Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Часть вторая 2 страница



– Только кобельков нам не предлагайте, нам – девочку.

– Почему? – спрашивает наш инструктор дядя Миша.

– Мне сказали, что девочки более покладисты и ласковы…

А мы слушаем этот бред и недоумеваем. Кто тебе сказал? Вот глупая женщина. Возомнила себя кинологом. Так что, друзья, послушайте меня. Если вам понадобится поводырь (не дай бог, конечно), выбирайте мужчину. Мы не только послушные и ласковые, но еще и ловкие и сильные. А это в нашей работе, между прочим, имеет большое значение. Ну, если уж не будет возможности выбора, тогда ничего не поделаешь – берите даму.

Сашка, устав сидеть на скамейке, приподнялся. Я тут же стал рядом с ним, подставляю дужку шлейки ему под руку.

– Триша, идем домой, – сказал он.

Я еще раз мельком взглянул на соседку. Слегка кивнул ей на прощание (хотя зря я это сделал). Мне показалось, что она ответила. Видимо, поняла, что я тоже профессионал своего дела.

Через двадцать минут мы с Санькой были уже дома. Нас обоих ждал вкуснейший обед. В хорошую семью я попал. Нравится мне здесь, но по Ивану Савельевичу все равно скучаю.

 

Глава 5

 

Мы с Сашкой договорились: когда он мне задает вопрос, а я на него отвечаю «да», то я говорю: «Ав! », если ответ мой отрицательный, то я отвечаю: «У‑ у! » Молодец Саня! Несмотря на то что ему всего лишь тринадцать лет, он очень сообразительный парень. Да, я не оговорился. Какой он мальчик? Видели бы вы его. Бабулька ему по плечо. Как‑ то и неудобно уже мальчиком называть. Настоящий парень. И что мне нравится, такой умный. Правда, слишком шустрый. Работы у меня, по правде говоря, прибавилось.

В этом смысле с Иваном Савельевичем было попроще. Он был тихоходом. Идет себе, песенку напевает. У него была любимая песня про танкистов. Честное слово, мог весь вечер одну песню петь. Как затянет «Три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой». Иногда так надоест своей песней, что я даже вынужден был его приостанавливать. Слушаю, слушаю, слушаю, потом тихонько говорю: «Ав‑ ав! » Иван Савельевич, как и я, сразу же реагирует на любой возглас. Ничего удивительного в этом нет. Мы же с ним одно целое. Как у людей говорится? Не разлей вода. Вот так и мы. Скажет что‑ нибудь Иван Савельевич, я тут же: «Слушаю тебя, мой друг! » Ежели я что авкну, Иван Савельевич тоже спрашивает у меня: «Что, Трисон, случилось? »

А ничего не случилось. Песня твоя просто надоела. Хоть бы сменил пластинку. Спел бы, к примеру, о березе (иногда поет, но редко) или «Катюшу», на крайний случай мог бы и про белых медведей спеть, которые трутся о земную ось. Старик рассказывал, что эта песня из картины… Кстати, он почему‑ то кино называл всегда картиной. Не фильмом, не кино, а именно картиной. Так вот, иногда он пел песню из картины «Кавказская пленница». «Где‑ то на белом свете, там, где всегда мороз, трутся об ось медведи, о земную о‑ о‑ ось…» Ну и так далее. Замечательная песня. Но пел он ее редко. В основном заливался своими танкистами. Я раньше думал, что это он заладил, танкисты да танкисты. Все‑ таки очень сложно нам, собакам, когда не можешь спросить. Иногда так бы взял и спросил прямо. Но он, почуяв мое любопытство, сам рассказал мне как‑ то на прогулке. Что оказалось? Он в армии служил танкистом. И, между прочим, не просто танкистом, он был командиром танка. Вот так‑ то! После его рассказа об армии я стал более терпимо относиться к его любимой песне. Думаю, пусть вспоминает молодость, своих друзей, все старику будет полегче.

