Annotation 6 страница

– Смотрите… она? Нет? А вот это? – проходя между цинковыми столами «анатомички», милицейский судмедэксперт то и дело приподнимал покрывало с покойников. Александр Иванович напряженно скользил взглядом по раздавленным, обезображенным лицам. Полчаса назад ему позвонил знакомый из судмедэкспертизы, попросил подъехать: мол, нетелефонное, но весьма неотложное дело. Предчувствуя недоброе, патологоанатом бросил все текущие дела и отправился по знакомому адресу. По дороге, слушая «Дорожное радио», он узнал о жуткой давке на станции «Политехническая» и тут же спинномозговым инстинктом почувствовал: произошло нечто чудовищное с кем-то из его близких… Судмедэксперт прямо с порога протянул документы дочери – мол, нашли у одной из задавленных. После чего повел посеревшего от ужаса отца на опознание. Дочь он опознал лишь по знакомой клетчатой юбке. Лицо ее, в темно-лиловых, уже подсохших кровоподтеках, было чудовищно деформировано, расплющено сотнями равнодушных подошв. Нос, губы и мочки ушей были выщипаны острыми зубами, и со щеки свисал рваный лоскут кожи. – Она? – уточнил судмедэксперт и тут же запнулся, поняв все по изменившемуся лицу мужчины. Не ответив, Александр Иванович деревянной походкой вышел во двор, механически закурил сигарету не с того конца, невидящим взглядом осмотрелся… В онемевшем от свалившегося ужаса мозге отчетливо раздался оглушительный металлический удар, тяжелый и дребезжащий, с хрустом и звоном разлетающегося стекла. А затем наступила тишина – страшная и гнетущая. – Ну, вот и все… – прошептал отец, не в силах еще осмыслить свалившуюся на него потерю. Осознание, как это часто бывает, пришло лишь спустя несколько дней. Все это время мужчина безвыходно просидел дома. Отключив телефоны, он тупо смотрел в стену, вспоминая, как лет двадцать назад водил свою девочку в Парк культуры и отдыха, как она каталась на карусели под балдахином, как развевались на ветру ее белые банты, а он умильно смотрел на нее, не скрывая отцовской гордости. В баре стояла початая невесть когда бутыль водки, в холодильнике еще лежала какая-то еда. Александр Иванович попытался было прогнать депрессию алкоголем, хотя выпивать никогда не любил. Он пил, рассматривал детские фотографии дочери, рыдал, проклинал всех и вся, затем опять пил, затем тупо смотрел в стену… С выпивкой незаметно утекли целые сутки, и несчастный отец засыпал тревожным сном, схватывался, дико орал во сне, вновь засыпал… Водка, однако, не помогала: тоска сдавливала мозг безжалостными пальцами душегуба, и на следующий день он чувствовал себя еще хуже, чем вчера. Но не только из-за абстинентного синдрома. На третье утро после страшной новости его разбудил странный звук: скребущийся, шершавый, агрессивный, словно бы доносившийся из недр железного бункера. Сперва Александр Иванович подумал о галлюцинациях и нервных расстройствах, однако звук повторялся с угрожающей ритмичностью, и теперь на него, словно на металлическую спицу, нанизывался едкий пронзительный писк, словно усиленный фонящим микрофоном. Патологоанатом встревоженно осмотрел квартиру, пока не обратил внимание на металлическую канистру в прихожей. Там сидела та самая, пойманная на Промзоне Rattus Pushtunus, о которой он за эти дни совершенно позабыл. Удивительно, но афганская крыса, просидевшая в запертом металлическом контейнере, куда почти не проникал воздух, почти трое суток, не только не издохла, но была способна напомнить о себе. Александр Иванович хотел было выкинуть канистру с омерзительным грызуном в мусорный бак. Он уже открыл наружную дверь, но что-то удержало его от этого решения. Безумная мысль, зародившаяся еще несколько дней назад за столом, заставленным пробирками со срезами трупных тканей, теперь округлилась, почти оформившись в окончательное решение. – А чего мне теперь, собственно, терять? – спросил сам у себя патологоанатом. – За что еще цепляться? Терять было совершенно нечего и цепляться тоже не за что. Ему уже за сорок, и его рак гортани неоперабелен. Единственный действительно близкий человек погиб; жизнь, считай, кончена, и смысла в дальнейшем канареечном прозябании не видно. По крайней мере, жить с мыслью о безвозвратности потери дочери ему ни к чему. Как знать, может быть, укус мерзкого грызуна приведет не только к полному исцелению опухоли? Может, он атрофирует тот участок мозга, который отвечает за память о близких?! – Так почему бы мне не попробовать… – прошептал Александр Иванович и медленно отщелкнул крышку канистры… Это был первый и единственный случай, когда человек добровольно инфицировался страшным вирусом. Сунув палец в канистру, мужчина тотчас же ощутил, как в него впились острые зубы. Он инстинктивно отдернул руку, обработал рану йодом и отнес уже ненужную металлическую емкость с грызуном на мусорку. – Будем считать, что инъекция от рака… и всего остального прошла