Андреас Эшбах 11 страница

– Вы хотите знать, – повторил наконец канадец, застывшим взглядом воззрившись на обшитую красным деревом стенку вагончика, – где камера.

Медиамагнат кивнул:

– Именно так.

– Где во времена Иисуса могли что‑ то зарыть в полной уверенности, что спустя две тысячи лет отроют в целости и сохранности.

– Именно так.

Он издал почти комический вздох:

– Это сложно.

Каун мягко улыбнулся:

– Если бы это было легко, мы бы сделали это сами.

– Израиль очень большой…

Эйзенхардт увидел, что теперь посмеивается даже Уилфорд‑ Смит.

Профессор из Торонто всё‑ таки отпил из своего стакана, затем выдохнул с шумом, о котором трудно было сказать – то ли это вздох наслаждения, то ли тяжкого внутреннего напряжения, – и затем возвестил:

– Об этом мне надо подумать.

Взгляд, который метнул в его сторону Джон Каун, свидетельствовал об усилии, благодаря которому он сохранял самообладание. О Боже, я выписал сюда дебильного алкоголика! – казалось, говорил этот взгляд.

Но затем он снова вспомнил, что к этому делу приставлена и другая способная голова, и с воскресшей надеждой обратился к писателю:

– Мистер Эйзенхардт, вы думали целый день – может быть, хоть вы пришли к какому‑ нибудь заключению?

Эйзенхардт посмотрел на медиамагната с печалью. Никуда не денешься, придётся причинить ему эту боль.

– Да, – сказал он. – Я думаю, что камеры, которую мы ищем, не существует.

* * *

Они остановились на обочине, неподалёку от ворот в стене Старого города, которые казались пробитыми тут дополнительно, в позднейшее время. Сама стена, сложенная из светлого камня, слегка мерцала из‑ за деревьев и пальм, высокая, как многоэтажное здание.

– А ты уверен, что сможешь самостоятельно вернуться в лагерь? – ещё раз спросила Юдифь.

– Конечно, – заверил её Джордж. – В конце концов, есть такси. А в крайнем случае доберусь автостопом, – он поднял вверх большой палец. – Я пол‑ Америки объехал автостопом!

– Ну, хорошо. Вон там – Новые ворота. Пройдёшь через них – и иди прямо, пока не дойдёшь до большого поперечного переулка. Там пойдёшь налево, и метров через двести будет Храм Гроба Господня. А может, метров через двести пятьдесят, но там есть табличка.

Она смотрела на щуплого мексиканца, у которого больше не оставалось для неё ни одного взгляда. Он стоял у машины, глубоко дыша, словно хотел вобрать в себя всеми порами своей кожи каждое мгновение, и его глаз хватало лишь на могучую стену, окружающую Старый город Иерусалим.

– Джордж? Ты всё понял? – переспросила она.

– Всё понял, – кивнул он. На какое‑ то мгновение показалось, что он пошатнулся, но это он всего лишь обернулся ещё раз, почти превозмогая себя, отвесил Юдифи поклон, взял её руку и прикоснулся к ней поцелуем. – Спасибо. Большое спасибо. И тебе тоже, Стивен, огромное спасибо.

И с этими словами он двинулся прочь, медленно и сомнамбулически. Можно было подумать, что эти ворота притягивают его магически, и когда он исчез за тёмным проёмом, они будто поглотили его.

– Вот чокнутый, – прокомментировал Стивен, когда они поехали дальше.

* * *

После того, как Эйзенхардт изложил все свои соображения – что в прошлое будет заслана целая команда, а не один человек, и что эта команда, даже по каким‑ то причинам оставив одного участника в прошлом, всё равно вернётся в своё будущее с камерой и, прежде всего, с видеозаписями, – их глаза оставались необъяснимым образом безучастными. Как будто они знали это лучше. Так на него смотрели когда‑ то его родители, когда он, пяти лет от роду, пришёл к мысли, что они могли бы сами рисовать деньги, чтобы отцу не приходилось впредь так много работать.

Эйзенхардт почувствовал, как в нём вскипает досада. Уж если он чего и не мог терпеть, так вот этого рода заносчивости, этого «Ну‑ ну, говори, говори! » И если бы ему в голову сейчас пришла какая‑ нибудь гадость, что‑ нибудь подлое и обидное, что он мог бы добавить к сказанному, он бы это высказал. Но ему ничего не приходило на ум, и он беспомощно молчал и ждал, что скажут другие. Этим другим оказался профессор Уилфорд‑ Смит.

