Григорий Викторович Ряжский 9 страница

После сна этого прошел ровно год, чуть больше – как раз и начинался мировой этот футбол, с чего я начала вспоминать всё третьего дня тому назад. И весь протекший год я про сон вещий вспоминала, никак меня он не оставлял, постоянно будоражил воображение, хотя работать продолжала как обычно – все дни подряд за вычетом трудных. И, знаете, несмотря, что особенно рисковых беспределов за отчетный период с нами не случилось со всеми, с Зеброй и Мойдодыром, но угомониться у меня насчет идеи о своей точке всё равно не получалось – так прикипел тот сон с Евклидом и другим геометром из Германии, который теорию на практике доказал – на живом Эдиковом глобусе мира.

И действительно, год был неплохим, если рассматривать историю с ватутинским бассейном не как драматическую опасность, а как просто неприятное происшествие, после чего у меня – ничего, у Зебры – ничего тем более, а у Нинки – простуда и температура с сухим кашлем ниже бронхов. Расскажу заодно.

Брали тот раз снова без отсмотра. Приехал джип с охранником и два микроавтобуса с возилами только. Охранник купил двадцать девчонок, ну и нас, само собой среди них. Лариска была первой, успела подвернуться под джип и сгрузила всю бригаду оптом – рада была до усрачки. И мы поехали в поселок Ватутинки по Калужскому направлению. Что будет праздник жизни, никто из девчонок не сомневался – так только самые крутые берут, без разбора, а значит, и без претензий на потом. Это я на всякий случай уточняю, к разговору. Время, если помните – дня за три перед футболом, конец самого мая.

Приехали. Ну – домина, как водится. Выходит сам, с пузом и не разговаривает, рядом охрана. Пить, есть – ничего подобного нету, нигде ни стола не видно, ни фуршета, ни музыкалки, ничего. Нас построили, как на показе: он смотрит, сам хмурый остается, без эмоций, без приветливого слова, без ничего опять. Больше всех это дело Светке‑ Москве не понравилось. Она меня тыкнула сзади кулаком и прошептала, что попали мы, точняк: она, зараза где человеческая – за версту чует, её на подозрительную ненависть прошибать начинает сразу и плохую догадку. Но не дёргается сама, потому что силу чувствует, от этого человека идущую и власть. А он всех так медленно пересмотрел, опять ни говоря ничего, глазами прощупал внимательно и охране чего‑ то шепнул. Главный по охране, бригадир их, к строю прошел, Зебру отделил и в микрик автобусный отвел. И Зебру увезли, а потом выяснилось, что обратно на точку – выходит, за так отпустили, без работы. А потом и сам ушел в дом, и больше мы его не видали на берегу.

Охранный бригадир после этого скомандовал всем раздеваться, одёжу на стульчики пластмассовые у бассейна складывать и голыми всем в бассейн купаться прыгать. Ну, немного после этого нас удивление непривычное отпустило, все расслабились, кроме Светки, всё с себя поскидывали и в бассейн тот попрыгали. И думали, конечно, что как всегда – тепло будет в воде и не глубже, чем по грудь, ну, а сам смотреть будет и кайфовать до того, как выбирать из нас начнет для секса.

А вышло наоборот: дна было не достать ногами по всей глубине, и вода теплой не была, а была естественного уличного градуса без дополнительного подогрева. Ну мы поплавали сколько‑ то, кто умел, а кто не умел, тот просто поплескался и руками за бортик держаться стал, чтобы ждать конца водной процедуры. Но глядим – кто за края держится, охранники подходят к ним и безразлично так ногой руки сталкивают, чтоб обратно в воду купались шли. И не в шутку, причём, а по‑ серьезному сталкивают, и по‑ серьезному неулыбчиво. Так проходит около часа. Девки уже телом все дрожат, я тоже со всеми вместе. Этого так и нет на берегу, а охрана молчит, наблюдает и сталкивает. Тогда стали сами вылазить, не держаться, а пытаться выйти через лесенку. Они снова не пускают и кивают, чтоб купались в воде. Тогда все заорали, когда поняли, что не игра это для хозяев, а план ублюдский, издевательский. И кинулись вылезать в разные стороны, все разом. Но и они тогда разбежались к нам, тоже почти к каждой, и в воду пошвыряли обратно, но уже грубо, с применением силы ног, ботинками.

