БЛАГОДАРНОСТИ 2 страница

– Так что вы предлагаете?

Он сцепил пальцы на колене.

– Мы предлагаем более значительную коррекцию человеческого поведения, которая действительно изменит положение дел. Представь себе людей, которые действуют разумно, учитывая долговременные последствия своего поведения. Вообрази смертных, которые заботятся о чем‑ то помимо своих неотложных потребностей и желаний или выгоды, которые живут экономно и рационально.

Я помотала головой.

– Вы не сможете это осуществить.

– Мы уже это осуществляем. – Он указал на карту на стене. – Каждый круг, который ты видишь, обозначает общину «посевов». Программа стартовала пять лет назад. Вскоре появятся еще круги, они станут пересекаться и покроют всю континентальную часть США. Если отправиться в наши форпосты в Европе, Азии и Африке, там увидишь такие же карты.

Я смотрела на карту и воткнутые в нее булавки и не понимала.

Малкольм мне объяснил. Булавки означали потенциальных «рекрутов», людей, определенных разведчиками как вероятных кандидатов на коррекцию поведения. Их доставляли в региональные сортировочные центры, где подвергали серии тестов. Те, кто проходил их успешно, становились кандидатами, и им дарили «переделку».

– По сути, небьюлисты предлагают нашим кандидатам свежий старт, новую жизнь, – говорил он. – Некоторые вскоре возвращаются домой, но большинство идут вперед. Одни отправляются в большие города – несколько наших работают на разных вспомогательных должностях в округе Колумбия. Другие поступают в университеты или идут в армию. Но сначала они проходят контролируемую подготовку в центрах, подобных этому.

Я подумала о Мисти.

– Не это ли приключилось…

– …с твоей подружкой из Хомосассы? Да, ее завербовали в прошлом году. Ей изменили внешность, чтобы обеспечить возможность начать все сначала. Она неплохо справляется, насколько я слышал. Понимаешь, я не участвую собственно в процессе коррекции. Я всего лишь консультант. Когда мой визит сюда закончится, я отправлюсь обратно в Англию.

Мне не было особого дела до его планов.

– Под «коррекцией» вы понимаете промывание мозгов?

– Какой устаревший термин! – Он изобразил разочарование. – В особенности когда имеется исследование, доказывающее, что свобода воли есть иллюзия. Человеческий мозг, по существу, запрограммирован ДНК, и человеческая деятельность детерминирована случайным образом. Мозг уже промыт, если использовать твою оригинальную терминологию.

Мы осуществляем своего рода преобразование. Мы стираем прошлое начисто. Кандидатов отбирают, потому что они созрели для перемен – оказались, в той или иной степени, никчемными в своих сообществах. Большинство из них недовольны собой и своей жизнью. Как ни странно, это недовольство выявляет в них задатки вероятных будущих лидеров. Их просто надо избавить от их старых личностей и привычек.

Судя по тому, что я видела, Мисти и обитатели пансиона наверху были превращены в зомби. И не в философском смысле – они больше напоминали описанных Дашай даппи.

Он снова услышал мою мысль и остался доволен.

– Ах да, даппи, ямайские неупокоенные. Еще один оригинальный термин. Хотя, признаюсь, неплохое получилось бы название для нашего проекта: «Даппификация Америки»? – Он улыбнулся. – Нет, наши послы – так мы называем успешных кандидатов – вполне живые.

– Они сидят на наркотиках?

– Большинство американцев сидят на наркотиках. Алкоголь, улучшители настроения, успокоительные – все это создано для поощрения нелогичного мышления и импульсивных действий. Если наркотики поощряют логику и разумное поведение, разве это плохо?

– Существует ли такой наркотик?

– Разумеется. – Малкольм поднялся и направился к двери, отпер ее и вышел из комнаты.

Я подумала, не сбежать ли. Но осталась. Я хотела услышать остальное.

Малкольм вернулся с кожаной сумкой в виде докторского саквояжа. Он поставил ее на библиотечный стол, открыл и вынул флакон.

