказал охранник, вдруг понизив голос. – Я имею в виду, в отношении вашего работодателя.

Джордж удивлённо раскрыл глаза:

– Что вы имеете в виду?

– Да я просто так. Смотрите, чтобы он расплатился с вами, а то уедете ни с чем.

– Это меня вообще не касается. Деньги получает университет Монтаны. А почему вы об этом заговорили, что случилось?

Гидеон бросил недокуренную сигарету, растоптал её и недоверчиво оглянулся по сторонам. Потом зашептал:

– Эти люди сумасшедшие.

– Правда? А почему?

– Я тут невзначай услышал кое‑ что… Ну, в общем, я подслушал. Может, мне нельзя было, не знаю. Но как бы там ни было, теперь я знаю, что находится в этой белой палатке в четырнадцатом ареале.

– Правда?

– Своими глазами я этого не видел, но слышал, что рассказывали новенькому, который приехал сегодня вечером. Я стоял на страже у палатки, вы понимаете. А они думали, что я не знаю английского.

– Понял.

– Знаете, что они, по их мнению, нашли?

* * *

Юдифь заснула, уронив голову на сложенные руки. Стивен тоже с трудом держал глаза открытыми. Весь его организм требовал сна, каждая клеточка молила о расслаблении и покое. Лабораторные столы больше не казались ему такими уж неудобными, вполне можно было бы, сдвинув в сторонку приборы, свернуться на них калачиком и немного поспать…

Увлажнитель всё ещё гремел. Уже несколько часов подряд.

Только Иешуа, казалось, не брала никакая сонливость. И неудивительно, ведь он не таскал целый день корзины, полные земли и камней, под раскалённым солнцем пустыни. Стивен сонно следил, как брат Юдифи замешивал всевозможные тинктуры из химикатов, которые стояли на полках над столами, как он готовил пластиковые ванночки и чашки с ватными тампонами. Того, что он при этом говорил насчёт кислородных мостиков и набухания, насчёт щелочной устойчивости и пассиваторов, насчёт раскисления, нейтрализации и амортизации, Стивен давно уже не понимал. Наконец Иешуа натянул тонкие пластиковые перчатки и выключил увлажнитель.

Внезапно наступившая тишина произвела шок. Юдифь очнулась из сна, посмотрела вокруг, ничего не понимая, и наконец вздохнула, сообразив, где они. В это время Иешуа открыл стеклянную дверцу и достал из увлажнителя дюралевую миску из лагерной кухни. Бумага на ней теперь была мягкая, как тряпочка, и повторяла форму тарелки. На взгляд Стивена, это была безнадёжно испорченная, серая бумажная масса. Но Иешуа ощупал её так осторожно, будто это была паутина, и довольно пробормотал:

– Превосходно.

– Как бы я хотела сейчас очутиться в своей палатке, – проговорила за их спиной Юдифь. – Какого чёрта я вообще двинулась из лагеря? О нет, уже четыре часа! Четыре часа утра! Вы что, с ума посходили?

– Тс‑ с‑ с! – шикнул на неё брат.

Стивен попытался сморгать с глаз усталость, в то же время зачарованно наблюдая, как Иешуа вначале резким движением опрокинул бумажную массу из тарелки в плоскую пластиковую ванночку, а потом принялся разворачивать ископаемые листы при помощи пинцета и деревянной лопатки.

– Четыре часа, – повторила Юдифь и медленно подошла, с трудом передвигая ноги. – Если бы я знала, что это будет так долго…

Только теперь Стивен заметил, что Иешуа предварительно выстлал дно ванночки тончайшей прозрачной бумагой.

– Японская бумага, – объяснил он, заметив застывший взгляд Стивена. – Чтобы зафиксировать отдельные фрагменты на своих местах. Сейчас мы это сделаем.

– Сделаем, – устало кивнул Стивен.

Два листа бумаги они выложили в две плоские ванночки поверх японской бумаги. Иешуа изучал их поверхность через лупу часовщика, которую он зажал в глазнице.

– Хм‑ м, – наконец оторвался он. – Вот уж поистине проблема, с которой ещё никто никогда не сталкивался. Сделать читаемым текст, который написан две тысячи лет назад шариковой ручкой!

– А как ты догадался, что это шариковая ручка? Я не уверен даже, что здесь вообще что‑ то написано.

– В сухом состоянии были хорошо видны продавленные следы от шарика. Они и сейчас ещё видны, но не так отчётливо. А паста совершенно поблекла. После стольких лет это естественно.

– Ну, и что теперь?

Иешуа взял в руки стеклянный стаканчик, в котором он предварительно развёл какую‑ то смесь.

– Я сегодня кое‑ что разузнал о составе современных чернил для шариковых ручек. Надеюсь, эта жидкость нам поможет сделать их видимыми в ультрафиолетовых лучах.

Он пододвинул одну из ванночек под плоский чёрный держатель для газосветной трубки. Когда он её включил, в трубке послышалось отчётливое потрескивание и шорох, и потребовалось сделать ещё несколько попыток, прежде чем она наконец зажглась, распространяя вокруг странное фиолетовое свечение.

