Георгий Вайнер 8 страница

Халматов промолчал.

«Рахматулла Юлдашев, видимо, не очень обиделся на Яхъяева за то, что тот унизил жениха в его же доме… Да и генерала, похоже, это не особо потрясло».

— Как живешь? Надежда переживает, наверное? — спросил Эргашев.

— Ничего. У меня жена — белоруска…

Эргашев усмехнулся, понимающе помотал головой:

— Зовет в Москву, наверное…

— Все бывает.

— Поедешь? Или как?

— Нет, — быстро и твердо отрезал Тура.

Генерал долго, внимательно смотрел на него, потом равнодушно заметил:

— Смотри сам. Улугбек учится?

— Да, все в порядке.

— Ты не думай — я не забыл о тебе, — вдруг очень сердечно сказал Эргашев. — Ты знаешь, я всегда считал тебя своим лучшим сотрудником. Что-нибудь сообразим. Дай мне только немного времени. Период сейчас такой. Насели на меня. Комплексная проверка по всем линиям. В каждую дырку лезут. И все хотят понять — на коне Эргашев или уже нет?

Генерал сел за стол, вынул из стакана шариковую ручку, подвинул к себе какой-то документ, чтобы расписаться, но ручка не писала. Он черкнул раз-другой по бумаге — шарик отказал. Генерал скрипнул зубами, переломил в кулаке ручку и швырнул обломки на стол.

— Черт бы их побрал! Ты думаешь, мне легко? — заорал он Туре. — Ты представляешь, как под меня копают, как сверху давят! Как за горло хотят взять! Но все у них напрасно! Это Мубек. Могут и по рукам дать пакостникам! Или тебе это уже безразлично?! С глаз долой — из сердца вон?

— Вроде бы нет, — Тура пожал плечами.

— А если не безразлично, то должен понимать: тут политика! И запомни — в политике, как в шахматах: не сделал нужный ход в соответствующий момент, сразу ухудшил свою позицию. Тебе это ничего не говорит?

— Даже не шепчет, — спокойно ответил Тура.

— А зря! Проверяющий по борьбе с наркоманией, эта толстомордая задница, все время у меня интересуется — может быть, Пак или Халматов располагали какими-нибудь дополнительными данными? — Эргашев пристально взглянул на Туру. — у обоих, мол, много друзей, обширные связи, могла пройти какая-нибудь интересная информация… Понимаешь? Было бы неплохо, если б я смог что-нибудь пообещать.

— Нет, — Тура спокойно выдержал его взгляд.

— Хотя бы на ближайший месяц, квартал! Это не Равшану, это мне лично нужно! Подумай, Тура, ты еще не видел человека, которого о чем-то просил Эргашев…

— Да, не видел, — кивнул Тура. — Но я ничем не могу вам помочь…

Он знал, что сейчас, в этом кабинете, решается его судьба. Упомяни он о Сувоне-чайханщике — и неизвестно, как все будет. И хоть в политике разбирался он мало, но в шахматы у Эргашева, случалось, выигрывал.

Чайхана с ковром, с мокрыми пиалушками в тазу, по соседству с центральным универмагом — ЦУМом и рестораном «Москва» больше для него как бы не существовала.

Забыть, забыть…

— Ты что? — генерал увидел, что Халматов хочет о чем-то спросить.

— Все знают — мне совершенно наплевать было, какой двигатель стоит на машине. Никогда ни к кому я не обращался по этому поводу! Инспекция по личному составу вам наверняка сообщила, что городские жулики называют меня «нищим начальником». Но с непонятным упорством меня хотят отдать под суд…

Эргашев вздохнул:

— Ты знаешь, что этим занимается прокуратура… Их хлебом не корми — дай возможность попугать нашего брата милиционера…

— Какой прок от этой истории? Воспитание? Наглядный урок остальным? Смотрите, мол, — Халматова, кавалера трех орденов, подполковника милиции, и то посадили?!

— Вопрос о твоем аресте пока не стоит!

— «Пока»! Могу я быть уверен, что управление сделает все, чтобы меня защитить?

