Эпизод 10 4 страница

– У тебя начинается бред. Хочешь, я сделаю тебе укол, – предложил Виктор. – И боль уйдет.

– Не надо укола... Воин должен терпеть боль и умирать без страха. Воин ислама должен бояться только бесчестия.

– Где та вещь, про которую мы говорим? – спросил Виктор, нервно оглянувшись через плечо. Никто не обращал на него внимания – вдали раздался гул трех вертолетов и все смотрели на машины, приближающиеся по небу.

– Пообещай, что избавишь меня от бесчестия, и я отдам тебе шелкопряда.

– Как я это сделаю?

– Там летит великий воин, человек без сердца. – Мохтат поднял руку, пальцы его дрожали. – Если он найдет меня, то расчленит мое тело и не похоронит меня по обычаю ислама. Это бесчестие, и я не попаду в рай. Возьми шелкопряда и пообещай мне, что он не найдет меня. Тогда меня отдадут людям ислама вместе со всеми павшими и похоронят по верному обычаю, до заката.

– Обещаю.

– Ты знаешь, как это сделать?

– Знаю. Я все подготовил для этого.

– Я верю тебе, шурави‑ табиб, потому что ты воин и у тебя есть сердце. Подними мою рубаху.

Тело Мохтот‑ шо было тощим, с выпирающими ребрами. Его покрывало множество шрамов, багровых заживших надрезов в виде буквы П, положенной на бок. Больше всего шрамов было на груди, напротив сердца.

– Ты видишь шелкопряда? – спросил шах.

– Да.

Ошибиться было трудно. Кожа под одним из надрезов, самым свежим, зашитым грубыми нитками, выбухала заметным бугром.

– Вынь его и дай мне.

Виктор достал из кармана нож‑ выкидушку с лезвием, заточенным до остроты скальпеля, и точным движением вскрыл надрез. В пальцах его оказался небольшой овальный предмет, весь в крови. Вик вложил его в руку Мохтат‑ шаха.

– Дарю тебе шелкопряда, воин‑ лекарь, – прошептал шах. – Он принесет тебе тяжелую судьбу, и горе, и радость, и победу. А теперь сделай то, что обещал...

«Покойся с миром», – хотел произнести Ларсенис. Но не смог сказать это человеку, который убил столько советских солдат и столько своих же людей, мусульман, превратив их в мертвых воинов, который мучил животных и людей, и отправлял их на смерть во имя призрачных, ложных идей. Виктор собирался исполнить то, что обещал Мохтату, но вовсе не был уверен, что тот займет место в раю.

Во всяком случае, Виктор не хотел бы попасть в такой рай.

Вигго приставил кончик ножа к месту на груди, где только что находился шелкопряд, и вогнал лезвие между ребрами до упора. Сердце лопнуло. Мохтот‑ шо, великий и страшный колдун, дернулся и умер. Как самый обычный человек.

Виктор выдернул нож и вытер его о штанину мертвеца. Потом спешно спрятал добытую вещицу в наружный карман штанов над лодыжкой – как можно дальше от головы, от сердца. Глаза Мохтата медленно теряли разноцветность, становились мертвенно‑ черными. Вик закрыл его веки рукой. Оглянулся – вертолеты приземлялись, взметая с земли бурые вихри. Вигго снял с руки шаха большой золотой перстень с затейливой арабской вязью. Отошел на три метра и подобрал подходящий труп душмана – с длинной бородой и лицом, посеченным осколками. Наклонился и одним махом оттяпал большую часть его левого уха. Затер свежий надрез землей. Взял ухо и закинул как можно дальше в кусты. За ухом полетел нож. Затем Вик надел перстень на палец «духу». Дело было сделано.

Вигго Ларсенис добыл то, о чем просил его умиравший. Он прошел ради этого через огонь, воду и реки крови. Но не чувствовал ни радости, ни удовлетворения, ни даже усталости. Только пустоту в душе, мертвую и бездонную.