– Я уверен, что камера существует, – сказал он мягким, тихим отеческим тоном.

И Джон Каун, глава многомиллионного консорциума, лишь одобрительно кивнул и подтвердил:

– Да. Я твёрдо верю, что она где‑ то здесь, неподалёку.

Только профессор Гутьер ничего не сказал. Он хоть и взирал на них, но, казалось, ничего из происходящего не понимал. Может быть, он обдумывал, какое впечатление произвёл сегодня. А может, причина была в хорошем канадском виски.

– Я только что объяснил вам, почему в высшей степени неправдоподобно, что… – Вспылил Эйзенхардт.

– Петер, – перебил его Каун с чарующей любезностью, – я вижу, что вы постарались обдумать проблему со всех сторон, однако такой результат нам не нужен. Нам не нужно ничего, что может нас остановить. В принципе есть всего две возможности: либо камера где‑ то здесь, либо её нет. Наверняка мы не можем этого знать. Если она есть, будет достаточно трудно отыскать её. Но если мы начнём думать, что её нет вообще, то мы уже капитулировали. А я не сдаюсь никогда. Вы понимаете?

Эйзенхардт взглянул на миллионера растерянно.

– Всё, что я хочу сказать, – снова начал он, воздев руки заклинающим жестом, – это, что мы, может быть, потратим на поиски много времени и денег, а поиски…

– Я, – тотчас поправил его Каун. – Я потрачу много денег. Всё здесь, – он сделал короткое движение рукой, которое, несмотря на скупость жеста, однозначно включало этот мобильный дом, все остальные мобильные дома вокруг, палатки, наёмных рабочих, оборудование, просто всё, – оплачивается моими деньгами. Буду ли я считать это напрасным расточительством или инвестициями, оправдывающими риск, это исключительно моё дело.

Эйзенхардт почувствовал, как в нём что‑ то вяло захлопнулось, и он опустился в своё кресло.

– Да, – сказал он парализованно. – Окей. Разумеется.

– Не говоря уже о том, – продолжал Каун, – что я верю, что вы ещё не до конца продумали все аргументы.

Эйзенхардт только брови приподнял:

– Как это?

– Вы говорите, что в прошлое не станут засылать одного человека, а пошлют целую команду. Это звучит убедительно. Но видите ли, я постоянно посылаю съёмочные группы во все концы света, и часто в места весьма опасные. И бывает, что съёмочная группа кого‑ то теряет – либо его похищают, либо его арестовывают, либо с ним случается несчастье, либо его убивают. Это случается каждый год. И что, вы думаете, я делаю в таких случаях?

– Понятия не имею.

– Одного я не делаю ни в коем случае – я не оставляю его там. Я привожу в действие все силы, я переворачиваю вверх ногами небо и преисподнюю, чтобы вернуть назад этого человека. Я веду переговоры, я вымаливаю, я занимаюсь подкупом, я угрожаю, если могу, – но я использую все средства, чтобы вернуть этого сотрудника назад, независимо от того, раненый он, мёртвый или сам виноват во всём, что с ним случилось, и совершенно безразлично, сколько это стоит. И до сих пор пока что никто не остался там, где его потеряли. Всего погибло семеро сотрудников при исполнении своих служебных обязанностей, но все они похоронены на родине. Понимаете, что я хочу этим сказать?

Писатель медленно кивнул, на него невольно произвела впечатление энергия, с какой говорил Каун. И он был склонен ему верить. Если же это всего лишь актёрская игра, то Каун напрасно зарыл в землю огромный талант.

И он был прав. Его правота раздражала Эйзенхардта, он должен был в этом признаться. Может, совершенно справедливо, что Каун миллионер, а он – всего лишь писатель, который не знает, как расплатиться за свой типовой домик.

Может быть, путешественникам во времени пришлось появиться в прошлом ещё раз – незадолго до той беды, чтобы предотвратить её. Хотя – тут снова приходится вступать в область пресловутых парадоксов времени. Допустим, один из путешественников во времени попал в катастрофу, в которой погиб. Его коллеги отправятся в прошлое перед этой катастрофой и предотвратят её. Но если катастрофы не случится, то у них не будет повода совершать эту маленькую поездку, и следовательно, они не смогут предотвратить катастрофу, и она всё же произойдёт. После чего они вернутся немного назад до неё – и так далее.