Мне вот интересно: если бы в школе нас учили разговаривать, смог бы я хотя бы с десяток слов выучить? Мне больше и не надо. Я бы и с десятью словами прекрасно управлялся. А зачем мне больше? Долго думал на эту тему и пришел к выводу. Было бы просто замечательно, если бы нас в школе научили произносить вот такие слова:

Гулять

Стой

Иди

Надоело

Помогите

Еда

Холодно

Жарко

Спать

Простите

Мне кажется, даже любой человек этими словами может обойтись. Ну, допустим, за человека ручаться не стану, но мне бы хватило за глаза. Не знаю, почему инструкторы никак не додумаются учить нас хотя бы вот этим словам. Я же много не прошу. Но никто нас не учит. И даже не пытаются. Вы попробуйте, вдруг получится. Я и сам уже пытался, но не получается. И губы сверну в трубочку, и язык чуть ли не в узел завяжу, клацаю зубами, ничего не выходит. Хочу сказать слово, а получается или «Ав», или «У‑ у». Все. Чертовщина какая‑ то. Верите, так обидно.

У Савельевича одно время жил попугай. Он его приобрел еще до меня. Когда я перебрался жить к старику в квартиру, перво‑ наперво меня поразило то, что этот убогий микроорел знал, наверное, с сотню человеческих слов. Он мог безостановочно болтать полчаса подряд. Я серьезно вам говорю. И такие знал слова, что я их отродясь даже в своем питомнике не слыхал. Помню, в первый же день этот проходимец (имя у него препротивное было – Керя) сразил меня наповал. Приходим с Иваном Савельевичем с прогулки, а этот карлик заявляет: «Керя кушать хочет! » Ничего себе думаю, ну и дела. А каков наглец! Если ему в клетку горсть зерна не забросишь, так и будет трещать, пока со своего насеста не свалится: «Керя кушать хочет! Керя кушать хочет! Керя кушать хочет! » Право слово, попугай.

Однажды вечером мы смотрели телевизор, вернее, я смотрел, а Савельевич слушал. Но Савельевич всегда говорил мне: пошли, Трисон, телевизор посмотрим, то есть во множественном числе. Сидим спокойно, слушаем‑ смотрим, эта придурковатая птица как раскудахталась, как начала нам свои трели выводить, мы со стариком чуть с ума не сошли. Тут самое интересное началось, а этот соловей‑ разбойник кудахчет и кудахчет. Иван Савельевич не выдержал, взял и укрыл клетку полотенцем. Подействовало. Видимо, испугался Керюха. Подумал, наверное, сначала темную устроили, а дальше может быть и хуже. Перестал, гад, кукарекать.

Но я все равно его не любил. Потому что, даже когда попугай молчит, проблем от него не убавляется. Это не птица, а какая‑ то свинья. Все вокруг в шелухе, в перьях. Как затрепещет своими крыльями, квартира в один миг превращается в курятник. К Ивану Савельевичу два‑ три раза в неделю приходила старушка, Марья Петровна, готовила поесть, стирала, убиралась по дому. Так вот она тоже его ругала. Говорит: «Керя, как тебе не стыдно! Ну что же ты снова наделал? » А ему хоть бы хны. Он свое: «Попка дурак! Попка дурак! » Я так понимаю, это он про себя так говорил. Кстати, денег Марья Петровна за свою работу никогда не брала. Иван Савельевич даже обижался. Говорит ей как‑ то:

– Марья Петровна, дорогая, ну, ради Христа прошу тебя, не ставь меня в неловкое положение, хоть немного возьми денег. Купи себе подарок, что ли. Ну что ж ты работаешь, работаешь, и все бесплатно.

А старушка смеется и отвечает:

– На том свете, Ваня, сочтемся.

– Да стыдно же, Мариша, – говорит старик. – Пойми меня правильно.

– А ты не стыдись, – продолжает Марья Петровна, – я это не для тебя делаю, а для себя.

Неловко мне сознаваться, но я, грешным делом, после ее слов стал к ней более внимательно приглядываться. Как это «для себя»? Думаю, может, стащить чего хочет? Ходит, принюхивается. Нам еще в школе объясняли, что слепых часто обворовывают. То бишь делают вид, что помогают, а сами то награды украдут, то пенсию подчистят, то картину со стены снимут, то книгу редкую упрут. Наверное, думают, зачем слепому картины, книги? Так что мы за подозрительными людьми тоже должны следить.