На этом всё закончилось. Я имею в виду, любая попытка другая выбраться из воды на сушу. Светка‑ Москва больше всех мучилась от этого, что знала всё наперед и в воду изначально полезла. Но также знала она, к кому попали и что не стоит противиться – просто могут убить, если что. Коса в это не врубилась и попыталась права прокачать, на испуг взять охрану, ментами погрозить, омоном на завтра. Так с неё парик сдернули, за подбородок наверх вынесли и к лысому шару ненадолго сигарету поднесли горючим концом. Коса обратно рухнула в воду, тушиться, и больше оттуда не возникала. А мы, кто плавает сам, других девчонок под локти держали, чтоб они ко дну не пошли, и было уже не до тепло‑ холодно, а до держусь‑ тону, борьба на выживание под контролем специально обученного персонала. А сам, кто‑ то видел, из окна сверху смотрел через жалюзи. Зачем всё это – тоже мы никто не знали – может, тоже дрочил, как со мной тот, вежливый, с полотенчиком и аптечкой.

Махнул нам бригадир часов под пять утра, когда жалюзь захлопнулась наверху и, видно, сам спать отправился, насмотревшись на нашу беду. Рукой призвал, что, мол, вылазьте оттуда, хватит полоскаться. Быстро сказал одеваться, всех по машинам и в город назад, до первой метростанции, как из области ехать по шоссе.

Вот и вся неприятная история, последствия вы знаете, кроме тех, что воспаление легких у Косы случилось, и её на другой день по скорой в больничку повезли. А воспаление подхватила почему она, а не другие, я знаю точно. Коса – самая из нас рослая, и до дна ей удалось, в отличие от прочих, дотянуться цыпочками. Так она на них и простояла без движения почти, пока другие барахтались и волей‑ неволей себя вынужденно прогревали двигательными упражнениями, и мы все: кто простудился, кто – ничего, а Коса единственно свалилась в тяжелое нездоровье.

В больничке выяснилось, что страховое свидетельство отсутствует, хоть и москвичка, и хотели скандал открыть, чтоб отказать в медицине, но Светка всё устроила, договорилась, денег запустила куда надо и пообещала ещё в случае успешного лечения и ухода за полумертвой Косой дать дежурному врачу за полцены, кроме бабок, со скидкой, по льготной ставке, как для бандита на субботнике.

Что сейчас с ней – не знаю, не видала их никого ещё, чтобы поинтересоваться. Ну и ещё девчонка одна белорусская, точно не помню с какого места, покрылась тем же утром розовой коростой по всему телу, и все поняли сразу, что на нервной почве, и поэтому решили, что не страшно, типа аллергии, пройдет – была бы инфекция, то и другие заодно цепанули бы горюшка заразного, но больше ни у кого не оказалось.

Одно для меня сплошной неразрешенной осталось загадкой: почему хмурый господин из Ватутинок Зебру одну выпустил, а других – нет, что такого он в Зебре особого обнаружил, что пожалел её и обратно доставил? Если по причине азиатской наружности, то, вроде, понятно тогда – не любит или брезгует. Но тогда должен был послам своим команду дать прежде, чем на точку посылать – черножопых не покупать и не везти. Но, по‑ другому взглянуть, как было, – больно он её долго взглядом ощупывал, туману наводил, хотя сразу ж ясно, что Дилька не белого племени, как все остальные, а чисто восточного разлива. Зебры её, если только, на руках приметил и внешне отшарахнулся? Тоже – нет, рукав Дилькин ниже зебр спускался, не давал смотреть до купанья. А потом вдруг поняла я чётко, само дошло – просто он, наверно, увидал в ней тоже особую силу, мудрой своей опытной кишкой почуял: прикинул, что эта – не уступить ему сможет, если что, не согласится на всё, что он делать скажет, и всю обедню ему испортит дрочильную или какая там у него намечалась. И я ещё больше Дильку зауважала, но внутри себя, с самой с ней этим не поделилась после.