успешно, – резюмировал патологоанатом. На следующий день клиническая картина выглядела так же, как и у всех жертв гнусной твари. Сперва – легкий озноб и общее недомогание, небольшое зудение ранки, повышение температуры до 37, 5. Ранка от зубов немного загноилась и спустя какие-то сутки почти полностью зарубцевалась. Температура нормализовалась безо всяких жаропонижающих, и вскоре организм вернулся к прежнему состоянию. Где-то через двое суток ни один симптом не свидетельствовал об укусе Rattus Pushtunus. Все это время прозектор, отключив телефоны, по-прежнему сидел дома, фиксируя малейшие изменения своего состояния. Ситуация в Южном округе накалялась не по дням, а по часам. Ходить на работу теперь не имело никакого смысла: на улицах творились невообразимые бесчинства, стрельба и взрывы за какие-то несколько дней превратились в рутину, даже трупы – и те почти перестали прибирать. К счастью, продуктами он предусмотрительно запасся заранее. Охотничье ружье, хранившееся в напольном сейфе, давало неплохие шансы для самообороны от многочисленных уличных громил. А главное, онкологический диспансер с рентген-кабинетом еще каким-то чудом работал в соседнем доме, и до него можно было добраться короткими перебежками через несколько дворов. Снимок гортани был сделан на третий день после укуса. И хотя Александр Иванович был готов ко всему, даже он не поверил своим глазам, получив на руки еще мокрый целлулоидный лист. Внимательно просмотрев снимок на стеклянном стенде, прозектор сравнил его с недавним, сделанным полтора месяца тому назад. Опухоль, грозившая вот-вот пойти метастазами, чудодейственным образом рассосалась – будто бы ее никогда и не было. Анализ крови подтвердил: лейкоциты и эритроциты в норме, и ни о каком воспалительном процессе не могло быть и речи. Весь следующий день медик просидел на кухне, осторожно прислушиваясь к своим ощущениям. Депрессия и безотчетный страх, терзавшие его еще недавно, совершенно отступили. Мысль о трагической гибели любимой дочери теперь воспринималась как нечто очень печальное, но далекое. Вместо депрессии медленно, но неотвратимо появлялось чувство необъяснимой легкости; будто бы в груди его незаметно надувался воздушный шар с веселящим газом… На третий день Александр Иванович определил первые серьезные симптомы изменения своего психосклада. Усталость и подавленность, накопившиеся за много лет, исчезли бесследно; прозектор чувствовал себя куда моложе и энергичней, чем на первом курсе мединститута. Так днище корабля освобождается от ракушек и наростов, обнажая гладкое металлическое дно. Затем появилось странное ощущение превосходства над окружающими. Затем – желание это превосходство утвердить… Он окончательно проникся этими изменениями за какой-то вечер. И, проникнувшись, понял: сердцевина его изменилась бесповоротно и навсегда. Словно бы в душе распахнулась закрытая ранее потайная дверка, и дохнуло оттуда свежим кислородным ветром – счастьем всемогущества. Александр Иванович впервые почувствовал себя настоящим хозяином жизни. Он небрежной развалочкой передвигался по квартире, презрительно поглядывая в окно. Взгляд его приобрел непонятную медлительную тяжесть. Интеллигентный доселе облик скромного прозектора морга обогатился совершенно новой улыбкой: верхняя губа вздергивалась двумя уголками, обнажая в презрительной гримасе передние зубы. Даже льдинки золотых очков – и те блестели теперь с невыносимым презрением. Эйфория, однако, длилась недолго. Веселящий газ, наполнявший в груди воздушный шар, очень скоро начинал бродить, словно сусло, и в этом брожении Александр Иванович впервые ощутил позыв кого-нибудь убить… или как минимум покалечить. Усевшись за стол, он смежил веки, расслабился и попытался проанализировать странное самочувствие. В носоглотке ощущалось легкое жжение, словно от понюшки уксуса. Во рту чувствовался странный терпкий аромат, и патологоанатом сразу определил, что это свежая кровь. Ритмично запульсировали виски, кончики пальцев словно омертвели, под сводом черепа неожиданно послышалось тонкое комариное гудение. Звук этот ледяной иголкой проникал в мозг, начисто парализуя волю. Сознание еще не утратило способности объективно фиксировать происходящее, и Александр Иванович с удивлением узнал этот звук: так пищала в металлической канистре крыса с огромными голубыми глазами перед тем, как его укусить. Пространство вокруг резко качнулось, затем завертелось перед глазами, причудливо раздвигаясь, вращаясь и смыкаясь. По спине пробежала волна пронзительного озноба, и мужчина, откинувшись на высокую спинку стула, опасливо скукожился в позе эмбриона. И тут перед глазами словно бы закрутилась гигантская воронка! Движение ее постепенно ускорялось, становилось неуправляемым. Бешеный водоворот подхватил его, безжалостно крутанул, словно щепку, и с невероятной силой швырнул на самое дно. Спустя какое-то мгновение соленые