Но со временем я понял, что Марья Петровна не из тех людей, кто может обидеть несчастного человека. По телевизору шла передача, и я узнал, что на свете есть такие люди, которые помогают инвалидам совершенно бескорыстно. Они это делают не ради денег, не для больного и даже не для себя вовсе, они, оказывается, богу помогают. Да‑ да, так и говорят: хочешь помочь богу, помоги несчастному, больному, обездоленному. Вот какие люди есть! Если бы меня научили в школе, сказал бы я Марье Петровне слово № 10, «прости». Прости меня, милая старушка, что мне в мою собачью голову пришла такая дурацкая мысль.

Так Марья Петровна до самой смерти Ивана Савельевича к нам и проходила. А на праздники или дни рождения они пропускали по стопочке, а то и по две. Потом сядут, обнимутся и поют весь вечер. Марья Петровна такие песни задушевные пела, любо‑ дорого было послушать, не то что эти танкисты. Особенно мне нравилась «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет! ». Попоют‑ попоют, потом сидят вместе плачут. Наверное, чувствовал Иван Савельевич, что скоро умрет. Он мне так и говорил: «Скоро, Трисон, ты отдохнешь от меня, мой час приближается». Чудак‑ человек, да я и не уставал никогда от него. Знал бы ты, Савельевич, как я первое время тосковал по тебе, не говорил бы таких глупостей.

 

Глава 6

 

Иван Савельевич частенько любил повторять одну неперевариваемую моими собачьими мозгами поговорку. Так и говорил:

– От сумы и тюрьмы, Трисон, никогда не зарекайся.

Нет, с тюрьмой более‑ менее ясно. Чем мой вольер от камеры отличался? А вот что за сума, я никак не мог сообразить. Но пришлось. В конце концов познакомился я и с сумой.

Беда случилась – украли меня. Но давайте все по порядку. Собрались мы в пятницу сходить в супермаркет. Пошли втроем – я, Сашка и Елизавета Максимовна. Не знаю, что это Шурику в голову взбрело: идти в этот проклятый магазин. Но уперся с утра, хоть тресни. Прямо умоляет:

– Бабушка, миленькая, пожалуйста, возьми нас с Тришкой в супермаркет. Я просто похожу по залу, вспомню, как мы там с ребятами гуляли. Игрушки потрогаю, баночки всякие, возьми, бабуль…

Нашел где гулять. Иван Савельевич эти супермаркеты стороной обходил. Да и что хорошего в этом супермаркете? Одни полки, прилавки, витрины, народу, как селедки в бочке. Правда, есть один приятный уголок (мы все‑ таки пару раз заходили), там всякие собачьи лакомства лежат. И большие пакеты, и маленькие, еда и в банках, и в кульках. Витамины всякие. Ошейники висят, цепочки, но это для лентяев, конечно, типа того неуклюжего бульдожика, что со мной и Марго хотел познакомиться. Нам такие цепи и даром не нужны. У нас своя амуниция, специальная, мощная, добротная.

В общем, как я понял, Сашка решил свою зрячую жизнь вспомнить. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. А тут еще вдобавок дитя и слепое. Как откажешь? На входе в магазин перед нами вырос красномордый охранник, чем‑ то похожий на аптекаршу‑ прибор, которая махала (помните? ) несуществующей инструкцией. Охранник такой же твердолобый оказался.

– Извините, – говорит, – с собакой нельзя!

– Это поводырь, – поясняет Елизавета Максимовна. – С этой собакой можно.

– Ничего не знаю, – набычился охранник, – поводырь, не поводырь, с собакой нельзя.

– Да что ж это такое! – возмущается наша бабулька. – Закон, что ли, для вас не писан?

– Мне ваши законы не нужны, – отвечает охранник, – у меня есть инструкция от руководства. Все.

Я вот не пойму. Люди, вы без инструкций вообще жить не можете?

– Миленький, – Елизавета Максимовна, видимо, пытается разжалобить этого тяжелоатлета, – да пойми же ты. Мальчик ничего не видит. Собака – это его глаза. Понимаешь?

Эх, Елизавета Максимовна, внимательно посмотри на эту рожу. Разве он что‑ то может понять?

– Мать, – говорит охранник, – ты хочешь, чтобы меня с работы уволили?

