ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Стр 1 из 4Следующая ⇒

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Виктор Григорьевич Буслов ― расстрига.

Раиса Сергеевна ― его жена.

Павел Сергеевич Черваков ― унтиловский человечек.

О. Иона Радофиникин ― то же самое, но только поп.

Илья Петрович Редкозубов ― из мечтателей и, кроме того, заведует потребиловкой в Унтиловске.

Васка ― солдатка.

Сергей Аммоныч Манюкин ― бывшая личность.

Пелагея Лукьяновна ― старушка нянька, свидетельница бусловских лет.

Матушка ― жена Ионы.

Две Агнии ― Ионин приплод.

Александр Гугович (в обиходе Гуга ) ― опальный интеллегент в очках.

Семен ― сослужающий Ионе во храме.

Аполлос ― земноводная личность, всегда жует.

Два мужика.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Бусловское жилище. Два стола, семь табуреток и еще всякое прочее, необходимое в обиходе. В уголке — раскрытое пианино с нотной тетрадью, все в пыли. Имеется книжный шкаф, на нем разный житейский хлам. Все тут кряжистое и раскорякое, потому что почти самодельное. За стеной пение. На диванчике, сделанном из дровяных плах и войлока, прикорнула нянька, спит. За столом Буслов и Черваков играют в шашки. В окнах снег. Сумерки.

Буслов. Теперь бутыли. Пашка, ставь бутыли на стол.

Манюкин. Да обождите вы с бутылками. Сперва лампу нарядить вот хотя бы абажурчиком. Ничтожнейшая вещь, а ведь способствует! Я, знаете, тоже абажур изобрел, особенного устройства, для ночных занятий. Хотел даже патент заявить...

Черваков. А гору Арарат не вы случайно выдумали?

Манюкин. Имел касанье, имел некоторое, но не прилипайте, прошу вас. (Сдержанно. ) Я же могу оскорбить вас неподходящими словами!

Черваков. Сергей Аммоныч, я, конечно, понимаю: ваши предки отечество там спасали, а сами вы нынче ссыльный, сиречь этакое rien* [Ничего* (фр. )] с двумя нулями...

Буслов. Пашка, да перестань же, надоело. Сходи-ка вот за Редкозубовым. Да не рассказывай ему ничего, а сюрпризом.

Черваков. У меня варежек нет, Виктор Григорьевич.

Буслов. Вот чудак, не на руках же ты побежишь к Илье.

Черваков. Склизко, неблагоустроенно! Непременно упаду и проломлю себе голову. (Пробегая мимо пианино. ) Пыли-то, пыли-то! Э, куда ни шло! Кстати, и солдатку приведу.

Буслов. Пашка, солдатку лучше в другой раз. Пашка...

Манюкин. Кажется, убежал.

Нянька (вносящая тарелки). Да он уже убежал, взделся в рукава и убежал.

Буслов. Нянюшка, ты потише, уж больно гремишь. Ты вот лучше веток нарви, принеси.

Нянька. Чай, не подушками ворочаю. Опять перепьются, срамов наделают.

Манюкин. Чего это вы все ворчите, прелестнейшая?

Нянька. А вот и ворчу. Какие бог людям фамилии дает: Черваков — ведь это удавиться от такой. Как отцу-то не совестно было с таким фамилией детей рожать. (Ушла. )

Стены украшены ветвями, бутыль повязана бантом, на бутыль посажен бумажный чертик, стулья переставлены, и произведено всякое прочее украшение.

Манюкин. Тишина-то какая! Кричи, и не услышит никто.

Буслов. Тундра, Сергей Аммоныч!

Манюкин. Да, да! Вот пятьдесят четыре года существовал на земле, а и не догадывался, что место такое есть — Унтиловск. А ведь тоже люди живут, на двух ногах бегают...

Буслов. Все люди на земле земноногие.

Манюкин. Все приглядываюсь к вам, а разгадать не могу... Вы... простите назойливость мою... из священников?

Буслов. А что, не похож? Поп был, поп, а теперь так, просто Буслов. А что, слышали что-нибудь? Курите, Сергей Аммоныч!

Манюкин. Так, знаете, левым ушком уловил кое-что, а в правое не перепало ни даже ни одной вот такой чуточки. А табачку, если позволите, я щепоточку и с собой прихвачу. Люблю перед сном закурить. С барских времен укоренилась роскошеская привычка.

