КРУГ ВТОРОЙ 14 страница

Энджи вытерла глаза носовым платком из пачки, которую ей сунула в руку Мишель, шумно высморкалась и подняла на Джаду круглые от изумления глаза. Эта женщина может потерять все самое дорогое ее сердцу, и она верит в мудрость всевышнего?!

– Давайте‑ ка застелем кровать! – бодро предложила Мишель. – Где белье? В этом шкафу? А ты быстренько под душ – и ныряй в свежую постель! Знаешь, как приятно? – Поднявшись с кровати, она критически прищурилась: – Стены не метало бы помыть, а паркет натереть хорошенько, чтоб засверкал.

– По‑ прежнему стерильную чистоту на весь мир пытаешься навести? – усмехнулась Джада.

– Ну, нравится мне мыть – и что с того? Если не доведу мир до совершенства, так хоть руки чем‑ то займу.

Из ванной Энджи действительно вышла приободренной – то ли теплый душ подействовал, то ли близкий отдых, а скорее всего, часть гнета упала с плеч от того, что она поделилась своей великой тайной. Подруги уложили ее в постель, взбили подушки и укутали как больную.

– Спасибо, что заглянули, – вдруг смутившись, почти официальным тоном поблагодарила она.

Мишель и Джада посмотрели на Энджи, та на них, и все трое расхохотались.

– Мама сейчас вернется с какой‑ нибудь китайской снедью. Останетесь с нами поужинать?

Подруги в унисон помотали головами.

– Я ей еще не рассказала, – призналась Энджи. – Сначала хочу сама принять решение.

Джада похлопала ее по плечу.

– Решение за тобой, а советовать может только господь.

– Мы тебе поможем, – добавила Мишель. – В любом случае.

Энджи с улыбкой откинулась на подушки. Она знала: теперь ей есть на кого опереться.

ГЛАВА 31

Дженна лежала ничком на кровати, накрыв голову руками. Мишель молча сидела рядом. Едва войдя в дом после школы, дочь разразилась рыданиями и без единого слова скрылась у себя в спальне. Мишель потребовалось все ее самообладание, чтобы не помчаться следом сию же секунду, а дать Дженне хоть четверть часа на слезы в одиночестве. Утешить мою девочку, кроме меня, некому, но ведь в ее страданиях есть часть и моей вины.

Негромко постучавшись и не дождавшись ответа, она все‑ таки вошла, пристроилась на краешке кровати под балдахином с рюшами и опустила ладонь на спину дочери. Дженна с младенчества обожала, когда ее гладили между лопаток, но сейчас резко дернулась, как от раскаленного утюга, и сбросила руку матери. Мишель со вздохом сложила руки на коленях и застыла, сгорбившись.

С тех пор как начался процесс и снимки четверых Руссо обошли все газеты, а лицо Фрэнка замелькало в «Криминальных новостях», дети совсем сникли. Дженна возвращается из школы бледная, как мел, безмолвствующая или в истерике. А Фрэнки… Мишель подавила очередной вздох. Мальчик был еще слишком мал, чтобы до конца осознавать смысл происходящего, но оскорбительные клички и бойкот, который объявили бывшие друзья, не могли не ранить даже такого малыша. Плюс ко всему он очень скучал по Кевону и страдал, думая, что тот его предал.

Даже Поуки, сохранившему верность своему маленькому приятелю, не удавалось вызвать улыбку на лице Фрэнки. Ребенок опять просыпался в мокрой постели и плакал навзрыд от стыда за то, что сделал. Прежде Мишель казалось, что хуже, чем Джаде, и быть не может: ведь ее детей даже нет рядом. Сейчас она не была в этом так уверена. У Джады хотя бы есть надежда вернуть своих крошек и наладить жизнь…

А Энджи, бедняжка, столкнулась с двойным предательством, потеряла любимого и подругу и осталась один на один с немыслимо трудным решением. Бедная, бедная девочка! Ей самой помощь нужна, а она не жалеет ни времени, ни сил, помогая другим. Даже мне согласна… Нужно наконец решить, как поступить с Фрэнком. Но это потом. Позже. Только не сейчас.