– Не хочу, милый, но…

– Все, – охранник выставил вперед ладонь, – не уговаривайте. Вон столбик, привяжите свои глаза к нему, а я присмотрю за вашей собакой.

Сам‑ то хоть понял, что сказал, дубина? Свои глаза привяжи. Это ж надо такое ляпнуть. «Привяжите свои глаза». Ни сесть, ни встать.

– Как вам не стыдно! – вспылила Елизавета Максимовна.

– А вы кто мальчику доводитесь? – пропустив мимо ушей возглас отчаяния, спрашивает охранник.

– Это мой внук, – гордо отвечает старушка.

– Ну, так сами и проводите пацана. Чего вы меня тут стыдите?

Бабушка, поняв, что говорить дальше бесполезно, подвела нас с Сашкой к этому треклятому столбику и стала привязывать меня.

– Прости, Триша, прости нас, родненький. Ну, ты видишь, что творится…

Да я и не обижаюсь, бабуля, все понимаю. Идите вы уже в свой магазин да возвращайтесь поскорее, а то я тут на солнце в курочку гриль превращусь.

Смотритель нашелся. Как только Елизавета Максимовна с Шуриком исчезли в пасти этого супермаркета, охранник тут же куда‑ то пропал. Сижу, жмурюсь на солнышке. Припекает. И тут, взвизгнув тормозами, напротив меня останавливается синяя «пятерка». Из автомобиля выходят два бугая и приближаются ко мне. Один, озираясь по сторонам, говорит другому:

– Братан, ты знаешь, сколько такая собака стоит?

Негодяй, думаю я, такие собаки не продаются.

– А что это у нее за красный крест? – спрашивает второй и показывает пальцем на мою эмблему.

– Так это же поводырь, для слепых, ученая собака, – отвечает первый. – Прикинь, скока на ней баблоса можно рубануть. Ну‑ ка, открывай багажник.

Второй рванул к машине, а первый вынул нож, перерезал мой поводок и схватил меня в охапку. Я и охнуть не успел, как над моей головой захлопнулась крышка багажника. Сволочи! Что же вы делаете? Там же Сашка мой остался. Люди вы или крысы помойные? «Пятерка» рыкнула и рванула с места. Не знаю, куда меня везут, только чувствую, что не по асфальту едем. Эх, ну почему меня не учили в школе агрессии? Схватить бы тебя, ворюга несчастный, за горло, был бы тебе и багажник, и баблос. Только нам запрещено людей кусать. Понимаете? Гавкнуть можно, а укусить нельзя. Лежу, вою от досады. Пару раз гавкнул, а что толку‑ то. Под ухом колонка: бум‑ бум‑ бум! Даже музыка у них какая‑ то идиотская.

Через полчаса остановились. Я прислушался. Слышу обрывки фраз: ДПС, сержант, удостоверение… Ага, думаю, попались, голубчики! Я давай во все горло гавкать. Слышу, сержант говорит:

– У вас там что, собака в багажнике? А ну‑ ка откройте.

Спасение, думаю. Наконец‑ то!

– Командир, да я ее в ветеринарку возил, приболела что‑ то. – Во врет, сволочь. – Ну ее к бесам, еще выскочит, будем потом ловить.

– Приоткрой, я взгляну, – требует милиционер.

Вор приоткрыл, инспектор смотрит на меня через щелочку, я скулю, гавкаю, брыкаюсь, пытаюсь привстать, головой в крышку уперся. Присмотрись, товарищ милиционер, у меня поводок обрезан, присмотрись: шлейка есть, эмблема. Ну, посмотри внимательно! Это же ворюги! Воры! Эх, как бы я сейчас крикнул слово № 5 «помогите»!!! Но тут мой гроб снова захлопнулся.

– А зачем вы ее в багажник засунули? – спрашивает милиционер.

– Ну а куда ее? – смеется ворюга. – Нагадит еще, весь салон провоняется.

Скотина ты безмозглая, да я полсуток выдерживаю без выгула. Нас и этому в школе учат.

– А‑ а‑ а, – отвечает инспектор. – Ну, ладно, счастливого пути.