Буслов. Ну, какая же это роскошь!

Манюкин. Виктор Григорьевич, да из моего-то положения, вот, кусочек тепла — и то роскошь!

Нянька (с блюдом). Ну что, право, за фамилие! Точно обидеть кто хотел. Прошение на высочайшее имя подать, — как тут подпишешься? Со стыда сгоришь.

Буслов. Нянюшка, да ведь теперь нет высочайших-то. Теперь и ты и я, вон даже стол — все высочайшие. Нижайших-то нету более!

Нянька. Ну, а нет нижайших, значит, и высочайших промеж вас нет. (Ушла. )

Буслов. Славная старуха, она меня жалеет... О, этот Черваков совсем бы меня одолел! Вот нынче солдатку приведет... Все вниз спихивает!

Манюкин. А его, стыдного человека, ручкой бы его, ручкой...

Буслов. Э, разве прогонишь гнилую воду из затонувшего корабля. Унтиловщина, милый друг! Весной — этакий шиш торчит из липких вод, и над шишом туман, а в тумане мы, город ссыльный и заброшенный. Потом лето, дым и гарь. Потом осень, топь и хлябь. Потом опять вот снега... Большое человеческое тепло нужно, чтоб растопить их. Там безумствуют, нового человека выдумывают, которому новые земли запахать... Мир пугают новыми словами, и какими словами! А тут житие! Чем грозней у них безумства, тем слаще унтиловский самогон. Там у них орел, а у нас решка, вот почему-с!

Манюкин. Но, позвольте, почему бы вам теперь-то отсюда не уехать. Тем более и супруга вас, кажется, покинула. Вам бы теперь на высоких степенях процветать. Вы ведь еще до революции были сюда присланы?

Буслов. В Африке слонов вот так же ловят. Подпиливают дерево, пальму там какую-нибудь... а когда слон приходит почесаться, дерево падает, и слон валится на колышки...

Голос Ионы (из кухни): «Их ведь тоже в ямы ловят, слонов-то! »

Нянька. Там батюшка пришел.

Буслов. Чего ему... (Кисловато. ) Пожалуйте, отец Иона!

Иона. В сугроб сейчас ввергнулся. Эка пакость, вся ряса мокрая. Выпивать, мошенники, собираетесь, а меня и не позвали. А я выследил да сам пришел. У меня все ваши новости вот тут сидят. И ведь небольшой кулачок...

Буслов. А ровно сыскное отделение!

Иона (вырывая у няньки руку, которую та не успела доцеловать после благословения). Ну-ка, после доцелуешь! (Буслову. ) Как же это вас понимать прикажете?

Буслов. Да очень обыкновенно.

Манюкин (примирительно). Вот вечерок устраиваем в честь вашего будущего зятя.

Иона. Женить вас обоих, шельмецов. Ух, женю вот тебя! (Неожиданно тычет пальцем Буслову в живот. ) Ишь отрастил, сидидом этакий!

Буслов. Помилосердствуйте, отец Иона. Стар я жениться, да и сбежала уже одна!

Иона. Ну, моя не сбежит. Камень, а не девушка. А что не молод, так ведь и Агничка моя выдержанная девушка, к тому же не настойчива... на все согласна.

Сели.

Хотя, конечно, девушке и любо об мущинские усы пощекотаться, а где их найдешь? Хоть за Семена, пономаря.

Буслов. Ну, на Илье-то вам повезло, отец Иона.

Манюкин. Прекрасный человек Илья!

Иона. Попрыгун да выдумщик. Все ему опыт подавай. Придет ему в голову опыт, он тебя и чкнет ночью в башку-то!

Манюкин. Это каждый чкнет, если его довести.

Иона. Одну-то выдам, а куда вторую — и ума не приложу. У меня ведь обеих Агничками. Сие законом не воспрещено, хоть бы и трех!

Буслов. А что, третью ждете?

Иона. Что ж, я еще в соку. Еще могу восхищаться красотой... (Хитро, облизывая губы. ) Третьего дня ко мне жильцы новые приехали. Он-то так себе, опусканчик такой, а она — волнительная женщинка! Так, этово, волною морскою... и зашибает. Все хочу упросить, чтобы в хоре пела...

Манюкин. Тоже для красоты, значит?

