Георгий Вайнер 9 страница

На стук шагов появился казах-швейцар в галунной фуражке и полосатых пижамных штанах.

— По каком делу? Далеко?

— Наверх, — ответил Тура, не останавливаясь, — подполковник Халматов еще не растерял привычных манер сотрудника розыска. — Администраторша на восьмом?

Один из номеров отводился для отдыха персонала, обычно там собиралась разношерстная и довольно подозрительная публика.

— Кто сегодня дежурит, Мавлюда?

— Рухсора.

Тура и Силач стали подниматься. На каждом этаже от лестничных площадок тянулись огромные холлы, пустынные, душные и пыльные, как Кызылкум.

— Батюшки! Какими судьбами! — Рухсора, дежурная администраторша, которую казах-швейцар успел все-таки предупредить по телефону, оставила компанию и спускалась им навстречу. Привлекательная семипудовая женщина в прозрачной кофточке, выдававшей конфигурацию и ткань бюстгалтера, с насурмленными бровями и помадой на губах и щеках.

— Вы так или по делу? Может, жены выгнали? — она заговорщицки засмеялась. — Ради Бога!

— По делу.

Лицо Рухсоры стало озабоченным — оно выражало ее готовность помогать.

— Нам надо поговорить с молодой женщиной… — Халматов обрисовал подругу завмага-иранца. — Не помню ее имени…

— Это Света, Гюльчехра. Но она сейчас не одна. У нее гость.

— Наш? Я знаю его?

— Нет. Он ездит по линии Госкомводстроя, по снабжению.

— А она что здесь делает?

— Так, путешествует… — Рухсора хихикнула. — У нас жил один артист, он говорил про таких — «детский ум, пустой кошелек и яички молодой обезьянки…». В общем, понимаете…

— Это-то да, это мы понимаем, — засмеялся Силач.

Слава супергорода в степи, которому покровительствует сам Отец-Сын-Вдохновитель, легенды о его щедрых, набитых крупными деньгами хозяевах вызывали наплыв сюда симпатичных особ, которых принято было именовать «легкомысленными». Дежурные администраторы работали с ними «в доле».

— Она давно в Мубеке?

— С того дня, как начальника милиции застрелили… — Рухсора имела в виду Пака. — Гюльчехра тоже ведь была там, в «Чиройли». С другом. Такой страх!

— Она часто приезжает сюда?

— Нет. Третий раз за два года.

— Понял. Сюда? — Силач толкнул дверь.

В большом двухкомнатном номере царили разор и беспорядок — свидетели бурного отдыха накануне. На хилом с гнутыми ножками арабском диванчике сидел огромный опухший толстяк в голубой пижаме и грыз тыквенные семечки. Он равнодушно посмотрел на вошедших, сплюнул скорлупки и меланхолично спросил у подруги, развалившейся в кресле перед журнальным столиком, уставленным бутылками и остатками закуски:

— Это к тебе?

Силач уверенно сообщил:

— Да, это к ней, — и, повернувшись к Свете-Гюльчехре, кивнул на толстяка: — что, эта голубая горная незабудка проживает здесь?

Она засмеялась:

— Нет, он зашел сюда в гости.

Толстяк продолжал неспешно грызть семечки. Желтые зубчики шелухи были расплеваны веером вокруг него на ковре. Шар живота мерно покачивался на коленях. Туре показалось, что когда-то толстяк проглотил одну тыквенную семечку и у него в пузе выросла тыква. Он подошел к толстуну, похлопал его по плечу и сказал:

— Ну-ка, давайте к себе в номер, нам поговорить надо…

Пузан доброжелательно покивал, с трудом поднялся с дивана и, забыв про тапки, босиком отправился восвояси.

— Между прочим, я вас сразу узнала. Вы приехали! в «Чиройли», когда меня допрашивали, — сказала Туре Света-Гюльчехра. Света лениво поправила распахнутый халат — длинный, до щиколоток, узкий, с серебряным по фиолетовому бархату шитьем. — И потом ночью в управлении…

— Я вас тоже узнал. Вы были с толстяком-иранцем…

— Ага! Это мой приятель. Он подвез меня на машине из Ташкента. Вообще-то, я из Зеленокумска…

— Начнем сначала. Вы приехали в кафе задолго, как все произошло?