Вот она – собачья жизнь. Небось человека в багажнике увидел бы, поднял на ноги всю милицию. А тут, дескать, какая‑ то собака лежит. Эх, люди, люди. Одни в магазин не пустили, другие похитили, третьи проворонили. Четвертые, чего доброго, и пришибить могут. Нет, думаю, раз о деньгах заговорили, не прикончат. Это уже лучше. Куда же они меня везут?

Минут через двадцать остановились. Слышу, дверь какая‑ то скрипнула. Открывается багажник, и я вижу какой‑ то сарай. Эти сволочи подъехали так, что мне пришлось прямо в этот сарай и прыгать. Как только я оказался на земле, машина отъехала, а дверь тут же захлопнулась. Под потолком маленькое оконце. Лучик освещает противоположный угол. Вокруг какие‑ то бочки, ведра, банки из‑ под краски, тряпье всякое. В общем, вольерчик не из приятных. Таких, наверное, и в японской тюрьме не сыщешь. Похитители стоят под дверью и беседуют. Они и не догадываются, что я все понимаю.

– Куда ее теперь? – спрашивает один.

– Нужно объявление дать, – говорит второй. – В газету. «Продается лабрадор, кобель, дрессированный, недорого». Сразу клюнут.

– А откуда ты знаешь, что он дрессированный?

– Ты че, дурак, что ли? – рассмеялся бандит. – Это же поводырь. Они все команды понимают.

– Нужно, чтобы немного пожил здесь, на даче, пусть обвыкнется. Как ты его сейчас продавать будешь?

– Ну, пока объявление выйдет, прикормим.

Э‑ э, ребята, не знаете вы меня. Я своих подопечных до гробовой доски не забуду. Так что не питайте иллюзий. Ничего у вас не выйдет. Даже если продадите, я все равно убегу. А покупатель потом приедет и настучит вам по кумполу, как говорил Иван Савельевич. Будет вам потом баблос.

– Слушай, так у нас же ни документов на нее нет, ни родословной, – говорит один.

– Так потому и напишем, что недорого, – отвечает второй. – Скажем, что хозяин умер, так, мол, и так.

– Опасно! – говорит первый. – Ее нужно в другом городе продавать, вернее, даже в другой области.

– Да не гони, – отвечает второй. – Какая другая область, пока продадим, больше бензина прокатаем. Все будет пучком, не сомневайся…

Ушли мои супостаты.

Так, нужно обследовать эту вонючую конуру. Скоты, хоть бы воды оставили. Засунули в каземат, а о том, что мне вода нужна, не подумали. Да что вода, они даже шлейку не сняли. Сволочи! Миролюбивый я пес, доброжелательный, ласковый, но как же я ненавижу некоторых людей. Вы уж меня извините, пожалуйста. Хотя разве это люди? Уверен, вы и сами их людьми не назовете. Какие это люди? Шавки… обыкновенные бездушные шавки.

 

Глава 7

 

Итак, у нас появилась надежда. Вот как тут не вспомнишь моего доброго старика. Надежда, говорил Иван Савельевич, умирает всегда последней. А раз есть надежда, вперед, потомок викингов и басков! Дело в том, что пол в этом «супермаркете» (ну, вы, надеюсь, понимаете, почему я назвал свою тюрьму таким отвратительным словом? ) земляной. Если вы не знаете, скажу: лабрадор за ночь может вырыть яму метровой глубины. И то, если ему делать нечего. Но мне сейчас не до безделья. Нужно любыми путями вырываться из этого плена. Я за себя не ручаюсь, если утром сюда пожалуют проходимцы, брошусь на них и буду сражаться, как леопард.

Но все‑ таки для начала необходимо принять меры предосторожности. Так, что это у нас тут? Тряпья полно. Замечательно. Просто замечательно. Если почую, что враги на подступе, будет чем прикрыть подкоп. Стаскиваем все сюда, в угол. Прекрасно. Это что такое? Понюхаем. О! Какое везение. А я чуть было снова Ивана Савельевича не вспомнил, который говорил: «Пришла беда – отворяй ворота». Крыша прохудилась в моей келье, и дождик накапал едва ли не полтаза воды. Живем! Был бы человеком, потер руками. Вот как только пить эту мутную гадость? Фр‑ р! А куда денешься? Без воды никак нельзя. Вода – это жизнь и сила. С едой потерпим, а вот без воды можно и язык вывалить.

