Эпизод 10 1 страница

Эпизод 2

Петрозаводск. Февраль 1986 года Майор Петряков, зам. начальника Петрозаводского военкомата, сидел за столом, заваленным бумажными папками, и изучал дело лейтенанта запаса медицинской службы Ларсениса. За спиной майора висел блекло‑ цветной портрет генсека Горбачева. Ларсенис сидел на стуле около стены, между железным шкафом и фикусом, растущим из пластмассового ведра. Лейтенант запаса казался спокойным. Большие его руки лежали на коленях, только длинные пальцы едва заметно шевелились, словно Ларсенис мысленно вязал узлы.

– Значит, так. – Петряков поднял голову. – Вы у нас Виктор Ларсенис, родились восьмого января тысяча девятьсот шестьдесят второго года в городе Клайпеда. Отец – Юргис Миколасович Ларсенис, норвежец, мать – Елена Викторовна Ларсенене, литовка. Что скажете, товарищ Ларсенис?

– А что я должен сказать? – поинтересовался Виктор. – В чем вопрос?

– Ну, отец... – Петряков неопределенно помахал рукой. – Он что, в самом деле норвежец?

– В самом деле. Это имеет какое‑ то значение?

– Ну, как сказать... – Майор слегка набычился. – Вы должны понимать, что в условиях империалистического окружения...

– А если бы он был, к примеру, болгарином? – невежливо перебил Виктор.

– Так он что, болгарин? – оживился Петряков. – Тогда другое дело!

– Нет, он норвежец, – твердо сказал Ларсенис. – Это национальность такая, понимаете? Национальность, конечно, глубоко буржуазная и никакого отношения к болгарам не имеет. Только вот родился мой папа в Литве. А дед мой, Микаэль Ларсен, перебрался в Клайпеду еще до того, как в Литве была установлена советская власть.

– Это когда же было? – Майор озадаченно поскреб в лысой маковке. – До революции, что ли?

– Литовская ССР существует с июля тысяча девятьсот сорокового года, – отчеканил Виктор. – Это написано в любом учебнике истории. Почитайте на досуге, рекомендую. Там приводятся очень любопытные факты.

– Вот только не надо тут свою ученость показывать, Виктор... э... да что ж у вас за отчество такое?! – Петряков, похоже, обиделся. – Я, конечно, понимаю, что в стране ускорение, госприемка, и все такое. Только у нас тут военное учреждение. Во‑ ен‑ ное! – Майор строго поднял указательный палец, короткий и сарделечный. – Поэтому попрошу соблюдать дисциплину!

– Так точно, – коротко ответил Ларсенис.

– Ну ладно... – Майор достал платок и короткими движениями промокнул лысину – в комнате было довольно жарко, несмотря на зиму. – Надеюсь, ваш папа по‑ норвежски не говорит?

– Говорит, и очень даже бегло, – простодушно заявил Виктор. – И я говорю. И переписку мы ведем с родственниками из Норвегии.

– Э... – Петряков изумленно вытаращил глаза. – А как же тогда вы лейтенантом стали? Как вообще в институт поступили?

– Да очень просто. – Ларсенис снисходительно улыбнулся. – Сдал экзамены и поступил. А еще я комсомолец, взносы плачу регулярно. Вас не удивляет, что я говорю по‑ русски без акцента? По‑ моему, говорить на нескольких языках соответствует современной советской молодежи, с учетом призыва партии к ускорению. Я еще по‑ английски говорю. Сразу предупреждаю, что английский учил в школе и агентом британской разведки не являюсь.

– Хватит, хватит! – Майор замахал рукой. – Не делайте из меня дурака, я все понял. Лучше скажите, как вы из Литвы сюда, в Карелию, попали?

– Сам поехал. Закончил Каунасский мединститут, потом интернатуру по специальности «хирургия». А потом предложили место в Лоухской районной больнице. В очередь на квартиру обещали поставить. Вот я и отработал в Лоухах уже целый год.