Вот ещё что – давно всё хотелось Нинку упомянуть, Мойдодыра моего и про порошки ее непрекращающиеся полялякать. Про Зебру чего говорить – верней её нет у меня человека и подруги: и по совести и по взаимности. А рассказываю не случайно, потому что сейчас самое время начнется для меня жёстко избирательную кампанию проводить для открытия собственного дела, самого за десять лет, как работаю, важного и волнующего кровь. И, конечно, придет срок, и я спрошу – Вы с кем, люди? А первые, спрошу кого, Зебра будет и Нинка, кто ещё‑ то? Не Аркаша же Джексон, и не Следак красноворотский, и не Андрюша мой с газпромовских баррикад, так или не так?

И я представила себе картину. Сижу я на собственной точке. В тачке нормальной, само собой, за углом в неприметном переулочке, том самом с двором‑ отстойником, который от Смоленского бульвара отторгается в месте, напротив которого – помните? – трамвай в противостояние вошел со своими же рельсами, навернувшись сам об себя.

Так вот, жопу от кожи сиденья не отрываю, курю что‑ то типа Давидофф лонг сайз, само собой. Зебра при мне, и она же над мамками, над своими шестерками – всё ведет, весь учет на ней: охрана, возилы, девочки, расчеты. Нинка – та с другими мамками на связи, которые от процента, независимое направление сотрудничества и другой на ней контроль, отдельный от этого. Сама – внешние контакты‑ монтакты, крыша, касса, общее руководство, справедливое распределение по труду на основе имеющихся договоренностей с персоналом точки, обязанностей и прав. Контракт есть контракт, слово есть слово, профессия есть работа, а порядочность людская девальвации не подлежит – так меня мама учила ещё с начальных классов, и особенно это важно на точке, в силу специальных социальных причин и возможных дальнейших разборок, в том числе и своих со своими. А для чего охрану держать, спросите? От кого, если и так мусора крышуют? Отвечу, потому что знаю про это всё. Итак, предположим.

Вы купили, как порядочный, отъехали, тоже, как нормальный, насосались ханки до кабаньих глюков, как вольный хозяин своего ЭГО, – ничего, что по научному немного? – это у меня от Эдика осталось – далее вы размягчились после всего хорошего и доброго настолько, что не смогли соответствовать своей же покупательной способности и в результате остались без оргазменной разрядки, несмотря на имевшиеся ранее намерения. Вы всё еще человек порядочный и потому принципиальный, а это означает, что вы снова падаете в тачку, где у вас получается управлять обратной ездой лучше, чем не получается втиснуться в девочку на месте соединительной попытки, и доставляете вас обоих на точку, где оплачивали. Всё пока – чистый принцип, чтобы замаскировать недовольство на себя.

Однако нужен мотив к возврату тарифа, и он, конечно же, имеется: девочка – говно, скандалистка, алкоголичка, недотрога, не целуется в губы, не заводит и сама не заводится, не улыбается, хамит, матерится беспрерывно, в рот не берёт без резины, ногтем оцарапала острым, оскорбила два раза, что козел, и вообще не дала – другими словами, сука, блядь и проститутка. Так что, бабки назад попрошу, господа мамки и прочие сутенеры.

И тут вступают в законную силу пацаны из охраны. Они на точке в обязательном порядке трезвые и вежливые и поэтому так же трезво и вежливо умеют объяснить вам, что вы не правы, а в частности, что сами вы понтярщик, дядя или юноша, там, и возврат мы не производим по не своей вине, а по вашей, и вам, мужчина, лучше отнестись к происшествию со всей завтрашней трезвостью и вообще, вали отсюда, козлина, пока ноги не переломали, врубаешься в ландшафт?