Вспомнил вдруг, как Сашка недавно мне читал стихи:

 

Сижу за решеткой

В темнице сырой…

 

Там, правда, про птицу какую‑ то было, но насчет сырости и темноты Сашка попал в точку. Ну что? Приступаем?

Первый час я работал не покладая лап. Без отдыха, без остановок. Потом десять минут перерыва, десять лаканий природного коктейля, и снова за работу. Мои подлые «кинологи» куда‑ то пропали. В тот вечер так и не появились. Оно и к лучшему, не придется негодяям в травмпункт бежать, хотя хотелось бы, конечно, их проучить. Рою‑ рою‑ рою, а сам того самозванца‑ «смотрителя» из супермаркета вспоминаю: если бы не твоя упертость, лежал бы я сейчас на мягком коврике да смотрел на своего мальчонку. «Я присмотрю за вашей собакой». Присмотрел, называется. И, поди, совесть не гложет твое каменное сердце. Охранник. Какой ты охранник? Надзиратель, вот ты кто…

Как там мои бедняги поживают? Наверное, все в слезах, особенно Шурка. Жалко парнишку. Мы уже привыкли друг к дружке, стали понимать друг друга. А тут такое несчастье. Не плачь, Санек, не тужи. Все равно я выберусь из этого подземелья.

Так, надо немного передохнуть. Отхожу в сторону, смотрю на свою археологию, действительно: уже походит на маленькое подземелье. Но еще рыть да рыть. Не расслабляйся, лабрадор, ты должен до утра покинуть этот застенок. Подкрепились водичкой – и рыть‑ рыть‑ рыть.

За работой я даже не заметил, как в окошке под потолком появилась звезда, за ней другая. Небо ясное, на улице тепло. Люблю я ночь. Ночью все собаки, даже поводыри, в основном отдыхают, нежатся на диванчиках, сны разглядывают. Вы удивляетесь? Я серьезно вам говорю: нам тоже снятся сны. Да еще какие! Насмотрюсь с Иваном Савельевичем картин (кинокартин, если забыли), потом всю ночь снится мне, что я, не обращая внимания на взрывы и свист пуль, несусь сквозь дымовую завесу по полю, подбегаю к раненому бойцу и тащу его к своим. Однажды приснилось, как будто я из‑ под снега лыжника спас. Все меня гладят, курочкой угощают, репортеры набежали, фотографируют, один даже микрофоном в нос тычет. А мне так неприятно стало, микрофон‑ то отвратительный – холодный и шершавый. Разозлился я, да как рявкну и… проснулся. Иван Савельевич мой чуть с кровати не свалился.

– Трисон, что случилось? – спрашивает. Я молчу. Он подозвал меня к себе и говорит: – Приснилось что‑ то. – Догадливый старик.

Я скульнул пару раз, Иван Савельевич и говорит:

– Иди ко мне, мой дорогой, ложись рядом. Не бойся, дружок, сны – они всякие бывают. Мне тоже иногда такая дребедень приснится, хоть стой, хоть падай. Тоже иногда кричу во сне.

Ага, думаю, будешь ты мне рассказывать. А то я не знаю. «Иногда». Да я чуть ли не каждую ночь слушаю окончания твоих снов. Однажды как‑ то ночью как закричит: «Огонь! » Я вскакиваю, носом вожу по сторонам – думал, может, пожар начался, – принюхался, вроде все в порядке. Оказалось, Савельевичу армия снилась. Он мне рассказывал потом на прогулке. Говорит, представляешь, Трисон, я сегодня во сне на своем танке в учениях участвовал. Однополчан своих видел, командира батальона. Вот как живых. Все молодые, бравые, подтянутые. У военных людей, судя по рассказам старика, как и у нас: учения всякие, команды, дрессировки, тесты, экзамены.