– И даже если один из членов гипотетической группы влюбился там, – продолжал Каун, – то он смог бы взять девушку с собой в будущее. Уж это было бы надёжнее, чем оставлять в прошлом человека, которому знакома история предстоящих двух тысяч лет.

– Но перепрыгнуть через две тысячи лет, – возразил Эйзенхардт, – было бы культурным шоком, который не так легко преодолеть…

– Ах, да бросьте, миллионы людей в развитых странах его преодолели. Вы когда‑ нибудь видели семидесятилетнего австралийского аборигена, работающего за современным компьютером? А я видел. Поверьте мне, человек рождения нулевого года легче привыкнет к нашему сегодняшнему образу жизни, чем наоборот. – Каун невольно помотал головой. – Не говоря уже о том, что и сейчас на нашей земле найдётся достаточно мест, где всё ещё живут так же, как две тысячи лет назад.

– И даже если он, не знаю уж почему, остался бы в прошлом, – вставил профессор Уилфорд‑ Смит, – то для чего ему оставили бы инструкцию по эксплуатации, но без камеры?

Писатель некоторое время обдумывал свои соображения второй половины дня. Что‑ то там было ещё…

– Я спрашивал себя, – начал он размышлять вслух, – если в ближайшие годы действительно будет изобретён способ путешествия во времени, не станут ли неизбежными приключенческие путешествия в прошлое. Так, как практикуют наши специализированные турфирмы. Ведь туристы уже ездили в Югославию в места боевых действий – определённо нашлись бы люди, охотно переместившиеся в места решающих сражений Второй мировой войны. Кому‑ то захотелось бы встретить Моцарта или Гёте. Наша история просто кишела бы любознательными гостями из будущего. Исторические рассказы должны были бы то и дело повествовать о людях, которые плохо владели языком, не соблюдали обычаев, носили странную одежду и использовали таинственные приборы. О людях, которые совершали преступления и после этого загадочным образом исчезали. А секс‑ туристы должны были бы стать сущим наказанием. Или речь шла бы о людях, неведомо откуда взявшихся и делавших сомнительный гешефт: скупавших, например, картины художников, которым пока ещё было далеко до их будущей славы и признания. Но мы видим, что ничего этого нет. Мы не находим в истории упоминаний об этом. И напрашивается вопрос: почему?

Каун одобрительно кивнул.

– Может быть, путешествия во времени будут подлежать строгому государственному контролю, как, например, производство атомных бомб, – продолжал размышлять Эйзенхардт. – А может, путешествие во времени, как, например, высадка на Луну, требует огромных затрат и слишком дорого для туризма. Может, будет существовать специальная полиция для пресечения всех несанкционированных действий такого рода. А может, есть и простое физическое объяснение… – Он ощутил, как в нём что‑ то щёлкнуло. Как будто было сломлено его железное убеждение, что в реальности путешествие во времени невозможно.

– И какое именно? – с интересом спросил Каун.

– Может быть, – медленно произнёс Эйзенхардт, – вскоре будут открыты физические принципы перемещения во времени – и один из этих принципов будет гласить, что эти перемещения возможны только в одном направлении. В прошлое. Можно отправиться в прошлое, но нельзя вернуться назад, в своё время, из которого отправляешься.

Однако, этого было бы достаточно, чтобы основательно изменить мир, который они знали. Люди бы отправлялись в прошлое на какую‑ нибудь неделю назад, чтобы набрать правильную комбинацию цифр в лотерею. И уж ради миллионного выигрыша выдержали бы несколько дней. А как обстояло бы дело с последующим предотвращением несчастных случаев? Со всеми теми временными парадоксами, которые при этом возникали?

– Поэтому никогда не будет туризма в прошлое – даже через десять миллионов лет. Могут быть лишь единичные случаи отправления в прошлое без возврата. Романтики, которые сбегут в доброе старое время. Добровольцы, готовые пожертвовать жизнью ради науки.

Профессор Уилфорд‑ Смит кивнул:

– И одного такого мы нашли.