И это их работа – мусоров на разборках подменять. Ну, сами подумайте – даже мент и крышевой если, неужели, полагаете, начнет такие выяснения устраивать с клиентом и всю нашу чистокровную милицию подставлять? Имя ей такой ерундой пачкать и репутацию? Не за то мусорам точка платит, чтобы они знамя своё марали, а за то, чтобы просто знали о всех делах на зоне их ведомства и сумели вовремя облаву предвосхитить в конкретно вверенном подразделении порядка. И чтоб ещё другие менты об этом в курсе были и не хамели не у себя на территории, и разбойный беспредел не учиняли типа того, который прибыл на точку раз, не сказал, что сам мент, на квартиру Кристинку свёз, которая из‑ под Рязанской области только начала работать, а там ещё мусоров пьяных штук десять отирается, этого дожидаются. Ну, ксивы повытаскивали, в нюхальник Кристинке сунули и сказали, пикнешь – пару чеков героиновых подложим, здесь же прям повяжем и на всю катушку отдыхать пристроим, на восьмерочку, где‑ то, – на девяточку.

Что такое чек, Кристинка не знала, но про героин услышала и так перепугалась, что пока они в очередь по всякому её трахали, не произнесла ни слова, а на другой день до точки дохромала, бабки забрала за прошлую ночь и вернулась к себе под Рязань, и больше в Москву ни телом, ни духом. Особенно один из ментов тех след оставил неизгладимый. Она и не думала сопротивляться, губу закусила, терпеть решила до самого края – так тот непременно изнасиловать хотел её, несмотря на согласие и безропотность. А когда не получил в ответ ни сжатых ног, ни словесных проклятий, разгневался страшно и стал в Кристинку фанту запихивать, в самую глубину. Спасибо, другие менты его приостановили, фанту отобрали, и что фанта эта была 0, 33, а не 0, 5 бутылкой и без пробки уже, пустая.

Вот и всё, так что нужны пацаны охранные, нужны, никуда не деться – на них не сэкономишь. А также нужны возилы, чтоб возить, когда надо, и сидеть где было девчонкам. Совершенно незаменимы мамки для совершения сделок купель‑ продаж и исключительно нужен сам клиент – чем дороже и чаще всех, тем лучше и больше всем.

Ну, и крыша сама – штукарь баксов – есть работа – нет работы, а только слабая занятость – не качает: будьте любезны, по любому пошлите через посредника в нужное отделение от нашей точки – вашей, с поклоном и уважением, или точке вашей штраф и последующий пиздец, ляжет она на сохранение и отойдет к кому пограмотней или блатней. А кто там для неё Христофор Колумбом стал, открыл, обосновал, жизнь в меха надул – без разницы начальству, ему тоже жить надо и кушать двадцать один раз в неделю, не считая полдников, праздников и напитков. Оно разрешение тебе озвучило – трудись и соответствуй, а то Москва одна, а вас до хуя желающих до богатств её добраться, до человеческих ресурсов, залежи уникальные источить мужских резервов, включая одинокие, холостые, нетрезвые, старые, молодые, пока ещё неразведанные, а также гостей столицы. Так‑ то!

Ну, это я вкратце, сама себе иногда напоминаю, перед чем стою, напротив какого пограничного столба, чтобы себя же на стойкость проверить и на саму себя грусть нагнать. И замечаю, что получается устоять против перечисленных неудобств и страхов: гордость за смелую мысль мою перекрывает неуверенность в поступке, а отсутствие денежного капитала на разворот проблемы компенсируется надеждой на будущий успех и мысленной картинкой себя в тачке с Давидофф на поджопной коже.