Лучше подумать о чем‑ нибудь хорошем. Вот начнется слушание дела об опекунстве, Энджи победит, я увижу ее триумф и счастье на лице Джады.

Да, справедливость восторжествует. Только не для нее. Видеть страдания Дженны и Фрэнки невыносимо. Смотреть в глаза Фрэнку, зная, что он лжец и преступник, – невыносимо. Представлять свою жизнь без него невыносимо…

Мишель протянула руку и осторожно, нежно провела пальцами по щиколотке дочери. Дженна опять дернулась, но на этот раз перевернулась на спину и, приподнявшись на локтях, обожгла мать злым взглядом.

– О праве человека на личную жизнь что‑ нибудь слышала? – процедила она. – Ну так и не лезь в мою! – Дочь зарыдала в голос и вдруг бросилась маме на шею. – Прости. Прости меня! Я просто…

– Знаю, солнышко. Все знаю. – Мишель погладила дочку по длинным густым волосам.

Все упали духом. «Семья разваливается на глазах», – думала Мишель, убирая со стола после ужина. Фрэнка целый день не было; он лишь позвонил предупредить, что задержится допоздна. Мишель накормила ребят – если можно так сказать, поскольку нетронутые отбивные отправились в ведро вместе с большей частью гарнира, – и в доме наступила тишина.

Вернув кухне первозданный вид, Мишель поднялась на второй этаж взглянуть, как там Фрэнки. Малыш, как всегда, играл в солдатиков под кроватью; из‑ под края покрывала торчала маленькая круглая попка в пижамных штанишках.

– Скоро спать, – мягко напомнила Мишель.

Попка вильнула – и только.

Дженна с головой ушла в борьбу не на жизнь, а на смерть, разворачивающуюся в самой убийственной из «видеострелялок». Мишель очень тревожили эти ежевечерние игры, ставшие любимым развлечением дочери. С другой стороны, возможно, лучшего способа для ребенка снять стресс не существует? Ей ли судить? Она как богу верила человеку, который предал не только ее, но и детей; человеку, который вступил в сделку, с дьяволом, поставив на карту их будущее. И вот это страшное будущее наступило.

Тяжело вздохнув, Мишель прошла на кухню и едва не вскрикнула при виде неизвестно когда вернувшегося мужа. Безмолвный и неподвижный, Фрэнк сидел за столом, уставив взгляд в пространство. Самое время с ним поговорить.

При свете трехламповой люстры кухня сияла снежной, почти до рези в глазах, чистотой; черная шевелюра Фрэнка была единственным темным пятном на девственно‑ белом фоне. Стоявшая на столе рядом с ним бутылка виски и ополовиненный стакан в руке стали для Мишель неприятным сюрпризом. Фрэнк редко брал в рот что‑ либо крепче кьянти. Сама Мишель, наученная горьким опытом матери, вообще не пила.

Выдвинув стул, Мишель села рядом с мужем.

– Фрэнк…

– Что? – безжизненно, глухо отозвался он.

– Я…

Как рассказать о находке в шкафу Дженны, о том, что ему больше нет веры? Как объяснить, что он разбил ей сердце, растоптал доверие, уничтожил семью?

Мишель смотрела на своего красивого, сильного, самого лучшего мужа и впервые видела его слабость. Фрэнк пошел на риск – страшный, смертельный риск – и проиграл. Но главное – он пошел на риск, не предупредив жену, а ведь рисковали‑ то они вместе. Знай Мишель о его планах, остановила бы любыми силами.

– Мы выстоим, – сказал Фрэнк.

Она уже не раз слышала эти слова и верила им… чаще всего верила. А сейчас поняла, что не хочет. На память пришли слова Энджи о Четвертой поправке. Фрэнк наверняка знал, не мог не знать, что у полиции есть против него неопровержимые улики. Когда его жену в наручниках и плачущих детей увозили из дома, он знал, кто тому виной; он помнил о бомбе, укрытой под половицами детской…

«Я нашла деньги, Фрэнк. Не знаю, что ты сделал, но ты виновен. Как ты мог?! » – собиралась сказать Мишель, но промолчала.