— Примерно за час.

— Успели сделать заказ?

— Да. Лагманы, минеральная. Мой приятель принес шашлыки. Я уже говорила… Кто уж меня только не расспрашивал! И генералы, и полковники.

— Очень хорошо. Значит, вы не забыли то, что уже говорили. Представьте снова все как было. В какой момент вы увидели мужчину, который совершил потом преступление?

— Убийцу? Во дворе. Он стоял за шашлыками. Я шла в туалет.

— Почему вы обратили на него внимание?

— Я всегда обращаю внимание на мужчин:

— Он был один?

— Да.

— А что бы вы могли сказать об этом человеке?

— Мужчина, что называется, в самом соку, — она поправила на груди халат. Массивная, со шнурок толщиной, золотая цепочка у нее на шее тускло блеснула. — Вроде вас. Но он не в моем вкусе.

— А точнее?

— Грубый. Я толстяков люблю. Они слабые, а поэтому — нежные. А этот жесткий. Настоящий степняк.

— Так думаете? Почему?

— У меня был муж из Пахтаабада. Чем-то похожи.

— А что можно сказать насчет одежды?

Она пожала плечами.

— Одет дорого — финская тройка. И туфли хорошие. А все-таки, как будто давно куплено. И не носится. Добротное, но не новое… Редко надеванное!

«Об этом стоит поразмыслить…» — подумал Тура.

— А как по-вашему, кем он может работать?

— Он, я думаю, офицер. Или мент. Это точно. Не торгаш, — Гюльчехра задумалась. — Или, может, раньше в сапогах шлепал. Левое плечо — вперед, кру-у-гом!..

— Слушай, подруга, а ты не ясновидица случайно? — подбодрил Силач.

— Я же вижу людей… Ох, устала же я, ребята! — Она неожиданно потянулась всем телом. — Теперь бы капитально отдохнуть! А тут с понедельника опять! На работу, на учебу!

— Учишься? Повышаешь квалификацию? — снова спросил Силач.

Света засмеялась, и вся она была — один хитрый глаз.

— Вобщем, да. Платные курсы. Интенсивное общение, устранение комплексов…

— А работаешь?

— В санэпидстанции.

— Неужели даже в Зеленокумске знают о нас?

— О Мубеке? Конечно! У вас город знаменитый! Каждый второй — миллионер. Шучу, конечно. Не второй, так третий. Может, десятый. Миллионер или картежник.

— Кто раньше приехал в «Чиройли»? — спросил Тура. — Кореец или его убийца?

— Кореец.

— Точно? — включился Силач.

— Совершенно точно.

— А как думаешь, почему парень в синей куртке… — начал Силач.

— Сабирджон? Я уже всех знаю по фамилиям…

— Да. Почему он сел к Паку?

— Я им об этом вчера говорила. Они знакомы! И не сомневаюсь в этом нисколько…

Тура подошел к окну. С восьмого этажа машины на проспекте казались маленькими заводными игрушками, двигавшимися между четкими белыми полосами, насколько хватало взгляда. На крыше ресторана, на уровне второго этажа, появлялась и исчезала фигурка в защитной каске с ведром и веником — убирала мусор. Уборщик двигался неровно, как коричневая полевая мышка, каких Тура часто видел у себя в кишлаке, по другую сторону Заха.

«Вот и Гюльчехра тоже считает, что Пак ждал Сабирджона. Выходит, преступник каким-то образом узнал об их встрече, — напряженно раздумывал Тура, прислушиваясь краем уха к разговору Силача с девицей. — Если преступник намеревался убить Пака, почему не сделал этого до приезда Сабирджона? Если он намеревался убить Сабирджона, почему он ждал его в „Чиройли“? Не убил по дороге или где-то в другом месте! Вывод один — убийца должен был убедиться в том, что Сабирджон действительно встретился с работником милиции…»

Тура решил, что жена спит, не включил свет и вообще старался двигаться как можно тише, но, присмотревшись, увидел: Надя лежала с открытыми глазами. Когда он лег, тихо к нему прильнула.