Но я о Нинке хотела вспомнить, а отвлеклась, однако. Очень мне увлечение её коксовое не нравится. Я, когда из Бельцов вернулась и узнала о Нинкиной новой страсти, что ей Аслан подтаскивал, – помните, наверно, – то подождать решила и посмотреть, как пойдет у неё процесс дальнейшего употребления, с каким вредом для нас с Зеброй и последствиями для самой Мойдодырки. Прошло с поры обнаружения около лет двух скоро, но надо сказать честно – Нинка употреблять всё это время продолжала, но без одного эксцесса, без наркоманской падучей держалась и истерических выходок обходилась. Но мы‑ то с Зеброй знали, что все равно в зависимость от порошка Нинка влетела, и на полстоимости Аслан её тоже долго не продержал – на всю полную перевел. Одним словом, дуреть Нинка не дурела и башня с неё не слетала, но бабки все, какие на работе имела, туда теперь улетали, в Асланов карман. Но Нинку, как будто, это не волновало, потому что как раз оставалось на жизнь с нами на Павлике.

Одно угнетало её, по отдельному направлению её забот – как там братик её на магнитогорской родине существует, какое у него здоровье и как же ей, наконец, отобрать его к себе у алкашей, которые обоим им родителями приходятся. Правда, вспоминала Нинка о родственной проблеме за последние пару лет всё реже и реже – некогда было постоянно: то одно, то другое, то работа, то порошок, то субботник, то снова порошок. А главное – так и не собралась ни разу в город детства и детского дома и не выяснила до сих пор, как братку её больного звать. Но намерений своих, тем не менее, не оставляла, не вдумываясь про то, кто ей его отдаст, зачем он ей нужен, где она с ним, дебильным, будет жить и что сама будет дальше делать. Кроме боли в глубине сердца, когда вспоминала, и горькой к нему же жалости, когда плакала, Мойдодыр конкретных действий не применяла: то ли на потом оставляла, то ли решение подбирала нужное. Во всяком случае, именно за такое отношение к неизвестному кровному малышу Нинка вызывала у меня иногда невольное уважение, и это было, кроме того, что она просто хорошая подруга и вместе работаем – это было за конкретное сознательное дело.

Короче, конкурс мой для партнерства на точке Нинка прошла чисто, с небольшим отклонением от анкеты, но в незначительную сторону, связанную с злоупотреблением кокса. В конце концов, это её личное дело, если не будет мешать моему делу и её здоровью. Ещё я подумала, что все равно у меня нет никого больше, на кого положиться могу, – Зебру я вообще не беру в расчет, Зебра у меня и так под номером один, без всякой анкеты и прикидок на совесть. Дилька – она и есть совесть сама, Дилька – наша всё, как Пушкин на Красных Воротах, то есть, как Лермонтов напротив точки у Следака. На Дильку у меня главная ставка по надежности: вот кто не продаст и не предаст вовек, хотя и живет в Москве столько лет без паспорта, легенды и домашних тылов, куда возвращаться. Есть, конечно, в этом неудобняк – когда менты Зебру прихватывают, освободительный тариф, само собой, вырастает в связи с отсутствием подтвержденных паспортных данных в целом, но компенсация за такую потерю – максимум полтора клиента, жалко, гадостно, но терпимо, в общем, если не всё время под мусорское бремя подпадать. Лично я в Бельцы Сонечке с Артемкой с проводником больше отсылаю, чем на сколько Дилька в месяц попадает через голяк по бумагам, так что проблематику такую она пережить в состоянии вполне. А начнем работать по‑ новому – паспорт ей купим через тех же ментов, через паспортный их мусорской стол: кому надо чего надо дадим сколько надо, в смысле, Дилька даст, и позицию Зебрину закрепим через их ментярскую бизнес‑ визу.