– Я целый день провел у Брузмана, черт бы его побрал, но так и не увидел мерзавца. Небось в гольф‑ клубе торчит, сукин сын. Сам с ним по средам раньше играл. – Фрэнк злобно мотнул головой. – Его помощники задали кучу вопросов, на которые я уже тыщу раз отвечал, а потом ткнули носом в кассету с показательным процессом. Завтра после обеда тебя вызывают. – Он вздохнул, сделал большой глоток из стакана и скривился. – Тьфу, крепкая, гадость!

– Я не пойду.

– Что? – В первый раз с того момента, как Мишель зашла на кухню, Фрэнк посмотрел ей прямо в лицо.

– Я не буду давать показания. Не могу.

– Какого черта ты несешь?! – хрипло, с угрозой протянул он. – Прошу тебя, Мишель, не начинай! Я провел чертовски дерьмовый день. Чертовски дерьмовую неделю. Чертовски дерьмовый месяц, в конце концов! Мне сейчас не до твоих капризов.

Мишель вспомнила свой день – слезы и угрюмое отчаяние детей, панический страх за них, за семью. Но рассказать об этом Фрэнку она не могла, как не могла и исполнить его просьбу.

– Я не буду давать показания.

Фрэнк вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и изо всех сил швырнул пустой стакан в стену. На кухонную стойку и на пол посыпались сверкающие осколки. Мишель ахнула – не только от неожиданности, но и от страха. Однако Фрэнк будто и не заметил испуга в глазах жены. Он навис над столом, вцепившись побелевшими пальцами в края, и сверлил Мишель взглядом, словно это она внезапно вышла из себя и принялась крушить посуду.

– Да ты совсем спятила?! Ты что, идиотка? Похоже, вокруг меня одни идиоты!

– Я не могу давать показания, Фрэнк. – На большее Мишель не хватило. Спроси же, почему не могу! Боюсь? Расстроена? Скажи, что невиновен. Заставь меня снова поверить, Фрэнк!

Мишель ожидала расспросов, клятв, даже слез и объятий. Она готова была признать, что все еще его любит, хотя ей трудно было бы сейчас произнести слова любви вслух. Но, уж конечно, она не была готова к тому, что произошло через несколько мгновений.

– Заткнись! – рявкнул Фрэнк. – Начхать мне на твои нервы и мигрени! Завтра ты появишься в суде, и точка!

Всем телом подавшись вперед, он ткнул кулаком в плечо жены. Удар оказался настолько мощным, что Мишель потеряла равновесие и слетела со стула. Угол стола, казалось, ринулся навстречу ее щеке – и миг спустя Мишель лежала ничком на полу, прижавшись разбитой щекой к усыпанному стеклянной крошкой паркету. Она не шевелилась. Все чувства умерли. Щека горела диким огнем, в виске застучало, правый глаз заволокла пелена.

Сколько раз за годы супружества Фрэнк прикасался к ней – с любовью, страстью, нежностью, желанием, – но никогда с желанием причинить боль. Даже в гневе он ни разу не позволил себе поднять на нее руку, и Мишель была уверена, что Фрэнк на насилие не способен. Что ж, это не первая и не единственная ее ошибка…

Мишель с трудом подняла голову и села, чувствуя, как что‑ то теплое стекает по щеке к подбородку. Правый глаз начал заплывать, но алые пятна на полу Мишель увидела. Она приложила ладонь к щеке, потом поднесла к глазам. Вся в крови, даже подушечки пальцев.

Фрэнк шагнул к ней. Снова ударит? Пнет ногой? Поможет подняться? Мишель не двигалась. Пусть хоть застрелит, ей все равно…

Фрэнк упал на колени рядом с женой:

– Боже! Боже правый! Ты поранилась! Ударилась о стол! – бормотал он, как будто винил мебель в несчастье Мишель. – Срочно нужно к врачу. Пусть зашьет или…

Опустив глаза, Мишель следила за расплывающимися по половицам каплями. Интересно, сколько раз я мыла этот пол? Да ты и впрямь идиотка. Вопроса важнее не нашлось?