Фух. Нужно передохнуть. Если темпов не сбавлю, через два‑ три часа будем на свободе. Но, правда, устал. Если бы я был без шлейки, работать было бы легче в разы. Но снять ее самому мне не удалось. Что поделаешь, все равно нужно трудиться до седьмого пота. Я хоть и породистая, тренированная собака, но ям давно уже не рыл. Нас в школе за ямы ругали. А так хотелось иногда порыть ямку, так лапы чесались. Мы когда с Иваном Савельевичем на рыбалку ходили (да, я же обещал вам рассказать этот случай), я там, в лесу, отыгрался. Такую ямищу вырыл, любо‑ дорого было посмотреть. Старик потрепал меня и говорит:

– Дурак ты, Трисон, делать тебе нечего, ямы роешь. Лучше бы побегал по лесу.

А то я не набегался. Целый день только и бегаю. Ну, не бегаю, так хожу. А вот ямку у нас в микрорайоне не пороешь. Сразу народ сбежится, начнут руками махать, мол, что это вы тут газоны портите? Впрочем, они правы. Нельзя там ямы рыть. Вдруг какой малой свалится. Правильно все говорят.

Так вот. Приходим на рыбалку. Иван Савельевич раскладывает свой стульчик, нанизывает червя, да так ловко, если бы я не знал, что он слепой, и не догадался бы. Забрасывает удочку, а мне говорит:

– Смотри, Трисон, если поплавок задергается, гавкни мне.

Ну, сижу я пять минут, десять, пятнадцать, уже в глазах рябить стало, вдруг смотрю, поплавок запрыгал, я и говорю: «Гав! » Савельевич дергает удочку, проверяет – пустая. Недовольно бубнит на меня:

– Зачем ты так громко рявкаешь? Всю рыбу распугал.

Вот тебе раз, думаю, сам же сказал: гавкни. Если нужно потихонечку, то это называется «авкнуть». Выражайся правильно. Рыбак нашелся. Обиделся я немного.

Но через полчаса мы помирились. У меня была царская трапеза. Старик таким окуньком меня угостил, вовек не забуду. Прямо растаял у меня во рту. Ой, вкуснятина какая. Что‑ то я о еде стал много думать. Нужно водичкой горло промочить. Выпил, полегчало. Обследовал яму. Еще работы на часок. Лишь бы сил хватило. Не свалиться бы, не уснуть. А то утром придут захватчики, бейся тут с ними.

Рою‑ рою‑ рою… Смотрю, в окно медленно вплывает белая птица. Красивая, просто ужас. Это еще что за чудо, думаю. Птица на землю не спускается, сидит под потолком. Наверное, боится, чтобы я случайно ею не поужинал. Потом вдруг как заговорит человеческим голосом:

– О, тибетский царь Трисон, я прилетела тебе на помощь.

– Кто ты? – вдруг и я заговорил по‑ человечьи. Ничего себе, думаю. Что же это случилось такое, что я вдруг разговаривать начал. Прямо волшебство какое‑ то.

А птица продолжает:

– Я прилетела к тебе из‑ за трех морей, трех гор, трех лесов…

– Погоди‑ погоди, – перебил я. – Ты мне тут голову не морочь, я видел такой мультик. Да‑ да, забыл, как называется, но точно, ты же из мультика. Говори, что тебе нужно? Тебя, случаем, не воры подослали?

Зря так сказал. Обиделась птица и поплыла обратно к окну.

– Стой, – говорю. – Ты куда? Объясни, зачем прилетала?

– Я с грубиянами не разговариваю, – отвечает птица‑ разведчик.

– Слово номер десять, – говорю.

Птица остановилась и замерла прямо в воздухе.

– Это еще что за слово такое? – удивилась она.

– То есть прости, – отвечаю. – Просто я устал, наверное, вот и хамлю.

– Ладно, – говорит птица, – тогда помогу тебе.

– Как? – удивился я.

– А вот так, – отвечает птица и камнем прямо на меня. Да как клюнет меня в нос, я как подскочу. Открываю глаза. Никого нет, а в оконце уже рассвет пробирается.

Елки‑ палки! Все‑ таки уснул. Ой, спасибо тебе, птица! Мне тут работы еще минут на двадцать. Вот видели? А вы не верили, что нам сны снятся. Если бы не сон, так бы и дрых тут до утра, пока торгаши меня не накрыли бы тепленьким.