волны безумия окончательно захлестнули его мозг. Дальнейшее фиксировалось сознанием и зрением фрагментарно, выборочно. Он понимал: все видимое им – всплеск болезненной фантазии, болотный пузырь со дна подсознания, нежить и кошмар. Однако умозрительные кадры выглядели настолько реалистичными и привлекательными, что он даже не смог пошевелиться, чтобы не отогнать видение. Очень захотелось увидеть кровь, много крови… Перед глазами услужливо материализовалась странная картинка: огромный розовый тоннель с блестящими, словно бы слюдяными прожилками жира и тоненькими голубоватыми нитками капилляров. Патологоанатом сразу определил, что так выглядит изнутри промытый человеческий кишечник. Однако кишечник-тоннель был чудовищно огромен, а Александр Иванович – очень мал, и он двигался внутри по невообразимым лабиринтам. Сверху причудливыми сталагмитами свешивались розоватые ошметки, под ногами что-то хлюпало, тоннель извивался невероятными лабиринтами, однако прозектор двигался по этим лабиринтам уверенно и легко. Несколько раз он задевал стенки тоннеля, и оттуда сразу же сочилась сукровица – точно такая же, как у свежих покойников. Тяжелый запах крови, который в последнее время так раздражал прозектора, теперь, наоборот, – приятно щекотал обоняние; медик удивленно констатировал, что он готов вдыхать этот запах полной грудью. Он и сам не помнил, сколько шел по тоннелю-кишечнику: час, два или целую вечность? Когда же ему это надоело, в руке патологоанатома неизвестно откуда появился острый блестящий скальпель. Заточенная сталь вошла в стенку кишечника с громким чавком – словно рубщик мяса энергично перерубал тушу. Перед глазами немедленно появился тугой ком сырого мяса – эдакий гигантский бесформенный мускул с едва заметными вкраплениями жира и переплетением желтоватых натянутых сухожилий. Мускул этот, словно живой, подрагивал, в синих венах ритмично пульсировала кровь. Александр Иванович тут же взмахнул рукой и со всей силы полоснул по вздувшемуся мясу… И тут же отдернул ушибленную руку: галлюцинируя, он незаметно для себя ударился кулаком о край стола. Заманчивые видения крови пьянили разум со все возрастающей силой, и прозектор явственно осознал: если сейчас он не увидит свежую кровь, не лизнет ее языком, то наверняка сойдет с ума. Пошатываясь, он поднялся из-за стола. В холодильнике, как он помнил наверняка, лежал небольшой кусок свиного филея. Александр Иванович рывком рванул дверку, достал свинину и, не в силах сдержаться, вгрызся в нее зубами. По подбородку густо потекла розоватая вода. Разжевав мясо, он дернул кадыком, проглатывая с трудом. Но свинина была холодной и мороженой, а ему очень хотелось теплого и парного мяса, и обязательно – с кровью. Взгляд его упал на кухонный нож. Патологоанатом так и не зафиксировал момент, когда нож оказался зажатым в его кулаке. Широкое стальное лезвие хищно блеснуло в электрическом свете и со всего размаху впилось в руку чуть выше запястья. Удивительно, но Александр Иванович почти не почувствовал боли, хотя нож явно полоснул по кости. Кровь густо брызнула на светлые брюки, однако медик не обратил на это никакого внимания: присосавшись к ранке, он пил собственную кровь, словно голодный упырь… Лишь немного насытившись, Александр Иванович огромным усилием воли сумел сказать себе: «Хватит! » Опытный медик понимал, что добром все это не кончится. Перевязав руку, он вытряхнул на стол содержимое домашней аптечки, куда еще несколько дней назад предусмотрительно складировал набор таблеток, микстур и ампул для инъекций – преимущественно успокаивающих и тормозящих психику. Однако ни хлордиазепоксид, ни диазепам не погасили приступы беспричинной агрессивности и жажды крови. Барбитураты также не помогли. Беспричинная агрессия медленно и неотвратимо нарастала. Мужчина сам ощущал, что он, словно ацетиленовая горелка, извергает багрово-синие струи ненависти и злобы. Назревало то, что в судебной психиатрии именуется «острым маниакальным эпизодом». Понимая, чем все это может закончиться, Александр Иванович незамедлительно принял убойную дозу снотворного. К счастью, это действительно помогло, и он заснул прямо на кухне, положив голову на стол. На следующий день все повторилось вновь – и удивительная легкость, и ощущение щепки, которую бросили в беспощадный водоворот, и мрачные видения, и обостренное желание увидеть свежую кровь. Более того: патологоанатом ощущал в себе непреодолимый позыв выскочить на улицу с охотничьим ружьем и открыть стрельбу по прохожим. Приняв снотворное прямо в обед, он отправился в спальню и попытался заснуть. Но – тщетно: на этот раз снотворное почему-то не подействовало. А вот желание извлечь из сейфа охотничье ружье становилось просто невыносимым. – Посчитаю до ста – пойду стрелять! – дал себе слово прозектор и, сунув ноги в тапочки, отправился на кухню. Он лихорадочно вытряхнул из аптечки все, что