Генерал вышел из-за стола:

— Ты бы устроился на работу, Тура. Куда-нибудь! Чтобы можно было доложить: так и так, мол, человек осознал, трудится… Хочешь, позвоню в тот же Мубекирмонтаж. Там, кажется, требуется юрисконсульт… Это хорошее место…

Халматов все понял:

— Спасибо. Я подумаю.

Он все-таки решил поговорить с Нарижняком, как советовал Какаджан. Поднялся выше этажом, постучал в дверь — следователь был один, что-то писал.

— Прошу… — с удивлением взглянул на Халматова. — Садитесь. Чем обязан?

Тура подвинул стул.

— Я отвлекаю вас, но все, о чем я говорю, слишком важно для меня…

Нарижняк безучастно смотрел на него, загорелые руки его шевелились, словно он что-то растирал в мягких подушечках пальцев.

— Я проработал много лет и знаю: у вас может быть один резон в привлечении меня к уголовной ответственности… Если вы хотите изолировать меня на время поиска убийцы Пака. Главная-то ваша задача, как я понимаю, раскрытие убийства в кафе «Чиройли»…

— Продолжайте.

— Я могу только повторить. Я бы мог вам помочь. У меня опыт. Я знаю здешних людей. Три года я работал в министерстве, занимаясь в основном раскрытием убийств…

Следователь хмыкнул:

— Извините, я вас должен перебить. Раскрытие убийств относится к компетенции органов прокуратуры. Милиция — орган дознания — не расследует убийств.

Тура грустно усмехнулся:

— Вы понимаете, о чем я говорю.

— Я-то понимаю. Это вы не хотите меня понять. Орган дознания выполняет поручения следователя! По делам, отнесенным к компетенции органов прокуратуры, следователь выносит постановление и посылает начальнику органа дознания. Странно, что вы до сих пор этого не знали. Никаких убийств милиция не раскрывает…

— Это уж точно! — согласился Тура. — Я вот не знал до сих пор этого и раскрыл тридцать два убийства…

— Не должен работник органа дознания заниматься тем, что ему не положено! Есть закон! — Нарижняк как-то сразу, по-детски, начал сердиться, но тут же взял себя в руки. Накрыл золотое перо колпачком, положил ручку в карман. Разговор все равно был безнадежно испорчен. — Может быть, потому вы так и работаете, что не знаете своих полномочий… Я тут смотрел недавно фильм — в нем милиция все время расследует убийства.

Тура развел руками:

— Извините. Выходит, все двадцать шесть лет я занимался не своим делом.

Из газет:

«Антиолимпийская программа противников разрядки Неизвестные лица в ряде западных стран запугивают по почте и терроризируют по телефону спортсменов, которые выступают за участие в Олимпиаде. Британский толкатель ядра Джеф Кейнс сообщил журналистам, что ему присылают письма с угрозами от имени членов некоего гимнастического общества „Соколы“. Такие же письма получает и другой английский спортсмен — Себастьян Коэ. «Это типичное явление, — говорит тренер Стюарт Сторней. — Таким способом оказывается нажим на многих сторонников Олимпиады…»

Тура прошел через малый двор. Вовсю цвели диковинной величины розы — подарок управлению от Отца-Сына-Вдохновителя в день возвращения его из Индии. Навес из виноградника сплошной зеленой крышей скрывал от солнечных лучей, во дворе всегда было чуточку сумрачно и прохладно. Журчал никогда не перекрывающийся водопроводный кран для полива.

У Халматова на секунду сжало сердце — показалось что он в последний раз идет по этому двору.

— До свидания, товарищ подполковник, — козырнул ему вахтер.

— Прощай, Садык…

Тура вышел за ворота, и на него сразу обрушился тяжелый мубекский зной, не сравнимый ни с каким другим, резко континентальный зной, объединяющий Голодную степь и пески Кызылкума в единое засушливое пекло.

Административный комплекс — одинаково серые, мало отличающиеся друг от друга унылые здания областной милиции, прокуратуры, суда и КГБ — казался безлюдным, полностью испепеленным солнцем, ни одной открытой форточки, ни одной отдернутой шторы.

Тура вспомнил, что обещал жене позвонить после похода в управление. Она сильно нервничала, стараясь изо всех сил не показывать этого.

— А чего звонить? — удивился Тура, пропадавший раньше из дома на недели.