– Это амрита. Мы назвали ее индийским словом, означающим «вода жизни». За исключением превращения в вампира, это наилучшая возможность для людей удлинить жизнь. Она укрепляет иммунную систему, усиливает кости, улучшает пищеварение и психическое здоровье путем стабилизации настроения.

Все это звучало благостно, но меня не оставляли сомнения. И тут у меня всплыл вопрос:

– Что случилось с Осенью?

Он вскинул брови.

– Кто это?

– Подруга Мисти. Еще одна пропавшая девочка.

– Я могу проверить. Как ее фамилия?

Пока Малкольм возился у каталожного шкафа, я огляделась, пытаясь рассеять тревогу. Зачем он рассказывает все это мне? Киноварно‑ красные стены комнаты, казалось, смыкались вокруг меня.

Он вытащил карточку.

– Осень Весник. Должно быть, у ее родителей изрядное чувство юмора. Да, ее завербовали, но не в Хомосасса‑ Спрингс. Вербовщик последовал за ней в Джорджию. – Он поднял на меня глаза. – Вербовал Сол Валентайн. Я знаком с ним. Он очень упорный.

– Ее убили. Тело нашли в болотах Окифиноки.

Он снова взглянул на карточку.

– Здесь сказано только, что она оказалась неподдающейся и была вычеркнута из списка кандидатов. Это случается. Разведчики стараются вычислить рекрутов, которые хотят измениться, но иногда ошибаются.

– И тогда «ошибки» убивают?

– Я действительно не знаю обстоятельств дела, Ари. – Малкольм положил карточку на место и задвинул каталожный ящик. – Когда в следующий раз увижу Сола, спрошу, если хочешь. Он должен завтра привезти людей.

«Сол Валентайн». Теперь у моего предвестника появилось имя.

– Он и меня пытался завербовать.

Малкольм нахмурился и принялся рыться в очередном ящике.

– Да, ты тут есть. Тебя определили в кандидаты в декабре прошлого года. Да, были сделаны кое‑ какие ошибки. Разведчики оставляют письменные инструкции и помечают рекрутов – обычно это небольшая царапина на предплечье или на ноге. Но вербовщики не всегда следуют инструкциям. Они в большинстве своем головорезы.

Я вспомнила, как меня поцарапала Мистина мама, тогда, в декабре, но это была случайность. Или нет? Я прижала руки ко лбу, силясь успокоиться.

– Ты собираешься меня убить?

– Убить тебя? – Он подошел к дивану и сел рядом со мной. – Нет, моя дорогая Ари. Я уже столько времени посвятил тому, чтобы ты жила. Ты один из моих любимых капризов.

– Я каприз?!

– Ты причуда природы. – Голос его был как темно‑ фиолетовый бархат. – Ты одна из очень немногих живущих полукровок, насколько мне известно, и как таковая представляешь значительный интерес и ценность для биомедицинских исследований. Мы не хотим, чтобы с тобой что‑ либо приключилось.

– Если ты не собираешься меня убивать, зачем ты мне все это рассказываешь? – Я уставилась в его бледные глаза. – Что, если я кому‑ нибудь расскажу?

Он уставился на меня в ответ обиженно, но спокойно.

– Рассказывай хоть всему миру. Никто тебе не поверит. И в любом случае наша деятельность организована так, что мы можем исчезнуть и перенести ее в другое место буквально в считаные секунды. – Он откинул голову на спинку дивана – Нет, я не думаю, что ты сделаешь нечто подобное. По‑ моему, ты скорее к нам присоединишься.

Я отодвинулась от него, насколько это было возможно, не вставая с дивана.

– Возможно, ты пока не готова. – Тон его был печален. – Но я уважаю твой разум. Душные пути сангвинистов не подходят таким, как ты. Единственное, что меня беспокоит, – это что ты, похоже, влюбилась – по глазам видно. Это тот молодой человек, который сопровождал тебя ранее?