Итак, руководство для будущего предприятия я приготовила, кадры подтянутся сами, только два пальца в рот – свистни и условия обозначь. Здесь я чётко продумала – нечего жлобствовать, надо девочек привлекать на новую систему: где 50 процентов отдачи было, станет на процент меньше, а то и на целых два, штрафы не за всё, в целом – через один на третий включать буду. Девок собирать очень по тихой надо, свои – если чужих не хватит, а то конфликт может случиться по части конкурентной борьбы и разборка, так что лучше с вокзалов начинать и с отдаленных вариантов.

Возил подберу на прежние условия – не хера им, но с тесными тачками брать не буду, чтоб ноги под себя поджимать, когда сидишь полсуток. Охране добавлю, но символически, только чтоб не разбежалась по другим точкам, цеплялась за должность и нормально отбивала бабки. География определена – тот же самый угол, что приснился. Всё, собственно говоря. Одно осталось – чтобы всё, так мною сердечно задуманное, получилось наяву, а не в представлениях о прекрасном, не в идеалах про когда‑ нибудь лучшее предстоящее.

Потом я села и предметно прикинула первый расход. Получилось, на начальную стадию, на разворот, переманочный призыв и авансы только штуки две американские уйдет. А на другое сколько – понятия не имею, на лицензию ментовскую, я имею в виду. И ещё. Брать‑ то её как? Идти куда? К кому? И поняла я тут, сообразила внезапно, про что раньше и думать ничего не знала, пока долбёжкой десяток лет на жизнь зарабатывала и другой лаской, что ни хрена‑ то я вопросом по большому счету не владею, нахожусь не в теме, внутренних никаких перемычек не понимаю и связей соответствующих не имею. Это как магазин открыть, если бы захотели, а сами в нем до этого на подноске трудились и на подсобке, как Нинки‑ Мойдодыра отец у себя в Магнитке. И чего? Чего остается, кроме вещих снов про трамвай с двумя Рулями в разные стороны и завышенной самооценки?

И стало мне от этого открытия так мерзко, что такая я дура, всё же, а не хозяйка точки, и тогда решилась я, наконец, девкам открыться про идею свою и вывалить на свет мой пошатнувшийся план. Зебра – та отъехала на тот момент с клиентом, а Нинка как раз была, и я видела, что под кайфецом она, под порошочным. Я отозвала её из тачки и рассказала всё, как наизобретала. Нинка охуела просто от счастья и спросила:

– А что же теперь, если даже поработать захочешь для души, то нельзя, что ли, будет?

– В свободное от основной занятости время, – строго объяснила я и добавила, – но времени такого будет теперь у тебя меньше, потому что в месячные дни по твоей будущей профессии тоже прекрасно функционировать можно, без простоя на здоровье и болезнь.

Нинка приняла это к сведению, но радости от этого у неё не убавилось.

– Первым делом Зозулю работать не возьму, – обрадованно приступила она к разработке личного плана, – чтобы она не выдуривала с девчонками, как со мной тогда выдурила. Потом… – она задумалась… – потом братишку сразу выпишу сюда, как дело пойдет.

– Ты, Нин, лучше, не кого не возьмем, и не про братишку своего безымянного, а кого перетащим, промозгуй, а то нет ещё ничего, а ты народ уже увольнять надумала, – дала я ей первый начальственный урок, и Нинка, задрав глаза, переварила и согласно кивнула.

Но, с другой стороны, внутри, я была с ней про Зозулю согласна, сама её недолюбливала. К нам Зозуля не касалась, с другими мамковала, но был раз, когда Лариска отсутствовала, и нас именно Зозуля продавала. Так она Нинку, как не свою, на лесбис пристроила, хотя знала, что это заранее надо оговорить с девчонкой, и чуяла, что эти в джипе: два мальчика и тёлка за рулем – точно на лесбис разводить будут. Это когда ребят двое и с ними тёлочка ихняя, то одну они часто для пары ей докупают, чтобы смотреть.