— Может, все-таки уедем, Тура? Зимой будем на лыжах ходить, там нам хорошо будет, спокойно. А если не приживемся в Москве, можем сюда вернуться потом. Все как-нибудь уже успокоится. Не будем сейчас дразнить гусей…

— Ты к чему?

Она, не отвечая на его вопрос, продолжала гнуть свое:

— Я уже все обдумала. Если не хочешь жить с моими стариками, можем идти работать по лимиту — там сразу комнату дают. Я ведь никакой работы не боюсь. А у тебя пенсия хорошая. Мы с тобой еще молодые — представляешь, как здорово: нам судьба еще одну жизнь предлагает!

Тура помолчал и твердо ответил:

— Вы уедете вдвоем с Улугбеком.

— Без тебя? Я не поеду.

— Надя, я потом к вам приеду. Сейчас мне уезжать нельзя…

— Я здесь тебя не оставлю, Тура, — он ощутил тяжелую крепость ее теплого тела, нежную шелковистость, начинающуюся чуть выше полного круглого колена. Она осторожно кончиками зубов тронула его за мочку уха. — Или вместе, или никто.

— Что-нибудь случилось?

Надежда не ответила.

Он уже засыпал, когда раздался длинный, длиннее обычного, звонок.

— Алло, — Тура снял трубку.

— Халматов? — голос был знакомый, Тура услышал его впервые через несколько часов после выхода на пенсию. — Жив еще? Смотри, не кашляй. Нос далеко не высовывай. Отрежем. Предупреждаю…

Тура выдернул телефонный штепсель из розетки.

— Опять та же подруга?

Халматов понял, что Надежде тоже звонили — она из-за этого и нервничала.

— Тебе ничего не показалось необычным? — спросил Тура.

— Нет.

— Мне кажется, это междугородная…

Надежда взяла его руку, поднесла к губам. Он почувствовал на ее щеках слезы.

— Ты чего?

— Я боюсь, Тура! Ты знаешь, я никогда не боялась, но сейчас мне страшно. Я боюсь этих людей. Они вежливые. Они начальники, ездят на служебных машинах, но мне в тысячу раз легче, когда ты ловишь обычных убийц и грабителей… Завтра к десяти тебя опять просили приехать в управление. Слышишь?

— Да.

Он думал о своем: «Убийца приехал первым, не выслеживал ни Сабирджона, ни Пака — значит, кто-то ему сообщил об их предполагаемой встрече в кафе над прудом».

— Надя! — позвал Тура.

— Что? — сквозь всхлипывания отозвалась жена.

— За целую жизнь я ни разу тебе ничего не приказал. Потому что знал — ты и умнее, и грамотнее, и тоньше меня. Спасибо тебе за счастье, которое ты мне дала, — так много радости и любви! Пятнадцать лет!..

— Зачем ты так говоришь? — Прижалась к нему в испуге Надя. — и так все сделаю… Ты будто прощаешься…

— Надечка, любимая моя, первый раз я тебе приказываю и прошу тебя — на колени встану перед тобой! Только сделай, как я говорю! Уезжай с мальчиком завтра! Или послезавтра…

— Не могу! — крикнула Надя. — Я тебя тут не брошу!

— Можешь! Обязана! Пока вы здесь, у меня руки-ноги связаны! Я не могу идти в атаку вместе с обозом! Они уже знают, что ты с Улугбеком — мое самое уязвимое, незащищенное место. И если я их чуть-чуть прижму, они сразу же ударят! Любимая, ты должна сделать, как я говорю…

Протокол заседания комиссии вел кадровик, тот самый, кто вручил Туре при увольнении трудовую книжку. Он сидел в конце длинного приставного стола и, кажется, единственный сочувственно смотрел на Туру.