Иона. Эх, язык-то у тебя вертихвостый какой! Вот за это вас и ссылают к нам. Хорошего человека не сошлют...

Буслов. Ну, вас уж, отец Иона, никуда не сошлют. (Наливая. ) Вам полную, что ли?

Иона. Не скупись, голубок.

Черваков впихнул солдатку и снова скрылся за дверью.

Васка. Чего ж ты пихаешься-то, паскудень? (Оглядывая комнату. ) Куды же это он завлек-то меня? А говорил — на именины. Который у вас хозяин-то?

Манюкин. А вы, красавица, с Павлом Сергеичем, что ли?

Васка. Да вот Черваков-то, прыгает который. Ишь чем займаетесь, а я думала, и вправду. Ишь какие народы! Ну, чего уставились-то? И ради, что за погляд денег не берут.

Черваков (входя наконец). Вы уж познакомились тут! Это вот и есть Васка, перл в девяносто шесть градусов.

Васка (скромно). Васена, мужа на войне убили... в солдатах. Пожалуйста!

Иона (обходя). Ишь ты, круглая какая. Курочка!..

Васка. А ты поотступи, петушок. Великий пост ноне.

Черваков. А вы уж и пьете без меня. Эх, товарищи! (Взглянул за дверь. ) Он, пришел, пришел... Ну, приготовьтесь-ка, туш, туш ему. Сергей Аммоныч, возьмите поднос. Виктор Григорьевич, вам... Ну, вы уж там голосом, вот хором с Ваской, а вы, батюшка... что же бы вам такое дать? Эх, жаль!..

Васка. Пугать, что ль, хочешь?

Черваков. Нате вам, батюшка, вот это. (Дает самоварную трубу. ) Ну-ка, посмотрим! Ого, усы вытирает. Усы-то, усы распушил...

Иона (вертя трубу). Что ж я с ней делать-то буду?

Манюкин. Трубите, отец Иона, трубите...

Иона. Насмешники... Сана не уважаете...

Кидает трубу, и в то же мгновение вваливается блистающий Редкозубов.

Черваков (дирижируя. ) Се-е же-них гря-де-ет...

Илья (ошарашенно). Хга... Друзья, все друзья. Баба! Во, даже в голову вдарило. Трубой-то зачем же кидаться?

Иона. Это не я, Илюша. Это все они подстроили.

Буслов. Гряди, гряди. Давай обниму тебя, Илья.

Илья. Виктор, как я рад... Тестюшка!

Иона. Ты полощи рот-то хоть солью, Илья. Нехорошо...

Илья. А что?

Иона. А ничего. Жених ведь...

Илья. Ух, как я рад. Сергей Аммоныч!.. Паша, до слез, ей-богу! А это?

Черваков. А это Васка! Помнишь, я тебе рассказывал?

Васка. Все от вдовства моего. Мужа на войне убили...

Буслов. К столу, к столу. Манюкин, приглашай даму.

Манюкин. Дорогое ваше сиятельство!

Васка. Чего ж ты за руку-то мене тащишь, я и сама сяду. С ангелом-то кого поздравлять? Его, что ли?

Манюкин. Вот он, ваше сиятельство, жених нынче.

Васка. Жени-и-их... Есть ему, что ли, нечего?

Черваков. Нет, у него вот тут... (Щелкает его по лбу. )

Васка. А я думала, еще где... А вы ничего, веселые!

Буслов. Мы веселые. Мы, Васена... такие. Да и ты, вижу, ничего. Статная, круглая...

Васка. Уж и разглядел?.. Может, замуж меня хочешь взять?

Иона (скрипуче). Виктор Григорьевич, вы на скатерть льете!

Илья. Пустяки, солью посыпать... соль вытравит.

Васка. Ну, мою никакая соль не вытравит!

Черваков. Ну, Виктор, буйный ветер, хороша?

Буслов. Эх, Пашка, Пашка!..

Манюкин. Здоровье жениха и за его житейскую исправность!

Илья (вскакивая). Друзья, дозвольте слово. Друзья, вечность мчится промеж нас каждый миг и каждый час!

Смех.

А что, смешно? Это я сейчас сам выдумал. Мне самому смешно.

Выпили.

Иона. Погодка-то нынче!

Манюкин. Погода погоде рознь. А снежок я люблю. Восстанавливает к жизни...