– Эта трубка уже достигла пенсионного возраста, – прокомментировал Иешуа. Его ногти засветились, когда он поправлял положение ванночки, и некоторые нити на его рубашке тоже призрачно светились в ультрафиолетовых лучах.

Стивен недоверчиво покосился на жидкость, которая только что была прозрачна, как вода, а теперь в ультрафиолетовом освещении ярко вспыхнула. Запах у неё был резкий и неприятный. Примерно так пахло бы, если бы зубной врач открыл свою практику на территории дубильни.

– А ты уверен, что эта жидкость ничего не сожрёт?

– Мы её сейчас испробуем на краешке бумаги, – сказал Иешуа. Он взял ватный тампон и погрузил его в жидкость, которой тот мгновенно пропитался. После этого он промокнул тампоном самый краешек обтёрханной бумаги так осторожно, как будто хотел промыть крыло бабочки.

– До чего же воняет, – пожаловалась Юдифь и встала: – Включу‑ ка я вентиляцию, если вам самим лень.

– Пожалуйста, не делай этого, – попросил Иешуа. – Если ты включишь вентиляцию, то на охранном пульте загорится красная лампочка, и охранник придёт посмотреть, в чём дело.

Юдифь вздохнула и снова села.

– Ещё и это вдобавок ко всему!

Несколько крошечных точек начали светиться под ультрафиолетовыми лучами сильнее, чем окружающие участки. Иешуа повторил процедуру, потом с шумом втянул сквозь зубы воздух, встал и быстро смешал в другом стеклянном стакане другие химикалии. С этим вторым таинственным раствором он вернулся на место, взял второй ватный тампон и сделал ещё одно такое же промокающее движение. Оно подействовало таким образом, что свечение всей площади бумаги ослабело и лишь крошечные точки остались светлыми.

– Это не так быстро, – предупредил Иешуа. Юдифь со стоном отвернулась:

– Я хочу в постель! С меня хватит!

Её брат, казалось, даже не услышал её, а Стивен слишком устал, чтобы обращать на неё внимание. Он следил за тем, как Иешуа промокает одно место на бумаге попеременно то одной, то другой жидкостью, от вони которых начинала болеть голова.

Через несколько минут точки, которые оставались светлыми, сложились в слово.

– Действует, – выдохнул Стивен, чувствуя, как в нём поднимается бешеный триумф. – У тебя получилось, Иешуа!

Молодой археолог сидел перед красной пластиковой ванночкой, заворожённый, в каждой руке держа по ватному тампону, и неотрывно смотрел на результат своего труда.

– Невероятно, – наконец произнёс он внезапно охрипшим голосом. – Действительно английское слово. На документе, таком же древнем, как кумранские свитки.

Даже Юдифь, казалось, на мгновение забыла про свою усталость, но не про плохое настроение.

– Never, – прочитала она вслух. – Никогда. Символично, что в первую очередь мы наткнулись именно на это словечко.

Газосветная трубка замигала было, но потом снова выравнялась.

– Давай дальше, – торопил Стивен. – Кажется, это и вправду письмо странника во времени. Он правда написал письмо в будущее. Бутылочная почта, отправленная по волнам времени, и мы её нашли.

Он ощутил, как в его теле пульсирует волнение, которое было слаще всякого секса. Это было то, что делает жизнь стоящей того, чтобы жить. Свершилось. Когда‑ нибудь эта сцена будет описана в исторических книгах, возбуждая фантазию художников и писателей, подобно открытию Картером гробницы Тутанхамона. И Стивен при этом присутствовал. Он не только присутствовал – он был главным действующим лицом события.

Иешуа промокнул бумагу дальше, двигаясь к началу фразы. Через несколько бесконечных минут засветилось следующее слово.

has never

– Кто? – спросил Стивен. – Кто никогда – чего уж он там?

Юдифь помотала головой:

– Никогда – что?

– Успокойтесь, – проворчал Иешуа. – Сейчас узнаем.

Но он сперва дошёл до начала фрагмента. Промокнул первой жидкостью. Промокнул второй. Жидкость во втором стаканчике тоже постепенно начала светиться, но Стивен заметил это лишь краешком глаза. Он ни на миг не мог оторвать взгляд от рабочего поля Иешуа.

Он непроизвольно застонал, когда увидел слово, которое только что проявилось. Победа!

Jesus has never

Даже Юдифь была потрясена.

– А я не верила, – призналась она. – А ты был прав.

– Он встретил Иисуса! – торжествующе объявил Стивен, тыча вперёд указательным пальцем, как рапирой. – Он отправился в прошлое и встретил там Иисуса Христа. Он странствовал с ним. Он следовал за ним. Слушал его, – Стивен замолк и посмотрел на обоих: – Ясно ли вам, что это значит? Ясно ли вам, что эти два листка – документ, превосходящий по достоверности и актуальности все библейские Евангелия?

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