Фрэнк метнулся к раковине и снова присел рядом, пытаясь сделать компресс из намоченных бумажных полотенец. Мишель дернулась, совсем как недавно Дженна, но Фрэнк заставил ее взять в руки холодный мокрый ком. Мишель сама приложила его к щеке, равнодушно взглянула на пропитанную кровью бумагу и уронила ком на пол.

Протянув ей другой, Фрэнк наклонился, чтобы рассмотреть рану. Взгляда жены он старался избегать.

– Ничего страшного, Мишель. Просто царапина, но глубокая. В «Скорую» нужно поехать. Вставай.

– С тобой я никуда не поеду. – Мишель сильно мутило, но она заставила себя подняться и вышла из кухни, приложив компресс к вспухшему веку.

ГЛАВА 32

Вопросам Энджи и ответам Джады, казалось, не будет конца. Сколько уже длится эта генеральная репетиция? «Сутки как минимум», – решила Джада. Не сутки, конечно, но ради «прогона» слушаний ей пришлось пропустить и работу, и утреннюю прогулку с Мишель. Плохо и то и другое. Прогулка ей сегодня была нужна как никогда. Странное дело – Мишель не стала возражать.

– Я сама собиралась тебе позвонить, – сказала она. – Что‑ то у меня сегодня настроение не то.

Джада удивилась и встревожилась. В любой другой день она непременно постаралась бы узнать причину, но сегодня у нее голова шла кругом от собственных переживаний.

«Репетиция слушаний ничем не отличается от театральной, – думала она, сидя через стол от Энджи в ее крохотном кабинете. – Собственно, судебный процесс и есть спектакль… в некотором роде. В суде, как и в театре, реальность не имеет значения; здесь важно лишь, чтобы ощущение реальности оказалось у одного‑ единственного, чужого ей человека – судьи Арнольда Д. Снида.

За все эти долгие часы они с Энджи обговорили массу деталей, отрепетировали ответы Джады на возможные вопросы Крескина. Энджи не раз и не два предупредила Джаду, все порывающуюся «кое‑ что уточнить», чтобы та не добавляла ничего лишнего.

– Имей в виду, тебя могут подвергнуть перекрестному допросу на любую тему, – сказала Энджи. – Я, конечно, не допущу некорректных вопросов, но на все прочие у тебя должен быть заранее подготовленный ответ. Самодеятельность здесь недопустима. Судье предстоит на месте отделить зерна от плевел и решить, кому отдать опеку. А времени на сбор компромата против Клинтона у нас крайне мало. Жаль, не удалось отсрочить слушания. Этот Крескин и впрямь жук, как сказал Майкл. Настаивает на срочности дела «ради детей» – и все тут.

Джада слушала внимательно, молча кивала, и работа продолжалась. Сорок минут – перерыв «на кофе», хотя никто из них кофе не пил; еще сорок минут…

– Позвоню‑ ка я, пожалуй, в банк, – наконец буркнула Джада. Мало ей других забот, так приходится еще и врать насчет отлучек с работы: не станешь же выкладывать Маркусу кошмарную правду. – Знаешь, что самое смешное? – спросила она, поднимая глаза на Энджи.

– Я много чего смешного знаю. Можешь добавить к списку.

– Самое смешное, что мой муж…

– Твой будущий бывший муж, – точь‑ в‑ точь как не так давно Натали, поправила Энджи.

Джада кивнула:

– Именно. Мой в очень скором будущем экс‑ муж пытается доказать, что я плохая мать, поскольку я слишком много работаю, в то время как мой босс, скорее всего, считает меня плохим работником, поскольку я слишком много времени уделяю детям.

– Хо, хо, хо! Вот уж ирония судьбы, Джада! – театрально съязвила Энджи. – Тебе не кажется, что все начальники и мужья думают точно так же?

– Наверное. Так можно мне позвонить?