«Будто я никогда и не был с ними, по ту сторону стола…» — с горечью подумал Халматов.

Только генерал повел себя так, словно ничего не произошло.

— Проходи сюда, Тура Халматович, — пригласил он. — Бери стул.

Халматов сел. Назраткулов с бритой синеватой головой, не поддающейся загару, напротив, поднялся.

— Комиссия сочла необходимым ознакомить с результатами служебного расследования, — он не сказал, кого именно знакомит, надел очки, взглянул еще раз на бумагу и передал ее для зачтения кадровику.

Заседали они, по-видимому, с самого утра — несмотря на кондиционер и занавешенные окна, было душно. Эргашев курил кубинские сигареты, которые ему присылали с базы.

— «В марте 1980 года милиционер-водитель служебной машины ГАЗ-26, государственный номер 02-00 МБД, — невыразительно читал протоколист, — принадлежащий Управлению внутренних дел мубекского облисполкома, Урдушев обратился к знакомому механику хозрасчетного участка № 2…»

Халматов знал всю преамбулу наизусть.

Он рассматривал лица членов комиссии, не удалось встретить лишь взгляд полковника Назраткулова, полный горестного возмущения своекорыстностью и самодурством бывшего начальника отдела уголовного розыска подполковника Халматова.

«Сначала подставили, — вспомнил Тура резюме Силача, — затем стреляли. Затем выгнали… Теперь отдали под суд. Пока не поздно, нужно действовать! »

— «…Последний объяснил, что такой двигатель находится на электроагрегате АБ. 16 в комплекте и продаже отдельно не подлежит… — гугниво зачитывал кадровик. — Однако после угрозы, что в случае отказа отпустить двигатель работники УВД с пристрастием проведут осмотр автомашин, принадлежащих хозрасчетному участку № 2…»

Равшан, не поднимая глаз, что-то писал на листке бумаги, потом подвинул ее Назраткулову. Тот скорбно и глубокомысленно кивнул.

— «…Кроме того, не осуществлял должный контроль за работой подчиненного аппарата, в результате чего заместитель начальника отдела уголовного розыска Пак… — каждая фраза заключения занимала не меньше страницы, — …в служебное время, пользуясь бесконтрольностью со стороны начальника отдела подполковника Халматова, не поставив в известность руководство управления…»

Тура снова отвлекся, пропустил заключительную часть.

— Понятно? — спросил Назраткулов и снял очки, которые во время чтения акта должны были символизировать контроль над ситуацией. — Комиссия усматривает, с одной стороны, признаки злоупотребления, выражающиеся в том, что… — он растянул формулировку и теперь должен был либо оборвать фразу, либо вытягивать ее оставшийся хвост. Он предпочел второе, и вроде бы как повторил все сначала. — Плюс ваша халатность… Заключение принято единогласно. — Назраткулов воспользовался паузой. — Можете его обжаловать, хотя, поскольку вы уже не работаете… — Он снова увяз в объяснениях.

— Почему это все ставится мне в вину? — Тура попытался обратиться к опыту своих бывших коллег, хотя понимал, что дело это совершенно бесполезное: все в руках Назраткулова и генерала, и хитрый Назраткулов нередко вертит и самим Эргашевым. — В день гибели Пака я был в Урчашме — в одном из отдаленных районов. Выезжал по указанию начальника управления уголовного розыска Силантьева…. — Он видел, как увел взгляд, чтобы не встречаться глазами, Равшан Гапуров, другие начальники отделов тоже старались смотреть в стол. — Заключение это пойдет следователю. Ему что ли обжаловать? Решается моя судьба, дорогие мои бывшие товарищи…

— Перестань, Халматов… Что заслужил, то и получай! Подумаешь, корифей нашелся! — Назраткулова наконец прорвало, как давно вызревший нарыв. — Развалил дисциплину в отделе… И что ты все ссылаешься на отсутствующих: Силантьев в Москве — на учебе, Пак погиб из-за твоей же бесконтрольности…

Халматов не остался в долгу:

— А ты — никто. На тебя я положил. С прибором, — сказал ему Тура и повернулся к Эргашеву. — Товарищ генерал, вы тоже согласны с выводами комиссии?