От вертолета к нему спешила группа военных в форме‑ афганке без погон. Вел ее капитан Дауров. Среди прочих выделялся крепкий мужчина с лицом, словно высеченным из алебастра. Бледнокожий, единственный не загоревший до черноты. «Скорее, он не из Кабула, а из Москвы, – подумал Вик. – Великий воин, человек без сердца». Наверное, этого человека следовало бояться. Но Вигго не боялся. Он не боялся уже ничего.

– Смир‑ рна! – рявкнул Дауров. Виктор сдвинул ноги и слегка выпрямил ноющую поясницу. – Товарищ советник, это старший лейтенант медслужбы Ларсенис. Ему поручено опознать полевого командира Мохтат‑ шаха.

– Ну и как, сынок, опознал? – негромко спросил человек без сердца.

– Так точно, – ровным голосом доложил Ларсенис. – Вот он. – И показал на бородача. – Без уха, перстень на руке. Все согласно показаниям захваченного пленного.

– Нет, это не Мохтот‑ шо, – устало сказал товарищ советник. – Не он. Дешевая подделка.

– Значит, сейчас найдем Мохтата! – бодро доложил Дауров. – Вон их тут сколько! Найдем настоящего!

– Нет, не найдете. – Советник качнул головой. – И не будете искать, не ваша это работа. Займитесь своим делом, капитан. Грузите раненых, отправляйте борта. Все свободны.

И Ларсенис поплелся отправлять раненых. Свободным он не чувствовал себя нисколько.

* * *

Виктор мог полагать, что человек без сердца раскусит его с первого щелчка. Большой советник из Москвы, охотящийся за шахом и, очевидно, его амулетом, должен был даже не опознать, а учуять, где настоящий Мохтот‑ шо, а где ложный. Он опытнее Ларсениса в сто раз, от него веяло нечеловеческой силой и готовностью раздавить в лепешку всех на своем пути. И в то же время Вик полагал, что все пройдет гладко, надеялся на это и даже был в этом уверен. Потому что предстояло разобраться, для чего всем так нужен этот кровавый шелкопряд. И Ларсенис разберется. Сам.

Пока же дело шло обычным образом: ординатор Ларсенис вернулся в расположение роты едва живой, умирая от усталости. В полусне он передал раненых начальнику отделения, добрел до своего щитового домика и, не раздеваясь, рухнул на койку.

И приснился ему сон. Виктор увидел реку – неширокую, шагов двадцать от берега до берега. Узкую, если шагать размашисто. И невероятно тяжелую, если забрести в нее хоть на шаг. В реке текла не вода, а разбавленная алая кровь. Дно реки было покрыто остриями мечей – некоторые ржавые и покосившиеся, а многие совсем новые, заточенные и блестящие маслом. На другом берегу стояла и ждала Вика женщина. Половина лица ее была идеальна, словно выточена из мрамора по канону античных статуй. А вторая половина лица была прозрачна, стеклянна, и открывала все мышцы, сухожильные каналы, лимфоузлы и вены. Девушка‑ женщина ждала Виктора, ждала его давно и манила пальцем к себе.

На Викторе были ботинки из тяжелой воловьей кожи, в подошвах сбитые в три слоя медными заклепками. Поэтому Вигго перешел реку так, что мечи всего лишь четырежды проткнули его ноги насквозь.

И та ведьмачка, что ждала его на супротивном берегу, поцеловала его жадно, во весь свой сладкий рот. И имя было ей Хелл.

Она убила и высосала Вика так быстро, что он даже не успел встрепенуться и позвать на помощь. А то бы набежали казаки и вертолетчики и зарубили Хелл шашками, саблями и лопастями, оторванными от вертолетов.

Господи, какими дурацкими бывают сны... Особенно среди войны.

* * *

Виктор просыпался мучительно. Форточка была открыта, разогретый солнцем воздух с улицы вливался в домик, и громко жужжащие мелкие мухи облепили Вика, как покойника. Ничего себе февраль... Ларсенис замычал спросонок, вскочил, размахивая руками, и вылетел на улицу. Доплюхал до умывальника, сполоснул отекшее лицо отвратительно теплой водой. И вспомнил все, что случилось вчера.

