Елена Топильская 6 страница

– Машенька, – вздохнул Юра, – паспорт он показывал. Но не рассчитывай, что ты что‑ то из этого выжмешь.

– А что, паспорт левый?

– Даже и не знаю, как сказать, – помялся Юра. – Левый, не левый, черт его разберет. В общем, как чудеса всякие в морге начались, уже после его увольнения, я его паспортные данные прокинул по ЦАБу[2]… В общем, умер он.

– Когда, после увольнения?

– Да нет, – вздохнул Юра, – еще до приема на работу. Позвони Марине в кадры, она тебе все данные даст.

Вот тебе и величина со значением, подумала я, набирая номер начальницы отдела кадров бюро судебно‑ медицинской экспертизы, жизнерадостной хохотушки Марины. Услышав мой голос, Марина за три минуты выложила мне все экспертские сплетни, поздравила с выходом замуж, проигнорировав мои попытки объяснить, что я еще туда не вышла, после чего наконец спросила, что мне нужно. Я сказала.

– Да ради Бога, – рассмеялась Марина, – сейчас посмотрим в лучшем виде. Щеглов его взял, проработал он недолго, приказ об увольнении от пятнадцатого мая этого года. Так, записывай: Бендеря… Бен‑ де‑ ря, – повторила она по слогам, – типичный западэнец[3]. Степан Ильич. Сорок восьмого года рождения. Пиши данные паспорта, – она продиктовала все, что нужно.

– Мариша, а ты его паспорт смотрела? Он похож на фотографию в паспорте?

– Больше мне делать нечего, – рассмеялась Марина. – Если хочешь знать, я его вообще не видела. Мне Щеглов его документы принес на оформление приказа, я оформила. Так что пусть у Юрочки голова болит.

Я не стала говорить Марине, что, по данным Щеглова, принятый ею на работу человек умер задолго до оформления приказа о его приеме в морг санитаром. Пусть сами разбираются, у кого голова должна болеть. Попрощалась и повесила трубку.

Горчаков терпеливо ждал, пока я закончу разговор. И как только я разъединилась, положил передо мной на стол красочно оформленный листочек. Сверху листочек украшало натуралистичное изображение вампира с окровавленными клыками, а под ним, стилизацией под готический шрифт, был напечатан следующий текст:

“Существуют особые законы, по которым к проклятым, оскверненным местам как магнитом притягивает людей, являющихся потенциальными жертвами, лиц с неустойчивой психикой, подверженных приступам истерии, неуравновешенности, страдающих маниями преследования или гнетом страждущей совести за совершенные преступления и проступки. В первую очередь жертвами вампиров становятся женщины, обладающие повышенной сексуальной возбудимостью, ищущие острых ощущений, новых неизведанных чувств, – очаги “черной” инфернальной энергии притягивают таковых к себе”…

Я подняла на Лешку глаза, оценив его чувство юмора и не собираясь дочитывать эту инфернальную чушь, но потом снова посмотрела в текст, и мой глаз зацепился за некоторые фразы, задевшие меня за живое:

“…остальное. происходит по хорошо всем известному сценарию: неожиданная встреча с “интересным мужчиной” демонической наружности, поцелуи во мраке ночи, объятия, бушующие страсти… обескровленный изуродованный труп, следственная бригада, допросы, первый попавшийся безответный похмельный алкоголик, который ничего не помнит и берёт вину на себя, тюрьма или расстрел. Подлинный виновник, вампиро‑ упырь, практически неуловим, он всегда уходит от преследователей (существует версия, что далеко не всякое должностное лицо возьмет на себя смелость тягаться с заложным покойником, многие просто закрывают глаза на очевидное)”. И подпись – Олег Исхаков, бакалавр оккультных наук.

Лешка с интересом наблюдал за моей реакцией. Мысленно послав пламенный привет неведомому мне бакалавру оккультных наук (интересно, в каких учебных или научных заведениях присваивают такие титулы? ), я забрала бумажку и ушла, вслух поблагодарив Лешу. Но настроение у меня почему‑ то испортилось.