Рою‑ рою‑ рою… Ура!!! Есть просвет! Ну, еще немного, чуточку. Давай, давай, Трисончик! Ну, еще поднажми немного. Ах, если бы не дуга шлейки, я бы уже мог быть на свободе. Еще чуть‑ чуть, и голова пролезет. Только ты не торопись, землекоп. А то еще застрянешь, как Винни‑ Пух в кроличьей норе. Давай, Трисон. Вот еще капельку. Ну! Все, кажется. Стой, хлебни на дорожку. Еще неизвестно, сколько бежать придется.

Вылакал я остатки дождевой воды и – в нору. Вот она – Свобода! Какой воздух! Впереди забор. Но для меня это не забор, так, оградка. Перемахнул я препятствие, и будь здоров. Вижу, впереди лесок. Вот для начала там и укроюсь. Отдохну, сил наберусь, а потом уже подумаем, что дальше…

 

Глава 8

 

«Ах, како‑ ой этот день изумительный, ах, какой изумительный де‑ ень! » Сквозь сон я услышал незнакомую песню. Вскочил, огляделся, слышу: дети шумят неподалеку. Смеются, хохочут, визжат. Я встряхнул головой, чтобы окончательно проснуться, фыркнул пару раз и вдруг почуял нежнейший аромат жареного мяса. Верите, аж скулы свело. А тут еще и горло пересохло. Вспомнил своего старика. Савельевич, когда у него внезапно заканчивались сигареты, а холодильник оказывался пустым, говорил: ну вот, Трисон, дожились – ни курить, ни хлебать. Слово «курить» я бы заменил на «жевать», а второе – как раз в тему.

Жадно сглотнув подобие слюны, я осторожно стал пробираться сквозь заросли. Детские голоса раздавались все ближе и ближе. Я давно заметил: где веселятся дети, там людского зла намного меньше, хотя всяко бывало. Потому, соблюдая меры предосторожности, я тихонько подкрался к поляне. Аккуратно лапой отодвинул ветку и увидел два автомобиля. Дверь одного была отворена, из него‑ то и лилась «изумительная» мелодия. Вокруг машин носились дети, а метрах в десяти полный мужчина в бейсболке и шортах ловко орудовал шампурами с насаженными на них большими кусками мяса. Неожиданно из‑ за автомобилей вышли еще три человека – две женщины, одна постарше, другая помоложе, и с ними худой сутулый мужчина.

– Жора, – крикнул худой, – иди окунись. Водичка что надо.

Ага, думаю я, это хорошо. Там, видимо, внизу река или озеро, хотя отсюда водоем не виден. Но все равно это уже радует.

– Я потом, – отвечает толстяк, – после шашлычка. Не люблю на голодный желудок купаться.

– Зря‑ зря, Жорик, – убеждает худой, – я как на свет народился. Свежак!

Соображаю: если по лесу обогнуть этот шумный пикничок, можно всласть налакаться воды. О еде подумаем опосля. Рванул в обход. Минут через пять я уже наслаждался божественной жидкостью. Привкус тины почувствовал не сразу, а только после того, как мой живот превратился в булькающее пузо. Но я нарочно напился с большим запасом. Тем более что отдыхающие явно не рассчитывали на лишнюю пасть. Самим бы мясца хватило. Вон (я снова приблизился к наблюдательному пункту) сколько их тут. Нужно дождаться, когда они уедут, может, хоть косточек оставят.

Раньше я всегда возмущался, если люди не убирали за собой. Думал, как можно? Посидели на природе, отдохнули в чистоте. Уезжаете – прихватите с собой остатки пищи, мусор, отходы. Завтра снова приедете, и опять будет вам счастье. Однако сегодня, к моему стыду, я думал иначе. Хоть бы грязнулями оказались, мечтал я. Еды какой‑ либо оставили бы на полянке. Костей, видимо, тут не дождешься. Не в том смысле, что погрызут сами, просто кто на природу кости возит? Хотя, может, ребрышки будут. Я всмотрелся в сложенный из кирпичей мангал: по‑ моему, никаких там ребрышек нет и в помине. Громадные куски мяса. Похоже, свининка. Жареная свининка, наверное, покруче курочки гриль будет. Я снова сглотнул слюну, а в животе‑ пузе что‑ то булькнуло и жалобно заурчало.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.