Предмет. Шелкопряд. Он все‑ таки получил его, и это было самым главным за вчерашний день. За последний год. За всю его жизнь.

Ларсенис глянул на часы – десять утра, и никто не пришел по его душу. Не разбудил его, не позвал посетить сортир, пожрать и поработать. Как славно... Главное, что Виктор научился ценить в Афганистане, – тишину и одиночество. Самое лакомое, самое редкое – тишина и одиночество. Их не бывает много. В последние месяцы их не было никогда. Виктор осмотрелся и не увидел ни одной души. Боже, какое счастье... Может, все сорвались на срочный рейд, а доктора Ларсениса забыли? Может, коварные американцы сбросили нейтронную бомбу, и всех поубивало, а Виктор остался жив, благодаря налипшей на него коросте грязи, непробиваемой даже нейтронами? Не важно. Главное, он стоял около умывалки один, в тишине, и даже вездесущие кусачие мухи смолкли и отвязались.

Виктор аккуратно добрался пальцами до лодыжки левой ноги и вытащил из кармана овальный предмет, покрытый липкой слизью свернувшейся крови. Сунул его под струйку воды, намылил хозяйственным мылом. Драил долго и тщательно, пока в пальцах не сверкнул серебром неправильный овоид. Вик без труда узнал его: действительно, кокон тутового шелкопряда. Он видел множество таких в субтропических уездах близ Джелалабада, там занимались шелководством. Чуть заметная перетяжка посередине, делающая куколку похожей на недоделанную восьмерку – «мужской» кокон. Только кокон был очень маленьким – не больше двух сантиметров в длину, в два раза меньше обычного. В то же время по структуре, по характеру зернистости он был совершенен. Предмет мог показаться примитивной поделкой, но Вик вгляделся внимательно и еще раз убедился в его совершенстве: каждая нить выделена выпукло и искусно, блестела микроскопическими искрами. Не грубая отливка – работа отличного ювелира. Но откуда здесь, в предгорьях Гиндукуша, появилась настолько тонкая технология – вытянуть фантастически тонкую проволоку и намотать ее так естественно, словно сама гусеница шелкопряда выпряла оболочку для метаморфоз?

Виктор сжал фигурку в руке – та оказалась странно холодной, несмотря на окружающую жару, и покусывала кожу микроскопическими электроразрядами.

Вик дошел до операционной, взял скальпель и попытался отделить одну из нитей. Не получилось. Ларсенис положил кокон на стол, нажал сильнее, и лезвие скальпеля сломалось пополам, отлетело в сторону, со звоном ударившись о стену.

Спираль завершила виток, Вигго получил свой артефакт. Его пребывание в Афганистане закончилось. Он не знал, как это случится, что будет с ним дальше, но отчетливо понимал, что скоро окажется в другом месте, на тысячи километров к северу отсюда.

Через два дня ему оторвало ступню противопехотной миной.

Эпизод 7

Ленинград – Клайпеда. 1987–1990 годы Об этом написано и сказано немало. Люди, провоевавшие в Афганистане год, два и больше, возвращались не в СССР, а в другую страну, где все было им незнакомо и непривычно. Виктора это коснулось в малой степени. Он вернулся не на улицы Советского Союза, где царила перестройка и обнищание, а в Ленинградский военный госпиталь. Ларсенис провел там больше полугода. Ногу его, и без того отрубленную миной по лодыжку, резали по малым частям, операция за операцией. Боролись с черной гангреной за каждый сантиметр и остановились на середине голени. С этого времени нога начала потихоньку заживать. Через три месяца Ларсенис вышел, опираясь на костыли, на улицу Питера, с удовольствием вдыхая холодный промозглый воздух и нутром ощущая близость дома – Литвы.