Я заблокировала свои мысли и не ответила.

– Ну, даже если это так, у тебя есть выбор. Ты ведь слышала о Ревитэ?

Я кивнула. Он указал на саквояж.

– Если ты хочешь пойти по этому пути, у меня есть немного и я дам его тебе. Ты можешь вернуться к смертному состоянию и прожить условно смертную жизнь. Я бы не советовал – с точки зрения нашего исследования это была бы большая потеря, и, на мой взгляд, ты заскучала бы до смерти, – но никто не может принудить тебя оставаться одной из нас. Вампиры, в отличие от людей, действительно обладают свободой воли. И, хочешь – верь, хочешь – не верь, мне хочется видеть тебя счастливой.

Я снова прижала руки ко лбу. Он наговорил мне слишком много, слишком быстро.

– Как отец? – резко спросил он.

Я не видела смысла лгать ему теперь.

– Неважно. – За этот день я впервые подумала о папе и почувствовала себя виноватой. – Ему потребовалось время, чтобы оправиться после пожара, а потом он принимал испорченную сыворотку. В ней нашли хинин. Не твоя ли работа?

Его потрясение казалось настоящим.

– Я никогда не сделаю ничего во вред Рафаэлю. Он мой самый старый друг.

– О Деннисе он думал так же, и посмотри, что тот попытался сделать. – Я все еще не могла поверить, что пожар устроил Деннис.

Малкольм медленно кивнул.

– Согласен. Деннис не из породы злодеев. Но, может, он всего лишь агент.

– Что?

Лицо его было мрачно.

– Ты не рассматривала возможность того, что настоящий враг твоего отца не я или Деннис, а кто‑ то другой?

– Кто?

Имя пришло мне на ум за секунду до того, как он его произнес: «Рут».

– Но она заботилась о нем еще до моего рождения. – Все мое детство Рут была рядом, работая вместе с отцом и готовя тоники и сыворотки, поддерживавшие не только нас, но целую сеть вампиров. – С чего бы она ополчилась на него?

Малкольм вздохнул.

– И действительно, с чего бы? Ну, полагаю, я могу и ошибаться.

– Да.

Но мозг мой уже ухватился за идею и начал ее развивать. Я всегда ненавидела Рут. Проще простого было назначить ее новым злодеем.

ГЛАВА 16

С притворной галантностью Малкольм предложил проводить меня обратно до гостиницы. Я отклонила его предложение. Мы оба знали, что я могу сама о себе позаботиться.

На лестнице мне пришел в голову еще один, последний, вопрос, и я обернулась.

– Что ты делал сегодня в отеле?

Он стоял в дверном проеме и смотрел на меня.

– На съезде работают несколько наших агентов. Я решил заглянуть и понаблюдать их в действии. Мы активно интересуемся политикой. Для нас это дополнительный способ формирования будущего.

Он снова пожелал мне доброй ночи и закрыл дверь.

Проходя мимо окружавшей дом кованой ограды, я взглянула на задний двор. Там стояли припаркованные в ряд бежевые джипы‑ «шевроле». При виде их мне захотелось убежать, но я не сбилась с шага.

Ночная прохлада еле уловимо пахла лошадьми, которые возили по улицам кареты с туристами. После спертого воздуха в пансионе запах радовал, пробуждая воспоминания о доме. К тому же этот аромат, напомнил мне историю, рассказанную мне мае в одну из наших поездок.

Когда они с отцом только поселились вместе в Саванне, она без спросу залезла в его коробку со старыми письмами и фотографиями. Из любопытства, как она сказала.

В коробке она обнаружила фотографию молодой женщины с волнистыми светлыми волосами и «лицом ангела», рассказывала мае. В ней тут же проснулась ревность.

Следующие несколько недель она не говорила папе про фотографию. Но лицо этой женщины часто всплывало у нее в мозгу, вызывая глубокую горечь и гнев. Она ненавидела эту женщину, чьего имени даже не знала.