Вернувшись к себе в кабинет, я не стала выбрасывать бумажку в помойку, а, поразмыслив, повесила ее на стенку сейфа. Ситуация, описанная бакалавром оккультных наук, мало походила на то, с чем имели дело мы. Один потерпевший – работяга, вторая жертва что‑ то не тянет на женщину, обладающую особой сексуальной энергией, хотя кто его знает? При ее жизни с ней общаться не довелось. Наш криминалист‑ то уж во всяком случае не из этих. Равно как и основной наш фигурант, покойник с колом в груди, с лицом, изуродованным язвами и рубцами, не подпадает под категорию “демонического, интересного мужчины”. Если бы такой подходил знакомиться к женщинам, причина смерти была бы только одна – разрыв сердца. Но все равно, бумажка небезынтересная.

Посмотрим, кто кого; похоже, что я уже взяла на себя смелость тягаться с заложным покойником, – так что вперед.

Аккуратно переписав данные паспорта “санитара” в запрос, я отправила его в паспортную службу. Пусть мне ответят официально, где и когда владелец этого паспорта умер; а пока у меня есть адрес, где был зарегистрирован этот шаловливый служка из мертвецкой; и расположен этот адрес не так далеко от нашей районной прокуратуры. Я созвонилась с жилконторой, достаточно быстро выяснила, что покойный занимал комнату в коммунальной квартире, что пока в эту комнату никто не вселился, – остальные жильцы квартиры на комнату не претендуют, а все, кого посылают туда со смотровыми ордерами, от комнаты отказываются, она никому не нравится, даже тем, у кого уж совсем критическое положение с жильем.

– Леш, – сказала я, заглядывая в кабинет к Горчакову, – не хочешь сходить пообедать? Тебе надо двигаться, чтобы мозг лучше снабжался кровью.

– Слушай, я на мели. Если только ты покормишь, – Лешка застенчиво посмотрел на меня, а мне только этого и было надо: халявную еду Горчакову потом придется отрабатывать.

– Собирайся.

Через пять минут мы с Лешкой брели в дожде и тумане к довольно приличному кафе, где я обещала ему райские наслаждения в гастрономическом ключе. И не обманула. Лешка наелся до отвала, стал нежно любить весь окружающий мир и меня в том числе, и теперь его можно было брать голыми руками. Что я и сделала, предложив по дороге в контору заскочить в один адресочек. Лешка, пребывая в эйфории, с ходу дал согласие, мол, надо так надо, а подробностями решил поинтересоваться уже по дороге, когда мы практически подходили к адресу.

Вообще‑ то мой друг и коллега не робкого десятка; но когда я сообщила ему подробности, к кому домой мы идем, Горчаков взвился:

– Ты с ума сошла, Швецова! Ломишься прямо в логово вампира! Хоть бы опера какого с собой взяла, на съедение! Ну нет, я в эти авантюры лезть отказываюсь! У меня двое детей!

Напрасно я пыталась урезонить его, объясняя, что в комнате, которая является муниципальной собственностью и регулярно осматривается потенциальными жильцами, а главное – ключ от которой хранится в жилконторе, никаких неожиданностей быть не может. Горчаков стоял насмерть.

– Нет уж, не заманишь.

– Да брось ты, Лешка, что мы с тобой, по адресам, что ли, никогда не ходили?

По молодости лет я вообще бесстрашно лезла в квартиры своих подследственных в неурочное время, особенно, если сроки поджимали; не является клиент на допрос – ноги в руки и пошла, допросила его прямо на дому, и далеко не всегда в стерильной обстановке; так бы я и расхаживала по квартирам в одиночку, если бы один раз не попала в наркоманский притон. Меня там не убили и не изнасиловали, но дописывая протокол на липком кухонном столе в окружении угрюмо молчащих наркоманов с мутными глазами, я почувствовала такой страх, что навсегда зареклась бегать по адресам без сопровождения.