– Нравится? – спросил Петряков.

– Очаровательно! – Вик показал большой палец. – Работы полно, скучать некогда. Кроме меня, есть еще только один хирург, все остальные разбежались. Я к тому же еще и за офтальмолога, и за ЛОРа, и роды, бывает, принимаю. Да в Каунасе я бы еще лет пять на побегушках был, а тут такая практика!

– А квартиру‑ то дали?

– Да нет, в общежитии пока живу.

– А летом, небось, порыбачить любите на реках‑ озерах? – вкрадчиво поинтересовался майор. – Или с ружьецом походить, побаловаться? У нас ведь такая охота, какой в Прибалтике днем с огнем не найдешь. Тем более в Лоухском районе. Край непуганых уток...

– Охоту люблю, – кивнул Виктор. – Я, между прочим, мастер спорта по пятиборью, с детства стрельбой занимаюсь.

– Вот оно как... – Петряков покачал головой. – Любите вы, значит, Виктор, всякие приключения? Не сидится вам в тихой уютной Клайпеде?

– Есть такое, – согласился Вик. – Надеюсь, вы не против?

– Что вы, я только за! Ценный хирург, да еще спортсмен, мастер по стрельбе... Такие люди нужны. В военных врачах недобор, и ситуация у нас такая... сами знаете, какая. Приятно, когда люди сознают свой долг.

– Приятно? – Виктор встал со стула. Роста он был немалого, сложен атлетически, стрижен коротко и аккуратно, вот только блондинистая борода, по мнению Петрякова, его портила, никак не вписывалась в устав. – В таком случае не будем тянуть и разговоры разводить. Врач на мое место в Лоухах есть – молодая женщина, из декрета выходит. Мое заявление вы читали. Служить мне не противопоказано.

– Это так. – Петряков понимающе кивнул. – Вы садитесь, товарищ Ларсенис, зря вскочили. То, что вы служить желаете, – похвально. Но обязан напомнить – страна у нас большая. Выбор места службы не от вас будет зависеть. Впрочем, если изъявите желание исполнить свой интернациональный долг... Тут выбор за вами.

Ларсенис не стал садиться. Напротив, подошел совсем близко и навис над майором, уперевшись огромными кулаками в стол.

– Что, Афганистан? – глухо спросил он.

– Ну, не обязательно... – Петряков пожал плечами. – Дело добровольное. Можете назначение куда‑ нибудь в ставропольский или ташкентский военный госпиталь получить, а оттуда в Афган отправят кого‑ нибудь заместо вас, кто поплоше – пусть отдувается. Да и отец у вас наверняка большая шишка, со связями, не позволит вас туда послать. Вот и товарищ Горбачев только что заявил, что войска из Афгана выводить будем. Два года отслужите, а потом возвращайтесь с чистой совестью – хоть в Лоухи, хоть в свою Клайпеду. Да что там говорить, после армии вам будет дорога открыта хоть куда...

– Да нет уж! – Виктор зло усмехнулся, показав крепкие белые зубы. – Не хочу, чтобы кто‑ то за меня отдувался! Отец мой, между прочим, рыбак, а мама – учительница, никакие они не важные шишки. Ташкент, говорите? Если идти в армию, то только в Афганистан. В другие места – не вижу смысла.

– Вы серьезно? – Петряков уставился на Виктора усталыми блеклыми глазами.

– Абсолютно. Что для этого нужно сделать?

– Вам – почти ничего. Хотя многие туда сейчас рвутся, да не всех пускают. Ну конечно, шмотки там, джинсы, куртки, магнитофоны и панасоники всякие. Как дети малые! Не думают, что там война насмерть идет, что ни хрена мы ее не выиграем. Знаешь, сколько наших там за восемьдесят пятый год положили? – Майор громко шмыгнул носом и снова протер лысину. – В Кунаре тридцать один «двухсотый» , а потом еще двадцать три, в Панджшерском ущелье двадцать погибло, а раненых не сосчитать, в Зардевском ущелье еще девятнадцать полегло... «Духи» наседают как звери, и оружие у них не то, что раньше, – Америка им такую технику гонит через Пакистан, что мама не горюй. Наши вертолеты сшибают один за другим, скоро вылетать уж не на чем будет. Наловчились, уроды, лупить из своих «Буров» прямо через колпак! А еще «Стингеры» появились... Эх, сынок, если б ты знал...

