Григорий Викторович Ряжский 10 страница

– Кир, ты чего так рано?

– А того, Диль, что поговорить с тобой хочу, с Нинкой уже потолковали и согласились.

– Про что? – она снова хлебнула, снова проглотила и с легкой досадой сообщила: – Нет, Кир, ну не перестаю людям удивляться: сколько работаю, столько не перестаю. Приехали к нему, сам нормальный, всё по делу, кофе, говорит, чай там. Легли. Я презерватив достаю, раскрывать уже собираюсь, чтоб надевать, а он останавливает вежливо, дай мне, говорит, посмотреть на него. Я думаю, может, проверить хочет на качество или левый чтобы не был какой‑ нибудь, типа Северный Вьетнам. А он не это проверяет, то есть это, но не для того. У тебя, говорит, Диляра, когда гондончику твоему срок выходит гарантийный? Я, отвечаю, понятия не имею, а чего? Тогда он внимательно его изучает, мой гондон, и сообщает, что у него ещё о‑ го‑ го‑ о‑ о какой огромный по времени запас прочности, до исхода потребления. Хорошо, говорю, всё в порядке, значит, никакого беспокойства. А он его шасть в тумбочку, а оттуда свой достает, другой и объясняет, что этому вот, его который, срок один месяц по обложке упаковки остаётся жить, и лучше он его сейчас со мной наденет, а мой для себя на потом приберёт, так получится разумней. И спрашивает, что, мол, верно рассуждаю, Диляра? Тебе же, говорит, всё равно – расход гондонов один и тот же получается. Не возражаешь?

Дилька сунула бутылку обратно в холодильник и снова шарахнула дверью: – Нет, Кир, ну что за мужичье пошло, а? Ненавижу жмотов и идиотов за любые бабки!

– Очень кстати ненавидишь, – согласилась я, – потому что мы скоро от них отделимся и перейдем на другие бабки совсем.

– В смысле? – Дилька удивленно посмотрела на меня, ожидая, чего я там ещё надумала.

– В том смысле, – спокойно отреагировала я, зная, что будет сюрприз, – что делать точку свою будем, собственную, и место есть уже присмотренное, надо только условия все выяснить, про деньги и ментов. Сами будем всем распоряжаться, хватит урода этого кормить, Аркашку‑ Джексона, я уже начала вопрос пробивать. – Я поглядела на Дильку с видом снисходительной победительницы и поинтересовалась: – Ну, как тебе мысль?

Зебра задумчиво посмотрела на меня и тихо произнесла, без всякого возбуждения:

– Говно, мысль. Не нужно никакой ещё одной точки, хватит без нас этих блядских точек на свете, пусть они лучше будут, как есть, а мы тоже будем, как есть, как бляди простые, а не блядские хозяева.

Вот когда я опешила, так опешила, у меня даже в трусах немного намокло от гнева. Удивление мое было так велико, что могло сравниться по силе только с чувством собственного уважения, когда я швырнула за стекло Джексону слова про козла. Я присела на табуретку – вид, наверно, у меня был дурной из‑ за неожиданности. И вдруг в голову мне дошло, что я совершенно не знаю этого человека, вот эту вот Дильку, вот такую вот Зебру, конкретную Диляру Алибековну Хамраеву, мою лучшую подругу и напарницу для того, чтобы было спокойней вместе отъезжать – женщину без паспорта, без родных и без родины.

– Диль, – пробормотала я, сама не веря, что она шутит, – ты это серьезно?

Дилька мотнула головой:

– Серьезно.

И я поняла, что дальше говорить про это тоже несерьезно, Дильку мы потеряли. Точнее если, – не приобрели.

– Как хочешь, – попробовала я сказать равнодушно, и у меня это получилось.

– Мы с Нинкой сами управимся, и ещё народ просится профессию сменить, Светка‑ Москва, к примеру, – соврала я, приподняв, между делом, акции будущего предприятия.

– Ну и славно, – согласно кивнула Дилька. – Если чего, то на обычную работу я к вам выйду, если возьмете, а в хозяева – нет.

После этого она пошла спать, а я осталась на кухне. Я знала, куда мне дальше нужно постучаться, в какую дверку – кишками почувствовала, разозлившись на Зебру нежданно‑ негаданно.

Ложиться я так и не захотела, а решила дождаться Нинку, зачем – не знаю сама. Нинка явилась через час, под сильным порошком.

– Работы никакой, – весело сообщила она, – сплошной стресс: французы просрали, Аргентина, а теперь Италии пиздец – тоже покидают. – Глаза её сновали туда‑ сюда в поисках радостного выхода принятой дозы кокса. – Всю ночь с девчонками просидели, радио у Руля слушали, кто с кем и с каким счетом обосрался, – она сняла очки и положила их на холодильник. – Ну нам теперь всё равно, да, Кир? Мы скоро на всех забьем на них, у нас свой теперь футбол намечается, в одни ворота, в наши собственные. Ты в центре поля судьёй будешь, а мы с Зеброй по бокам, мячи подсчитывать, точно?