– Вон, иди в местное отделение милиции, возьми там участкового и осматривай себе в удовольствие логово вампира, – посоветовал Лешка.

Конечно, так и надо было сделать, но я знала, что участковые появляются у себя в опорных пунктах к трем часам, а сейчас еще нет и часа, и что участкового мне придется долго уговаривать, и не только его, а еще и его начальника, поэтому я и билась так за Горчакова.

Он сопротивлялся до самой жилконторы, куда я направилась, чтобы взять ключи от комнаты Бендери. И только когда я потянула на себя железную дверь с табличкой, на которой были указаны часы работы паспортного стола, сердце Горчакова дрогнуло, и он пошел со мной.

Сопроводить нас в квартиру вызвалась пожилая грузная женщина – мастер РЭУ, представившаяся Анной Ивановной. Она тщательно проверила наши документы, записала их к себе в блокнотик, потом взяла ключи от комнаты и повела нас через три проходных двора к покосившемуся флигелю, при одном взгляде на который было ясно, что жить тут могут одни деклассированные элементы.

Фасад флигеля хранил следы как минимум двух пожаров – черные языки копоти, поднимавшиеся по стене от окон второго и четвертого этажей; третий этаж вообще был явно нежилым, неизвестно по какой причине, – расколотые фрамуги без стекол равномерно хлопали от ветра. Честно говоря, приди я со смотровым ордером к такому дому, я бы даже в квартиру не заходила, мне и двора было бы достаточно. С наступлением сумерек в таком дворе без вооруженной охраны делать нечего, да и светлым днем‑ то, если честно, тоже весьма неуютно.

Но невозмутимая женщина‑ мастер уверенно толкнула покосившуюся дверь парадной, – болтавшуюся на одной петле, и протиснулась внутрь. Мы с Лешкой полезли за ней, перешагивая через оледеневшие собачьи (а может, и человечьи, кто знает? ) кучки, украшавшие выщербленные ступени. Лешка крепко ухватил меня за руку, чтобы я не упала, и я поняла, что он радуется, что не отпустил меня сюда одну.

Подниматься нам пришлось всего лишь на полмарша, поскольку нужная нам квартира располагалась на первом этаже.

Анна Ивановна постучала в дверь, по дизайну и прочности крепления мало чем отличавшуюся от двери парадной, и прислушалась. Мы тоже невольно затаили дыхание, и у меня мурашки поползли по коже от размеренного стука пустых оконных рам и завывания ветра, которое особо жутко звучало в этом дворе‑ колодце. Господи, бывают же такие места, вздохнула я про себя, и почувствовала, как Лешка тоже поежился.

Поскольку никто из квартиры не жаждал нам открыть, Анна Ивановна побренчала ключами и решительно отперла чисто символический замок. Еле отодвинув разбухшую дверь, мы по очереди вошли в темную прихожую.

Как только Лешка, замыкавший наше шествие, притворил входную дверь, нас обволокли специфические запахи жилья, в котором последний раз убирались не иначе как в семнадцатом году, зато, судя по всему, гадили весь двадцатый век исправно. Я привычно задержала дыхание, и поскольку глаза потихоньку привыкли к темноте, я присмотрелась к обстановке и, не сдержавшись, ойкнула: в углу прихожей безмолвно застыла какая‑ то фигура, которая, только заметив мое внимание к ней, как нескладная птица, шурша крыльями, метнулась в сторону, оставив за собой шлейф смрада и мелькнувшую полоску света, упавшую в коридор через приотворенную дверь.