Эргашев развел руками:

— Комиссия — орган коллегиальный. Мне нельзя давить их своим авторитетом…

Из газет:

«Торжественное открытие XXII Олимпийских игр в Москве.

Звучит музыка из произведений русских, советских и зарубежных композиторов. Несколько десятков минут остается до открытия XXII Олимпийских игр. Занимают место на изумрудном поле девушки-линейные, фанфаристы, на эстраде у Восточной трибуны шесть духовых оркестров.

О начале церемонии открытия Игр возвещает праздничная увертюра выдающегося советского композитора Дмитрия Шостаковича. Эта увертюра — музыкальная эмблема Московской Олимпиады…»

Патрульная машина 13—47 сопровождала их уже вплотную. В зеркале заднего вида было удобно рассматривать раздавленно-плоскую физиономию водителя, будто спящую с открытыми глазами, ничего не выражающую, равнодушно-жестокую. За его спиной мелькал напарник с реденькой бороденкой.

— Все-таки интересно знать — они присматривают за мной, чтобы я не сбежал? — спросил Тура. — Или интересуются моим пенсионным досугом?

— И то и другое, — заверил Силач. — А что тебе до этого?

— Нет, ничего. Но на нервы сильно действует, отвлекает. А я пытаюсь реконструировать логическую цепь от стрельбы в «Чиройли» к фальсифицированному коньяку…

— А я ее давно построил, — как всегда уверенно сообщил Силач.

— Поделись, — скромно попросил Тура.

— Кореец занимался наркотиками как твой дублер. Сабирджон звонил тебе, но попал на Пака. Поскольку Кореец помчался в кафе как ошпаренный, не дожидаясь тебя, сообщение было, во-первых, очень срочным, во-вторых, связано с опием, в-третьих, Сабирджон хотел что-то показать или передать Паку. Думаю, что вез он Корейцу коньяк. Вот. Эта бутылка фальшконьяка как-то связана со сбытом наркотиков…

Тура и Силач устроились под карагачом на супе[8]с чайником и пиалой, зной сюда не попадал, как бы оставался в отдалении… Жара обещала усилиться — небо было чистым, без единого облачка.

Ковер в чайхане Сувона висел на своем месте. Мух словно прибавилось. Они атаковали затянутое марлей окно, мокрые пиалушки в тазу, на подоконнике, лицо Сувона с глазами навыкате и выдвинутым, как при базедовой болезни, зобом. Иногда и висевшую у окна липучую бумагу, где их ждало долгое мученическое угасание.

— Сначала поговорим с Алишером — что дала проверка коньяка в диско-баре. — сказал Тура. — Я не хотел подходить к нему в управлении. Через минут тридцать-сорок он будет в облсуде, мы туда подойдем.

— Дальше?

— Если через Шамиля они ни на кого не вышли, я еду к Хамидулле Насырову.

— Ты считаешь, это удобно?

— Для начальника уголовного розыска действительно неудобно. Ты прав. Но сейчас я частный гражданин. А в законе не написано, что один гражданин не должен вступать ни в какие отношения с другим, даже отбывшим наказание за торговлю наркотиками.

— А зачем тебе Хамидулла?

— Он долгое время был местным Аль-Капоне, руководил урчашминской мафией. Много чего знает…

— Ты с ним знаком лично?

— Я всю жизнь за ним охотился. И даже один раз его посадил.

В мубекском областном Дворце правосудия шел ремонт. Кирпичная пыль забиралась в рот, в глаза. Пахло известкой.

На втором этаже судили участников вооруженной группы, останавливавшей частные машины на трассе и нападавшей на водителей. Дело это считалось «расстрельным» — несколько водителей было убито, наиболее активным главарям грозила «вышка». Конвой — с пистолетами в расстегнутых кобурах — удалял публику из коридора по черной лестнице. В зал проводили арестованных. Заплаканные женщины заглядывали в щели — изменившиеся до неузнаваемости, отчаянные, чужие лица близких.