Илья. Клюквы давеча новой в потребиловку привезли. Очень хороша, слаще сахару...

Буслов. После первого мороза она всегда словно бы с сахарком. Ты, ваше сиятельство, что же не пьешь?

Васка. Мы завсегда при этом. Еще подпоите!.. Клюква, говоришь, хороша? Ты пришли ко мне пудик, я попробую.

Манюкин. Виктор Григорьевич, разрешите отсесть. Она мне все в бок да в бок...

Васка. А я думала, развлечение тебе, раз баба ластится.

Манюкин. Баба-то не по мужику.

Черваков. Желаю произнести... Дорогие друзья! Там, где мирно ходила всероссийская соха... Нет, я лучше покороче. Унтиловск проспал все это буйное и героическое время...

Илья. Ура!

Иона. Не вопи, не вопи, не время еще.

Черваков. Но и в Унтиловске выдвинулись замечательные личности. Я имею в виду жену погибшего героя, а именно вот ее, Васку.

Васка. До чего уж хитер! Да брось растекаться-то. Я и так тебя знаю.

Черваков. Погоди! Вино и елей были запрещены во всероссийском масштабе, и тогда Васка пошла на помощь тоскующим единоплеменникам. Прадедовское уменье умудрилось опытом последних лет! Уж теперь никакие гобарзаки и рейнвейны не сравнятся с Васкиными изделиями. А в случае вторичного напора густая унтиловская бражка бурно, как половодная река, выйдет из берегов, заливая города и веси обширной нашей страны. Мой тост за нее, румяноликую и пышноплечую, оборотную сторону великой нашей эпохи!

Буслов. Злой ты человек, Пашка!

Манюкин. Хорошо еще, никто не слышал. Такое бы подумали.

Васка. А что подумали бы? Меня-то похвалил? А разве я плохая, а?

Буслов. Ну, что ж, давай, и я тоже тост... (Встал. ) Илья!

Иона. Илья!

Илья (Ионе, морщась от смеха). Ей-богу же, ну раз она щиплется!..

Буслов. Илья, к тебе обращаюсь! Слушай меня, Илья. Я говорить не мастер, но вот прими то, что умею. Как мороз обжигает листву и, мертвая, она осыпается на похолодевшую землю, так же вот и женитьба опаляет прекрасную дружбу.

Общее оживление.

Ты женишься, и славно делаешь, Илья. Ты молод, как хороший...

Черваков. И животрепещущий...

Буслов. Как молодой кит! А в молодости самое главное в жизни — это, брат, определить, на что ты годен. Иной, скажем, выращивает финики. Другой — убивает королей. Третий... просто так, фигурирует в жизни. Я говорю: женись, Илья, рожай ильят и славь меня, пропащего Буслова, за добрый совет. И еще клянись нам — никогда не заболеть напрасною мечтою...

Илья. Да, клянусь. Что скажешь, то и сделаю! А только ведь я ничего не понял. Жениться мне или нет?

Васка. Я и то поняла! Ты, говорит, кит — будешь убивать королей!

Манюкин. Да, конечно же, женитесь. Женитесь, и побегут от вас сынки... А от сынков еще сынки... и еще. Эх, целое племя в вас сидит, озорное, веселое племя, а вы и не чувствуете.

Илья. Нет, уж это я чувствую!

Смех.

Манюкин. Ну что ж, соврать вам что-нибудь?

Иона. Проповедь бы мне написали. Уж сколько дён прошу.

Манюкин. Языком действительно владею, а к бумаге у меня дара нет. Ну, про что же вам такое? Как я Александра Третьего отшлепал, рассказывал я вам? Гм, а как я всю Южную Америку в карты проиграл, тоже рассказывал? Вы чему смеетесь, отец Иона? История трагическая!..

Иона. Да как же не смеяться? Вот сейчас нагородит врак!..

Манюкин (разливая по кружкам). Ну так вот! Заезжаю я раз к Баламут-Потоцкому. Лето, гроза шла. Сидит он этак на терраске в неглиже, слизывает пенки с варенья, раскладывает пасьянс. Ну, чмокнулись мы с ним! Я-то его в грудку, а он меня вот куда-то сюда! Огромнейшего роста человек! Его потом солдаты укокали.

Илья. До товарищей, значит, было?