– Вы были в Афганистане, товарищ майор? – удивленно спросил Ларсенис. Никак он не ожидал, что этот красномордый дядька воевал где‑ то, кроме своего кабинета.

– Был. Танкист я. Теперь отвоевался. – Петряков похлопал себя по несгибающемуся колену. – Сижу, бумажки перебираю. Ладно, чего там говорить? Раз согласен, садись, Витя, пиши другое заявление...

Эпизод 3

Афганистан, провинция Кунар. Сентябрь 1986 года – Товарищ лейтенант! – Кто‑ то настойчиво теребил Виктора за плечо, а он никак не мог проснуться, вымотался за два предыдущих дня до полусмерти. – Просыпай пришел, табиб !

– А, что такое? – Виктор сел на койке, пытаясь разлепить глаза. – Договорились же, что дадите спать до семи.

– Да ничего хорошего, – нервно сообщил фельдшер Саша Михеев. – На боевые собираемся. Срочно! Выезд через полчаса.

– Совсем охренели, – пробормотал Виктор. – Я же только что с боевых вернулся. Лёхи Басинского очередь...

– Так в этом и дело. Алексей Яковлевич поехал в колонне вчера вечером, вы уже спать легли. И под обстрел они попали, «духи» их в ущелье около Масудугара со всех сторон обложили. Половину машин в колонне подорвали: БТР, два грузовика, даже «Шилку» угондонили, скоты. Наши молодцы, один склон отбили, залегли на вершине, пока держатся. Но «двухсотых» и «трехсотых» полно.

– Сколько?

– Точно не знаю, связь плохая, две наши вертушки туда полетели. Но вывезут или нет – не угадаешь. Сами понимаете, ночь, «духи» лупят, как черти, голову поднять не дают. И место там хреновое, сплошные гребни, вертолету приземлиться некуда. Хорошо, если легкораненых заберут, а тяжелых – не знаю, поднимут ли на борт, если не сядут. Хрен знает... – Михеев пожал плечами.

Виктор посмотрел на часы: четыре утра. Перед этим он почти не спал двое суток, но сейчас сон как рукой сняло.

– Что с Алексеем? – спросил он, уже не надеясь на хорошую новость.

– Убит, – уныло сказал Михеев. – В том и дело, Виктор Юрич. Я же сказал: кучу машин подорвали, и «АП» нашу тоже. Из РПГ долбанули, сразу, еще на ходу. В общем, Алексей Яковлевич и Григоренко погибли. Автоперевязочной нет. Дело труба.

– Вот как... – Ларсенис прикусил губу. – Дело понятное – дело дерьмовое... Прими, Боже, ребят души. Михей, на чем выдвигаемся?

– Воздухом, на двух «быках» .

– Ладно, давай собираться. Бери всего побольше – авось, влезет.

– Так и брать особо нечего. Медикаментов – кот наплакал. С боевых не вылезаем, раненых в Кабул отправлять не успеваем. А Кондратович до склада никак добраться не может. Ночью опять нажрался.

– Бери всё.

– Да вы чо, товарищ лейтенант? Ткачев меня убьет!

– Отставить панику! С Ткачевым я сам все улажу, когда приедет. Оставь Кондратовичу по минимуму. Будет знать, как бухать. Кто раньше встал, того и тапки. Ты его разбудил?

– Пробовал. Ни черта не соображает, только глазами шлепает.

– Скотина, – констатировал Вик. – Допрыгается он когда‑ нибудь. Ладно, Михей, дуй в темпе вальса, ты знаешь, что делать. А я хоть кофе глотну.