Анна Ивановна покачала головой:

– Ай, Нинка, опять в прихожей стерегла, нет, чтоб двери‑ то открыть! Да вы не бойтесь, – обратилась она к нам, – Нинка тут с рождения живет, то в психинтернате, то тут, чтоб площадь не пропадала. Квартира‑ то здесь хорошая, жильцы спокойные были, да никого уж и не осталось, вот Нинка да Макар Макарыч, хрыч старый, – она повысила голос явно в расчете на Макара Макарыча, – да, хрыч старый, за квартиру уж который год не платит! Тебе, сволочь, говорю, – крикнула она, вглядываясь в мутную темень коридора, но ответа никакого не последовало.

Для острастки Анна Ивановна стукнула в ближайшую дверь, пояснив нам, что вот там‑ то и затаился злостный неплательщик Макар, и тихо нам сказала:

– Я уж так, для проформы; ведь лежачий он, не встает. И одинокий совсем, как еще не помер, непонятно. Сюда‑ то ведь ни почта, ни собес не ходят, и пенсию ему не носят, и гуманитарной помощи не дают, вот и с чего он за квартиру‑ то платить будет?

– Что, лежачий старик тут без всякого ухода, в этой дыре? – поразилась я, и Анна Ивановна грустно кивнула.

– Ой, сколько их тут таких, в этом флигеле, ведь в каждой квартире пожилой да немощный, и никому не нужный. Вот и жилой фонд в таком состоянии… Да на что ж мы его содержать будем, если у нас три четверти жильцов такие – и квартплату не платят, и сами себя содержать не могут. Вот так и бросили их тут умирать, я уж два раза в неделю квартиры обхожу, а то помрет кто, и не узнаешь, пока весь дом не завоняют.

– У них ведь и электричества‑ то нет, давно уж отключили, – продолжала рассказывать Анна Ивановна, – Нинке все равно, она полуслепая, а старик себе свечечку церковную жжет, одной ему на неделю хватает. А летом и вовсе без свечки обходится. Я ему как‑ то принесла пучок свечек поминальных, тоненьких таких, вот он и греется, и освещается.

Немудрено, что тут пожары происходят, подумала я, если весь дом так греется и освещается; мудрено другое – что они еще до сей поры не сгорели дотла. Я очень хорошо представляла, что творится в этом доме, потому что в нашем районе такой дом был не один. Я сама как‑ то выехала примерно в такое же гетто, двумя улицами дальше, по странному заявлению о том, что в квартире лежит труп старушки с отрезанной или отгрызенной левой грудью.

Опера, ожидавшие меня в проходном дворе, невнятно заговорили про маньяка, я скептически хмыкнула, но когда поднялась в квартиру и осмотрелась, то чуть не пришла к такому же выводу. Крохотная коммунальная квартирка была гуще всех заселена тараканами, – пока я там находилась, все время слышала довольно громкий шорох: это по полу и стенам бегали насекомые, и в таком количестве, что совокупное трение их лапок производило шум. В комнатке на отшибе, на продавленной кровати с заскорузлым бельем лежал высохший труп старушки; ветхая ночная сорочка спустилась со сморщенных плеч трупа, обнажив зияющую рану на месте левой груди.

Зрелище было не для слабонервных; и под шелест тараканьих лапок я ломала себе голову о том, что тут произошло, до самого прихода судебно‑ медицинского эксперта. Появившаяся через двадцать минут Наташа Панова мгновенно прояснила ситуацию: у старушки последняя стадия рака груди, некроз тканей, который и сожрал заживо молочную железу. Нашлись и медицинские документы, из которых явствовало, что старушку с последней стадией канцера, при начавшемся некрозе, выпихнули из больницы домой умирать, прекрасно зная, что у нее нет никаких родственников. Я представила себе пожилую женщину, в одиночестве умиравшую от боли, и подумала, что вот такой некроз тканей без обезболивания будет покруче попадания в лапы к маньяку…

Приоткрылась дальняя от прихожей дверь, в коридор снова упал тусклый луч дневного света. Дверь скрипнула, но больше никакого движения не последовало.