Мае понимала, что чувства ее неразумны, но потакала им. Они начали отравлять ее любовь к папе. Каждый раз, глядя на него, она представляла его с ней.

Наконец однажды вечером она сломалась и рассказала ему, что натворила. Ему было неприятно, но удивления он не выказал, а ей хотелось, чтобы он отреагировал более эмоционально. Поэтому она вытащила фотографию и разорвала ее у него на глазах.

– Какая жалость, – сказал он. – Это была единственная фотография моей кузины Анны.

Мае чувствовала себя глупой и пристыженной, но больше всего разочарованной. Она вложила в создание соперницы столько энергии. И еще много недель спустя ее посещало видение светловолосой женщины, заставляя по новой закипать, прежде чем она осознавала, что ее чувства совершенно беспочвенны.

– Ненависть легко входит в привычку, – сказала она тогда.

Ее рассказ показал мне, как глупо было с моей стороны ненавидеть Малкольма. Я выстроила миф о нем, о его манипуляциях и злодеяниях, и таскала с собой его мысленный образ, находя удовольствие в ненависти к нему. Теперь мне приходилось отпускать этот образ.

Когда я покидала дом возле площади Оглторпа, он попросил меня передать привет отцу.

– Однажды, надеюсь, мы снова будем работать вместе, – сказал он. – И может быть, ты станешь работать рядом с нами.

Я ответила только:

– Спокойной ночи.

Однако впервые ощутила его истинные чувства к моему отцу: огромное уважение и глубокую, неподдельную привязанность. Что бы он ни натворил, он сделал это из лучших, с его точки зрения, побуждений.

Холодный воздух и движение начали разгонять туман у меня в голове. Но я устала, слишком устала, чтобы думать о Рут. Что бы она ни наделала, по каким бы то ни было причинам – со всем этим я разберусь завтра.

Было уже около полуночи, когда я добралась до гостиницы. В вестибюле было по‑ прежнему людно: делегаты и туристы сидели в баре, несколько студентов Хиллхауса развалились на диване и смотрели спортивную передачу на большом экране. Один из них помахал мне. Я махнула в ответ, но направилась к лифту. Хватит с меня разговоров на сегодня.

Отпирая дверь в четыреста восьмой номер, я ожидала увидеть бодрствующих и, возможно, опять пьяных соседей. Но в комнате было тихо и темно, только на тумбочке у Рондиной кровати горела лампа. Ее постель была пуста. Я различила две фигуры на второй кровати, две головы на подушке, и первая мысль моя была: «Бернадетта с Рондой? В моей постели? »

Тихонько затворив дверь, я вошла в номер. И увидела, что не Ронда лежит в моей постели с Бернадеттой. А Уолкер. Уолкер.

Наверное, я издала какой‑ то звук. Бернадетта пошевелилась, повернула голову и пристроила подбородок у Уолкера на плече. Я не могла сказать, открыты у нее глаза или закрыты.

Второй раз за этот вечер мне захотелось убежать. Вместо этого я заставила себя подойти к стенному шкафу, вытащить рюкзак и попихать в него вещи. Прежде чем уйти, я не устояла и бросила последний взгляд на постель, на Бернадеттин профиль на фоне Уолкеровой шеи. Казалось, она улыбается во сне.

В ту ночь я спала – или пыталась спать – на диване возле одного из помещений для деловых встреч на втором этаже. Не помню, сколько я проспала. Помню, как долгие часы таращилась на серо‑ коричневый абажур приземистой керамической лампы на столике рядом, стараясь не думать, не чувствовать.

В конце концов я сдалась. Возле выходящих на реку окон я нашла стул и наблюдала, как светлеет грязная вода, по мере того как в невидимом для меня месте восходит солнце. Мне бы удалось притупить чувства, но каждые две минуты оцепенение уступало место ощущению мурашек на внутренней стороне кожи. Постепенно пупырышки становились острее, словно булавочные уколы, и грозили превратиться в шипы.