Но в тот раз, в Нинкин, всё было не так, как всегда бывает, если лесбис. Клиент – была как раз девка за рулем, а мальчиков самих тоже купила, в другом, соответственно, месте. И приехали когда, мальчиков заставила не лесбис с ней и Нинкой смотреть как делают, а бить только Нинку и трахать, а смотрела на это сама, набирала информацию и картинку, скорей всего, для вибратора себе на потом, для воображения и живой памяти. Так что, и такое было приключение, а оплаченные мужики те, молодые, сами волю чужую за бабки исполняли, как миленькие, но били не очень, пытались важного не задеть для здоровья и внешнего вида, скользяком старались попадать, когда били, – трахали‑ то куда положено. Но Нинка Зозуле запомнила.

Тут же Нинка переспросила в сомнении:

– Подожди, Кир, а сколько надо бабок‑ то для запуска точки в работу?

– Не знаю пока, – честно призналась я, – пока двушник скалькулировала на подъемный расход, а про остальное надо выяснять, – и снова подумала: – Действительно, приду я, допустим, к начальнику мусорского отделения по месту точки и спрошу, что ли, типа «Здрас‑ с‑ с‑ сьте, я Кира Берман из Бельцов, хочу образовать новую точку на вверенной вам территории, сколько за это бабок отстегнуть надо, товарищ подполковник, к примеру, или майор, и дальше, как отстегивать продолжать буду – вам прямо? »

Дальше – ясное дело: в обезьянник упекут до выяснения, ночью дежурные перетрахают согласно дежурству, под утро пиздюлей наваляют и выкинут, если не решат дело заводить по статье.

– А ты, Кир, к Джексону сходи, у него узнай, – подбросила верную мысль Мойдодыр. – Кто‑ кто, а Аркаша‑ то всё, как надо, знает и сам, если чего, сведет тебя с главным. Правда, злой он может быть, что футбол смотреть не может из‑ за работы, а работы нет из‑ за футбола.

– А что? – подумала я и прямо с места пошла за угол к тачке начальника точки, будущего коллеги и конкурента.

– Чего тебе? – хмуро спросил Джексон, приоткрыв черное окно.

Ну, тогда я и сказала – чего. У него от изумления глаза полезли по разным бокам сторон, и он на самом деле стал походить на великого Майкла.

– Ты совсем охуела, падла? – спросил он, справившись с шоком от меня. – Ты хоть знаешь, куда нос свой жидярский суёшь, в какие дела? – он перевел дух и добавил уже спокойней: – Иди работай обратно, а заикнёшься снова – ищи другую точку, сюда дорогу забудь, чучело.

Всё, всё, всё разом покатилось обратно, все разом отхлынули картинки, нарисованные про угол Смоленского бульвара с переулочком напротив двух трамваев – двух Рулей, про крушение их, про точку рельсов, про весь целиковый вещий сон, про кожу под жопой, про Давидофф в уголке рта, про справедливость распределения благ и благодетельный труд с лучшим ещё процентом, чем был. Я растерялась совершенно, потому что и ждать не могла такого ответа от Джексона даже прикидочно. Но ответила, пытаясь сохранить лицо:

– Я не еврейка, мы с мамой Масютины.

Зачем я так сказала в тот момент – не могу объяснить. Джексон сплюнул через стекло и ответил снова без нерв:

– Была б Масютина, на аборт не попала бы в болото.

И вот после этих слов я поняла, что Ленинке конец, и тогда собралась с духом и выпалила прямо внутрь окошка ненавистной тачки сутера:

– Козёл ты, Аркадий, а не Джексон никакой, понял? – и никуда не пошла, а нагло посмотрела ему в зенки, почему‑ то довольно равнодушно гадая, будут бить охранники или нет.

И – странное дело – Джексон с интересом на меня посмотрел, по‑ новому совсем, как на человека, а не на блядь за полтинник, ничего не ответил, кроме «ну‑ ну…», и закрыл стекло обратно. А я вернулась к Нинке, сказала, что еду домой, вышла на панель тротуара Ленинского проспекта, схватила первую тачку и уехала на Павлик.