– Так точно, – буркнул Михеев и исчез.

Ларсенис налил в стакан воды, сунул туда кипятильник. Сделал растворимый кофе – другого не было, кинул три ложки сахара и стал пить крепчайшую жидкость, обжигаясь и кривясь от отвращения. Не любил он ни кофе, ни сахар, но только такое средство могло привести его сейчас в чувство. Конечно, можно вколоть пару кубиков кофеина, но это ненадолго – сперва взбодрит, а часа через четыре вырубишься так, что из пушки не разбудят. А работа предстоит адская. Впрочем, лейтенант Ларсенис привык к такой. Привык уже давно.

Жаль, Алёху убили. Хирург был так себе, но парень прекрасный. Увы, не успели подружиться как следует. Лейтенант Алексей Басинский был ровесником Виктора, прибыл в отдельную медицинскую роту всего два месяца назад на замену раненому старлею Федору Сычу. Недолго прослужил... Снова в операционно‑ перевязочном отделении медроты осталось три хирурга вместо положенных пяти – ординатор Ларсенис, начальник отделения майор Ткачев и капитан Кондратович. К тому же Ткачев улетел по делам на пять дней в Джелалабад, и Ларсенис с Басинским выезжали на боевые по очереди. Выездов в последнее время стало немерено – душманы активизировались и перли из Пакистана толпами, не считаясь с потерями. Юрий Петрович Кондратович не вылезал из ротной операционной, работал, не щадя живота своего, но на боевые не ездил, ссылаясь на недолеченное ранение ноги. Он был минчанином тридцати пяти лет и провоевал в Афгане уже два с половиной года. Кондрат ждал сменщика, давно его было положено сменить, но начальство не отпускало, сменщика не присылали. Афган осточертел до смерти, раненая нога и вправду болела страшно, невыносимо, оттого капитан и пил ночами, глушил боль и тоску. А вот хирургом был отменным и мужиком неплохим, невредным и добродушным.

* * *

Рейд, как ни странно, прошел относительно удачно, хотя вряд ли можно считать благополучным исходом семерых убитых, девятнадцать раненых и потерю четырех машин, в том числе автоперевязочную, к которой Виктор привык как к родной. Но лично его не убили, не ранили – значит, жить будем. Первая двойка Ми‑ 8 МТ как следует отутюжила склон, на котором засели «духи», расстреляла и разбомбила его, превратив в рытвины, засыпанные песком и щебнем. Моджахеды не стали сопротивляться, ретировались быстро и незаметно – видимо, подрыв колонны вполне их устроил. Вертушки не стали преследовать их в ночном мраке, рискуя нарваться на выстрел «Стингера». Когда прилетели Ларсенис с Михеевым, раненых уже не было – забрали предыдущие вертолеты. Виктор выругался – для приличия по‑ литовски, но длинно и витиевато. Зря сорвались с места, они нужны не здесь, а в медицинской роте. Пилоты ссылались на вечные проблемы со связью. Вик знал, что связь в горах ужасная, но сейчас верил в это с трудом. Два «быка» нужны здесь, нужны позарез, но их назначение – вывезти на базу солдат, уцелевших в бойне, а не катать хирурга и фельдшера, необходимых в ОМСБР , туда и обратно. Ладно, перетерпим. Может быть, действительно не связались, а может, связались и решили, что возвращаться не имеет смысла... Какая разница?

Когда через сорок минут Виктор вернулся в расположение роты, раненых уже рассортировали и вовсю перевязывали, а майор Попов, хирург, начальник приемного отделения, трудился над первым тяжелым. Вик наскоро накинул халат, натянул шапочку и заглянул в операционную.

– Георгий Николаевич, помощь нужна? – спросил он, прикрывая лицо марлевой маской.

– Ничего, справимся, – мрачно буркнул Попов, не поднимая головы. – Нина проассистирует. Иди в перевязочную, работай, еще четверо тяжеленных ждут – не знаю, дотянут ли. Один живот, два торакальных. Вы бы лучше своего Кондрата в порядок привели. Сколько его прикрывать можно?