Манюкин. Эге! «Распросиятельство, говорю, что это рисунок лица у тебя какой-то синий? » — «Да вот, говорит, беда! Лошадь купил, кобылу, завода Корибут-Дашкевича. Верх совершенства, девяносто верст в час... » — «А масть? — спрашиваю. — Масти какой? » — «Малиновой, — отвечает. — Цвета прелой малины». Я так и обомлел. «Как звать? » — кричу. «Грибунди, отвечает, Грибунди! Дочь знаменитого киргиза Букея, который, помнишь, на всемирной выставке скакал в Лондоне? Семь кубков за красоту, а медалей... Медали потом пароходами доставляли! » — «В чем же беда, спрашиваю, садовая твоя голова? » — «Да вот, говорит, шесть воскресений усмиряем. В санях объезжать пробовали — съела!! Упряжку и сани — словно овсеца торбочку! » Меня так в жар и бросает. «Барабан ты, граф, говорю, право, барабан. Гляди мне в лицо. Я целый месяц не спал, а вчера сел за стол, да и проиграл три миллиона... »

Илья. Золотом?

Манюкин. Золотом!

Буслов. А пробы какой?

Манюкин. Пятьдесят шестой, не подкопаетесь!.. «Шесть, кричу, миллионов золотом, а разве я плачу? А ты уж и от кобылы сдрюпился. Да ты сам-то попробовал бы!.. » А он только глаза в ответ заводит: «Куды мне!.. Она двух жокеев вчера к чертовой матери отправила... корейцу Андокуте руку сгрызла, а Василию Ефетову — помнишь, великана? — брюхо вырвала! А я, говорит, все-таки член Государственного совета! » — «Зубами? » — спрашиваю. «Зубами, отвечает, вдребезги!! » А надо вам сказать, я с тринадцати лет... этово... обожал красивых лошадей и резвых женщин! Тут меня и забрало, тут уж и разгулялся я. Меня хлебом не корми, а дай усмирить бешеную кобылу. «Давай его! — кричу и пальцем ему все в нос щелкаю. — Давай его сюда, Буцефала твоего! Я ему, четырехногому, зададу перцу! » Тот отговаривать: «Седел нет... в починке! » Жену позвал: «Маша, говорит, посмотри на идиёта: хочет Грибунди усмирять». Та в обморок! Перешагнул я через нее, пена из меня, как из бутылки. Ну, ведут меня под уздцы... э, черт, под руки, чтоб не сбежал! Народу — синедрион, а дело было в Веневской губернии, место равнинное.

Черваков. Да такой и губернии-то нету, Сергей Аммоныч!

Манюкин. Э, большевики потом переименовали. Там еще вот так вал татарский идет, а этак, к сторонке, кусок Соликамского озера досыхает. Выводят ко мне Грибунди, на арканах... Глаза мешковиной обвязаны, а меня чует, дрянь, ржет. Освирепел я вконец. «Поставь, хриплю, хряпкой ко мне». Поставили. «Подвязывай подушку чересседельником! » Подвязали. «Сдергивай мешковину! » Сдернули. Эх, думаю, Манюкин, пропадай твоя земная красота! Перекрестился я... этово, на образ матери, который постоянно ношу в душе... да как прыгну на нее! И платочком, помнится, помахал.

Васка. Брюхо-то в чулане, что ли, оставил?

Черваков. Налейте ему, вишь, заходится!

Буслов. Выпей, выпей... Укротитель!

Манюкин. Даю шенкеля — ни с места. Сижу, ровно собака на заборе. Хлыста даю — тормошится, ровно старый осел. Всеобщий смех! Тут как она... (в отчаянии) как она прыганет через сарай да шесть раз в воздухе и перекувырнулась! Подушка отвязалась, чересседельник по ногам ее бьет. Беру на повода, хлещу арапником — никакого впечатления. Уши заложила, морду окрысила, хребтом так и поддает. Хм, этак она тебя, думаю, Сергей Манюкин, и без потомства оставит! Намотал уздечку на руку, — деготь, знаете, даже на лайковую перчатку оттекать стал. Ломаю ей правую шею — rien. Левую ломаю — rien. А знавал я жары. Как я на одном ипподроме Забастовщика ломал, семнадцать тысяч в восторг привел! Эдуард Седьмой усыновить хотел, да я отбрыкнулся: еще подстрелит анархист какой-нибудь... Закусила скотинка удила и прямо на овец: там как раз стадо паслось! Как копытом ударит, так овца вдребезги, и потом жалкое блеяние это... До слез растрогался!! Тут как она меня об телеграфный столб...