Алишер еще не выходил от председателя суда, новая «Волга» ОБХСС, черная, со штырем на крыше, ждала у подъезда.

Халматов и Силач подошли к киоску «Союзпечати», около которого двое парней стоя решали кроссворд.

— Хорошенькое дельце: замнач ОБХСС — родственник Юлдашева, первого жулика в городе, заведующего общепитом, — заметил Силач. — Шамиль — подчиненный Юлдашева, который отвечает за все безобразия в диско-баре… И вот первый должен уличить третьего…

— Конечно, Алишеру трудно, — примирительно сказал Халматов, — он ведь кишлачный парнишка. Воспитан в традициях полного доверия и подчинения старшим. А через неделю после свадьбы приходится выбирать между родственником — почтенным человеком, депутатом, прочим-прочим и службой…

— Думаю, он уже выбрал. Когда согласился на брак с девушкой, которую ему выбрал брат в очень жирной семейке. Дай Бог, чтобы я ошибся!

— Да я не спорю, — пожал плечами Тура. — Пока особенно рассчитывать на Алишера не приходится. Он парень неплохой. Но они обведут его вокруг пальца…

— Ага! — кивнул Силач. — Сначала по молодости, потом по послушности…

— Устоз! — Алишер вышел из кабинета председателя суда, направлялся к ним. — Как поживаете? Как настроение? Как семья? — По традиции он прижал одну руку к груди, вторую протянул Халматову. — Все хорошо?

Тура внимательно взглянул на него, Алишер замялся, не зная, как начать. Одно мгновение они молча смотрели друг на друга, потом Алишер вздохнул глубоко-глубоко, будто собрался нырнуть под воду, и решительно сказал:

— Мы проверили, устоз. Все в порядке. На этот раз интуиция вас подвела.

— В самом деле? — медленно спросил Тура.

— Коньяк действительно поступил в июле. Два ящика. Один он продал, а этот держал сыну ко дню рождения.

— Не фальсифицирован?

— Муса Аминов сам провел анализ. Вы ему верите?

Тура пожал плечами:

— Аминову я верю. Но бутылку ему передали именно из этого ящика? Уверен? У Шамиля наверняка был и другой коньяк, настоящий. Из какого ящика бутылка ушла на анализ?

— Что вы, устоз! Мои сотрудники сами проследили за всем. Тут все четко! — Алишер хотел поскорее закончить разговор. — Извините, мне надо идти. Мне еще к прокурору, потом к главному архитектору…

— Смотри, сынок, — грустно сказал Халматов. — Тебе жить.

Они вышли из суда. Медленно оседала пыль, поднятая машиной, на которой уехал Алишер. Тура и Силач шли в одиночестве. Молча. Была самая жара, горожане предпочитали зною душный, но закрытый от солнечных лучей автобус.

Пожилая женщина у детского городка ругала школьников:

— Идите к своему дому, там играйте. А эти качели для детишек из этих домов…

Халматов знал ее — у женщины было трое взрослых парней. Ничего путного из ее сыновей не вышло, сейчас отбывали наказание где-то далеко. Раньше, когда работала на фабрике, славилась трудолюбием, безотказностью. Выполняла любую работу. Теперь, выйдя на пенсию, она не знала, чем занять дни. Не готовила, не читала. У нее появилась страсть — охранять качели и трапеции от чужих детей…

Радиодинамик, установленный на столбе, вещал в жаркую безлюдную пустоту страстными театральными голосами о героях хлопковой страды — передавали спектакль по роману Отца-Сына-Вдохновителя «Ураган».

— У меня такое чувство, будто я когда-то уже слыхал про Сабирджона или встречался с ним, — сказал Тура. — Но не могу вспомнить…

— Так ты не вспомнишь, — сказал Силач. — Нет ассоциативного повода…

— Надо искать этот повод в движении, — засмеялся Тура. — Для начала подведем итоги. Может, это деградация личности человека пенсионного возраста? Как ты считаешь?