– Зебра отказалась, – сказала я Мойдодыру без всякого выражения, – не хочет точку с нами делать, решила дальше работать, как работала.

Нинка обалдело вперилась в меня:

– Она чего, охуела? Она ж у нас внутренне хорошая.

– Не знаю, – ответила я, – она такой взгляд на жизнь имеет и пусть. А что – внутренне только, а не вообще, то что ж мне ее теперь наизнанку выворачивать прикажешь, что ли, чтоб согласие получить? Сами разберемся с делами, без неё. Завтра я к Следаку пойду на прием, побазарить. А там видно будет, что дальше.

Нинка уважительно согласилась:

– Следак мужик серьезный, хоть и кусок говна, так что, сходи, Кир.

На Красных Воротах я появилась к десяти, когда самый разбор. Следак был на месте, меня вспомнил, выслушал и уточнил географию самой точки. А, выслушав, не удивился, ни в позу вставать не стал, ни ругаться грязно, а просто подумал и сказал:

– Давай так: ты мне завтра в это же время на трубу отзвони, я ответ дам по твоему делу, лады?

– Лады, – ответила я Следаку, позабыв про прошлые обиды, – позвоню.

– Ну и молоток, – закрыл вопрос Следак и коротко добавил: – Будь!

Я порадовалась, что есть ещё нормальные люди на нашей поляне, которые не растеряли до конца настоящую грамотность и добрую речь типа «лады», «будь» и «молоток», так проласкавшие мои уши вместо гадких словечек от других козлов и уродов. И я вдогонку подумала, что ошибалась, наверно, насчет соображения, что все менты, хоть и бывшие, – гондоны: есть среди них и нормальные, но они обязательно с другими не сходятся по интересам, отсеиваются в сторону, как отсеялся Следак.

Назавтра в это же время я всё уже знала наперечёт и была от этого в шоке и расстройстве. Следак доложил вопрос по‑ военному: место расположения к утверждению годится, менты местные не возражают, запустить надо пятёру сразу – за всё про всё, можно через него, посредника дадут из их отделения, с Арбатского – через кого работать; далее – штукарь в месяц без никаких дел. Всё! Начать можно недели через две, сейчас нельзя, пока мировой чемпионат не кончится, все футбол смотрят, ни до оргзабот ментам по новой точке.

Радость от новости имелась, конечно, что всё может сложиться вдоль затеи, но горя от неё же было намного больше из‑ за чумовых бабок на взяточную часть. Пять назначенных штук баксов – бабки, какие я в руках до сих пор не держала сроду. А ещё двушник, который сама прикинула, на внутренний разворот стартового капитала. Вместе – семёра получается, семь штук чистых американских долларов. Вот так, друзья мои, и не меньше!

Лично у меня отложено было свободных сто восемьдесят баксов, из тех, что остались после майской отправки домой, квартирной выплаты и расходов на жизнь. У Нинки, думаю, ни хуя не отложено – всё у неё после квартирных, мыла с мочалками и макарон улетало к Аслану: хорошо ещё покупали её неплохо до сих пор – она пока по молодому поколению проходила, а не по зрелому, как мы с Зеброй.

С Дилькой была загадка. Про деньги мы с ней особо не обсуждали, а сама она не напрашивалась, я имею в виду, до того, до нашей идеи про точку. Отправлять Дилька никуда ничего, естественно, не отправляла, к семейной жизни тоже, понятное дело, не готовилась, одевалась без особо блядской харизмы, кроме необходимых по работе трусиков с кружевом и минимальной косметики, а что остальное из вещей брала, – носить старалась аккуратно и подолгу. В общем, куда девала капитал за годы труда и сколько его там накопилось – не знаю. Это было ещё одно моё расстройство, потому что вы, наверно, догадались, что расчет мой был на него очень нацелен, на Дилькин запас прочности – кто же знал, что она такой окажется непредсказуемой – сама бы раньше не поверила никогда, что душа у безродной бляди с Бишбармака – такая сложная загадка. Ну, да ладно…

Зебре снова повезло, удалось отъехать, а Нинка опять вернулась под утро ни с чем и снова на веселом глазу. И тогда я ей сказала про бабки по линии Следака. Услыхав, она присела на месте и спросила только:

– А как же теперь братик‑ то? Я уже про школу сегодня для него думала, про письменный стол для уроков.

Но потом мы, не сговариваясь, посмотрели в одно и то же место – каждый друг на друга, и подождали, кто вымолвит чего‑ то первым. Никто из нас не вымолвил, а я только кивнула Нинке, но не глубоко – как бы, между делом. Нинке этого хватило. Она поднялась после того, как присела на новость, и вышла. Я осталась у себя в комнате. Через пять минут она вернулась и сообщила:

– Восемь тыщ девятьсот, одними сотками.

– Отдадим, когда сможем, да? – спросила я Нинку.

– Само собой, Кир, – недоуменно пожав плечами, ответила Мойдодыр. – Что мы, твари последние, что ли?