Васка. Туда-то с платочком, а оттуда небось полпуда в весе потерял!

Манюкин. Полбашки вдребезги. Коллодием заливать было нечего.

Иона. А ну-ка, пощупай ему нос, Илья. Говорят кто хорошо врет, у того нос гнется. Как же она прыгала у тебя: ведь не блоха?

Васка. Блоха не прыгает, она сигает.

Иона. Все равно, кобыла не может сигать.

Буслов. Да ведь это, отец Иона, черт был, малиновой масти!

Иона. Странные вы люди, Виктор Григорьевич. Не можете веселиться без нечистой силы. Который раз спускаете его с уст своих, а промежду прочим принимаете пищу. А он, может, сидит в уголку да и ждет, когда его покличут...

Васка (оглядываясь), Ну, уж до чертей договорились. Как языки-то не вспотеют...

Черваков. А ведь и вправду, иной раз точно в волшебном фонаре живешь, до того смешно. Со мной недавно случилось...

Легкий шум и голоса на кухне. Буслов прислушивается, теряясь в движениях и меняясь в лице.

Итак, просыпаюсь намедни, чиркнул спичку... И даже звук у меня из горла вырвался. Сидит возле меня на стуле настоящий скелет.

Илья (захлебываясь от смеха). Да ну тебя, ну тебя...

Черваков. Ты погоди руками-то махать! Сидит, вместо глаз дырочки, платочком повязан, и даже ушки поверх черепушки торчат! И в добавление ко всему — в мужских ботиках...

Манюкин (беспокойно). Тут уж спичка догореть должна!..

Черваков (ехидно). Как догорела, я тогда огарочек зажег! «Ты что? » — спрашиваю. «Давай, говорит, сыграем в шашки! » — «Так ведь ты ж, говорю, покойник... Ты ж, говорю, костяной!.. Ты имеешь скорее сходство с пуговицей, нежели с живым человеком. С тебя и взять-то нечего! » — «Боти-ки! » — говорит, а сам дырочку прищурил и смотрит в меня дырочкой...

Васка. Я теперь одна и домой не пойду. До покойников доехали.

Илья (хохоча). Ой, ой, помру сейчас!!

Буслов (грузно вставая и все еще прислушиваясь). Стоп, стоп, я вам сказал. Я... я вам такое сейчас совру, складней всех... Вот, вот соберусь. Ну, слушайте... Илья, не скалься. Не велю.

Илья. Да ну тебя, ну тебя... (Червакову. ) Скелет, говоришь? Да ну тебя...

Буслов. Илья! Вот допью... (Сразу охмелев. ) Вы — мелочь. Кто вы? Сутулое племя, унтиловцы. А я... вот он я, я — еще живой человек! Жил в Питере поп, с католическим пошибом был: в бога верил и ходил украдкой на футбол смотреть. Раз выходит от Исакия... митрополичья служба, давка, крас-ные рожи прут. И барышню в дверях сдавили. Он вытащил ее, она говорит: «Мерси». Ну тут как-то скоро и поженились они. Манюкин, нравится тебе начало?

Манюкин. Я б не так... Он бы, скажем, из пожара вытащил ее, и все волосы на нем обгорели. Вот за обезображенность-то она бы его и полюбила.

Буслов. Ну, в жизни таких пожаров не бывает... А жил человек в Италии, который любил делать скрипки. Амати его звали. Андрей Амати, понятно? Он делал скрипки тонкие и чистого звука. Так вот, она была как скрипка Амати. И звали ее — Раиса. Пашка, повтори!

Черваков (потирая руки). Раиса Сергеевна...

Иона. Эге, дело напрямки пошло!

Манюкин. Молчите, молчите...

Буслов. Поп этот был... Э, он был сильный мужик. Ему бы пни корчевать, а он кончал духовную академию. И тут убили одну отъевшуюся дрянь: не то адъютант величества, не то... Все равно, — гадину никакими златыми эполетами не прикроешь. Так вот поп этот отслужил панихиду по студентике. По убийце, понятно?.. И приглашение послал всему синклиту. Первоприсутствующему в том числе.

Иона. Во, смелость! Даже в спине зачесалось.