Однако домой он попал не скоро. Четверть года привыкал к протезу – пластиковой стопе, присобаченной к ноге длинными ремнями и противно стучащей на ходу. За это время Ларсенис прошел переквалификацию и получил специальности окулиста и отоларинголога – здесь же, в госпитале. Его руки потеряли силу, он уже не мог согнуть арматурный прут о колено, как делал раньше, но чувствительность пальцев усилилась, и теперь он без труда делал микрошвы, что не всегда удавалось ему в Афганистане.

Он съездил на пару месяцев домой, в Клайпеду, когда выписался из госпиталя. К тому времени он стал капитаном запаса и был награжден двумя медалями и орденом Красной Звезды. Виктор не надел их ни разу, несмотря на просьбы отца, который упрашивал нацепить награды на грудь и пройтись по всему городу. Литва к тому времени была уже другой, и советские медали, выставленные напоказ, не приветствовались.

А потом Виктор вернулся в Ленинградский военный госпиталь и проработал там полтора года. Оперировать, стоя на ногах, он был уже не в состоянии, но в госпитале была аппаратура, позволяющая ларингологам работать сидя. Этим он и занялся.

Здоровье его после Афгана стало ухудшаться. Виктор перестал узнавать себя в зеркале, разглядывая лысый череп с остатками блеклых волос. За полгода он похудел как узник Освенцима, кожа висела на его широком костяке морщинисто, словно столетняя шаль, забытая в древнем шкафу. Виктор с каждым месяцем терял зрение и слух. Никто из врачей, включая питерских академиков, не мог поставить ему диагноз. Говорили: «Ну что вы хотите – война, стрессовая обстановка... » Анализы показывали расстройство всех функций организма. В конце концов ему написали что‑ то невнятное, вроде «хроническая токсикоинфекция неясной этиологии, цирроз печени, эмфизема легких, миастения, двусторонняя незрелая катаракта, нейросенсорная тугоухость 2‑ й степени». В общем, привыкайте к землице, товарищ. В марте 1989 года, когда Ларсенису исполнилось всего двадцать семь лет, его списали на военную пенсию по инвалидности. И он уехал домой, в Литву. Как ему казалось – умирать.

В Клайпеде Виктор стал работать патологоанатомом в морге городской больницы – единственное место, которое могли ему предложить, и единственное ремесло, которое он в силах был вытянуть. Полупокойник вскрывал покойников и чувствовал себя в компании мертвых вполне комфортно. Денег при этом Ларсенис получал достаточно, не бедствовал. Он не был женат (кому нужен такой муж‑ развалина? ), не пил, не курил, ел немного, редко и с неохотой – мама кормила его по утрам манной кашей, с трудом сдерживая слезы. Работы хватало: трупов в больнице добавлялось с каждым днем. Все больше появлялось самоубийц и людей, годами не получавших элементарного лечения. Вик едва успевал работать, вскрывая тела и заполняя протоколы.

Вскоре Литва приняла декларацию о независимости и стала первой республикой, отсоединившейся от СССР. Это не принесло радости Виктору, считавшему себя интернационалистом, зато несказанно обрадовало брата Миколаса.

Пенсия, поступавшая из России, прекратилась. Жить стало труднее, но обращаться за помощью Виктор не привык. Тем более к брату, на глазах превращавшемуся в холеного националиста.

Мартовским вечером, возвращаясь домой, Виктор поскользнулся и упал. Он жалко перебирал ногами, пытаясь встать, но ничего не получалось. Шерстяное пальто с глубоким вырезом, бывшее всего пять лет назад шикарной югославской одежкой, давно превратилось в побитое молью и грубо заштопанное рубище. Вода из грязной лужи пропитала и выстудила Вика до самых костей, облезлая кроличья шапка слетела, покатилась по дороге, гонимая ветром, и исчезла. Виктор закрыл глаза. Сердце его трепыхалось, как пойманный воробей в кулаке, тошнота подкатила к горлу, спазмами скрутило живот. Вик давно был готов к смерти, но надеялся, что произойдет это тихо и как‑ нибудь само собой, во сне. Он не ожидал, что это будет так больно и унизительно.

