Монодрама

О «монодраме» у нас впервые заговорил Н. Н. Евреинов. Я помню первый доклад Н. Н. Евреинова на указанную тему. Теория Н. Н. Евреинова была в его изложении не совсем ясной, а главное, иллюстрировалась примерами чисто режиссерского, значит прикладного и потому мало убедительного свойства. В немногих словах, идея Н. Н. Евреинова такова: изображаемое на сцене соответствует объективному взгляду автора, а не субъективному зрению героя. Нужно же, чтобы происходящее на сцене соответствовало тому, что испытывает и что переживает герой. Если он, положим, мрачен, то и все окружающее кажется ему окрашенным в мрачный цвет, и зритель, в качестве «сопереживателя» героя, видит с ним заодно, совершенно так же, как видит тот. И. Н. Евреинову возражали с разных сторон и разных точек зрения. Действительно, не только с практической, но и с философской точки зрения, последовательное, строгое, методическое проведение такой «монодраматической» теории должно привести к хаотическому беспорядку и смешению. Герой познается, ведь, в столкновении с миром, с теми и с тем, кто и что его окружает. Ведь если, как выше было указано, человек в меланхолии все видит в мрачном цвете, и точно — следом за ним и его зрением — все на сцене — и люди, и обстановка — будет перекрашено в мрачный цвет, улыбающиеся станут плакать, самодовольные станут унылыми, и солнце померкнет, то не только чувства героя {197} не станут убедительными и ясными, а наоборот, покажутся нам однотонными и слепыми.

Du choc des opinions jaillit la vé rité, из столкновения мнений познается истина, а из столкновений положительного и отрицательного вспыхивает искра. Что убедительнее? Черное солнце, о котором я говорю, что оно черное, или яркое солнце, которое мне представляется черным? Этот вопрос, в смысле влияния на постижение публики — для меня очень спорен. Мир, по справедливому определению Фихте, есть «не я». «Я» познается из того, что оно, это «я», отграничивается от не «я». С точки же зрения последовательной монодрамы, «я» есть «не я», и не «я» есть «я». Мир, как представление, — иллюзорен, но из столкновения разного рода иллюзорностей слагается то среднее, объективное, житейское, чем мы живем, руководствуемся и мыслим.

Итак, методическое и последовательное проведение начала монодрамы совершенно невозможно — ни технически, ни психологически, ни реалистически. Однако тут есть зерно истины, и в этом смысле идея Н. Н. Евреинова богата последствиями. Вся беда в том, что режиссерское дело есть только вспомогательное и для того, чтобы «монодраматический» принцип мог расширить сферу театра, необходимо художественное творчество автора, «монодраматизирование» психологии действующих лиц, которой режиссерская постановка в состоянии придать известную рельефность и выразительность.

Психологически, монодрама представляет множественную модификацию одного и того же сюжета, ряд «изменений милого лица». Покойный Б. Ф. Гейер дал несколько ценных опытов в духе так понимаемой монодрамы, создав как бы сценический закон естественной модификации явления. Может быть, это не монодрама, а полидрама, хотя дело, конечно, не в названии. Такова, например, пьеса «Воспоминания». Сюжет «Воспоминаний» необычайно прост, будничен и даже тривиален, в этом и сила пьесы, и одновременно ее слабость. Ничтожный молодой чинуша на мещанской вечеринке атакован перезрелой дочерью хозяйки и почти {198} насильно объявляется женихом. И этот эпизод освещается в следующих картинах, соответственно субъективно окрашеным воспоминаниям действующих лиц, из которых каждое совершенно искренно считает себя героем, как оно и полагается человеческому самообольщению. И в заключение, через много лет, показываются воспоминания матери, уже впавшей в детство, забывшей большую часть того, что было, и вместо связной, цельной органической ткани воспоминаний, дающей ряд провалов и мелких штрихов, за которыми наступает мрак.

В выполнении пьесы много недостатков, но по замыслу и конструкции это не только талантливо, но и в высшей степени оригинально. Художественное первенство истинно сценической монодрамы, несомненно, принадлежит Гейеру. Здесь было органическое слияние формы и содержания. Суть, раскрываемая в «Воспоминаниях» формою множественного зрения, заключается в том, что мы тщеславны, любим только себя, врем во славу свою, а не чужую, и сами себя обольщаем; что мы не смеем верить себе, может быть, себе-то именно и не должны верить; что самая жизнь наша, в нашем представлении, есть сон, и что, вообще, роковой вопрос: что есть истина? — не допускает ответа.

У Гейера есть малоудачная пьеса «Что говорят, что думают». Она не вышла, что называется. Автору хотелось представить на сцене то самое, что происходит в жизни, когда мы говорим одно, а думаем другое. Ибо, действительно, параллельно с мыслью, которая переводится на язык слов, — в душе и в голове очень часто, если не всегда, копошится другая мысль, отрицающая первую, поправляющая ее или критикующая. Таким образом, краем, ребрышком, что ли, показана новая комбинация элементов не «потусторонней», а совершенно реальной психологии.