– Выходи, Нинка, не бойся, – позвала Анна Ивановна, и дверь приоткрылась еще больше. На пороге комнаты стояло существо, больше похожее на гигантскую жужелицу, чем на женщину: бесформенное туловище, венчавшееся маленькой одутловатой головкой с выпученными, ничего не выражавшими глазами. Коротенькие уродливые ножки, старое рванье, в которое куталась Нинка, и почти полное отсутствие волос на неровном розовом черепе, – я подумала, что сегодня не засну.

Существо смотрело на нас бездумными выпуклыми‑ глазами и не двигалось.

– Ты чего, Нинка, не бойся! – дружелюбно сказала Анна Ивановна, и Нинка даже как‑ то подалась к ней, но следующая фраза мастера испортила все дело.

– Это к Степе пришли, Степину комнату смотреть, – пояснила ей Анна Ивановна таким же ласковым тоном.

А Нинка вдруг дернулась, тихо заскулила, и со всей прытью метнулась в свое убежище, с силой захлопнув за собой дверь. По‑ моему, она даже прижалась всем телом к ней изнутри, потому что из‑ за двери продолжало доноситься повизгиванье, в котором можно было, прислушавшись, различить: “Уй‑ ей, Сте‑ епа‑ а, Сте‑ епа‑ а, уй”… И это не был плач по безвременно ушедшему Степе, это был вой боли и ужаса.

Я повернулась к Горчакову.

– Ты заметил?.. – спросила я его шепотом.

– На шее? Заметил, – ответил он мрачно. – Слушай, пойдем отсюда, уже невыносимо.

– Подожди, надо же комнату посмотреть, – урезонила я коллегу. Я и сама не испытывала никакого удовольствия, находясь здесь, и с трудом могла себе представить извращенца, который бы тут чувствовал себя как рыба в воде, но мне было ясно, что возвращаться сюда придется, и может быть, не один раз.

Нужно производить тщательный осмотр, фотографировать, искать следы с помощью судебно‑ медицинского эксперта, и, конечно, осматривать несчастных жильцов этого Богом забытого места. Потому что не только я, но и Лешка тоже заметил на шее у несчастного существа, воющего сейчас в комнате, застарелый кровоподтек, на фоне которого просматривались точечки с запекшимися капельками крови. Точь‑ в‑ точь как у трупов, при вскрытии которых я вчера присутствовала.

Сделав вид, что я сжалилась над Лешкой, на которого просто было больно смотреть, а в действительности уже и сама находясь при последнем издыхании, я мельком заглянула в комнату, где когда‑ то жил Бендеря, – пустую и пыльную, сказала Анне Ивановне, что мы сюда еще вернемся, и поинтересовалась, были ли у Бендери какие‑ нибудь вещи.

– Тахта и комод – у Нинки в комнате, – сообщила Анна Ивановна, – и две коробки у меня в РЭУ стоят, там хлам всякий, а выкидывать рука не поднялась. Вдруг, думаю, кто объявится. Ах, да! Животина еще была, улетела.

– Какая животина? – сдавленным голосом поинтересовался Лешка.

– Да я и сама не знаю, – с сожалением сказала Анна Ивановна. – Похожа на птицу, крыльями шуршала, только кусалась здорово, мы ее пытались поймать и в клетку посадить, а она ни в какую. Так и улетела в окошко.

– А она не в клетке сидела? – уточнил Лешка.

Анна Ивановна развела руками.

– Нет, не было клетки. Животина эта под потолком висела, в комнате. Прямо и не знаю, за что цеплялась, только висела как‑ то странно, вниз головой.

Описание летучей мыши, которую покойный Бендеря держал у себя в качестве домашней зверушки, доконало Горчакова. Он дернул меня за руку и взмолился:

– Слушай, пойдем уже отсюда!

– Анна Ивановна, спасибо вам большое. Мне придется еще раз вас побеспокоить; мы посмотрим вещи Бендери, потом еще комнату сфотографируем, да и все, наверное, – я с благодарностью пожала руку этой доброй тетке, которая как будто и не замечала тошнотворной обстановки, и с любовью относилась к убогим жильцам покосившегося флигеля, опекала их как могла.