— Хочу знать! Я хочу быть в курсе дела! — сердито ответила Надежда. — Мне надо знать хотя бы, где ты находишься…

— Надечка! — обнял ее Тура. — Что с тобой? Куда я денусь?

— Не знаю! — отрезала Надежда. — Мне кажется, что ты затеял с местными тонтон-макутами рискованные игры…

Вспомнил об утреннем разговоре, зашел в будку телефона-автомата, набрал номер. Трубка так раскалилась, что ее было больно прижимать к уху.

— Надечка! Это я, живой, здоровый и пока на воле…

— Смеешься еще?

— А что мне делать остается? Кто-нибудь звонил?

— Тебя Силач разыскивал. Просил, как только объявишься, срочно ехать к рынку. Он тебя будет ждать у палатки «Граверные работы»…

— Целую, родная, не грусти…

Тура обогнул Центр по начислению и выплате пенсий и пособий, а попросту говоря собес. Фасад его украшал огромный цветной транспарант:

«Работники социального обеспечения! Улучшайте культуру обслуживания опекаемого контингента! »

Впереди был почти безлюдный проспект с тремя отстоявшими друг от друга на километр автобусными остановками.

— Н-да… — сказал себе Тура. — У пешехода совсем другие представления о градостроении, чем у человека в машине.

Автобусов видно не было. Редкие прохожие на гигантских пустых плоскостях проспекта казались дрессированными мышами, запущенными в игрушечный лабиринт.

Рядом с остановкой был установлен стол, весы. Вокруг — ящики с персиками и небольшая, выросшая тут же, у Туры на глазах, очередь. Ненадолго она привлекла его внимание.

Худой выпивший продавец не торопился, он лениво разговаривал с дежурным сержантом из горотдела. Оба вели себя, словно никого вокруг не было. Очередь беспрекословно ждала.

На стене автобусной остановки висел плакат:

«Уважаемые пассажиры! Не забудьте, что вывоз сельскохозяйственных продуктов за пределы республики категорически запрещен».

Продавец по-прежнему разговаривал с милиционером, очередь ждала.

«Вежливость в их понимании, — подумал Халматов, — распространяется лишь на тех, кто стоит выше…»

Тура был уверен, что хамство торгашей как бы компенсирует их за необходимость унижаться, обвешивать, торговать гнилью, слыть жульем.

Но милиционер! В бытность начальником уголовного розыска ему почти не приходилось это наблюдать. Или он этого не замечал? Не хотел замечать?

Постовой вел себя как человек, обладающий полной и всеобъемлющей властью над горожанами.

— Товарищ сержант! — неожиданно для себя громко, по-милицейски приказал вдруг Халматов. Милиционер вздрогнул. — Идите на пост! Сейчас же! А вы приступайте к работе.

Сержант не спросил: «Кто вы? Документы? » У него не возникло ни тени сомнения в праве Туры приказывать.

— Вас понял, — он козырнул злобно, повернулся и медленно пошел вдоль проспекта.

— Вам персиков? — продавец тотчас подошел к нему, хотя Тура и не стоял в очереди. Люди молчали.

Тура кратчайшим путем пошел к рынку — вначале к гостинице по аллее, упиравшейся в памятник Отца-Сына Вдохновителя — геометрический центр окружности из мраморных плит, поднятых над площадью.

Памятник убедительно смотрелся на фоне девятиэтажной гостиницы «Мубек», распахнутой, как книжка, перед мемориалом Славы. Сразу за мемориалом светился куполами банно-оздоровительный профилакторий — с комнатами для массажа, финской и русской банями и вынесенными наружу огромными фигурными люстрами — подарком директора хлопкоочистительного комбината.

Тура прошел мимо чайханы, бросил взгляд на окно. В свободной от занавески части стекла виднелся таз с мокнувшими пиалушками, несколько чайников-инвалидов с жестяными носами. Ковер висел на своем месте — на стене, сбоку от окна.

— Сапам, — приветствовал Туру Силач, сидевший в Автомотрисе. — Тебе Надежда передала, что я здесь?

— Да. Что случилось?

— Сейчас, — Силач поднял стекла, вышел из машины, запер дверцу. — Мне тут пошептали, что коньяк на свадьбу привез Яхъяев. А взял он его не у себя, а здесь, в диско-баре, у базара. Люди верные сказали, — он погремел в кармане наручниками, однако стальные браслеты так и не появились на свет.