– Дедушка, вам плохо? – раздался женский голос, до того милый и знакомый, что захотелось повременить со смертью еще несколько минут.

Виктор открыл глаза и увидел Сауле. Она протягивала ему руку.

– Сауле, солнышко, – прохрипел Вик. – Ты не узнаешь меня?

– Вполне узнаю. – Сауле схватила его ледяную костлявую клешню горячей крепкой рукой и потянула вверх. – Вижу, диета не довела тебя до добра, Вигго.

– Я умираю...

– Ни черта! – Сауле ловко подняла Виктора, весившего, вероятно, не больше, чем она сама, и обхватила за пояс. – Хватит валяться, старичок, нас ждут великие дела.

– Какие дела? – Виктор осклабился – страшно, как мумия из фильма ужасов, и блаженно уехал в небытие.

Славно умереть в объятиях любимой.

* * *

Сознание возвращалось к Виктору медленно, неохотно, наплывало мутными волнами, не приносящими облегчения. Сперва он услышал голоса.

– Как же так получилось? – всхлипывая, сказала мама. – Витя был таким сильным, таким красивым... Что они сделали с ним там, в Афганистане? Пишут, что их там газами травили, всякими ядами...

– Пусть что хотят пишут, – произнес голос Сауле, – никто их не травил. У него – другая болезнь.

– Никто не может поставить диагноз. Никто! Его ведь самые лучшие профессора смотрели...

– Обойдемся без профессоров. Я знаю его диагноз. И я поставлю его на ноги.

– Вы врач, Сауле?

– Я – всем врачам врач, мертвого из могилы выну. Елена Викторовна, не сомневайтесь в моих силах. И оставьте нас наедине, пожалуйста. Мне нужно поговорить с Витей.

– Но ведь он нас не слышит! – Мама заплакала навзрыд. – Какое там поговорить? Его в больницу нужно отправить! Скорую вызвать. Может, там что‑ то смогут сделать...

– Елена Викторовна! – громко и строго сказала Сауле, ее литовский акцент стал отчетливым и резким. – Он нас слышит! Если вы хотите, чтобы Виктор был живой и здоровый, дайте мне работать с ним. Я не могу делать это в присутствии кого‑ то, даже вас. Вы меня понимаете?

– Да, да...

Едва слышно закрылась дверь. Вик с трудом разлепил веки и увидел родное лицо Солнышка. Он поднял руку и прикоснулся к ее щеке трясущимися пальцами – холодными, с посиневшими ногтями.

– Солнышко... Сколько лет прошло...

– Четыре – с момента нашей последней встречи. – Сауле улыбнулась, очаровательные ямочки появились на ее щеках. Она почти не изменилась, только три белых шрама шли наискось через ее лоб, словно кто‑ то полоснул ее когтями. А Вик за это время прошел девять кругов ада, постарел лет на сто и стал похож на Фредди Крюгера. – Всего четыре года, очень тяжелых для тебя... Впрочем, и мне за это время досталось основательно. Вигго, извини меня, милый. Тебе совсем плохо. Я виновата в этом. Но я все исправлю. Я должна была прийти еще год назад, но никак не получалось, и ничего с этим нельзя было сделать, поверь!

– Ерунда... – губы Виктора едва двигались, звуки вырывались из его гортани со зловещим свистом. – Ты пришла очень вовремя. Официально приглашаю тебя на мои похороны.

– Шутник! – Сауле хмыкнула. – Говорят, смерть – бабенка с косой. Ты видишь у меня где‑ нибудь косу? – Сауле тряхнула короткими рыжими волосами. Ее глаза сверкнули в солнечном луче, пробивающемся через задернутые занавеси.

– Пока не вижу...

– И не увидишь. Я пришла выдернуть тебя с того света.

– Спасибо. И как ты это сделаешь?