И знаете, мне отказ в такой форме неожиданно придал сил, несмотря на первоначальное недержание эмоций. Я подумала, что такое мелкое блатное говно, как Джексон, наверняка, в трудную минуту спасует первым по любому делу, по первому подвернувшемуся об него камню преткновения с жизненной опасностью или судьбой. Я же заметила, когда не повиновалась, как у него дрогнули оба века под глазами, где мешки, и зрачки съехались от сторон обратно, к середине шаров и озадачились. И, скорее всего, он подумал, что есть кто‑ то за мной, если я так открыто с ним вступаю в полемику и называю козлом. А, может, так догадку построил, что кто‑ то ему через меня, вроде, проверку учиняет на то, как он поведет себя при этом обороте событий, на какое решение сам замахнется и что ответит на гнилой заход.

В общем, поняла я этим же вечером, что нет в нашем деле сильных, а есть только понты, кидняк и бабки. И больше ничего: ни принципов, ни правил, ни поддержки. Помните у Кибальчиша опять? Щи в котле, вода в ключах, а голова на плечах – такой вот Гайдар выходит по сегодняшней жизни, хоть и дедушка. И стало мне легко от этой новости, которую столько лет носила и не знала, а она всегда была, никогда не менялась, сколько работаю, а теперь вот прорвалась. Я знаю – точка будет, я знаю – саду цвесть… – само обвалилось детское стихотворение неизвестного автора моей сегодняшней мизансцены.

«Не верю! » – говорил сам Станиславский, а драматург Берман нам про это подтверждал на репетиции в ДК «Виноградарь», и мы верили, что он не верит, и не верили сами, когда играли в его талантливой пьесе «Бокаччо» как говно последнее, а не артисты, – то есть, не как он настаивал.

Так вот и я теперь не верю, что козлам этим верить должна: уродам, кидалам и понтярщикам. Я – Кира Масютина – Берман, мать Сонечки от старшего Бермана и Артёмки от многомерного математика Эдуарда, торжественно клянусь перед лицом всех девчонок, с которыми работала на Химках, на Красных Воротах, на Ленинке и по заказам, что образую нашу персональную точку, вдохну в неё жизнь на льготных условиях и буду нормальной хозяйкой, не хуже других, а намного лучше и справедливей! Кроме того, обязуюсь свято блюсти военную тайну, высказанную авторитетным человечеством:

«НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ! »

А проводником человечества по части этого высказывания стал, между прочим, раз вспомнили, тот самый сухаревский бандит из местных, но не крышевых, который ещё жену обожал с черешневым компотом, если помните, он тогда Зебре на прощанье слова эти посоветовал, так как трезвый один из всех остался после бани, ну а Зебра мне их насоветовала тогда же от себя.

Теперь конкретно. Обещание мое распространяется на всех, кроме мамок, но исключая Лариску, и кроме той сучары, Бертолетовой Соли, которая в трудную минуту кинула Зебру на Химках на все её бабки. Все остальные пусть работают, милости прошу на точку.

После этого мысленного призыва я налила себе «Гжелки» в стакан, выпила залпом, набрала маму в Бельцах плюс автобусом, узнала про детей, сказала, что у меня тоже всё нормально, и по работе и вообще, легла спать и намертво уснула.

Зебра пришла под утро первой, я слышала как она, стараясь не шуметь, грохнула дверцей холодильника, а потом шумно пила воду с газом из пластиковой бутыли. Нинки всё не было: то ли отъехала с клиентом, то ли, скорей всего, дежурит ещё на точке, предутренних ждет, кто с клубов возвращается и затянувшихся пьянок. Тогда я решила встряхнуть сон, встала и вышла к Зебре на кухню. Жгло внутри меня невозможно, ужасно хотелось про точку Дильке сообщить, про суть самой идеи свободного труда, независимого от других сутенеров, кроме нас самих. Дилька удивленно проглотила газированный глоток и спросила:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8910 Следующая ⇒