— Так что — выходит, что дал Яхъяеву коньяк Шамиль? — спросил Тура.

— Вот именно, — довольно закивал Силач. — Перст судьбы! Шамиль, из-за которого меня выгнали! Заведующий диско-баром, он же старший бармен!

— У него еще есть коньяк?

— Да. За дверью в ящике. Мне объяснили, где. Шамиль сейчас вышел, скоро придет.

Они еще постояли у граверной.

«…Дорогая мамочка! Желаю Вам много радостей и улыбок, — машинально прочитал Силач каллиграфически написанный образец на витрине, — а все Ваши надежды и желания чтобы сбылись. С поздравлениями. Ваша дочь…»

Одна сторона граверной рекламировала работы «за здравие» — на подарках, поздравлениях, адресах, с другой висели надписи «за упокой».

— Ну что ж, если нас не уводят, то добыл ты информацию классную! Смотри! — Тура достал справку эксперта-химика. — Коньяк, оказывается, непростой…

Силач быстро пробежал справку глазами:

— Самодельный! Запальный! По-видимому, из спирта и чая. Ай да Шамиль! Ай да молодец! То-то мне сказали, что Шамиль наливает его только пьяным клиентам. Когда все равно, что пить. И конечно, продает чужим, проезжим. Здесь он налакался, а опохмеляться будет дома.

— Я думаю, что у Сабирджона в «Чиройли» был в сумке именно этот коньяк…

Они походили по рынку, но так, чтобы не терять из виду вход в диско-бар.

— «Опять я посетил печальный уголок…» — юродствуя, запел Силов, лениво прогуливаясь между торговыми рядами. — Именно здесь будет установлен памятник моей глупости с надписью: «Проходите мимо! » Именно здесь я наколол однажды Шамиля и сгорел на этом. Именно здесь на свою голову я стал «качать права» с мафией…

— А что ты должен был сделать?

— Пройти тогда сторонкой! Мимо! — Силач показал на женщин, торгующих срыком[7]. — Как, например, мы проходим сейчас мимо вот этого вернейшего средства от простуды и дурного глаза. Глядишь, все бы и обошлось…

— Не обошлось! — Халматов положил ему руку на плечо. — Было бы что-нибудь другое! Сбытчики фальшивого коньяка или шулера-гастролеры… Что-нибудь все равно было. Как говорят — «если судьба решила, гости обязательно заявятся». Результат был бы тот же… Вон, погляди… — показал глазами вдоль ряда.

— Я вижу.

Недалеко от них несколько цыганок в шароварах, в бархатных жилетах поверх платьев вовсю торговали дрожжами. У каждой в руках было не больше двух пачек — о спекуляции и речи быть не может! Продав их, выручку передавали огромной толстой «баронше» с медалью «Материнская слава» на жилете. Та сразу же совала в руки продавщиц все новые пачки дрожжей. Сколько их было спрятано у нее в шароварах? В бюстгальтере?

Встретившись с Халматовым глазами, «баронша» в первую секунду изменилась в лице, что-то тихо сказала компаньонке — высокая, с тяжелыми золотыми перстнями цыганка мгновенно обернулась, посмотрела на Туру и быстро ответила. Обе засмеялись — Халматов и Силач для них были уже не опасны.

Они вернулись к палатке со стороны, увешанной грустными тарелками с фотографиями для памятников. Сколько Тура помнил, на тарелках всегда писали три слова: «Любим, помним, скорбим…»

— Шамиль пришел, — сказал Силач, наблюдавший за входом в бар. — Пошли.

За дверью торговой точки, носившей непривычное название «Диско-бар», на них сразу обрушились раскаты музыкального грома. Казалось, внутри должны были плясать и бесноваться орды, наэлектризованные пугающими звуками Вселенной. Им надлежало орать, ломать мебель, стоять на ушах, разносить аляповатую постройку, воздвигнутую на краю Центрального базара и служившую некогда — на памяти Туры — рубочной мясного павильона.