Похоже, что если бы не она, местные постояльцы давно загнулись бы или сгинули в темных водах психоневрологических интернатов да онкологических больниц. То, что всех их, сирых и немощных, до сих пор не вывезли на сто первый километр и не выбросили в чистом поле предприимчивые риэлтеры, объяснялось только полной неприглядностью жилого массива, – такого, что он не соблазнял даже соискателей дарового государственного жилья.

Анна Ивановна заперла за нами дверь, и не успели мы выйти на свежий воздух, как Горчаков рванул со двора с такой скоростью, что даже я за ним не успела, не то что одыш‑ ливая Анна Ивановна, переваливающаяся на подагрических ногах.

Вырвавшись на улицу, Горчаков с той же: скоростью потащил меня к прокуратуре, по пути объясняя, что от стоявшего в квартире запаха ему внезапно сделалось плохо. Я про себя усмехнулась: в квартирке, конечно, не благоухало, но Лешке наверняка сделалось плохо от страха.

Поднимаясь по лестнице в прокуратуре, Горчаков вдруг заявил мне:

– Знаешь, Машка, ну их к бесу, этих твоих вампиров! Не так уж тебе и повезло. По таким дырам таскаться – кроме тебя, охотников нет.

– Если ты думаешь, что я получила неземное удовольствие, то это не так, – возразила я, – а что делать? Все равно придется тащиться туда еще раз, и девушку эту вытаскивать на медицинское освидетельствование. Послушай, Горчаков, – я даже остановилась, – когда умер Бендеря? По документам – восемь месяцев назад.

– Я ему абсолютно не сочувствую, – Лешка состроил такую гримасу, что я испугалась, что его действительно сейчас стошнит.

– Да и я тоже, только у девицы на шее относительно свежие повреждения, уж никак не полугодовой давности.

Лешка скорчился еще больше.

– Ой, вот и разбирайся с ней, как хочешь. Я больше туда не пойду.

– Понятно, – вздохнула я, – жаль.

Возле нашего отсека мы разошлись. Я пошла к себе, а Лешка быстрым шагом доскакал до канцелярии и, понятно, упал в свежие объятия Зои, чтобы забыться и снять с себя скверну.

Откровенно радуясь тому, что я наконец в чистом кабинете, где пахнет цветами, я села за компьютер, за полчаса доделала обвинительное заключение вместе с описью материалов дела и отнесла его в канцелярию, заодно узнав, что шеф звонил из горпрокуратуры, скоро выезжает.

Вот так; можно переживать из‑ за маленькой жилплощади или неудачной планировки, но стоит съездить на происшествие в подобное гетто, где по коридору до ближайшего туалета полчаса на велосипеде, и клопы размером с мышь, так сразу начинаешь ценить то немногое, чем обладаешь.

Время до приезда шефа я провела за телефоном, договариваясь с криминалистическим отделом насчет осмотра жилья и шмоток покойного Бендери. Ух, если бы не трусливый Горчаков, я бы, может, прямо сегодня уже посмотрела бы форму один на Бендерю, поскольку паспорт ему выдавали в паспортном столе нашего района. Карточка формы один предусматривает наличие фотографии, вот бы и решила вопрос – кто такой “санитар”: восставший из праха Бендеря или псих, воспользовавшийся паспортом покойного.

Понятно, что никто из оставшихся невредимыми криминалистов не жаждал выезжать куда‑ либо со мной, все они находились в таком нервном состоянии, что их не соблазнила бы, думаю, даже глобальная авария на ликероводочном заводе с перспективой изъятия цистерны со спиртным для производства экспертизы (для непосвященных разъясню, что если с емкости, содержащей спиртное, требуется снять отпечатки пальцев, то перед исследованием емкость полагается полностью осушить; уж не знаю, отражено ли это в методиках экспертных исследований, но на практике не припомню, чтобы хоть раз кто‑ то из экспертов отступил от этого святого правила. Что интересно – с емкостей, наполненных керосином или водой, отпечатки пальцев снимаются запросто и без осушения).