Я отправилась в вестибюль и стребовала на ресепшене почтовую бумагу и ручку. Написав записку профессору Хоган (где просто говорилось, что мне понадобилось уехать по личным обстоятельствам), я запечатала ее и отдала клерку.

Мелькнула мысль вернуться в дом у площади Оглторпа и попросить у Малкольма разрешения остановиться там. Сейчас я бы легко вписалась в компанию прочих зомби.

Но на самом деле я хотела домой.

До Флориды было очень далеко, а вот Тиби‑ Айленд лежал всего милях в пятнадцати к юго‑ востоку. Я наложила толстый слой солнцезащитного крема, закинула рюкзак на спину и приготовилась к хорошей долгой прогулке пешком.

Меня никогда не перестанет удивлять и впечатлять доброта незнакомцев. Столько раз, когда я готова была сдаться, они совершали какие‑ то мелкие поступки, которые поддерживали меня.

В тот день я дважды теряла направление. Первый раз я остановилась на бензоколонке, чтобы уточнить названия улиц. Служитель взглянул на мой рюкзак и спросил:

– Пешком идешь?

Рассказав мне наилучший маршрут, он настоял, чтобы я бесплатно взяла бутылку воды.

Второй раз, когда я тащилась по обочине Восьмидесятого шоссе, на противоположной стороне притормозила женщина в желтом двухместном кабриолете.

– Тебе куда? – крикнула она мне через дорогу.

Так что к коттеджу на Тиби‑ Бич я подъехала с шиком, на пассажирском сиденье кабриолета, а радио орало рок‑ н‑ ролл.

– Ну, береги себя, – сказала женщина, когда я вылезала из машины. Я поблагодарила ее, а она добавила: – Что бы ни случилось, ты с этим справишься.

Должно быть, мое лицо сказало ей больше, чем язык.

Стоя на ярком солнце и стуча в дверь коттеджа, я ощутила накатившую волну летаргии. Что я здесь делаю? Я могла остаться, где была. Уолкер спит с Бернадеттой – ну и что? Разве это такое уж большое дело?

Дверь открыла мае. Она выглядела более замученной, чем в нашу последнюю встречу. Но обняла меня, как будто ожидала увидеть. Когда мы отстранились друг от друга, она сказала:

– Сегодня ему хуже. Вчера он казался гораздо сильнее. Даже произнес несколько слов. Но сегодня все опять плохо.

Она провела меня через кухню, мимо заставленного чашками и тарелками стола в папину комнату. Он лежал лицом к стене, но его рука с по‑ прежнему подсоединенной к ней капельницей показалась мне более тонкой и хрупкой.

Я почувствовала, что кто‑ то смотрит на меня, и инстинктивно глянула влево, прямо в глаза Мэри Эллис Рут. Она сидела на стуле в ногах его кровати с раскрытым журналом на коленях. Ее темные глаза поблескивали.

Когда мы не поздоровались, мае сказала:

– Мэри Эллис приехала вчера. Она читала Рафаэлю, стараясь держать его в курсе каких‑ то исследований.

Мне хотелось убежать. Вместо этого я подошла к Рут поближе, старательно блокируя свои мысли и не отрывая своих глаз от ее. Блик в ее левом глазу, казалось, сжался, мигнул.

– Разве тебе не полагается быть в школе? – поинтересовалась Рут елейным, несмотря на хриплость, голосом.

– У меня каникулы.

Огонек в ее глазу снова шевельнулся, достаточно, чтобы я перестала сомневаться.

– У тебя голодный вид, Ариэлла. – Теплый и ласковый голос мае. – Поди глянь, что есть в холодильнике.

Я не хотела оставлять Рут с отцом одну. Но мне надо было поговорить с мае, и я вышла. На кухне я взяла ее за руку и протащила через прихожую в маленькую ванную. И закрыла дверь.

– Мы должны позвонить Дашай. Она поможет нам с этим справиться. Думаю, это из‑ за Рут папа заболел.