Буслов. Ну ясно, синод взыграл... как четыре маленьких собачки. (Громче. ) Ну ясно, расстригли попа. Поп пошел к архиерею объясняться... Плешивый старичок, слыл за утопическую доброту! О, он еще верил в бога, этот дурашливый поп. Они говорили о смирении, и плешивый сказал: «Если все-ленские патриархи прикажут сжечь Евангелие — сожгу». Тогда я плюнул ему в бороду и сказал: «Вытри, хочу еще раз плюнуть... » (Утеряв равновесие, Буслов ударяет рукой по тарелке, и вся подливка остается у него на одежде и в бороде. Отстранив друзей, он продолжает. ) Старик был добр, но на попа донес. Тогда попа сослали не в монастырь, нет, а в эдакую зубную червоточину, в Унтиловск, на пожрание дрянью сослали его.

Иона. Кто бы это мог быть? Вот загадал загадку...

Буслов. Раиса бросила консерваторию и поехала с ним... своею нежной лаской приукрашать его безрадостные дни. Ну, что ж, обучилась печь пироги, запекать оленину в сухарях... а скрипка-то играла все слабей, точно повисела в сырости. Поп со ссыльными не сходился, но однажды пришел один за книжкой и остался на пирожки. С тех пор звали мы его просто Гутой и ели пирожки втроем. Я дрова уходил колоть, пока он ей там расписывал, каким манером должен мир процвесть. Чудак, сам даже угля тлеющего не имея, пытался весь мир зажечь! Жук, ублюдок жука, такие в мебели живут, с усами!!! Эх, не скалься, Илья! Тут про жизнь человека идет... Не скалься...

Манюкин (в ужасе). Так ведь вы это про себя рассказываете!

Буслов. И вдруг ей надоело печь пирожки, сидели без пирожков. А раз вечер был, она сидела у меня на коленях. Я нянчил ее, строил ей козу-дерезу. Вдруг она говорит и глазами в меня смотрит: «Какие чудные сны, Витя, бывают. Знаешь, мне приснилось, будто я с Гугой... » В окне снег шёл; я спросил ее: «И что ж, приятно тебе было? » — «Представь себе, да! » — говорит.

Васка. Дрянь какая!

Черваков. Довольно, Виктор Григорьевич! Уж и так далеко.

Буслов (шатко переходит к пианино). Они сидели, сговаривались, а я вот так подбирал чижика одним пальцем... Вы — мелочь, вот я ковыряю вас словами, и вы безмолвствуете? Васка, поди обними меня... Пожалей, Васка, Виктора Буслова!

Васка. Пропащая я, что ли, на людях-то. Погоди, пожалею ужо. Да вытрись ты, уймись!

Буслов (с маху бьет по клавишам). Шесть лет стоишь, молчишь?!

Манюкин. Все струны к черту.

Илья. Воды, воды!..

Васка. Ну, уж тут водой не затушишь.

Все стоят, сидит один Буслов, Черваков выжидательно улыбается. Никто, кроме Буслова, не замечает появления няньки.

Нянька. Витечка! Ох, старым глазам только бы плакать. Витечка, ведь Рая приехала!.. Набуздался! Раечка, погляди, какой стал. Пойди сюда, Раечка.

Раиса в дверях.

Манюкин. Скандал! Она же все слышала...

Васка. Пускай, барин, пускай, пускай все слышит!

Черваков. Васена, просят тишины! Представление начинается.

Иона. Голубушка моя. А мы-то чревоугодничаем тут. Да как же вас собаки-то не загрызли. Полно у нас собак. Иные по семь штук держат. Прихожанку намедни одну, старушку... Да входите же. Дозвольте шубку?

Илья. Запахните рясу, у вас оттуда что-то белое лезет.

Иона. Вот праздник счастья! Знакомьтеся, знакомьтеся: это Паша Черваков, головастый человек, мыслитель. У нас как годик поживут, так сразу и в мыслители! А это Витенька, македонский буян, не во благообразии. А это зятек Илюша... шаркни ножкой. Потребилкой заведует, двадцатого июля именины празднует.

Илья (манерно). Редкозубов, из Курску родом.

Иона. А это смешной человек Манюкин. А это... (Васке. ) Уж как и назвать тебя, не знаю. Спрячься... Али еще лучше, — ступай вон, голубушка!

Буслов. Эй, не гони ее. Она — званая гостья.