— Я не психиатр, — тактично заметил Силач. — Мне другое кажется. Сказать про Халматова или про Силова «не виновен» — значит взять на себя ответственность. А объявить невиновного виновным, значит показать себя человеком, болеющим за судьбы чего-то там… Короче, человеком заинтересованным. Тут уж никакой ответственности! Если ошибся — что ж, поправят. Ошибся — но из лучших побуждений! — Силач словно помолодел в эти последние дни, когда его долгое прозябание внезапно прервалось и жизнь приобрела конкретную цель. Он весь будто подобрался, стал крепче, пружинистей. Хлопчатобумажную с короткими рукавами и погончиками сорочку наполняли упругие округлости мускулов.

— Ладно, — Тура наконец нехотя подвел итог. — Комиссия моих доводов не приняла. Шамиля — не выдали. Алишеру приказали сесть на задницу. Следователь прокуратуры — человек, кажется, честный, но он — казенный дурачок, формалист. Я для него — образец дремучего милицейского невежества и самоуправства. Ну и конечно, доброжелатели шепчут изо всех сил. Они уже успели повесить ему лапшу на уши.

— Ничего страшного! Все идет нормально! Зло будет наказано, — подхватил Силач. — Тебя посадят. Уголовное дело закончат. Следователь уедет. И все в Мубеке пойдет как бывало. Мертвые всегда виновны. Как и те, кто уволен! Важно вовремя отрапортовать, что справедливость восторжествовала.

— Хватит завывать! — Тура резко повернул к делу. — Мы не знаем, где находится производство фальшконьяка. Но мы — розыскники. Давай это продемонстрируем!

— Есть идеи?

— Когда Силантьев позвонил мне, он предупредил, что по пути провоза наркотиков был горный ручей — сай. Там у них спустило колесо. Мимо шли люди — их видели.

— У нас полно таких мест!

— Я решил, что это Урчашма. Там сай. И там на квартирной краже оставлен был шприц с наркотиками. И Сабирджон тоже из тех мест. И убийство Садыка Закинова тоже там, между Урчашмой и Дарвазой…

— Но Уммат признался в краже!

— Я знаю. Ты завезешь меня к Хамидулле Насырову, а сам махнешь к брату Уммата. Прокачай его — до исподнего. Как Уммат объяснил происхождение денег, которые тот нашел на чердаке? И вообще, откуда деньги? В доме Маджидова похитили вещи, кольца!

— Почему Силантьев звонил тебе в ту ночь?

— На следующий день отправлялся караван с «яблоками»… — Халматов помолчал. — И на следующий день убили Пака и Сабирджона… Но сейчас следует решить частности. Если Уммат все-таки взял на себя чужое дело, значит, мы должны заняться дорогой Урчашма — Дарваза!

Халматов не договорил, огляделся. Выжженный солнцем огромный проспект был пуст. Ближе к гостинице, почти рядом с утопавшим в зелени шелковиц бюстом Отца-Сына-Вдохновителя, виднелась реклама выставки — выведенные огромными буквами ГРА КЕРА — вверху и ФИКА МИКА — пониже. По мысли устроителей это должно было читаться как ГРАФИКА и КЕРАМИКА, написанные как бы в два этажа.

— Вот такая фика-мика, — усмехнулся Тура. — Вернемся к нашим баранам, которые гонят фальсифицированный коньяк. Мы можем выйти на них либо через сбытчиков, вроде Шамиля…

— К ним нас не подпустят и на длину плевка, дорогой геноссе Халматов! Тут командует наш косой Чингизид — Равшан. И братец младший, кишлачный Альхен.

— Резонно, — кивнул Тура. — Поэтому мы должны заняться производителями. Надо установить, кто закупает в больших количествах бутылки.

— Имеет доступ к спирту…

— Да. А поскольку Сабирджон скорее всего привез бутылку с собой, следовательно, этот фальшконьяк — как ты говоришь — производят где-то вблизи его места жительства. Под носом у Хамидуллы Насырова, которому это, безусловно, не должно нравиться.