Анна продиктовала длинный список сообщений, большинство из которых могли подождать до завтра. Джада уже собиралась распрощаться, когда секретарша подпустила сиропу в голос:

– Ой! Не знаю, важно это или нет, но мне кажется, звонила Мишель Руссо. Я думаю, что это была Мишель, хотя она не назвалась.

– Благодарю, – ледяным тоном произнесла Джада, швырнула трубку и тут же набрала номер Руссо. – Мишель? – неуверенно спросила она, услышав на другом конце чужой голос.

– Прости, что позвонила на работу. Очень не хотелось, но мне…

– Понятно. – Господи, что могло случиться, чтобы Мишель, проглотив гордость, обратилась к Анне? – Ты что‑ то хотела?

– Когда вы с Энджи закончите?

– Не знаю. Через час?.. – Джада взглянула на Энджи, и та кивнула.

– А потом? С детьми встречаешься?

– Да. Старших заберу прямо из школы, но к шести они должны быть в Йонкерсе. В чем дело‑ то?

– По телефону не могу, – свистящим шепотом отозвалась Мишель. – Понимаешь… мне нужно попросить тебя о большом одолжении. Громадном! Я пойму, если ты откажешься.

Джада содрогнулась от зловещего предчувствия. Такого голоса Мишель она не слышала даже после той страшной ночи с обыском.

– Погоди минутку. – Джада снова оглянулась на Энджи. – Может, на сегодня довольно?

– Что‑ нибудь случилось? – встревожилась Энджи.

– Похоже на то. Я буду у тебя через полчаса, – сказала Джада в трубку.

– Нет! – в панике выдохнула Мишель. – Только не у меня! Встретимся у бара на Пост‑ роуд, который рядом с Первым уэстчестерским банком, помнишь?

– Само собой.

– Спасибо. И помни, ты не обязана соглашаться.

– Я хочу, чтобы ты сняла сейф в банке, – сказала Мишель. Джада сидела за рулем своей «Вольво», припаркованной впритык к «Лексусу» подруги, и старалась не видеть обезображенный профиль Мишель, скорчившейся на соседнем сиденье. – На свое имя. Оба ключа пусть хранятся у тебя. Спрячь их где‑ нибудь… только не дома и не в офисе.

Джада повернула к ней голову. До сих пор она не произнесла ни слова по поводу темных очков и жуткой ссадины на щеке Мишель. Не спросила, почему Мишель, всегда такая элегантная, сегодня выглядит как обломок кораблекрушения, выброшенный штормом на берег Барбадоса. К чему вопросы? Мало ли она видела в Йонкерсе женщин со следами кулаков мужа на теле?

Боже… бедная Мишель! Она ведь не просто боготворила своего Фрэнка – она полностью от него зависела. Зная подругу, Джада даже не попыталась хоть как‑ то ее утешить. Мишель держалась из последних сил, и жалость могла лишить ее остатков самообладания.

– Я должна задать тебе один вопрос, – осторожно начала Джада.

– Ты можешь отказаться, – скороговоркой пробормотала Мишель. – Просто скажи «нет» – и все! Мы ведь договорились.

– Я не отказываюсь. Но мне нужно точно знать, что в этой сумке не наркотики. Пойми, пожалуйста. Я ни в чем тебя не подозреваю и не хочу обидеть. Мне просто нужно знать.

Мишель закусила дрожащую губу.

– Да, конечно. – Протянув руку, она сплела пальцы с пальцами Джады. – Это не наркотики. Клянусь. Мне просто нужно кое‑ что спрятать от Фрэнка.

– Что ж. – Джада знала, что идет на риск, но Мишель она верила. – Итак, я одна проезжаю квартал, захожу в Первый уэстчестерский, беру сейф и возвращаюсь с ним к тебе, так?

Мишель кивнула. Очки у нее были довольно узкие, и Джада успела заметить заплывший сине‑ багровый правый глаз.

– Пока меня не будет, купи себе очки побольше, как у мотоциклистов, знаешь? Только с темными стеклами. – Она выпустила руку Мишель. – Вернусь минут через двадцать.