Однако в диско-баре, как оказалось, сидело всего несколько пар. Зал был освещен еле-еле — система «интим». В потолке, задрапированном темной тканью, мерцало несколько круглых ламп, оформленных, как светлячки. Витрина за стойкой была декорирована финскими конфетными коробками, разноцветными бутылками виски, джина, аперитивов, яркими коробочками американских сигарет. У кофейного агрегата, сбоку, стояла голосистая японская дека, создавая музыкальный фон рок-парада. Во всем этом великолепии сидел Шамиль и, склонив чуть голову, закусив кончик языка от усердия, писал.

Ах, волшебство театральной декорации! О могущество торгового дизайна! Мечтания провинциалов о красивой жизни. Всеобщее согласие в том, что на подобную красоту можно только смотреть, попробовать эти лакомства жизни нельзя, ибо все — реквизит, выдумка, обман чувств.

Коробки финских конфет пусты, в бутылках — чай, вода и жидкость для мытья окон, в пачках сигарет — остатки виргинского аромата, а достойный служащий местного общепита Шамиль — откровенный бутлегер, вор и убийца. И писать он скорее всего не умел, а знал только арифметику, праматерь коммерческих наук.

— Время и мудрость новое диктует, — сказал Туре Силач, кивнув на Шамиля. — И пойман — не вор…

От входа, спрятанные интимным сумраком, они наблюдали с интересом за Шамилем, ведущим на листочке хитрые свои расчеты.

Когда-то давно, лет двадцать назад, еще сопляком, Шамиль был лихим поездным вором. Но однажды где-то под Боготолом он сорвался с крыши, угодил под колеса. Ампутировали ногу, и Шамиль — редкий случай среди воров, посвятивших себя «вольным кражам», — закончил курсы продавцов, встал за прилавок. Но здесь он оказался чужим — без друзей, без поддержки, без «замазки», и боролся он, как зверь, за то, чтобы торгаши перестали видеть в нем урку, признали одноногого своим. Дважды ОБХСС почти хватал Шамиля за руку с левым товаром, но оба раза ему удавалось выкрутиться, не прибегая к помощи покровителей, которых у него и не было, и не поставив под удар ни подельников с базы, ни снабжавших его «цеховиков». Злобная стойкость одноногого Шамиля на пути к поставленной им цели — Делать Большие Деньги На Общепите — была в конце концов оценена.

Его взяли в дело — по дороге на химкомбинат в Навои отцепили две цистерны со спиртом и на подпольном заводике развели и растарили по водочным бутылкам, которые с большим успехом «шарашил» Шамиль. Но из-за невыясненного недоразумения убили шофера — экспедитора с грузом водки — Силов не сомневался, что это сделал сам Шамиль или кто-то из его подручных, и Одноногий бутлегер повис над пропастью. Но нашли ходы, концы и связи в управлении, а несговорчивого Силова просто выперли…

А Шамиль получил давно желаемую им награду — Собственное Дело — диско-бар, за который выплачивал ежемесячно взнос тем, кто его поставил.

— Одноногому пирату Джону Сильверу — привет! — сказал Силов, подходя к стойке.

Шамиль оторвался от расчетов, взглянув — как бритвой полоснул, быстро оглядел зал — за столиками тишина и порядок, ситуация спокойная.

Тогда усмехнулся облегченно — худое, угловатое лицо его разбежалось складочками, из-под сухой нижней губы вылезли наружу кончики белых клыков, непонятно — лизнет или укусит.

— Привет вам, отставной козы барабанщики! С чем пожаловали?

— Дело есть! Кампари с тоником выпить захотелось, — Силач с ходу толкнул дверцу, приходившуюся ему где-то чуть выше колена, через узкий проход буфета пошел к подсобке.

— Ты что?! — Шамиль хотел его задержать, но Силач уже открыл дверь. — Погоди, говорю…

Маленькая неудобная подсобка была завалена ящиками и коробками, прямо против двери, у весов, стоял наполовину пустой мешок с сахарным песком, жестяная банка индийского чая. В углу, под цветным портретом Отца-Сына-Вдохновителя, на столе рядом со стопкой накладных чернел телефон.

— Забыл, что ли?! За самоуправство по головке не гладят!

Шамиль тревожился за документы, но Силач протиснулся между коробок, сбросил крышку с ящика, стоявшего за дверью. В разделенной на гнезда таре, кругленькие, как головки опиумного мака, закачались алюминиевые колпачки самодельного коньяка.