– Так точно! – Ларсенис козырнул и отправился в свое отделение. Про Кондратовича он промолчал – понятно, что в таком состоянии тот оперировать не сможет. Что с ним делать, не по морде же бить, старшего‑ то по званию? Виктор врезал бы, и Кондрат простил бы, да только не мог лейтенант ударить капитана‑ медика, замороченного войной до полного отупения. Если Вик начал доходить до осатанения через пять месяцев службы в Афгане, то что ждать от Кондратовича, живущего в этом аду третий год, с сотней боевых выездов, с двумя ранениями, сочтенными начальством несерьезными и не заслуживающими ни награды, ни повышения в звании, ни отправки в Союз? Виктор сам вытаскивал осколок из голени Кондрата и знал, чем отзовется такая рана, с виду пустяковая, но задевшая надкостницу, для военного хирурга, стоящего на ногах часов по десять‑ двенадцать в сутки. Болями в суставе на всю жизнь как минимум. Не хотел Вик трогать капитана. Пусть Ткачев с ним разбирается, это его подчиненный, в конце концов.

Виктор с Михеем, с медсестрой Насимой и двумя солдатиками‑ санитарами проработали до восьми утра, а потом на «корове» прилетел ненаглядный Пал Семеныч Ткачев с тонной драгоценных медикаментов. Посмотрел на Вика, зеленого от усталости, хмыкнул и отправил лейтенанта спать. Сказал, что сам разберется с ранеными и организует их эвакуацию в Кабул – всю «корову» набьет, сколько влезет, лишь бы отправить отсюда. По кабульским слухам, бригаду начнут сворачивать уже через два‑ три месяца. С Северным альянсом вроде договорились, лишь бы талибов не пускать. И скоро мы уйдем, а они придут, шайтан их задери. Про Кондрата Ткачев даже не спросил, все и так понимает. Золотой дядька...

Виктор, дойдя до дома, стянул с себя сопревшую, пропотевшую одежду, кинул ее на тумбочку, рухнул на койку и заснул как убитый.

И приснилась ему девушка Сауле.

Эпизод 4

Клайпеда. Февраль 1986 года Виктор встретил Сауле в Клайпеде.

После призыва Вику дали два дня перед отправкой в Ташкент. Он, конечно, поехал домой, повидать родителей и брата‑ двойняшку Миколаса. Ему настоятельно не рекомендовали говорить о том, что его посылают в Афган, но Вик выдал государственный секрет без малейших сомнений. Знал, что шила в мешке не утаить – мать выловит тайный смысл в его глазах, а отец – в словах. Конечно, мама тихо заплакала. Конечно, отец одобрил. Брат не сказал ни слова, лишь побледнел, бросил злой взгляд и стукнул кулаком по колену. Мама работала в школе, была мягкой, спокойной женщиной, идеальной домохозяйкой. Папаша являлся полной ее противоположностью – эксцентричный, энергичный и немного не от мира советского; огромный, лысый, усатый и патлатый, как предводитель ВИА «Песняры» Мулявин. Мама учила детей английскому, а папа служил на флоте. Правда, Вик слукавил, когда сказал в военкомате, что папаня его – простой моряк. Ларсенис‑ старший был помощником капитана на большом рыболовецком сейнере, обошедшем вдоль и поперек Балтику, Атлантику и многие северные моря. Лапищи у Юргиса были в полтора раза больше, чем у Виктора, плечи – широки, как у борца‑ тяжеловеса, живот – как пивная бочка. Папа Юргис считал себя истинным потомком викингов, настоящим норвежцем, воином Одина, по недоразумению судьбы родившимся не в той стране и не в то время. Впрочем, ему повезло. Живи он с такими убеждениями в центре России, непременно был бы объявлен отпетым антисоветчиком. А здесь, в Литве, таких выходцев из Скандинавии было хоть отбавляй. Никто не обращал на их причуды внимания, не запрещал Ларсенису‑ старшему работать старпомом и регулярно посещать капстраны, в том числе и Норвегию.