– Как‑ нибудь справлюсь. Смотри, – она показала правую ладонь. – Знаешь, что это такое?

На ладони была синяя татуировка. Скандинавская руна, похожая на угловатую «Р».

– Руна. Кажется, она называется «Турисаз».

– Ого, что‑ то знаешь, – уважительно произнесла Сауле. – Это руна Тора . И я отдаю тебя Тору, Виктор, сын Юргиса! Отныне истинным твоим именем будет не Виктор, а Торвик – викинг Тора.

– Как‑ то это подло – отдавать меня древнему богу, – пробормотал бывший Вик, теперь уже Торвик. – Я ведь читал об этом. Если отдаешь своего врага Одину, значит, собираешься его убить. И участь убитого будет такой: попасть в Вальхаллу, каждый день рубиться с подобными себе, умирать и воскресать на следующий день. Зачем мне такое – чтобы убивали каждый день. Удовольствие небольшое...

– Я отдала тебя Тору! – перебила его девушка. – Именно для того, чтобы быть первой, чтобы никто не отдал тебя Одину! Потому что Один – хитрец, лжец и негодяй, это ты правильно заметил. А еще он оживляет мертвых и ежедневно наслаждается их смертями в своем призрачном загробном мире. Нечего тебе делать в Вальхалле! Драться с мертвецами, способными только убивать, напиваться и хвастаться, – не для тебя. Ты встретишь в своей жизни людей, которые служат Одину, которые воскрешают мертвых, и они станут самыми страшными твоими врагами. А ты отдан Тору, богу достойному и доброму, другу людей! И отныне тебя ждет удача и защита.

– Бред... – Виктор качнул головой. – Где ты начиталась этой эзотерики?

– Ненавижу эзотерику и всякий оккультизм! – прошипела Сауле. – А защита Тора – вещь не менее реальная, чем все, что тебя окружает. «Путь неблизок к другу плохому, хоть двор его рядом; а к доброму другу дорога пряма, хоть далек его двор» . Скоро ты сам в этом убедишься.

Она вдавила большой палец в Виктора с такой силой, что показалось – грудина треснула. Вик едва не заорал от боли. Потом Сауле провела пальцем вниз, как показалось Вику, давя до самого позвоночника. А затем – снова вверх, выписывая на его коже неясный треугольник. Вик шипел, стараясь не заорать во весь голос. Он был уверен, что мама стоит где‑ то рядом за дверью, и не хотел, чтобы она прибежала на его страдальческий вопль.

– Вот и все, малыш, – мягко сказала Сауле, убрав палец, твердостью подобный стали. – Смотри.

Она взяла зеркало с тумбочки и обратила к Виктору. На впалом животе Вика красовалась руна «Турисаз», нарисованная багровыми лопнувшими сосудами.

– Круто, – заметил Виктор. – И что это означает?

– То, что ты пойдешь на поправку уже через пару часов, шурави‑ табиб.

– Что у меня было?

– Редкая форма гепатита. Ты подхватил ее в Афгане. В России ее научатся диагностировать лет через пять, не раньше.

– Вы такой крутой доктор, Сауле Жемайте?

– Гораздо круче, чем вы можете себе вообразить, капитан Ларсенис.

– Сауле, я тебя обожаю.

– Ты не поверишь, но я тебя тоже.

– И что, ты вот сейчас просто так уйдешь, как уходила всегда – не прощаясь? Даже не поцелуешь?

– Ни в коем случае. – Сауле скорчила брезгливую гримасу. – Сейчас ты заразен, как десять тысяч афганцев, вместе взятых.

– Всё, пока?

– Почти. Мой тебе совет – забудь то, что случилось с тобой там, на войне. Кроме одного – того, что тебя туда привело. Ради чего ты там оказался.

– Это был мой долг.

Сауле выставила перед собой ладони:

– Замолчи. Долг долгу рознь. Тебе нужно разобраться, что это был за долг.

– И как же?