там было. Взгляд упал на начатые упаковки хлордиазепоксида и диазепама, которые вроде бы помогли ему вчера. Приняв по две таблетки и того, и того, он досчитал до ста, затем – еще раз до ста. И вскоре почувствовал, что желание убивать и резать хоть с трудом, но поддается волевому контролю… А главное, совершенно исчезла тяга к самоуничтожению – теперь медик и сам не мог понять, почему это он полоснул по запястью острым ножом. С трудом доковыляв до дивана, он моментально заснул. Патологоанатом проснулся оттого, что узенький солнечный лучик, пробивавшийся длинной золотой спицей сквозь щель между портьерами, уперся ему прямо в лицо и защекотал жгучим прикосновением. Медик перевернулся на бок и, глядя в потертые обои, тщательно и последовательно попытался отстроить воспоминания вчерашнего дня. Видимо, произошел какой-то счастливый сбой, который и позволил ему выжить… – Снотворное. Хлордиазепоксид. Диазепам, – чуть слышно прошептал он. Лежа на боку с открытыми глазами, он вслушивался в свои ощущения. Никакого желания убивать, крушить и разрушать у него не было. Правда, вкус принятых вчера лекарств еще немного держался на языке, отчего тот казался шероховатым и слегка онемевшим. – Снотворное. Хлордиазепоксид. Диазепам, – вновь повторил он отчетливым шепотом. И тут внезапная и спасительная мысль, подобно солнечному лучу, пронзительно кольнула его мозг: лишь дозированный коктейль из этих трех препаратов притупляет агрессивность, а главное – способствует действенному самоконтролю! – А это, в свою очередь, значит… – прошептал Александр Иванович и тут же прикусил язык; перспективы, открывавшиеся теперь перед ним, выглядели совершенно невероятными. Под окнами раздался резкий, отчетливый треск – словно кто-то пустил длинную очередь из крупнокалиберного пулемета. Хозяин квартиры осторожно отодвинул портьеру. Во дворе надрывался, газовал мотоцикл. Клубы белесого выхлопа низко стелились по асфальту. За рулем сидел байкер в черной кожаной «косухе» и яйцеподобном шлеме с опущенным забралом – сосед с первого этажа. С самого утра он заводил свою двухцилиндровую «Хонду» и долго прогревал под окнами мощный двигатель, к огромному неудовольствию всего дома. После чего отъезжал. Возвращался он лишь к вечеру, и оставалось только догадываться, где носит безумного мотоциклиста, не боящегося ни уличных маньяков, ни афганских крыс. Прозектор не исключал, что этот байкер также был укушен загадочным грызуном и теперь рыскал по всему Южному округу в поисках жертв. Байкера давно уже люто ненавидел весь дом – и не только из-за утреннего рева двухцилиндровой «Хонды». За мотоциклистом числилась масса нехороших делишек – пьяные дебоши, мелкое воровство. Поговаривали даже, что он причастен к наркотрафику и совращению малолеток. Вернувшись на кухню, Александр Иванович тщательно отобрал нужные лекарства и, отсортировав их, сунул во внутренний карман. – А чего мне, собственно, терять? – прошептал он, нащупал в кармане ключи и без колебаний отправился открывать напольный сейф, где хранилось охотничье ружье. Тем временем тональность мотоциклетного двигателя изменилась на несколько тонов вверх – ненавистный байкер наконец выезжал со двора. Прозектор сунул в сумку охотничье ружье, набил карманы патронами и решительно двинулся из квартиры. Почему-то подумалось: в этот опостылевший дом он, возможно, больше никогда не вернется… Глава 19

Нет ничего хуже женской истерики. Излишне нервного мужчину можно урезонить при помощи логических выкладок, отвлечь разговорами, предложить выпить и уложить спать, польстить ему, запугать, в конце концов – пару раз двинуть по морде. На впавшую в истерику женщину подобные рецепты не действуют. Тут надо разве что запастись терпением и ожидать, когда закончится запал… Приблизительно такие мысли бродили в голове Мефодия Николаевича Суровцева, когда он бродил по квартире Лиды, глядя на рыдающую девушку. Недавние события на станции метро «Политехническая» не прошли даром: за какие-то несколько дней аспирантка похудела и осунулась. Скулы заострились, большие глаза блестели печально и отрешенно. Суровцев заехал за ней рано утром, когда уличных громил почти не было. Предложение переселиться на территорию зоопарка выглядело на редкость здраво, но аспирантка сразу же впала в истерику. – Я… лучше тут… я боюсь выходить из квартиры… – тоненько подвывала она, захлебываясь слезами. – Никуда… ничего не хочу. И ты тут останься… Мне стра-а-а-ашно!.. Сперва ученый попытался урезонить девушку, объяснив все преимущества переселения в относительно безопасное место. Затем набрал ей стакан холодной воды. Затем пригрозил, что доставит ее в зоопарк насильно. Однако все это было бесполезно: сидя на кухне, Лида продолжала пронзительно всхлипывать. Наконец, выплакавшись, девушка произнесла: – И папа куда-то исчез. Четвертый день не могу ему дозвониться. А ехать в его район я боюсь. – А