Именно папаша Юргис лелеял в семье культ всего норманнского, заставлял Виктора и брата его Миколаса учить норвежский язык и говорить на нем дома. Что выглядело со стороны довольно нелепо. Сам Юргис говорил по‑ норвежски бойко, хотя и с сильным литовским акцентом. А Виктор и Миколас видели папу редко, набегами, когда тот возвращался из очередного плавания, переворачивал весь дом и ставил всех на уши, болтая на смеси из всех языков, что повстречались ему на жизненном пути. Впрочем, и Виктор, и Миколас унаследовали от родителей не только внушительные габариты, но и способности к языкам. Их разговорный норвежский был скуден и неразвит, но любую книгу на норвежском, что папа Юргис привозил во множестве, они могли прочесть без труда. Собственно, братья прочли все эти книги, и не по разу, потому что книжки были в основном детскими – большими, красивыми, цветастыми, с забавными картинками на каждой странице.

Обитая в грохочущей реальности Афгана 1986 года, Вик с трудом верил, что все это было: милый литовский дом – желтокирпичный, с островерхой мансардой, окруженный палисадником, засаженным цветами; веселый громогласный отец, всегда чуток подшофе, курящий кривую пеньковую трубку; тихая и добрая мама, встающая в шесть утра, чтобы испечь на завтрак для детей теплые плюшки с корицей. Сейчас грязный и потный Виктор валялся на солдатской койке в полном изнеможении и даже во сне понимал, что его могут выдернуть из забытья в любую секунду, что он жив лишь благодаря тем, кто положил на чужбине жизнь вместо него. Прежняя, советская его жизнь была раем по сравнению с пыльными афганскими кишлаками, глинобитными дувалами, из‑ за которых в любую секунду может ударить автоматная очередь, полуголыми детьми‑ побирушками на улицах и длиннобородыми беззубыми старейшинами в чалмах, с которыми приходилось раз за разом общаться на встречах.

Да, теперь Виктор говорил не только на русском, литовском, английском, но и на дари, фарси и даже узбекском. Перед отправкой в Афганистан он прошел двухмесячную переподготовку на военного врача в ташкентском госпитале. Там же, после собеседования с важным товарищем без погон, ему предложили пройти ускоренные курсы переводчика. Ларсенис не стал отказываться. Он всегда питал интерес к иностранным языкам, а его уникальные, как выяснилось, способности к «продуктивному мультилингвизму» сделали его лучшим курсантом в группе.

Виктор увидел Сауле в Клайпеде не случайно – она пришла, чтобы встретиться с ним. Откуда она явилась, из какой страны? Виктор не знал. Она говорила об этом так мало, что можно было счесть это отговоркой и даже ложью. Однако Вик поверил.