* * *

Рокфеллеровский музей представлял собой большой комплекс, граничивший с парком. Самое значительное здание музея – высокую восьмиугольную башню – было видно издалека. От Новых ворот им пришлось ехать недалеко – по широкой улице Хазанханим, ведущей вдоль стены Старого города, переходящей в улицу Султана Сулеймана. Стивен остановился на просторной, пустой парковочной площадке перед музеем, достал мобильный телефон и набрал номер, который дал ему Иешуа.

– Мы здесь, – сказал он, когда Иешуа ответил. Он услышал вздох:

– Ну наконец‑ то. Подождите, я сейчас выйду.

Они ждали. Несколько низеньких светильников, прячущихся в траве и среди кустов, едва разгоняли темноту на просторной асфальтовой площадке. Широкая пешеходная дорожка вела к стеклянному порталу входа, окутанному тьмой.

– Ты, наверное, думаешь: ну вот, сегодня вечером мы будем писать историю, ведь так? – спросила Юдифь без перехода. И на него при этом не взглянула.

Стивен смотрел на её приметный профиль, который обрисовывался на сумрачном фоне, словно ножницами вырезанный.

– По крайней мере, я не исключаю этого.

– А потом?

– Потом?

– Что ты будешь делать потом? После того, как напишешь историю.

– Понятия не имею, – ему почудилось какое‑ то движение у портала, но он, должно быть, ошибся, потому что никто не вышел, не помахал им рукой. – Что‑ то твой брат не торопится.

Юдифь молчала. Остывающий мотор издавал лёгкие щёлкающие звуки.

– Эй, – сказал, наконец, Стивен, – я всё понял: ты держишь меня за тщеславного безумца и не веришь, что мы обнаружим что‑ то значительное. Окей. Может, ты и окажешься права, но до того момента не порти мне удовольствие, ладно?

Она вздохнула, потом пробормотала:

– Нет. Я не только верю в это. Я этого даже страшусь.

Они до смерти испугались, когда кто‑ то внезапно постучал в стекло машины. Это был Иешуа, который каким‑ то образом умудрился подойти к машине сзади так, что они его не заметили.

Стивен опустил стекло, давая нервам разрядку:

– Иешуа, ты с ума сошёл, – проворчал он. – Хочешь нашей гибели?

– О, – заморгал он глазами, – я вас испугал? Главный вход по ночам охраняется. Нам придётся прокрадываться через боковой выход. Охраннику совершенно ни к чему знать, что здесь происходит. – Иешуа указал на кусты, в тени которых они припарковались: – Вы хорошо встали, отсюда несколько шагов.

Теперь сумку Юдифи нёс Стивен, следуя за её братом по узкой тропинке через декоративные кусты. Сухие веточки потрескивали у них под ногами. Они подошли к двери, которая располагалась на метр ниже поверхности земли; к ней вниз вели ступени. Иешуа погремел связкой ключей, сказал: «Идёмте! » – и они шагнули за ним в темноту.

Когда дверь за ними закрылась, включился свет. Они очутились в небольшом, пыльном складском помещении. Вокруг громоздились какие‑ то деревянные ящики, большие и маленькие, все тщательно заколоченные и подписанные по‑ еврейски, иные даже укрыты брезентом, на котором скопилась многолетняя нетронутая пыль, а то и многодесятилетняя. Но долго осматриваться было некогда: Иешуа отправил их вперёд, а сам выключил за собой свет. Они поднялись по лестнице вверх, прошли ещё одну дверь, потом попали в выставочный зал с дежурным освещением. Это было просторное, холодное помещение, в котором каждый их шаг отдавался эхом. Стивен непроизвольно задержал дыхание, обходя стеклянные витрины, длинными рядами стоявшие друг за другом. Там было выставлено громадное количество старинных монет и керамических обломков; кости, ювелирные булавки из бронзы, золота и серебра, фрагменты папирусных свитков и драные клочки кожи от обуви или одежды.

– Сюда, – пробормотал Иешуа, и им показалось, что дальнее эхо его голоса шепчет по всем углам: да… да… да…

Высокая дверь, которая негромко, но в тишине ночного музея нервораздирающе заскрипела, вывела их в холодный коридор, единственным украшением которого был маленький настенный бюст основателя музея, Джона Д. Рокфеллера. По лестнице они снова спустились в подвал и наконец очутились в лаборатории.