хочешь, я съезжу? Или давай вместе? – схватился за спасительную соломинку Мефодий Николаевич. – Когда? – Лида впервые за все утро взглянула на мужчину осмысленно. – Завтра, часиков в семь утра. Сегодня уже не с руки. Слишком опасно на улицах. И тут, словно бы в подтверждение его слов, за окнами грохнуло так, что посуда на кухонной полочке жалобно дзинькнула, и даже синий зубчатый венчик на газовой плите испуганно задрожал, грозя погаснуть. Осторожно отдернув занавеску, Суровцев глянул наружу. На противоположной стороне улицы полыхала малолитражка, из раскрытой дверки выбежал водитель и, пытаясь сбить с себя огонь, покатился по асфальту. В перспективе улицы послышался утробный рев двигателя. Спустя несколько секунд у горящей машины остановился байкер на мощной «Хонде», в черном шлеме с опущенным забралом. В поднятой руке темнел обрез. Грохнул выстрел – водитель на асфальте дернулся, закричал, перевернулся навзничь и затих. Уторбно взвыл мотоциклетный двигатель, и байкер-убийца, объехав окровавленный труп, помчался в сторону набережной. – Лида, послушай меня, – Мефодий Николаевич уселся рядом, приобнял девушку. – Ты сама все видишь. Оставаться тут нельзя. Не ровен час, найдется психопат, который или по окнам начнет стрелять, или просто в квартиру вломится. Помощи ждать неоткуда, а соседи, как понимаешь, тебе не заступники. Не говоря уже о том, что каждый из них в любой момент может стать кровавым маньяком. Надо ходить в пункты распределения продуктов, да и на работу. В родном зоопарке все-таки надежней… Продукты туда каждый день завозят, а наружу можно и не высовываться. Ну, давай, собирайся. А к папе твоему мы завтра обязательно наведаемся. На этот раз уговоры почему-то подействовали – девушка нехотя отправилась складывать сумку. – Лида, только самое необходимое! – крикнул Суровцев в открытую дверь. – Надеюсь, вечернее платье, купальник и любимую детскую куклу ты с собой не возьмешь… Через полчаса Мефодий Николаевич, сгибаясь под тяжестью огромного баула, спускался по истертым ступенькам подъезда. Осторожно открыл наружную дверь и выглянул наружу. Кустов у подъезда, к счастью, не было, и это не заслоняло сектор обзора. Суровцев принюхался, вслушался, осмотрелся по сторонам и махнул спутнице рукой – вроде все чисто. Машину, правда, он оставил у соседнего дома – подъехать к Лидиному подъезду не представлялось возможным из-за сожженного троллейбуса, преграждавшего дорогу во двор. Однако путь к соседнему дому занял куда больше времени, чем можно было рассчитывать, – и не только из-за опасения нападений. Девушка, не выходившая из квартиры несколько дней, то и дело оглядывалась, тихо охая. И было отчего… Привычные ей кварталы теперь выглядели жутковато, словно после штурма вражеской армией и многодневных уличных боев. Едва ли не четверть квартирных окон зияла провалами, и над ними устрашающе чернели пятна недавней гари. Сожженные, перевернутые автомобили темнели бесформенными металлическими островками, уже начинавшими браться ржавчиной. На улицах, среди мусора и мазутных потеков, валялись трупы. Газы бродили в раздутых телах, тошнотворная вонь тлена и разложения стлалась по улицам. – Лида, потерпи, совсем немного осталось, – перекинув баул на другое плечо, Мефодий Николаевич кивнул влево: – Вон, видишь сожженный киоск? За ним моя машина. Главное – по сторонам не смотри. Считай, что это все тебе снится… Понимаешь? И вообще: утешайся мыслью, что мы все еще живы. Однако «не обращать внимания» не получалось. Картины выглядели слишком брутальными для психики молодой девушки. Суровцеву приходилось всякий раз оборачиваться, чтобы окликнуть спутницу. Вот и теперь, остановившись перед продавленной витриной магазина «Электротовары», Лида расширила глаза от ужаса. Да так и осталась стоять, не в силах пошевелиться… В отделе осветительных приборов висел молодой мужчина, повешенный на шнуре за крюк для люстры. Сквозняк чуть заметно раскачивал тело, едва различимо вибрировал натянутый шнур, печально поскрипывал крюк. Из уголка приоткрытого рта сочилась мутно-розовая влага, медленно натекая на подбородок и грудь. На плече висельника сидела удивительно жирная афганская крыса. Свесив длинный омерзительный хвост, она деловито, с сытым урчанием объедала обезображенное лицо покойника. Заметив девушку, гнусная тварь угрожающе приподнялась на задние лапы. Двойные передние резцы хищно ощерились, вздыбилась рыжеватая шерстка на загривке, голый хвост напрягся и нервно застучал по плечу повешенного. При этом огромные голубые глаза с густыми пушистыми ресницами смотрели на потенциальную жертву в упор, не мигая. Вытянув острую морду с тонкими длинными усиками, крыса втянула носом воздух и с неожиданной агрессией запищала. В тот же момент Лида ощутила себя пустой, как бамбук. Спазмы страха накатили на нее неотвратимо и безудержно, словно икота. Кончики пальцев задрожали, глаза