Увидев возле школы Джаду, дети бросились к ней на шею, не обращая внимания на то, что их могут увидеть одноклассники. Они ни о чем не желали ни слышать, ни говорить, кроме возвращения домой, а Джада, измотанная многочасовой подготовкой к процессу и странной просьбой Мишель, была не в лучшей форме. Ей просто хотелось расцеловать каждого по очереди, понянчиться с Шерили, вдохнуть детский аромат Кевона, расчесать тугие завитки Шавонны. Обнимать их всех. Любить. Однако у детей, как оказалось, был собственный план.

– Поехали домой! – заявил Кевон, с удовлетворенным вздохом плюхнувшись на заднее сиденье «Вольво».

Джада усадила Шерили рядом и застегнула ремни сиденья для младенцев. О поездке домой не было и речи, но как же не хотелось портить драгоценные два часа встречи.

– Попозже, дорогой. Может быть, уже скоро. Потерпите, ребята. Осталось совсем чуть‑ чуть. – Джада захлопнула свою дверцу. – Кому мороженого? – бодро спросила она.

– Плевать на мороженое! – Шавонна, казалось, сейчас заплачет. – Домой хочу! Едем.

Джада повернулась к старшей дочери.

– Понимаешь… происходит кое‑ что очень, очень серьезное.

– Ага, знаю. Вы с папой разводитесь, да? Такого Джада еще ни от кого из детей не слышала.

– Папа сказал?

– Бабушка. Плевать! – повторила девочка. – Хочу домой, и все!

– Но до ужина осталось совсем мало времени, и я…

– Хочу ужинать дома! – не унимался Кевон.

– Давайте‑ ка вот что сделаем: съездим домой, но на ужин вы вернетесь к бабушке. Я ей обещала. – Джада умолчала о том, что ужинать они опять будут без нее; о том, что дома им остаться нельзя; о том, что она изо всех сил сражается и за сам дом, и за детей.

Уверенность в своей правоте странным образом растаяла. Прежде Джада знала, что поступает единственно верным образом. Теперь же, после репетиции слушаний, загадочного происшествия с Мишель и тоскливого хора детей, ей стало не по себе. Что, если я выбрала не тот путь?..

Было совсем темно, когда ее «Вольво» затормозила у дома свекрови в Йонкерсе. Шерили начала плакать первой, но и Кевон, вдохновленный примером младшей сестры, не заставил себя ждать.

– Не хочу! – процедила Шавонна. – Зачем ты нас сюда привезла? Дома, что ли, не могли поужинать?

– Потерпите совсем чуть‑ чуть, – пробормотала Джада. – Мой адвокат все исправит, а пока побудьте с папой. Через три дня я снова приеду…

Но лицо старшей дочери исказили отчаяние и ярость.

– Значит… после ужина… мы домой не поедем?!

Рев и визг Шерили наверняка поднял на ноги всю округу. Джаде пришлось выйти из машины и взять малышку на руки. Шавонна вмиг оказалась рядом… и тут внезапно вспыхнул свет. Джада подняла глаза – в десяти шагах от машины Клинтон жужжал видеокамерой, изображая из себя заботливого отца на детском рождественском утреннике.

Шавонна и бровью не повела в его сторону.

– Ты все врешь! – выпалила девочка. – Обещала и… Я тебя ненавижу!

Она умчалась к дому, а Шерили зашлась в истерике, намертво вцепившись ручонками в мамино пальто. Кевон спрятал лицо в ладонях – то ли свет слепил, то ли не хотел даже смотреть на мать.

– Прекрати немедленно! – крикнула Джада Клинтону. «Не нужно мне было поддаваться на уговоры ребят, – мелькнуло в голове. – Теперь все будет еще тяжелее».

Свекровь уже ковыляла по дорожке, протягивая руки за Шерили. Кевон умчался куда‑ то в темноту, Джада потеряла его из виду и с камнем на сердце оторвала от себя захлебывающуюся слезами малышку.

Джада шагала от стены к стене по пустой гостиной, потом прошла на кухню и вернулась назад. Не в силах сидеть, не в силах лежать, не в силах плакать, она нигде не находила покоя.