Я охрипла, взывая к их профессиональному честолюбию, однако, наш кримотдел стоял насмерть. В итоге я победила по очкам, но это не была чистая победа, поскольку компромисс гласил: начальник кримотдела, уж так и быть, приедет ко мне в прокуратуру участвовать в осмотре вещей из комнаты Бендери, а для осмотра самого жилища мне выдадут фотоаппарат и научат фотографировать. Я в долгу не осталась, намекнув, что Шерлок Холмс потому был удачлив в раскрытии сложных преступлений, что не обращался за услугами в кримотдел Скотленд‑ Ярда, а сам себе был экспертом, а в условиях нынешней тотальной специализации такие выдающиеся следователи, как, например, я, могут из кожи вон вылезти, но финал загубит непрофессиональная работа эксперта.

Сарказм мой пропал даром, эксперты были настолько выведены из равновесия, что даже не озаботились оставить за собой последнее слово.

Напоследок криминалистический вождь сообщил, что Витя в больнице пришел в себя, и завтра его можно съездить допросить, хотя они с ним уже разговаривали, – он ничего не помнит.

Яду в словах вождя было столько, что я заподозрила: они долго кололи Витю на то, что это я высосала из него полтора литра крови, а заодно и жилы все вытянула, благо имела большой опыт в глумлении над несчастными экспертами.

Положив трубку, я глубоко вздохнула и попыталась честно ответить на вопрос, виновата ли я в том, что случилось с Витей. В общем, получалось, что не виновата, но общественное мнение почему‑ то расходилось с моим. На экспертов отныне рассчитывать не приходилось; на Горчакова – тоже. Придется всерьез учиться фотографировать, и искать где‑ то человека, согласного сопровождать меня в походах по логовам вампиров.

А интересно все же, что за человек был Бендеря, – я имею в виду того, кто жил в выморочной комнате заштатного флигеля? Как он связан с типом, пришедшим устраиваться в морг на работу? И еще – надо бы поинтересоваться, какой смертью умер Бендеря. Запрос‑ то я в адресное бюро отправила, но что мне помешало спросить об этом у вездесущей Анны Ивановны? Уж она наверняка сообщила бы такие подробности, которыми не располагает адресное бюро. Видимо, мне помешал трясущийся, как желе, от страха Горчаков. Я никогда еще не видела его в таком состоянии, и это зрелище меня парализовало, негативно отразившись на работоспособности.

Но все поправимо, пока на столе у следователя стоит телефон. Я сняла трубку и набрала номер РЭУ. Голос Анны Ивановны, ответившей на звонок, я узнала сразу; что характерно, она меня тоже узнала и приветливо спросила, чем она мне может быть полезна.

– Анна Ивановна, а вы мне не скажете, отчего Степан Ильич Бендеря умер? – взяла я быка за рога; не может быть, чтобы она не знала.

Она знала, но удивилась:

– Вы меня проверяете, что ли?

Теперь удивилась я:

– Почему проверяю? Просто спрашиваю.

– Да как же! Вы же знаете! От вас же приезжали тогда!

– Кто приезжал? Анна Ивановна, я правда не в курсе; расскажите уж мне все по порядку.

Анна Ивановна отдышалась и признала:.

– А может, и правда, не от вас приезжали. Есть же и другие прокуратуры, наверное? Просто приехал тогда в форме мужчина, такой представительный, вот такой же, как сегодня с вами был… Показания с нас снимал, с меня и с паспортистки нашей, Анели Семеновны…

– О чем показания? – ситуация становилась все более интересной.

– Ну как: давно ли видели Степана Ильича, да что за человек он был, да с кем жил. Все мы рассказали, что знали, подписали, а мужчина нам показывает карточку, там Степан Ильич без головы.

– В каком смысле?