Уже было зрелое утро, но Зебра ещё не вернулась. Тогда мы решили с Нинкой уйти пораньше из дома, чтобы избежать на сегодня встречи с Дилькой. Решили, сделаем дело, зашлем бабки в адрес, а дальше будь, что будет – обратной дороги нет. И ушли.

К вечеру заскочили на Красные Ворота, вручили большую часть Зебриного конверта Следаку и поехали к себе на Павлик. Зебры снова не было, но мы поняли, что до нас она была. Нинка, зайдя к себе, крикнула мне и позвала.

– Смотри, – указала Нинка на Зебрину кровать. Одеяло было откинуто на сторону, а поверх простыни желтело ещё не до конца просохшее кислое пятно. Нинка брезгливо поморщилась и не стала близко подходить. А я сунула в пятно палец, потерлась им об простыню и понюхала что получилось.

– Обоссалась она, Нин, когда с ночи отсыпалась – сказала я Мойдодыру, – от нерв, когда пропажу обнаружила, – точно. У неё это с той истории тянется, после вагона, ты про это не знаешь, а мне говорила. Восстановилось, значит, всё обратно.

И тут Нинка улыбнулась со вздохом облегчения:

– Ну, вот, видишь, как всё складывается, Кир? Я же не могу с зассыхой жить теперь, у меня самой на мочу фобия застарелая, ты же знаешь. Так что, сама она виновата, пускай долга своего в другом месте дожидается теперь, а не здесь. Ты согласна?

Я прикрыла подмокшую простыню одеялом и ответила:

– Согласна. – И мы пошли на кухню, где была «Гжелка».

Зебра не пришла и утром. А потом Зебра не пришла и на следующий день, и – странное дело – ни Нинка, ни я не испытывали волнения о нашей бывшей подруге, более того – всё происходящее даже, пожалуй, вполне устраивало нас такой своей неопределенностью, оттягивающей в непонятку предстоящее объяснение с Дилькой.

На точку Мойдодыр ходить перестала, как и я, потому что уже истекал отпущенный срок до начала старта нашей точки для эксплуатации. За это время я по тихой переговорила с девчонками, какие понадежней, подобрала возил, вышла на охранников и приоделась посолидней на остаток от Дилькиных бабок. Нинка практически не помогала, от тех же Дилькиных средств она на радостях взяла у Аслана оптом кокса на пятихатник в баксах и всё это время канифолила порошок, обдумывая план спасения братишки. Но меня это не слишком расстраивало – дело было сделано, и Нинка занимала в нём далеко не решающее место; Мойдодыр была всего лишь промежуточная часть идеи, а сама идея не допускала присутствия случайных в ней людей, и мне это было ясней ясного.

В тот день, когда ко мне пришло твердое понимание предстоящей жизни, был парламентский час, как всегда по субботам. А перед ним криминальная хроника за неделю. В ней‑ то я и увидала Дильку. Фотографию мертвой Зебры дали во весь экран и сказали, что кто знает чего об этой неизвестной девушке с перерезанными венами на обеих руках, позвонить по такому‑ то телефону. А ещё добавили, что, судя по всему, эта смерть напоминает суицидальную попытку, так как на тех же руках также найдены застарелые шрамы от другого вскрытия вен.

Телефон я записывать не стала, потому что сообщить органам власти мне было по этому вопросу нечего. Нинке тоже решила не говорить – сама же она всё равно не узнает, подумала я, к ящику не подходит, так что пусть лучше остается в неведении, пусть над ней долг наш висит совместный подольше, а там видно будет, куда оглоблю завернуть, в каком нужном направлении.

Перед тем как уехать в Магнитогорск за братом, Нинка забежала на Ленинку, потолковать с девчонками понадёжней, которых оставалось подтянуть под Смоленский бульвар, и пересеклась с Джексоном.

– Ну как там? – поинтересовался Джексон нашими делами, – получается?

– А то! – похвасталась Мойдодыр и добавила впроброс: – Пятерка – и все дела, уже на себя работаем.

Джексон сплюнул и искренне усмехнулся:

– Ну и дура евреечка твоя, гордая больно. Я бы за трёху вам то же самое организовал, а то и за двушник.

– Нет, – подумала я о Следаке, узнав такой расклад. – Всё же мусор есть мусор. – Хоть бывший – хоть какой: гондон – он гондон всегда, хоть старый – хоть с запасом по гарантии – хоть пользованный уже.

В тот же день, как уехала, Нинка отзвонилась с Магнитки и сказала, что едет домой сегодня уже, потому что братик её умер три года назад, а мама – через год после него, так что дел у неё там нету.

Это был уже поздний вечер, и я порадовалась, что не надо собираться на точку. Не надо, в смысле, чтоб работать, а надо, в смысле, чтоб владеть и справедливо распределять. Я вышла на улицу, поймала у себя на Павлике тачку и скомандовала возиле:

– Поехали!

– Куда поедем, женщина? – вежливо поинтересовался возила.

И тогда я окончательно уже улыбнулась и со всей возможной вежливостью объяснила этому Рулю:

– На точку, мужчина, на точку. Куда ж ещё‑ то?

Москва, июнь, 2002 года

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910