— Ну вот! Что и требовалось доказать, — заметил Силач. — Теперь предъяви накладные на «KB». Откуда он у тебя?

Шамиль неожиданно развеселился. Видно, он успел прикинуть обстоятельства и грозный вид Силача его не пугал.

— Предъявить?! Кому?! Тебе! Или, может, ему?! — Он показал на Халматова. — А кто ты такой? Кто вы оба такие?

— Знаешь! — засмеялся Силач, и смех его был как визг пилы. — Ты хорошо знаешь, кто мы такие…

— Немного знаю! Говорили, что ты взятки брал, за что и был выгнан! — Лицо Шамиля заливала синюшная бледность, вылезли из-под губы совсем длинные клыки, он себя истерически заводил, взвинчивал блатной духарский накал, когда на взводе, близком к падучей, можно напугать — «оттянуть мента». — Но у меня для вас лишних денег нет — я их горбом своим заколачиваю и этим вот протезом! С меня вы ни копейки не получите… А тебя, Халматов, может, не сегодня завтра посадят! Могу только обещать, что тебе передачу принесу!..

Силач спокойно уселся на ящик с коньяком, а Шамиль все больше распалялся, ярил себя, из углов рта показались пузыри пены.

— Другие не принесут, а я принесу. За то, что по твоей милости меня чуть из торговли не поперли! Помнишь, бумагу на меня подписал! Правда, нашлись добрые люди, бумаге твоей хода не дали… Я лично ею задницу подтер…

— Тебе бы за деньги посетителям показывать такие спектакли! — Силач позвенел наручниками, которые уже успел достать. — В ящике у тебя балованный коньяк. Никуда от этого не денешься. Откуда он?

— С базы! С базы такой получил! У меня накладные!

— Предъяви, пожалуйста!

Одноногий по-блатному помахал пальцами над ширинкой:

— На! Держи двумя руками! Вот когда вы в соседних камерах закукуете, душа моя успокоится! Прошу вас, потрохов долбаных! Тебе, Халматов, передачу принесу, а ему, — Шамиль ткнул пальцем через плечо на Силача, — я знаю, что притащу! Резиновую бабу, надувную. Настоящая-то от него ушла!..

Тура успел перехватить руку Силача, повернулся к Шамилю и коротким «корпусным» ударом плеча вломил его так в стену, что дух вышибло, и бармен медленно сполз вдоль стенки на мешок с сахарным песком. А Тура, прижав руки к груди, напуганно сказал:

— Извини, дорогой, поскользнулся, тесно тут у тебя очень. Показывай документы быстро, не заставляй повторять…

В зале по-прежнему оглушительно гремела музыка. С трудом ловя дыхание, Шамиль все-таки духовито «качнул права» еще раз:

— А по какому праву? Кто ты такой?

— Ты знаешь, кто я такой… — негромко сказал Халматов. — Сколько отпущено нам до конца жизни, я для тебя — мент! А ты для меня — жулик! И мертвый я буду для тебя мент! А сейчас дай-ка мне накладные просто как покупателю. Каждый покупатель имеет право заботиться о том, чтобы его не облапошило жулье, такое, как ты…

— Хоп! Накладную я покажу. Но не вам — милиции! И в присутствии своего руководства!..

Тура кивнул на телефон:

— Звони…

Тура не услышал, как они подъехали, увидел только идущего от двери Алишера Гапурова с каким-то обэхаэсником. Из-за оглушительной музыки они тоже, по-видимому, предполагали внутри огромное стечение публики и удивились пустоте зала.

Шамиль сразу вырубил магнитофон, открыл дверцу, приглашая сотрудников за стойку, но Алишер направился к Халматову и Силачу.

— Как поживаете, устоз? — Алишер пожал им руки, подвинул себе стул, сел рядом. — Здорова ли ваша семья, как настроение? Лучше? — Он все еще не мог просто сказать «здравствуйте» или «привет», отойти от обязательных правил традиционного этикета.

— Какая у нас, пенсионеров, жизнь? — усмехнулся Тура. — Тихие игры на покое. Ты мне скажи — что слышно по делу Корейца?

— В пруду у «Чиройли» нашли пистолет убийцы. «Макаров.