Ярко вспыхнувшие трубки дневного света вырвали из темноты голые рабочие столы. Перед столами на неравномерном расстоянии и в причудливом беспорядке стояли стулья: по‑ видимому, днём тут полным ходом шли реставрационные работы. Было множество луп, укреплённых на подвижных кронштейнах. На полках над столами теснились стеклянные бутылочки с химикатами – всех размеров, частью коричневые, частью прозрачные, снабжённые этикетками с надписями от руки. На подставке у раковины были выставлены на просушку ванночки, а в маленьких чашках лежали пинцеты всех размеров и назначений, всевозможные скальпели, кисточки и кисти, иглы, металлические квадры и множество других инструментов, каких Стивен ещё никогда не видел.

– Итак, – сказал Иешуа и, судя по выражению его лица, сам не знал, то ли ему бояться, то ли радоваться, – вот мы и пришли.

* * *

Джордж Мартинес нашёл Храм Гроба, но тот был закрыт. Другого он и не ожидал. Прижавшись лбом к холодному металлу двери, он некоторое время стоял, пытаясь осознать своё счастье. Он здесь! Он добрался до того места, где Спасителя положили в гробницу, откуда он затем триумфально воскрес, утвердив тем самым победу света над властью смерти. Это произошло две тысячи лет назад, и вот теперь он, Джордж Мартинес из Бозмана, штат Монтана, здесь. И в то время, когда он тихо стоял, пытаясь охватить разумом непостижимое, ему показалось, что вся его жизнь была лишь подготовкой к этому моменту, как будто все свои пути и перепутья он прошёл лишь для того, чтобы в конце концов очутиться здесь.

Он не мог бы сказать, как долго он здесь простоял – может, полчаса, может, час, а может, лишь десять минут. Время больше не играло роли. Когда он снова выпрямился, он почувствовал себя совершенно преображённым, исполненным мира, согласия и благодарности. И мир вокруг него, казалось, преобразился, начал сиять и лучиться, краски стали интенсивнее, темнота темнее, а свет светлее. Всё было так, как и должно было быть. Он пришёл.

Конечно, потом он заблудился. С другой стороны, нельзя было сказать, что он заплутал, потому что у него не было определённой цели. Он бродил по узким, высоким переулкам Старого города, поднимал голову вверх к зарешеченным окнам поверх раскрошенных выступов, проходил через затхлые туннельные проходы, в которых тусклые лампы со старческой слабостью едва коптили перед собой, а на вековых стенах дичайшим образом переплетались электропровода. Тут и там ему встречались люди: женщины, благонравно покрытые платками, арабы в белых бурнусах, с кольцом‑ каффийе на голове. Они игнорировали его, в лучшем случае бросали на него равнодушный взгляд. Все они были дивно хороши собой. Он проходил мимо опущенных железных ролль‑ стен, мимо запертых дверей и мужчин, сидящих на каменных скамьях и молча куривших. Здесь царил мир.

Затем он обнаружил литую чугунную табличку, обветшавшую, прибитую к стене – на ней просто была надпись крупным шрифтом: VII ST. Под ней была прикреплена ещё одна металлическая табличка, и Джорджу пришлось посветить себе зажигалкой, чтобы прочесть надпись.

Это, как свидетельствовал англоязычный текст, была седьмая остановка крестного пути Христа. Место, где Христос во второй раз рухнул под тяжестью креста, который его заставили тащить на гору Голгофу.

Джордж невольно глянул на пол. Плотно подогнанные каменные плиты, сточенные шагами множества веков.

Затем – с опозданием в несколько секунд, будто тяжёлое ядро для сноса старых домов – но не физическое, а духовное – должно было сперва откачнуться для размаха, – оно обрушилось на него всей своей тяжестью. Здесь? В этом узеньком переулочке? Если он встанет посередине и расставит руки в стороны, то достанет обе стены – слева и справа. У них в Америке иная канализационная труба шире, чем этот переулок.

Здесь всё это было. Справа и слева стояли, глумились над терновым венцом у него на голове, а он шатался под тяжестью громадного креста, ослабленный мучениями пыток, допросов, издевательств. Они целились в него плевками и высмеивали его на пути к месту казни.

Он проходил по этому переулку.

Этих каменных плит касались ступни Спасителя.

Джордж опустился на колени, прикоснулся к плитам.

Потом и кровью Спасителя орошена эта дорога. Ему показалось, что ещё можно ощутить эти следы.