Эта встреча убила еще теплившуюся надежду все уладить или хотя бы успокоить детей. Куда уж ей – себя не знает, чем успокоить… Отчаявшись, Джада схватила трубку и набрала код Барбадоса.

– Мама, – сказала она. – Мне нужно кое‑ что тебе рассказать.

ГЛАВА 33

Утром перед началом слушаний Энджи одевалась тщательнее обычного. Накануне она даже рискнула раскошелиться и купила очень приличный деловой костюм в отделе сниженных цен соседнего универмага. Надежды на то, что новый костюм обеспечит ей победу, Энджи не лелеяла, но, с другой стороны, выглядеть прилично никогда не повредит – если, конечно, дама‑ адвокат может выглядеть прилично в наряде двенадцатого размера.

С ростом цифр на своей одежде Энджи ничего не могла поделать – она трудилась, как вол, но и ела, как волк. Нагрузка в Центре была безумной: Энджи не только вела все дела, начатые Карен Левин‑ Томпсон, но принимала и новые, чтобы не остаться без работы, когда Карен выздоровеет. Представить начальству список собственных клиентов – лучший способ обеспечить себе постоянное место. А Энджи – странное дело – теперь действительно мечтала остаться в Центре. Работа ей очень нравилась, коллеги тоже, и душа болела за клиентов. Ничего из этого она не сказала бы о прежнем месте в престижной фирме в Марблхеде.

Дело Джексона против Джексон отнимало все свободное время Энджи, а порой и то время, которое ей следовало бы потратить на другие дела. Она чувствовала, что этот процесс станет экзаменом, – так сказать, проверкой огнем. Уж слишком много сегодня поставлено на карту. Она обязана вернуть Джаде детей, сохранить дом, отвести дамоклов меч алиментов. Какое счастье, что Майкл Раис всегда рядом, всегда готов помочь!

Энджи прошла в свою новую крохотную ванную и остановилась перед зеркалом. Н‑ да, картинка далека от совершенства: глаза, всегда такие ярко‑ синие, теперь потускнели, кожа какая‑ то несвежая, будто вернулись времена прыщавого отрочества. Что ж, тем хуже. Энджи пригладила щеткой влажные кудри и решила, что заколки будет достаточно. В конце концов, от адвоката в зале суда не красоты неземной ждут, а профессионализма.

«Не на конкурс красоты отправляешься, дорогая, – сказала она себе. – Помни, на тебя рассчитывает хороший, добрый, несправедливо обиженный человек. Ты уже столько сделала. Нашла свидетелей, провела расследование, собрала массу доказательств в пользу клиентки. Ты выиграешь этот процесс. Ты победишь! »

Мишель услышала сигнал «Вольво» Джады, когда пыталась замаскировать крем‑ пудрой кровоподтек вокруг глаза. Опухоль век уже спала, а багровый шрам на щеке превратился почему‑ то в иссиня‑ сизый. Мишель замазала его тональным кремом и сейчас, глядя на результаты своего труда, решила, что выглядит ничем не хуже, чем актер театра Кабуки.

Она отложила пудру и проглотила таблетку ксанакса. Затем нацепила – несмотря на хмурый день – солнечные очки в поллица, купленные по совету Джады в галантерее рядом с Первым уэстчестерским. К счастью, Энджи с коллегами отказались от мысли вызвать ее в качестве свидетеля, и все равно Мишель было страшно появиться в зале суда. Но она не могла не поддержать Джаду в трудную минуту.

Бросив последний взгляд в зеркало, Мишель побежала вниз по лестнице.

Поразительно, но Фрэнк до сих пор не проснулся. А может, все‑ таки проснулся, но продолжал притворяться спящим – то ли переживая из‑ за «несчастного случая», то ли дуясь. Впрочем, чувства Фрэнка ее не волновали. После той ночи Мишель не приближалась к кровати. Вечерами она упорно смотрела телевизор, пока Фрэнк не исчезал в спальне, после чего забывалась на диване тяжелым сном, то и дело просыпаясь от кошмаров.