Тогда, в почти уже бесснежном литовском феврале, Вик вышел прогуляться из дома на ночь. Миколас намекал, что нужно прихватить его с собой, поговорить о жизни, но Виктор упрямо мотнул головой. Мика напрягал его – он фанатично лез в политику, говорил о каком‑ то союзе борьбы за независимость и о русских, нагло оккупировавших Литву. Это казалось Вику бредом. Он, полукровка, всегда комфортно существовал меж нациями и не воспринимал русских как нечто особое. Кроме того, большая часть друзей Виктора были русскими. Отец Виктора был литовским норвежцем, мама – полулитовкой‑ полурусской. Двойняшек, как водится, назвали в честь дедов: Вика – в память русского деда, Виктора Фомина, погибшего на войне, Миколаса – в честь Микаэля Ларсена, деда норвежского. Папа Юргис радовался, что у него родилась двойня, говорил, что у детей его особое предназначение. Что скандинавские боги Фрей и Фрейя – двойняшки. Но Виктор считал папины восторги чушью и не находил в них никакой логики. Во‑ первых, скандинавские боги были разного пола, а Вик и Мика оба были парнями. Во‑ вторых, Виктор не верил в богов – ни в древнегерманских, ни в коммунистических, ни в каких других. Он был откровенным атеистом и надеялся только на собственные силы. В‑ третьих, двойняшки Ларсенисы были настолько разными, что со стороны их было трудно принять за братьев. Они унаследовали свойства родителей крест‑ накрест. Виктор внешне был в отца – высокий, бледноглазый, беловолосый, с огромными руками и сорок пятым размером ноги. Мика пошел в маму – темно‑ русый, широкий и приземистый, с ярко‑ зелеными глазами. Но вот по характеру вышло наоборот: Вик был раздумчив, флегматичен и устойчив, как древний валун. А Миколас, чуть что, вспыхивал огнем, подобно отцу, подхватывал любую приятную сердцу идею – и выкидывал ее, не обглодав кость даже до середины. Не закончив исторический факультет, бросил его и подался в политику. Он считал себя истинным литовцем, хотя литовская кровь наполняла его сосуды лишь на четверть. Был уверен, что стоит Литве обрести независимость – и сразу наступит благоденствие, благополучие и счастье – отдельное для прибалтов. Вику, добровольно написавшему заявление на службу в ограниченный советский контингент в Афганистане, не о чем было говорить с братом. Разве что подраться, причем Виктор не был уверен, что Мика, мастер спорта по боксу, не уложит его с трех ударов. Даже спорт у них был разным. Вик стремился к разнообразию и развитию тела и духа, а Мика – к победе любой ценой.

Впрочем, в тот момент Виктора это не слишком волновало. Он брел по Клайпеде, обмотавшись длинным белым шарфом и надвинув на уши вязаную шапку. Он прощался с городом, родившим и вырастившим его. Кто‑ то из друзей узрел в ночном тумане его долговязую призрачную фигуру, окликнул, но Ларсенис не обратил на это внимания. Он полностью погрузился в себя. Он ощущал каждый камень под ногами, на древней мостовой, по которой прошел в детстве и отрочестве тысячи раз. Ветер с реки Дане... Древние здания из красного кирпича...

Он вышел к парку скульптур «Мажвидо», в котором гулял с первой своей девушкой, Сауле Жемайте. Шестнадцатилетний Вик был без ума влюблен в Сауле, и они целовались как сумасшедшие, спрятавшись в тени статуи «Маски». Это было так давно... всего лишь восемь лет назад. Они встречались три недели, а потом Сауле пропала, исчезла из города, и Вик не смог найти ее. Это была очень странная история. Виктор никогда не был у Сауле дома, но отлично знал ее адрес, провожал ее вечерами десятки раз и видел, как она заходила в подъезд, а потом загоралось окно на втором этаже. Когда она перестала появляться, Виктор переборол робость и пришел к ней домой. Дверь открыл аристократичный сухопарый старичок в длинном плюшевом халате. Он выслушал задыхающегося от волнения Вика и надменно объяснил, что никаких Сауле Жемайте в его квартире никогда не проживало и проживать не будет. Что молодого человека, вероятно, обманули. Виктор переживал почти месяц, а потом забыл. А дальше в его жизни было еще много девушек, много поцелуев и всего прочего. Виктор никогда не страдал от недостатка женского внимания.

... Виктору вдруг показалось, что к нему идет Сауле. Он протер глаза, но видение не исчезло. По тропинке, уверенно шагая по заледеневшему асфальту, к нему шагала тонкая девичья фигурка в зеленом комбинезоне – таком же, что всегда был на Сауле. Ультрамодный для конца семидесятых годов комбез, высокие шнурованные ботинки на толстой ребристой платформе... На Сауле в те времена оглядывались все на улице, и Вик до сих пор не мог понять, почему такая потрясная девчонка выбрала именно его, долговязого нескладного охламона. Девушка приближалась, и шаг за шагом Вик убеждался, что это именно она, Сауле, изменившаяся за восемь лет – и все же выглядящая не на двадцать четыре года, сколько ей сейчас было, а лет на девятнадцать. Тонкая талия, короткая стрижка, открывающая слегка оттопыренные уши, красные от холода, рыжеватая челка, косо падающая на лоб, короткий нос и огромные голубые глаза. Глаза цвета летнего неба.