* * *

Райан закончил обход лагеря и теперь стоял напротив жилища шефа. Из окон переговорной комнаты просачивался слабый свет, но ничего не было слышно. Охранные посты у четырнадцатого ареала как раз сменялись: возможно, эта ночь станет последней, когда находку ещё нужно будет охранять. Всё было спокойно.

Он медленно повернул голову во все стороны, медленно втянул воздух раздувшимися ноздрями. Была у него такая привычка принюхиваться, когда что‑ нибудь его занимало. Когда инстинкт подсказывал ему, что не всё в порядке.

Он мысленно прокрутил все события дня, ещё раз обдумал всё, что видел и слышал и что ему сказали, и тут ощутил абсолютно точно, в каком месте сидит заноза.

Он резко повернулся и по‑ кошачьи крадущейся походкой направился к дому напротив, где располагался административный центр всего предприятия. Там работали круглые сутки, а дверь всегда была заперта. Конечно, у Райана был свой ключ, и связка ключей в его руках никогда не гремела.

Этот мобильный дом был обставлен настолько же по‑ спартански целесообразно, насколько другие – комфортабельно. Тут стояли только столы и стулья, шкафы с папками, компьютеры, оборудование для видеоконференций, спутниковые телефоны, вообще огромное количество телефонов. Райан кивнул мужчине, который сидел за пультом телевизионного монитора: перед ним было переговорное устройство и лежала амбарная книга, в которую он то и дело что‑ то записывал. В дальнем углу у экрана сидела женщина, отслеживая биржевые курсы и тихо отдавая команды в микрофон, закреплённый на дуге у самых губ. Она была целиком сосредоточена и проигнорировала Райана, возможно, даже не заметила его появления.

Райан снял с полки папку и подсел к столу, на котором стоял телефон. Аппарат был серый, что по их внутренней цветовой кодировке означало, что он связан с местной телефонной сетью страны, в которой они работали. Он раскрыл папку, нашёл лист со списком вольнонаёмных рабочих и повёл пальцем вниз по столбику имён. Добравшись до имени Юдифь Менец, палец пополз вправо – до графы, в которой значился её телефонный номер.

Он подвинул к себе телефон и набрал этот номер. Послышались долгие гудки, потом трубку сняли. Отозвался голос немолодой женщины, тихий и невнятный, и он не понял, что она сказала.

– Госпожа Менец? – удостоверился он.

– Ken, – ответила она. Райан не владел ивритом, но уже знал, что это означает да.

– Вы говорите по‑ английски? – спросил он как можно медленнее и отчётливее.

Короткая пауза.

– Да, – последовало затем. – Немного.

Впечатление было такое, что очень уж немного.

– Могу я поговорить с вашей дочерью Юдифью? – спросил Райан.

Ей снова потребовалось время, чтобы сообразить.

– Нет, к сожалению. Она… не здесь.

– А вы знаете, где она?

– Она работает. У одной … раскопки.

– Разве она не собиралась вечером приехать к вам?

Долгая пауза. Потом:

– Извините?..

– Сегодня вечером, – повторил Райан ещё раз как можно медленнее, – Юдифь собиралась к вам в гости. Мне так сказали.

– Юдифь? Нет. Она не здесь. Она работает.

– Она не приедет сегодня?

– Нет.

Собственно, этого было достаточно. Юдифь Менец сказала, что они приглашены со Стивеном Фоксом к её матери, но мать, как выяснилось, ничего об этом не знает.

* * *

Жизнь неожиданно вернулась к профессору из Канады, который до сего момента вяло и отсутствующе сидел в кресле, всё глубже заглядывая в свой стакан. Джон Каун с самоотверженной миной исправно подливал ему, когда Гутьер поднимал опустевший стакан вверх.

Но вдруг свободная рука профессора рванулась вперёд, схватила альбом репродукций, лежавший на столе Кауна, и воздвигла его вверх, в то время как сам он с усилием выкарабкивался в вертикальное положение. На обложке альбома был изображён храм с золотым куполом, снятый со стороны Масличной горы, на фоне Старого города. Картинка, которую можно увидеть на бессчётных путеводителях по Израилю.

– Я должен, – прогремел басом профессор Гутьер, – кое‑ что рассказать вам о Храмовой горе.

– Для чего? – спросил Каун.