– Вспомни самое необычное, что с тобой там случилось. И вот именно это всегда храни. При себе.

– Что именно?

– Этого я тебе не скажу. – Сауле резко посерьезнела. – Сам думай. Ты живи пока, выздоравливай. А потом, если все пойдет так, как нужно, ты встретишь одного интересного человека, и он расскажет тебе, что делать дальше. Только знаешь, это случится совсем не скоро.

– Уфф... – Виктор отер со лба холодный пот. За десять минут разговора устал он безмерно. – Все это так сложно, Сауле. Давай я немного посплю, а потом мы поговорим дальше.

– Да нет, дальше не получится. Я сейчас убегу. Прости, бывший хирург, за краткость визита. Дел немерено. Увидимся.

– Уже? – удивился Вик. – Солнышко, не оставляй меня, пожалуйста!

– Не оставляй меня, любимый! – пропела Сауле, картинно подняв руки. – Нет, Торвик, не тешь себя надеждами – мы не будем вместе никогда. У меня нет шанса стать счастливой. А у тебя – есть. И ты обретешь его, хотя и нескоро. Ты найдешь свою вторую половинку. Я хотела бы быть ею, честно. Ты подходишь мне, Торвик. Но в пророчестве Грипира все написано по‑ другому. И поэтому живи своей жизнью, а я попытаюсь хоть как‑ то дожить свою. Не думай, что проблемы у одного тебя.

– Подожди!

– Я же сказала тебе: еще увидимся. Слышал про валькирий?

– Конечно.

– Можешь считать меня одной из них. Хотя, конечно, это большое преувеличение. Я всего лишь заблудившаяся путешественница. Пока, Торвик!

Виктор хотел сказать еще что‑ то, но не смог, лишь закашлялся – мучительно, до слез.

Сауле вышла и хлопнула за собой дверью.

Час спустя Виктор поднялся, подошел к столу и вынул из нижнего ящика синюю коробочку из‑ под духов. Раскрыл, долгим взглядом уставился на серебристый кокон шелкопряда. Потом обвязал фигурку по срединной перетяжке крепкой, плетенной в пять нитей шелковой леской и надел на шею.

Отныне шелкопряд будет покоиться под рубахой на его груди, пока еще тощей и костистой, как у Мохтат‑ шаха перед смертью.

Эпизод 8

Литва, Клайпеда. 1990–1996 годы Виктор, со свойственной ему упертостью, собрал себя в кулак. Несколько лет назад его увезли из Афганистана – в полумертвом состоянии, с оторванной стопой и раздробленной ногой. Там, в предгорьях Гиндукуша, было действительно интересно, там он жил. Здесь, в Литве, в окружении людей, торгующих всем, что только можно продать, он почти умер. Ему нужно было обозначить цель, вырваться из болота и снова начать жить. Виктору не могли помочь доктора, он сам был врачом и прекрасно понимал, что его диагноз – отсутствие интереса к чему‑ либо. А девушка‑ солнышко Сауле вернула ему и интерес, и жизнь. О прошлом напоминала лишь фигурка шелкопряда. За неделю, что Виктор просидел дома на больничном, он стал моложе лет на пять. Прошли боли в суставах, исчез бесконечный кашель, немного разгладилась кожа, появился зверский аппетит, а на лысине начали отрастать светлые, но уже не седые волосы. Отметил он и странный побочный эффект – глаза стали разноцветными. «Как у шаха... » – усмехнулся Виктор, разглядывая себя в зеркало. От терапии ли Сауле, или из‑ за контакта с шахом случилась с ним гетерохромия, он не знал. Может, и не врали мамины газеты, может, и впрямь в Афгане чем‑ то травили людей...

Мама порхала вокруг Витеньки, едва успевая подносить ему еду, он молотил все подряд, и желудок его прекрасно справлялся с любой мешаниной. Позвонил папаша Юргис из очередного плаванья, пожелал сыну здоровья и обещал скоро вернуться. Даже братец Мика, по уши увязший в политике, приехал из Вильнюса и просидел с Виктором несколько часов, болтая обо всем на свете. Пытался сагитировать брата заняться политикой, но тот на это не повелся.