– Привет, Вигго, – сказала она. – Как дела?

Никто, кроме нее, не называл его этим скандинавским именем. Она сама стала называть его так, хотя он не говорил ей, что его отец родом из Норвегии.

– Сауле... – потрясенно пробормотал Вик. – Солнышко , что ты здесь делаешь?

– Пришла повидать тебя, – заявила она. – Соскучилась.

– Откуда ты знаешь, что я приехал домой?

– Глупый вопрос. – Сауле усмехнулась. – Я всегда знаю то, что мне должно знать. Я думала, ты спросишь, куда я пропала.

– Да, кстати, куда ты пропала? – эхом отозвался Виктор. – Я чуть с ума тогда не сошел...

– Уехала в далекую страну, – сказала она. – Извини, что не попрощалась.

– Куда ты уехала?

– Предположим, в Аргентину. Или в Монголию. Или в Австралию... В общем, не важно.

– Не важно... – Виктор покачал головой. – Конечно, это не важно! Что вообще для тебя важно, Сауле? Ты всегда была не от мира сего. Ты инопланетянка?

– Нет, я человек. – Сауле улыбнулась, блеснув идеально ровными зубами. – Такой же, как ты. Правда, с несколько иным жизненным опытом. Я много путешествую. Ты мне веришь?

– Верю. Почему бы нет? – Виктор пожал плечами. – Стало быть, теперь ты иностранка?

– Не иностранка. Лучше зови меня космополиткой.

– И что, тебе так легко дают право на выезд? Австралия... это ж надо, чего придумала!

– Какой ты дремучий... – Девушка вздохнула.

– И тупой.

– Извини, – пробормотала Сауле, – Ты не тупой. Ты умничка, Вигго. Именно поэтому мы подружились с тобой тогда, много лет назад. И поэтому я появилась снова. Я хочу сказать тебе кое‑ что.

– Я весь внимание.

– Не сейчас, подожди немного. – Сауле взяла его за руку и потащила в глубь парка. – Помнишь, как мы целовались там? – Она показала на скульптуру – высокий черный четырехгранник с бледными масками на вершине.

Конечно, Виктор помнил.

Помнил до мелочей. Как с трудом отрывался от губ, чтобы быстрыми, нежными поцелуями дотронуться до ее закрытых глаз, до бровей и лба. Помнил аромат ее волос и кожи. Солнечный лучик, танцующий в ее рыжих волосах...

– Подожди... Дай сначала мне сказать.

Сауле лукаво улыбнулась.

– По твоему виду могу предположить – что‑ нибудь весьма романтическое, да?

Виктор покачал головой:

– Скорее наоборот.

– Не томи и не пугай меня. Говори!

Голос Сауле прозвучал чуть жестче, чем ожидал Виктор. «Действительно, иной жизненный опыт», – подумал он, вспомнив ее слова о путешествиях.

– В общем, – сказал он с напускной безразличностью, – я тоже решил путешествовать.

– Вот как? – Несмотря на вопрос, тон Сауле не был удивленным. – И куда?

– В Афганистан. Военным врачом.

Сауле выпустила из своей руки руку Виктора и странно взглянула на него.

– Зачем? Ты у нас искатель приключений, обожаешь танцевать танго со смертью? Или совесть призывает почетно погибнуть и стать Героем Советского Союза?

– Я все объясню. Подожди.

– Не буду я ждать! – Сауле подняла руку. – Так или иначе, ты едешь в Афган. И там тебя могут убить.

– Если богом начертано мне сгинуть, пусть так и произойдет.

– Ты же не веришь в бога!

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