— Когда ты решил поехать к Хамидулле?

— Если не возражаешь, то прямо завтра. С утра. Но только так, чтоб никто не сел нам на хвост.

— В этом можешь не сомневаться! — пообещал Силач. — Фирма веников не вяжет…

— Но сначала самолеты…

В агентство Аэрофлота приехали незадолго до обеденного перерыва. По привычке Тура прошел к малолюдной воинской кассе — третьим был у окошка, когда повернулся и увидел лицо усмехающегося Силача.

— Гражданин Халматов, боюсь, вы забыли дома перевозочное требование на литерный авиационный билет…

Забыл! Привычка за двадцать шесть лет — больше ему у этой кассы делать нечего, пожалуйте в общий хвост.

— Пенсионер Халматов, вам теперь спешить некуда, — изгалялся Силач. — И в воинской кассе вам делать нечего, вы никуда не опаздываете…

Из-за стеклянной перегородки охрипшая девушка в синей форме терпеливо повторяла бьющейся у окошка толпе:

— Товарищи, русским языком повторяю — билетов на Москву нет и не будет… До конца Олимпиады… Въезд в столицу временно ограничен… Не будет… Да не из Мубека, а из всех городов…

— Вот тебе и фика-мика, — сказал Тура, ему понравилась эта бессмысленная рекламная приговорочка. Он пояснил Силачу: — Чего-то вся наша жизнь превратилась в фику-мику…

А Силач уже перемигивался, перешучивался, переговаривался с кассиршей, кричал ей через стекло:

— Два, два билета — один взрослый, один детский… До Душанбе… Нет, лучше прямым, не через Ташкент… Два до Душанбе…

Тура искоса рассматривал стеклянный голубой транспарант с перечнем правил и обязательство для авиапассажиров — в зеркальной бликующей поверхности хорошо просматривался трущийся за его спиной молодой козлобородый патрульный из машины 13—47.

Из газет:

«…16 часов. Над Лужниками раздается перезвон Кремлевских курантов. Призывно звучат фанфары. Бурными аплодисментами встречает стадион сообщение о том, что на торжественное открытие Игр XXII Олимпиады прибыл Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев…»

Рассвет — благословенный миг, когда солнце уже дало свой первый нежно-розовый свет, не успев растопить накопленную за ночь прохладу. Утренний ветерок еле-еле шевелил листву шелковиц вокруг бюста Отца-Сына-Вдохновителя, когда Автомотриса прямиком проскочила центральный проспект и выбралась на окраину.

— Кажется, все в порядке, — заметил Силач.

В ту же секунду Тура положил ему руку на плечо.

— Вот они!

Оранжевого цвета «Нива» показалась сразу же за постом ГАИ на выезде из Мубека. На улице, когда они садились в машину около дома, «Нивы» не было.

— Я думаю, кто-то навел ее на нас по телефону из дома, — предположил Силач. — Но я это предвидел и принял кое-какие меры… — Он показал на цветные занавески, закрывавшие заднее стекло. — Как они тебе?

— Нормальные портянки для рядового и младшего начальствующего состава… — Тура, предупреждая удар в плечо, выставил руку, но Силач был настроен благодушно:

— Эх ты! Неблагодарный свинюган! Благодаря этим портянкам ты исчезнешь в нужный момент, как привидение…

— Я уже оценил. Просто прекрасно!

— Номерной знак «Нивы» будем записывать?

— Обязательно. Хотя номер этот скорее всего списан или утерян. Система отработана. Ты решил, как тебе лучше проехать к родственникам Уммата?

— Да. Но перед тем я хочу продемонстрировать, что такое ралли на самом отвратительном участке дороги…

— Только, пожалуйста, устрой эти гонки достаточно далеко от места моей высадки… Лучше, когда я буду в поезде!

— Обижаешь, начальник! Это-то мы соображаем!

Хотя между Автомотрисой и «Нивой» шло уже несколько машин и на прямой преследователей не было видно, ни Халматов, ни Силач не сомневались в том, что «Нива» зубами держится у них на «хвосте».

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