остеклянились, лицо словно полоснуло зигзагом отвращения. Она попыталась отойти в сторону, однако не нашла в себе для этого сил: холодная волна беспомощности накрыла ее с головой, начисто парализовывая волю. Омерзительное существо, приподнявшись на задние лапки, смотрело на девушку немигающим, гипнотическим взглядом. Подбегая к девушке, Суровцев заметил, что крыса уже напряглась, готовая вот-вот прыгнуть. Мефодий Николаевич среагировал раньше, чем гнусная тварь успела оттолкнуться когтистыми лапами от плеча покойного. Он сгреб и придавил спутницу к асфальту, прикрыв ее своим телом. Серая тень стремительно пронеслась над головой – едва повернув голову, Суровцев успел заметить боковым зрением, что промазавшая крыса плюхнулась в открытый канализационный люк. – Бежим! – Схватив Лиду под руку, Мефодий Николаевич перекинул баул и увлек девушку к автомобилю. Уже усаживаясь в машину, он услышал пронзительный стрекот мотоциклетного двигателя. Где-то, как показалось, совсем рядом бахнул выстрел, тонко запел рикошет, чмокнуло дерево, и звонким металлическим щелчком отозвался бампер машины. Разворачиваясь задним ходом, Суровцев едва не сбил байкера в черном шлеме, с обрезом в вытянутой руке – того самого. Даже на расстоянии было заметно, что от мотоциклиста исходит мощный ток лютой жестокости, безмерной ненависти и нестерпимого страха. Передернув затвор, стрелок на мотоцикле попытался взять в сторону, но потерял равновесие и тут же завалился на бок. Это и спасло жизнь водителя и его спутницы. Взвизгнув протекторами по асфальту, автомобиль споро нырнул в арку под домом и, качнувшись на повороте, помчался в сторону Центрального зоопарка. Мефодий Николаевич вел автомобиль, поглядывая в обзорное зеркальце. На улице темнели остовы сожженных машин, коробки обугленных автобусов, громоздилась выброшенная из окон мебель, и Суровцеву всякий раз приходилось сбавлять скорость, объезжая преграды. Лида уже вынырнула из липкого омута ужаса. То и дело озираясь назад, она удивленно шептала: – Кто это? Почему он в нас стрелял? Что мы ему плохого сделали? – Обычный псих, укушенный нашей хорошей знакомой, – бросил водитель. – Что самое печальное – это не его вина. Каждый из нас мог бы оказаться на его месте. – А если… меня эта крыса укусит? – стеклянным от страха голосом спросила девушка. – Получается, что я даже на тебя смогу наброситься? – Или я на тебя, – посуровел Мефодий Николаевич. – Но, думаю, если мы правильно себя поведем, ничего подобного с нами не случится. Зоопарк на сегодня – единственный островок во всем городе, куда наверняка не сунутся ни крысы, ни маньяки. Сворачивая с проспекта, Суровцев заметил вдали приметный силуэт мотоциклиста в черном шлеме. Притопив педаль газа, он повел машину к служебному входу. Стрекот мотоциклетного двигателя нарастал. Остановившись, Мефодий Николаевич призывно посигналил. Высокие металлические ворота, ведомые электромотором, плавно отошли в сторону, и малолитражка вкатила на территорию зоопарка. Спустя какую-то минуту снаружи донеслось тарахтение байка, и Суровцев тут же поймал себя на мысли, что тембр мотоциклетного двигателя он запомнил на всю оставшуюся жизнь… Глава 20

Пошла уже третья неделя с момента введения в Южном округе чрезвычайного положения… Наверняка любой старожил, пробывший все это время в отлучке, не узнал бы родного района. По почти вымершему округу в ядовито-желтом смоге мелькали редкие прозрачные силуэты, тщась продолжить призрачную жизнь. Едва ли не треть домов смотрела на улицы и дворы пустыми глазницами окон со следами пожаров. Сожженные автомобили и трупы на улицах превратились в естественную составляющую городского ландшафта. Специальные команды правоохранителей на бронемашинах убирали их каждое утро – перспектива глобальной эпидемии была слишком очевидна. Большинство трупов оказывалось невостребованными, морги были забиты до отказа, мест для захоронений в Южном округе почти не осталось, и распухшие, раздувшиеся тела самосвалами вывозили в крематорий. К несчастью, лето выдалось знойным, удушливым, безветренным. В недвижном воздухе стояли городские испарения, к которым примешивалось жутковатое амбре гниющего человеческого мяса, проникая даже за наглухо закрытые окна квартир. Выжившие – по предварительным подсчетам, их теперь оставалось не более трех четвертей от всего населения округа – сидели по домам, выходя на улицы лишь в случаях крайней необходимости. Стихийно формировались домовые комитеты и отряды самообороны. Делегации вооруженных мужчин с самого утра отправлялись в специальные продуктовые распределители. Для таких поездок использовались машины с самодельной противопулевой защитой: заэкранированные сверху донизу кровельными листами, с засыпанным в междверное пространство песком. Внешне эти машины неуловимо напоминали вагоны бронепоезда. От автоматных очередей эти самодельные ухищрения, конечно