– Сейчас увидите. Вы наверняка знаете, что любому еврею запрещено ступать на Храмовую гору – но известно ли вам, почему? – Он немного подождал, не будет ли ответа. – Обычно считают, что это им запретили на все времена мусульмане, когда захватили город в 632 году. Но это не соответствует действительности. Это запрещает им их собственное предание и традиция. Поскольку Храмовая гора, как вы знаете, представляет собой руины иерусалимского храма времён царя Ирода – то есть храма, в котором часто бывал, кстати сказать, Иисус Назарянин, – а тот, в свою очередь, был возведён на руинах храма царя Соломона. Этот храм упоминается в Ветхом Завете, и был он якобы невероятно колоссальных размеров. Поскольку сегодня точно не известно, где на территории Храмовой горы находится их святыня, то ни одному человеку, за исключением высшего духовенства, не разрешено ступать туда под страхом смерти и вечного проклятия. Поэтому верующие иудеи на всякий случай не поднимаются на эту гору.

Он беспокойно покрутился в своём кресле, продолжая искать приемлемое положение, в котором можно было бы существовать.

– Историки, кстати, уверены, – продолжал он, – что святыня должна находиться приблизительно там, где сегодня находится источник Quaitbay, несколько юго‑ западнее мечети Омара.

– И что? – спросил Каун, которому так же, как и остальным, было непонятно, куда клонит канадец.

– Самое замечательное в Храмовой горе то, – продолжал Гутьер, тяжело ворочая языком, – что она является святыней как для иудеев, так и для мусульман. Иудеи ожидают здесь будущего пришествия мессии, а для мусульман это третье по святости место после Мекки и Медины, потому что именно отсюда однажды на один день был взят на небо Мохаммед. У них это называется Харам‑ эш‑ Шариф, что в переводе означает приблизительно «великая святыня». – Он ненадолго смолк и некоторое время разглядывал обложку альбома с репродукциями. – И видит Бог, она великая. Во всём Иерусалиме не найти более роскошного строения. Мечеть Омара красоты неповторимой – фаянсовая облицовка наружных стен, арабески и мозаики купола… Этот храм послужил прообразом для собора Святого Петра в Риме, вы это знали? Он и сам почти сверхземной. Но в первую очередь он символ, могущественный политический символ для ислама. Ибо Аллах обратился к Мохаммеду, потому что все прежние религии – иудаизм, христианство – не выполнили своей задачи. Ислам призван упразднить прочие религии. То, что на Храмовой горе сияет золотой купол мечети Омара и серебряный купол мечети Аль‑ Аксы, понимается как зримое доказательство того, что ислам достиг исторической победы и что мусульмане истинные наследники ветхозаветного Бога.

Каун взял бутылку виски, убрал её в холодильник и внятно закрыл дверцу.

– Я думаю, – сказал он, – все эти взаимосвязи нам в общих чертах известны, а в той части, которую мы не знаем, они могут интересовать нас лишь чисто теоретически. Разве что если вы объясните, какое отношение всё это имеет к нашему поиску видеокамеры.

– Ах да, – Гутьер отложил альбом в сторонку, ещё немного покрутился в кресле, которое очевидно причиняло ему массу неудобств, и несколько мгновений подыскивал подходящее начало: – Если ваша теория верна в том, что касается видеокамеры и отважного исследователя‑ камикадзе, который в обозримом времени отправится с ней в прошлое, чтобы заснять Иисуса Христа… – он смотрел при этом, как нарочно, на Эйзенхардта, как будто именно тот был самым решительным сторонником такого толкования, – …э‑ э, мы могли бы размотать клубок в обратную сторону следующим образом: допустим, в один прекрасный, не столь отдалённый день придёт ко мне молодой человек и спросит, где в Палестине году, скажем, в тридцать пятом можно спрятать предмет так, чтобы быть в полной уверенности, что спустя две тысячи лет его можно будет найти в этом месте нетронутым. Не правда ли, ведь именно в этом состоит вопрос, который мы здесь ставим перед собой?

Каун кивнул:

– Именно так.

Канадский историк хоть и был пьян, но логические возможности его мышления от этого не пострадали.

– Спонтанно я бы ответил ему: спрячьте ваш предмет в каком‑ нибудь пустынном месте, неважно где, главное, чтобы поглубже – тогда ему ничего не сделается.

Медиамагнат откашлялся:

– Это не совсем то, что я надеялся от вас услышать, если быть откровенным.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