– Ой, листья какие‑ то жухлые, земля со снегом, канава, и туловище без головы лежит.

– А давно ли это было? – у меня заныло под ложечкой. Не то чтобы я искренне полагала, что Бендеря угас в крахмальной постели, окруженный родственниками, и теперь была сильно разочарована; но все же информация про труп без головы резанула мне ухо.

– Ну как: месяцев восемь назад. Сейчас конец ноября, значит, в марте был мужчина. Да, в марте, сразу после праздников, мы его еще тортом угощали вафельным, с праздника остался.

– Анна Ивановна, а у вас никаких бумаг от этого мужчины не осталось?

Анна Ивановна с сожалением ответила:

– Нет, никаких бумаг не осталось.

Ну да ладно, в морге спрошу. Судя по всему, труп нашли в марте, вот пусть посмотрят. Интересно, как определили, что это труп Бендери? Головы‑ то не было? И паспорта тоже, раз этот документ всплыл при оформлении “санитара” на работу в морг. Если бы при покойном был паспорт, его бы уничто‑. жили при выдаче свидетельства о смерти.

Я уже собиралась распрощаться с милейшей Анной Ивановной, как вдруг спохватилась:

– А кто хоронил Бендерю?

Анна Ивановна тяжело вздохнула:

– Да не по‑ человечески его похоронили‑ то, за государственный счет. Родственников у него не было, мужчина, который с прокуратуры приезжал, сказал, что морг его сам похоронит. Ну, а мы с Анелей Семеновной бутылочку купили, мяса я сготовила, Анеля блины сделала и кутью, кисель сварили да помянули жильца нашего.

Договорившись с Анной Ивановной, что приеду к ней за вещами Бендери, я попрощалась и тут же набрала номер заведующего моргом.

– Юра, пусть канцелярия посмотрит данные по трупу Бендери Степана Ильича в марте этого года.

– Ты что, Маша? – удивился Щеглов. – Неужели ты думаешь, что если бы у нас был такой труп в марте, то я бы принял на работу человека с этими данными в мае?

– В марте труп был, – настаивала я.

– Могу поспорить с тобой, что такого трупа у нас не было. Я же все акты подписываю.

– А может, ты в отпуске был или на больничном.

– Я понимаю, что с тобой спорить бесполезно, – устало сказал Юра, – поэтому сейчас сам возьму книгу и посмотрю. Но если такого покойника не было, ты извинишься.

– Нет уж, перед тем, как извиниться, я должна своими глазами взглянуть. Я сейчас приеду, – пообещала я и понеслась к шефу просить машину, заодно заеду в РЭУ за вещами из комнаты Бендери.

– Хорошо, что зашли, – поприветствовал меня шеф. – У Зои дела возьмите, и можете приступать. Городская возбудила дело по факту причинения вреда здоровью Саватееву – криминалисту нашему, два дела – по фактам обнаружения трупов неустановленных мужчины и женщины – переданы нам из других районов по спецпоручению.

– Спасибо, Владимир Иванович, – с чувством сказала я, и он хмыкнул.

– Плюс труп, на который выезжали вы сами, – продолжил он, – итого четыре дела. Четыре “глухаря” в перспективе, которые осядут на нашем районе, испортят нам отчет, будут поставлены на контроль в Генеральной, не дадут мне спокойно уйти на пенсию и станут сниться по ночам…

Он так серьезно все это перечислял, что я уже начала испытывать угрызения совести, пока не заметила, что он усмехается.

– Что делать будем? – спросил шеф уже серьезно. – Хоть бы личности установить…

Понятно, что настал удобный момент поклянчить транспорт в целях установления личности убитых. Я поклянчила, шеф вздохнул и потянулся к телефону. Наша машина, как всегда, с трудом довезла шефа из прокуратуры городами водитель отправился по своим делам, поэтому шефу пришлось привычно унижаться перед начальником РУВД.

Положив трубку, шеф сказал:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