У мае округлились глаза. Они были усталые, но подозрительного отблеска я не увидела.

– Пожалуйста, мае. Позвони ей сейчас и попроси приехать. Скажи, ее здесь ждет саса.

– Ариэлла, о чем ты говоришь?

– Я уверена, – сказала я, хотя уверена не была. – Пожалуйста!

Она заглянула мне в лицо, в глаза, и покачала головой. Потом сказала:

– Ну хорошо.

Когда мама ушла к себе в комнату звонить, я вернулась на свое место у папиной постели. Он по‑ прежнему лежал лицом к стене, и Рут явно не шевелилась. Казалось, она читает лежащий у нее на коленях журнал. Я пододвинула стул между нею и папой и уселась.

– Помните ту таблетку, которую я вам давала на анализ? Которая называлась «В»?

– И что?

– Вы здорово ошиблись. Это не сахарная пустышка.

Огонек в ее левом глазу сделался ярче.

– Ты мне говоришь, что было в той таблетке?

– Да, вам, – сказала я, гадая, что это я пытаюсь ей сказать и почему у меня так разбегаются мысли. Я помотала головой и стиснула виски ладонями. В голове раздавалось какое‑ то жужжание.

Вошла мае и положила мне руки на плечи.

– Ты устала, – мягко произнесла она. – Иди перекуси, а потом поспи в моей кровати. Я останусь здесь и составлю Мэри Эллис компанию.

Уверенность в ее голосе сказала мне, что она поговорила с Дашай. Я без лишних слов покинула комнату.

Ее постель пахла лавандой и ромашкой, и хлопчатобумажные простыни от долгого употребления стали мягкие, как фланель. Я заснула, едва успев скинуть туфли.

Кто‑ то стоял в дверном проеме спальни и смотрел, как я сплю.

– Мама? – услышала я собственный голос. Насколько мне известно, раньше я это слово никогда не употребляла. Возможно, младенцем я произносила его в надежде, что та, которую я никогда не видела, вдруг неожиданно проявит себя, откликнется.

– Нет, не мама.

Глаза открылись. На краю постели сидела Дашай, пристально глядя на меня карими глазами. Обеими руками она погладила меня по лбу и откинула мне назад волосы.

– С тобой все в порядке. Сердце, похоже, разбито. Первый раз больнее всего.

Она убрала руки и выпрямилась.

– А теперь тебе лучше встать. Я только что взглянула на твою старую подругу мисс Рут. Нас с тобой ждет работа.

Я села и потянулась за бутылкой воды рядом с кроватью. Но Дашай оттолкнула мою руку от пластиковой бутылки.

– Где ты ее взяла?

Я рассказала ей о доброте служащего автозаправки.

Она прочла этикетку: «Родники Ориона. Розлито в Майами» – и убрала от меня бутылку.

– Наверное, он и правда добрый. Но я кое‑ что слышала о бутилированной воде из Майами. Потом расскажу. А пока держись от этого добра подальше. – Она подняла бутылку к свету, та была на треть пуста. – Ничего странного не чувствуешь?

Я засмеялась, но не радостно. В голове пронесся калейдоскоп всего, что я перечувствовала за прошедшие сутки.

Она подняла с пола лоскутную торбу, порылась в ней, извлекла стеклянную бутылку и протянула мне.

– Выпей это. Это из дома, родниковая.

Я припала к бутылке, чувствуя, как прохладная вода течет по пищеводу, проникает в вены. В голове начало проясняться. Из окна долетел грохот океана, должно быть, прилив наступает. Я глубоко вздохнула и снова стала пить. Когда бутылка опустела на две трети, я сказал Дашай:

– Надеюсь, она не последняя.

– Местная вода нормальная. – Дашай поставила сумку на пол. – По крайней мере, в мой последний приезд она была вкусная. Но да, я привезла еще. Так что допивай. Проснись, приведи в порядок мысли. Пора приступать к работе.