же, не спасали, но сбивали траектории пуль, погашая при этом часть энергии. Огонь из стрелкового оружия открывался из таких машин безо всяких церемоний – при малейшем подозрении налета. Микроавтобусы «Скорой помощи» выезжали лишь в самых экстренных случаях – к роженицам или раненым детям. Милиционеров катастрофически не хватало – тем более что их стреляли, вешали и топили едва ли не ежедневно. Толпа мародеров умудрилась разграбить огромный воинский склад, и огромное количество стрелкового оружия расползлось по всему Южному округу. Школы и вузы давно закрылись – туда все равно никто не ходил, да и большинство таких зданий было сожжено. Не работали суды, прокуратура, редакции окружных газет и местных интернет-изданий. Однако надо отдать должное властям: и электричество, и водопровод, и газоснабжение все еще функционировали в полном объеме. Усиленные наряды милиции в кевларовых бронежилетах охраняли электростанции, трансформаторные и газораспределительные пункты. К особо важным объектам прикомандировали тяжелую бронетехнику. Приземистые, в фасетчатой противокумулятивной броне, танки угрожающе возвышались у въездов на все мосты, а также у продуктовых складов и крупных супермаркетов. Продукты на баржах доставлялись исправно, по несколько раз в день – несмотря на многочисленные попытки вооруженных налетов. Однако продуктов на всех не хватало, потому что большая часть уходила «налево». Пышным цветом расцвел черный рынок, на котором можно было достать практически все – от любых деликатесов до стрелкового оружия. Деньги, драгметаллы и прочие привычные ценности теперь почти не котировались, в отрезанном от остального мира Южном округе царил натуральный обмен. Килограмм муки менялся на банку свиной тушенки, за ящик макаронов можно было купить пистолет с полной обоймой, за блок плохеньких сигарет нанять для охраны наряд милиционеров на броневике. Особо ценился «калашников», продававшийся в стандартном наборе с двумя полными рожками, перевязанными скотчем: за него просили сто килограммов картофеля или мешок крупы. Еще дороже котировались средства личной гигиены и табак: брусок хозяйственного мыла менялся на полную пистолетную обойму, за пачку махорки можно было купить противопехотную мину или две дюжины куриных яиц. Настоящим же королем рынка стало спиртное, что неудивительно: депрессия, поразившая граждан, требовала немедленного подавления. Да и комплекс «пира во время чумы» свойственен для всех отчаявшихся во все времена; от безысходности и каждодневного страха многие пустились во все тяжкие. Ящик дешевого крепленого вина типа «чернила» запросто менялся на гранатомет; за ящик водки с ходу предлагали спецназовский набор из бронежилета, автомат с полным боекомплектом и две гранаты. Интернет, телефонная и мобильная связь были предусмотрительно отключены – чтобы обезумевшие от страха и отчаяния люди не сеяли панику в других районах города. Городское начальство, следуя старому принципу «пуганая ворона куста боится», отключило даже локальные компьютерные сети Южного округа. Работала только радиосвязь на специальных служебных частотах. Зато телеканалы «оттуда» все еще вещали, и бодрые репортажи якобы «из зараженной зоны» неимоверно бесили жителей Южного округа. Такой вакханалии вранья невозможно было себе и представить; фразы «ситуация под контролем» и «очаги опасности постепенно локализуются» вызывали приступы лютой матерщины зрителей; профессиональных телеврунов были готовы порвать на части не только маньяки, но и обычные граждане. Любые попытки удрать из блокадного района безжалостно пресекались. Никто на том берегу не мог дать гарантий, что из Южного округа бежит человек адекватный, а не инфицированный страшным вирусом. Каждый день с набережной хлопали выстрелы снайперов, трещали пулеметные очереди – там отстреливали смельчаков, пытавшихся переправиться на противоположный берег. Один отчаявшийся даже соорудил дельтаплан, на котором попытался перелететь с набережной через реку. Летун почти достиг цели, однако, подстреленный с крыши, запутался в высоковольтных проводах железнодорожного моста и тут же сгорел. Удивительно, но выбраться из зараженного района нельзя было даже за щедрую взятку. Видимо, происходило это не из-за честности милиционеров на блокпостах, окружавших Южный округ по периметру, а из-за их непреодолимой боязни заразиться чудовищным вирусом. Как бы то ни было, жесточайшие меры оказались действенны. Южный округ, перекрытый для въезда-выезда наглухо, так и остался «гиблым местом». Ни Rattus Pushtunus, ни маньяки так и не проникли в другие районы мегаполиса. Чудовищная эпидемия была наглухо блокирована, однако метастазы безумия все глубже и глубже проникали в каждодневную жизнь. С наступлением темноты улицы вымирали полностью. В округе орудовали безжалостные маньяки. Не находя очередных жертв, они сцеплялись друг с другом, сжигали редкие