Ему и без того было хорошо. Сауле зарядила Виктора здоровьем, как гигантская батарейка.

Мама допытывалась, что это за чудесная девушка – Сауле. Она совершенно не помнила ее – возлюбленную Виктора из подросткового прошлого. Вик не сказал маме ничего. Он понимал, что с Сауле связано что‑ то настолько таинственное, тонко переплетенное с его собственной судьбой, что нельзя открывать это простым людям. Даже маме.

Он вышел на работу. Записался в платный тир, стрелял каждый день часами, и зрение его начало восстанавливаться. Виктор слушал музыку – рок и классику, то, что было дорого ему в юном возрасте, и слух его постепенно пришел в норму.

Довольно часто Вик размышлял о шелкопряде. Он игнорировал этот предмет много лет, а сейчас снова заинтересовался им. Вику хотелось добраться до истинного предназначения шелкопряда. Виктор вспоминал «сшитых» животных и людей Мохтот‑ шо, но стопор в голове, волны стресса, заливающие разум при воспоминании об Афганистане и последующих болезнях, не давали ему выстроить правильную логическую цепочку. Десятки надрезов на коже колдуна‑ лекаря говорили о том, что шах много раз вшивал предмет под кожу и извлекал оттуда. Но зачем? Скорее всего, Мохтот‑ шо всего лишь прятал шелкопряда таким образом от чужих глаз, как это случилось в последний раз, перед его смертью.

Открытию помог случай. В один из обычных рабочих дней пара вскрытий прошла без малейших эксцессов. А ночью привезли парня‑ мотоциклиста, разбившегося в хлам. Внутренние органы превратились в кашу, лицо – сплошное месиво. Приехали родители погибшего, убитые горем, и вручили Виктору должную сумму, чтобы он, насколько это возможно, восстановил покойнику лицо для похорон. Дали фотографию сына. Виктор «собрал» лицо, сшил его косметическими швами – выглядело страшно, но если заштукатурить толстым слоем тонального крема, в гробу должно было смотреться вполне пристойно. Была одна проблема: у парня не было носа, оторвало его напрочь. Ларсенис, подрабатывавший «штукатуркой» покойников каждую ночь, имел для таких случаев набор пластиковых носов, подбородков, скул и всего прочего. Но Вик покупал эти детали за свои деньги, они были датского производства, очень дорогие. И он решил сэкономить – не в первый раз. Виктор позаимствовал вполне подходящий нос у одного из трупов, от которого все отказались, уже списанного в анатомку, и пришил его парню.

И тут вдруг шелкопряд пробил сердце Виктора ледяной стрелой, шарахнул так, что Вик на секунду выпал из реальности. А когда очухался – увидел, что покойник ожил. Парень уселся на столе из нержавейки, неловко упираясь сломанными руками, и пытался что‑ то сказать. Что – непонятно, потому что челюсти его были размолоты всмятку. Естественно, Виктор, вдоволь насмотревшийся по видео фильмов про зомби, решил, что «восставший из ада» сейчас набросится на него. Вик отчетливо понимал, что это не тот случай, когда оживает тяжело травмированный, но живой человек. У парня уже были удалены и разложены в полиэтиленовые мешки сердце и другие внутренние органы; он, как чучело, был набит своей же окровавленной одеждой и зашит вдоль живота большими грубыми стежками. Ему было нечем говорить, нечем жить. Вик заорал от ужаса, схватил большой хирургический нож, здоровенный и острый клинок, и единым движением перерезал парню горло. Однако тот по‑ прежнему пытался встать, еще более безуспешно, чем раньше. И не проявлял ни малейшей агрессии. Вик понял, что таким неожиданным способом проявил себя шелкопряд. Тем же ножом Ларсенис отпилил покойнику голову. Только после этого парень свалился со стола и упокоился навеки.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