Я выпила остаток воды.

– Мае по‑ прежнему сидит у папы?

– Сидит. – На Дашай было черное с зеленым платье, расписанное в технике батика, казавшееся островком свежести в комнате. – Вместе с этой Рут, которая сидит на своем стуле, как сфинкс, набитая секретами, которых не раскрывает. Ты в курсе, что она затевает?

Я рассказала ей о встрече с Малкольмом, о моменте, когда мы с ним пришли к выводу, что за пожаром в Сарасоте стоит Рут.

– Она могла подбить на это Денниса. И она же могла отравить папу. В конце концов, у нее были возможности. Именно она готовила ему заменители крови.

– С чего бы ей вдруг возжелать навредить Рафаэлю? – спросила Дашай.

– Не знаю.

Она вздохнула.

– А с тобой что приключилось? Почему ты здесь, да с таким видом, будто у тебя лучшего друга убили?

Поморщились мы одновременно.

– Ари, прости.

Я покачала головой. Я не могла облечь свои чувства в слова, но дала ей ощутить глубину и вес моих чувств: от потери Кэтлин, и Мисти, и Осени, и от обнаружения Бернадетты с Уолкером.

Спустя некоторое время она сказала:

– Разве я не говорила тебе? Любовь есть несчастье. – Она снова заглянула мне в глаза. – У тебя ни крошки во рту не было, и давно? Пойдем, поможешь мне лечить мисс Рут. А потом всерьез займемся готовкой.

Рут лечиться не хотела.

Они сидела, приземистая и непроницаемая, словно жук, на жестком стуле в ногах папиной кровати. И самой позой своей говорила, что она никуда уходить не собирается.

Дашай с мамой обе попытались загипнотизировать ее. Не будь проблема столь серьезна, зрелище могло бы показаться забавным.

Дашай сидела в изножье кровати, рядом с одеялом, прикрывавшим папины ноги. Я гадала, слышал ли он хоть что‑ то из наших разговоров. Если и слышал, то виду не подавал.

– Мэри Эллис, я приехала сюда поговорить с тобой. – Голос Дашай звучал напевно и глубоко, подцвеченный выразительным ямайским акцентом. – Я приехала сюда, в такую даль, поговорить с тобой. Я вижу твои глаза, видишь ли ты мои?

Рут улыбнулась – такую улыбку называют ухмылкой. Никогда мне это слово не нравилось.

– Посмотри на меня. – Мае встала перед Дашай и склонилась над Рут. – Мэри Эллис, тебе надо дышать глубже. Вдох‑ выдох, глубоко. Глаза у тебя устали, им хочется закрыться. Позволь им закрыться.

Рут рассмеялась – словно горло грязной водой прополоскала.

Дашай с мае чередовали усилия. Я мучительно наблюдала, уверенная, что у них нет никаких шансов подчинить ее. И тут заметила полстакана «пикардо» на столике рядом со стулом Рут.

– Я – в ванную. – Похоже, никто не заметил.

В ванной я отыскала в аптечке флакон таблеток с маминым именем на ярлычке: снотворное, прописанное доктором Чжоу. Я взяла шесть штук, отнесла на кухню и растолкла их ложкой. Затем той же ложкой всыпала в стакан. Щедро налила «пикардо» и размешала. Затем я налила еще три стакана и поставила их все на поднос, старательно сдвинув чистые влево.

С подносом в руках я вернулась в папину комнату.

– Не будь это так смехотворно, меня бы это раздражало. – Рут взяла поданный мною стакан и отпила.

Раздав остальные стаканы, я уселась на пол под окном. Глоток «пикардо» еще больше прочистил мне мозги. Дашай была права – что‑ то в ту воду подмешали.

Мае мерила комнату шагами.

– Ты давно живешь в нашей семье. Рафаэль так восхищался твоей работой, и мы всегда считали тебя нашим верным другом.