автомобили с водителями и пассажирами, зачастую врывались в квартиры, вырезая там все живое и сжигая обстановку. Способы умерщвления отличались теперь необычайной жестокостью, свидетельствовавшей о полном омертвении чувств и окончательном параличе разума: жертв сжигали заживо, растворяли в кислоте, разрывали на части при помощи автомобилей, даже вырывали у них внутренности. Ни старость, ни беременность, ни малолетство не становились преградой для обезумевших. Скорее, наоборот: чем беспомощней выглядела жертва, тем с большим садизмом над ней измывались. Граждане, еще не инфицированные вирусом агрессии, сидели по ночам за запертыми дверьми и плотно закрытыми шторами, и даже электричество не включали без крайней необходимости. Все понимали, что означает топот по ночной лестнице или скрежет подымающегося лифта. Даром жизнь отдавать никому не хотелось. Спать ложились, чутко прислушиваясь к звукам на лестнице и за окнами. При малейшем подозрительном шорохе опускали предохранители купленных на рынке стволов, пальцем проверяли лезвия топоров и кухонных секачей. На ночные звонки в дверь обычно не реагировали. Громилы, ломавшие дверь, тут же получали пули в животы, топоры крушили черепа, тесаки полосовали шеи, кислота обжигала лица. Случаи самосудов превратились в обыденность: каждую ночь у подъездов находили трупы маньяков, а немногочисленных пойманных безо всяких церемоний вешали на фонарных столбах и деревьях. Участились случаи, когда здоровые еще люди изображали безумцев. Происходило это обычно для сведения личных счетов или во время налетов на богатые квартиры: ведь маньякам почти не оказывали сопротивления. Милицейские наряды, впрочем, не делали разницы между настоящими безумцами и мнимыми: убийц и насильников расстреливали на месте преступления без суда и следствия. Случалось это, впрочем, нечасто. Правоохранители на броневиках предпочитали не соваться в темные дворы: бронемашины могли грамотно заблокировать и сжечь бутылками с «коктейлем Молотова» или подбить из гранатометов. Появился новый тип громил. По району то и дело носились автомобили, водители которых вели беспорядочный огонь на поражение, давили колесами прохожих. Таких уничтожали без колебаний – и не только менты, но и обычные вооруженные граждане. По городу циркулировали тревожные слухи о каком-то загадочном маньяке-байкере, стрелявшем в кого ни попадя: количество его жертв вроде бы перевалило за несколько десятков. Появившись словно ниоткуда, он безжалостно палил по прохожим и тут же уезжал с места преступления. Однако обезвредить моторизованного убийцу пока не представлялось возможным – слишком уж неуловимым он был. Удивительней всего, что мотоциклист оказался еще и на редкость живучим: в отличие от классических маньяков, укушенных Rattus Pushtunus, за этим вроде бы не наблюдалось никаких суицидальных поползновений. По крайней мере, орудовал он несколько дней, что для инфицированных было очень много. Уже через неделю после введения чрезвычайного положения было замечено: все, зараженные страшным вирусом, действуют только в одиночку. Не было зафиксировано ни единого случая, когда маньяки сбивались в банды или входили бы друг с другом в какой-нибудь сговор. Это был классический случай войны «каждого против всех». Чего, к сожалению, нельзя было сказать об афганских крысах: участились случаи, когда эти гнусные твари нападали на жертв скопом, и тогда шансов убежать просто не оставалось. Правда, пока у грызунов было слишком много еды на улицах – похоронные команды убирали трупы лишь раз в день, да и то далеко не везде. Время шло, и ситуация ухудшалась неотвратимо. Милицейские патрули на бронетранспортерах и БМП оказались не только малоэффективными, но иногда и опасными для жителей блокадной зоны. Ни броня, ни стрелковое оружие не стало преградой для Rattus Pushtunus, которые умудрялись проникать даже в чрево броневиков. Случай, когда сошедший с ума правоохранитель перестрелял весь экипаж, а затем открыл беспорядочный огонь из крупнокалиберного пулемета по зданию райотдела милиции, подтолкнул к иному решению проблемы. В Южный округ откомандировали боевой вертолет с хорошо обученным экипажем. Пилотам вменялось в обязанность немедленно открывать огонь на поражение при малейшем подозрении в маньячестве, в том числе – и по милицейским машинам. К тому же мобильность вертолета давала возможность грамотно координировать действия наземных патрулей. При этом пилотам не разрешалось приземляться на территории Южного округа ни при каких обстоятельствах; никто не мог дать гарантий, что афганская крыса не проникнет незаметно на борт. Всем экипажам была поставлена первоочередная задача: во что бы то ни стало обезвредить безумного байкера; количество жертв множилось с каждым днем, и никто не мог сказать, кто станет его следующей жертвой. Глава 21

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