Вот еще пьеса того же Гейера «Вода жизни». Четыре «графина», на которые делится пьеса, представляют стадии опьянения, и каждой из них соответствует как бы иное мироотношение. Первый графин {199} подан — кабак так и кажется кабаком. Но выпит первый графин, «на шестой второй графин», как командует буфетчик, и кабак кажется уже светлым, уютным, разговоры приобретают характер острой нервности и возбужденности. «На шестой третий графин» — командует буфетчик, и все залито ярким светом, сверканием. Жарко. Восторженность принимает оттенок патриотизма, переходящего затем в пикантные анекдоты и клубничное сквернословие. «На шестой четвертый графин» — и снова полная перемена. Темновато, грязно, хмуро. Алкоголь потерял свое возбуждающее действие, он вызывает, наоборот, идеи подавленные, мистические. Разговор ведется о душе, «граммофон, играй похоронный марш! », и над всем властвует, все заливает пьяная слеза. И, наконец, пробуждение: действительность, серая, неприглядная, подслеповато выглядывает в холодных, мертвенных лучах раннего рассвета.

Монодрама ли это? Может быть, патология? Не знаю, Дело, в конце концов, не в словах. Что патологично, что нормально? Сон «нормален», но он бывает и кошмарен. Реальная психология есть ли нечто догматическое, всегда себе равное и математически неоспоримое? Может быть, «мне только кажется, что я существую»?

Так называемая реальная психология допускает, несомненно, известное расширение в область «полидрамы». В широком смысле слова (а не в смысле Н. Н. Евреинова) «монодрама», т. е. единая драма и есть то, что мы видим обычно в театре и в произведениях художников. Это развитие единой психологии, по правилам единой закономерности, в зависимости, от единого представления о добре и зле. Но не только разные характеры разно развивают общие психологические начала, но у разных характеров, при разных состояниях, бывают и разные начала психологии. Это я и называю «полидрамой», множественной психологиею, в отличие от единой. Следы такого «множественного», что ли, зрения можно найти в некоторых произведениях Ибсена. Например, «Женщина с моря» дает пример такой дуалистической психологии.

{200} Для одних Неизвестный — символ, для других — реальная фигура. Призрак, с точки зрения одной группы, он — живое лицо, с точки зрения — другой.

В юридической литературе имеется несколько крайне любопытных исследований о свойстве свидетельских показаний. Авторы исследований вполне документально доказывают, что свидетельские показания крайне субъективны, и что изложение обстоятельств одного и того же цела разными свидетелями — очевидцами и «послухами» — всегда разнятся при всей, никем не заподозреваемой, добросовестности свидетельствующих. Каждый видит не только то, что мог видеть, но и то, что хотел видеть, и так, как хотел видеть. Это, однако, не оценка события, — это психологическая реакция свидетеля. У каждого свидетеля своя психология, по законам которой и совершаются его восприятия.

В эту, чуть-чуть приоткрытую дверь полегоньку и толкается современное творчество. Единая психология Шекспира (отдельные отступления его, как призраки в «Гамлете» или «Макбете» — не в счет) находит словно какой-то новый плюс, какой-то корректив во множественной или, по крайней мере, касающейся множественности, психологии Ибсена, Метерлинка, а у нас — Л. Андреева. Для Л. Н. Андреева, вообще, крайне характерно «монодраматическое» (по терминологии Н. Н. Евреинова) изображение чувств. А в «Черных Масках» это отсутствие грани между сущим и воображаемым, лицом и маской, истинным и ложным дает порою впечатление настоящей жути. Сомнение в объективности бытия сопровождает нас от первого до последнего слова. Но именно всеобщность этого принципа иллюзорности и мешает оценить произведение в целом. Можно, как я выше выразился, «приоткрыть дверь» в бесконечность, но распахнуть ее настежь — значит, слиться с вечною ночью. Менее всеобщий и потому более убедительный характер имеет тот же монодраматический принцип у Л. Н. Андреева в «Жизни человека». Знаменитое: «Как пышно! Как богато! », представляющее не объективную сущность пышности и {201} богатства, а «монодраматическое» об них представление, точно так же, как пошлая полька, объективно ничтожная, но звучащая как «дивная музыка», представляет «монодраматическое» действие и именно в том смысле, какой хочет придать монодраме Н. Н. Евреинов.

Пока теория монодрамы остается в области режиссерской выдумки, но этот принцип, вообще, может оказаться весьма плодотворным для творчества. Если позволено будет прибегнуть к музыкальному примеру, «монодраматизирование» психологии вносит в уже подержанные и всячески перепробованные чередования звуков и длиннот новую гамму, в которой заключены многие новые возможности и чередования. И особенно интересен этот принцип для возрождения актерского искусства. Какой-нибудь «Макар Алексеевич Губкин», изображавший на сцене целую труппу актеров, и все эти водевили с переодеваниями, представляли в старину актерский дар многообразного и как бы мгновенного перевоплощения. Мы, конечно, далеко ушли от этих наивных форм, наивных сюжетов и переодеваний. Но что актеру только тогда хорошо и играется, когда он многолик в своем искусстве — это бесспорно. И тут «полидрама» или «монодрама» дает ему полную возможность быть единым во многом, и многим в едином. Когда этот принцип проникнет в сердце театра, — а это будет, — мы снова увидим замечательных актеров, которые сейчас так одноцветны и ограничены в многоцветной безграничности театральной постановки.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 11 12 13 141516 Следующая ⇒