– Но друзья не пытаются отравить своих научных партнеров. – Дашай подалась вперед со своего места на кровати и уставилась Рут в глаза. Затем снова выпрямилась. – Друзья не устраивают пожаров.

Они играли в доброго и злого полицейского. Это не работало.

Рут смотрела на них с нескрываемым презрением.

– Что ты для него сделала? – обратилась она к моей матери. – Ты бросила его. Ты не заботилась о собственном ребенке – ребенке, которого обманом навязала ему. – Она отпила еще глоток.

У мае перекосилось лицо. Ей не хватало сил это выслушивать.

– Да, мне об этом известно. – Голос Рут источал самодовольство. – Мне все известно.

Я попыталась настроиться на ее мысли, но услышала только обычный белый шум.

– Ты ничего не знаешь, – буквально прошипела Дашай. – Думаешь, что знаешь, а знаешь только ложь.

Рут склонила голову набок.

– Что до лжи, то тут ты специалист. Ты лгала своей родне на Ямайке, ты лгала бедному полукровке Беннету. А когда они поняли, что ты лгала, они все тебя бросили.

Дашай передернуло.

«Беннет полукровка, как я? » – подумала я. Должно быть, Рут услышала мою мысль. Она обернулась ко мне.

– Да, еще один полукровка, как ты. Очередной ребенок, которого в конечном итоге никто не хотел. Бельмо на глазу равно у людей и у вампиров. Тебя никогда не примут они, и ты никогда по‑ настоящему не станешь одной из нас.

Глаза мои метнулись к отцу, инстинктивно ожидая, что он защитит меня. Но он не шевелился.

Все молчали. Рут ухитрилась ранить каждую из нас и явно наслаждалась этим. Она откинулась на спинку стула и прикончила свой «пикардо».

Дашай сидела на кровати, ее плечи поникли. Мае прислонилась к стене рядом со мной, закрыв глаза. Я не отрываясь смотрела на Рут. И в тот момент, когда глаза у нее помутнели, сказала:

– Дашай. Есть.

Дашай подняла голову. У Рут начали опускаться веки, но она попыталась разлепить их, когда Дашай двинулась к ней.

– Теперь я тебя вижу, – ворковала Дашай, словно разговаривала с младенцем. – Ой, какой ты красавчик, какой страшный, страшный как грех, какой ты хорошенький, какой уродец, никакая мать не могла бы полюбить тебя, лапушка моя, выходи, иди ко мне. – Голос ее становился то тише, то громче, то ниже, то выше. Я зажала уши руками. Мае сидела рядом со мной, обхватив меня за плечи.

Через час или через десять минут мы увидели первые признаки его? Никто из нас не смог впоследствии припомнить. Но мы дружно смотрели, как капля черной жидкости возникла в уголке левого глаза Рут. Капля становилась толще, наливалась, наконец превратилась в шарик и вытекла ей на щеку. Дашай ворковала, подманивала и подставляла ладони, поджидая, чтобы поймать ее.

Последней части я не видела – Дашай склонилась над Рут, заслонив ее лицо. Затем Дашай резко развернулась, и я отняла руки от ушей.

– Быстро, Сара, дай мне полиэтиленовый пакет.

Ладони Дашай были плотно сжаты. Между ними я разглядела саса: черную и склизкую на вид аморфную массу между пальцев.

Мае выбежала и вернулась с мешком. Она расправила его и держала, пока Дашай спихивала тварь туда и застегивала пакет.

– Хочешь поглядеть? – спросила меня Дашай. В голосе ее звучала странная гордость, как будто она была повитухой, а не экзорцистом.

– Мне и отсюда видно.

Я хотела посмотреть, но не хотела подходить слишком близко. Саса напоминала черный желатин, отмеченный единственным розовым колечком – ртом, которым, должно быть, существо прикреплялось к Рут.

– Гадость, – понизив голос, произнесла мае.

Рут обмякла на стуле, глаза ее были закрыты, волосины на подбородке смотрели в потолок.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 131415 16 17 Следующая ⇒