Васка. Да нет уж, петушок, я, пожалуй, останусь. С самого веселья гонишь.

Раиса. Я очень растеряна... Я не знала, что попаду так не вовремя. Но я ненадолго. Я уйду скоро.

Илья. Нет, зачем же? Мы вот и дверки прикроем.

Васка. Посиди, погляди, барынька.

Нянька. Раечка, не уходи. Посиди с ним, Раечка! Только тебя одну и поминал тут.

Раиса. Ну, здравствуйте, здравствуйте. (Перешла к Буслову. ) Ну, здравствуй, Витя. Вот мы и опять свиделись с тобой.

Нянька. Да встань, встань... Ровно пришитый сидишь.

Раиса. Ты не рад меня видеть, Витя? Или ты не видишь меня?

Черваков. Рад, сударыня. Ей-богу, рад. Посмотрите, с лицом-то что выделывает, точно на гармошке играет!

Раиса. Зачем ты молчишь?.. Ты знал, что я слушаю тебя, Витя?.. Что с ним?

Васка. Встань, парень. Погляди, какая стоит!

Буслов (силясь встать). Ну, здравствуй... Я, видишь, пьян. Но это ничего не значит. И все... разумею. У меня только ноги...

Илья (хмуро). Это действительно, у него хмель рассудка не отшибает.

Буслов. Постой, как же это все случилось?.. У меня в голове неясно, пр-прости, видишь... Как ты попала? У меня гости... друзья... Ембаргирьгирьгам!!

Черваков. Сергей Аммоныч, спасайте же положение!

Манюкин. Да, придется... Мадам! Имя ваше, извиняюсь, уже упоминалось прискорбно... в нелепом этом сборище... но... простите великодушно, забыл. Хотя и существую, но после революции напоминаю решето...

Раиса. Вы тоже друг Виктора?

Манюкин. Не удостоен. Я — Манюкин просто. В прежние времена звания мои не умещались на визитной карточке... (Червакову. ) Да не дергайте же меня, он и так весь проштопан. А теперь вовсе не имею визитных: как-то помещать нечего. Ничего не осталось! Смейтесь на здоровье. Смех способст-вует...

Черваков. ... пищеварению!

Манюкин. Не пищеварению, стыдный вы человек, а примирению. Вот этот человек — жених. Подарите ему одну улыбку вместо поздравительного букета.

Раиса (Илье). Вы?

Илья. Я.

Иона. К столу ее! К столу. Наливайте, Сергей Аммоныч...

Васка. Ты мне-то не наливай. Вон ей налей, она с мороза, озябла поди... ишь зубки-то стучат!

Манюкин. Желаю тост... Мы рады присутствовать при возвра-щении твоей жены, разрываемой поздним, но плодотворным раскаянием на части....

Раиса. Мне стыдно перебивать вас... но... я приехала в Унтиловск с мужем. Видите ли, он — ссыльный... А сюда я пришла помириться с тобой, Витя!

За стеной смутное, полуслышное пение.

(Прислушивается. ) Поют, и здесь поют!.. (С отчаянием. ) Да что же вы все молчите? Какой ты страшный стал, Витя...

Васка. Тебе страшно?.. А не совестно тебе?.. Эх, барынька!

Манюкин. Вот это называется обмишулиться!

Буслов встал и пошел к выходу.

Раиса. Витя, куда же ты?.. Что с тобой, Витя?

Манюкин. Чрезмерно страдает, мадам...

Черваков. ... от переполнения желудка!

Буслов (гневно обернувшись). Ах, ты...

Васка (заступая Червакова). Не тронь его. По телу и удар! Ты его тронешь, так что от него останется? Ударь меня, коли душа требует, а я тебе отвечу.

Буслов. Васка, пусти... не загораживай, Васка: душа болит. Ломит ее, Васка!..

Васка. От силы ломит!.. Ну, чего вытаращился? Шесть лет силу копил, да хочешь ее за один час вымотать? Эх, парень... глу-упай!

Черваков. Виктор Григорьевич, дозвольте вылезть. С языка сорвалось...

Буслов. Так вот ты какая...

Васка. Какая же я?

Бусло в. А вот такая.

Нянька (с самоваром). Вот и самоварчик тем временем поспел. Да куда же ты, Раечка, Раечка?!

12 3 4 Следующая ⇒