За всю жизнь на нее поднимала руку только мать, да и то лишь когда была очень, очень пьяна. Разумеется, Мишель слышала и читала о супружеских изменах, вранье и побоях, но никогда – никогда! – не представляла себя на месте этих несчастных женщин. Она выбрала Фрэнка, потому что рядом с ним ей было спокойно и надежно. С изменами она пока не столкнулась, но что такое вранье и побои – узнала.

Глубокой ночью, когда они легли в постель, Фрэнк, конечно, извинился. Заплакал. Обнял ее. Мишель окаменела, но не оттолкнула его руки, хотя прикосновения мужа впервые в жизни были ей неприятны. А потом… потом… При воспоминании о том, как Фрэнк занялся с ней сексом, у Мишель до сих пор на глазах закипали злые слезы. Он проникал в нее снова и снова, шепча извинения вместо слов нежности и любви, а она терпела, борясь с мерзкой тошнотой.

– Тебе хорошо? У нас все хорошо? – твердил он и заглядывал в глаза Мишель, когда она после пытки любовью отодвинулась от мужа и завернулась в простыню.

– Нет, нет и нет! – холодно процедила в ответ Мишель. – Но сейчас я не желаю об этом говорить.

Она повернулась к нему спиной и с тех пор хранила ледяное молчание. Хуже всего, что она не знала, что делать. Бросить мужа в беде? Попытаться поговорить? Продолжать мириться с его враньем? Пригрозить разводом? Рано или поздно Фрэнк узнает, что она не только нашла тайник, но и забрала деньги, а тогда… Что тогда? Произойдет еще один «несчастный случай»?

Мишель вышла из дома, искренне надеясь, что не напугает народ в суде. Жаль, не удастся дать показания в пользу Джады, но остальное – все, что в ее силах, – она для подруги сделает!

По мнению Энджи, с началом процесса они справились неплохо. Первым делом Крескин вызвал на свидетельское место ответчицу. Он завалил Джаду вопросами, давил безжалостно, но она держалась уверенно и ни разу не позволила загнать себя в угол. Показания ее звучали кратко и по существу, в точности как на «генеральной репетиции». Она рассказала, что найти работу ее вынудило отчаянное безденежье, сообщила свой рабочий график – уточнив, что задерживалась крайне редко, а от командировок категорически отказывалась. Когда дело дошло до наркотиков, Джада, следуя указанием Энджи во время «прогона», позволила себе не на шутку разозлиться.

– Как истинная христианка, мистер Крескин, я не употребляю ни алкоголь, ни наркотики!

Крескин пытался настаивать, Энджи выразила протест, судья ее поддержал, и на том все закончилось.

После Джады, с облегченным вздохом вернувшейся на свое место, к присяге привели старшую миссис Джексон.

– Как часто вас приглашали в дом вашего сына и невестки? – задал свой первый вопрос Джордж Крескин.

– Очень редко. Я всегда знала, что она не хочет меня видеть.

– Возражение, ваша честь! – вклинилась Энджи, хотя в данном случае свекровь была права.

– Поддерживаю, – кивнул судья. – Суду важны факты, миссис Джексон, а не эмоции.

– Слушаюсь, ваша честь, – подобострастно отозвалась мать Клинтона.

Судья Снид произвел на Джаду впечатление делового и положительного человека. Такой должен уметь отличать правду от вороха лжи. Он поймет, что за ничтожество Клинтон Джексон, поверит матери и вернет ей детей.

В данный момент, однако, судья Снид внимал ответам бабушки. Глядя на свекровь, Джада едва сдерживала смех. Крескин и тут постарался, основательно подготовив свидетельницу к исполнению отведенной ей роли. Старшая Джексон выглядела по меньшей мере столпом семьи – в ярко‑ синем костюме с голубой блузой и даже при шляпе с кокетливой вуалькой. До сих пор Джада ни разу не видела свекровь аккуратно причесанной, не говоря уж о шляпе. Ради столь грандиозного события неряха изобразила из себя певицу церковного хора!

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 141516 17 18 Следующая ⇒