— В розыске числится?

— Да. Помните убийство постового на дороге Дарваза — Урчашма? Я тогда еще не работал. В школу ходил. Но вы должны знать…

— Сержант Садык Закинов. Недалеко от моста, ночью.

— С похищением оружия. Это тот самый пистолет. Гильзы в «Чиройли» со следами от его механизма…

— Какую удивительную новость ты сказал, — медленно произнес Тура.

— Что вас так поразило, устоз? — заинтересовало Алишера.

— Нет, ничего. Просто я подумал о том, что пистолет убитого Садыка молчал восемь лет. И чтобы он заговорил в «Чиройли», должны были быть причины чрезвычайные…

Садыка застрелили восемь лет назад. Тура вместе с оперсоставом прорабатывал тогда буквально всех, кого удалось установить по трассе, — владельцев частных машин, водителей транзитных грузовиков — «дальнобойщиков», шоферов почтовых фургонов, разъездных спекулянтов, работников ночных аварийных служб. Отдельно проверялись сотрудники милиции.

«Если бы сегодня меня допустили к розыскному делу, с какой бы тщательностью я перепроверил бы каждую зацепку…» — подумал Тура с горькой досадой и спросил:

— Следователь, наверное, возобновит дело Закинова по вновь возникшим обстоятельствам…

— Уже возобновил.

— Как ребята?

— Все вымотались… — Алишер был рад выговориться.

— Пока все один и тот же круг очевидцев. Фактически несколько человек. Иранец с подругой, супруги-пенсионеры…

— Подругу иранца надо крутить изо всех сил. По-моему, она проститутка, а эти бабы смотрят вокруг себя по-другому. Она еще здесь?

— Пока в гостинице. А супруги уехали. И никто-никто ничего не сказал существенного! Правда, я сейчас плохой помощник — Другие задачи…

— Тебя можно поздравить, — вспомнил Халматов. — С назначением! Ты и прибыл как замнач ОБХСС…

— Спасибо, устоз. Я стараюсь, хотя дело для меня это новое. А что здесь случилось?

— В подсобке у Шамиля ящик коньяка «KB». Бутылки такие же, какая была у Сабирджона… — Халматов не упомянул о цепочке, тянувшейся из заведения Шамиля к свадебному столу Алишера, и заключении, вынесенном экспертом-химиком. Тура по-прежнему был уверен, что Алишер мог не знать и наверняка не знал всего, что происходило в тот вечер в доме его отца. — Накладная выписана на два ящика в июле прошлого года. Что же он, почти год ими торгует?

— Очень сомнительно, — согласился Алишер. — Скорее всего покупает на стороне левый коньяк и гонит под эти накладные.

— Я советую взять анализ. Не исключено, что это фальсифицированный коньяк. Из спирта и чая…

Алишер слушал внимательно. Потом кивком подозвал помощника, лениво переговаривающегося у стойки с Шамилем:

— Пломбир с собой?

— Я взял, как вы сказали, вот он… — Обэхаэсник достал из кармана клещи.

— Сейчас в присутствии понятых опломбируй подсобку.

— Понимаю.

— На накладные составь протокол изъятия. С утра назначим ревизию. Скажи бармену, чтобы закрывал…

Слова Гапурова потонули в оглушительной какофонии звуков — Шамиль демонстративно на полную мощность включил деку.

Ехали молча.

— Смотри, — Тура вдруг показал на зеркало над головой.

Знакомая патрульная машина городского отдела маячила в заднем стекле в самом конце дороги.

— Мне не нравится этот эскорт. Неужели следователь действительно боится, что я скроюсь? Можешь что-нибудь сделать?

— Мы можем оторваться от них только за гостиницей, — сказал Силач.

На многополосной пустынной дороге автомобиль катился заметно и одиноко, как бильярдный шар на зеленом поле.

— Как ты считаешь, Тура, — спросил немного погодя Силач, — Сабирджон знал, что у него коньяк фальшивый?

— Не сомневаюсь.

— Почему?

— Потому что он его вез Корейцу. Пак и приехал в «Чиройли», чтобы взять у Сабирджона «KB». Это было вещественным доказательством! О другом можно было договориться по телефону…

— Но при чем уголовный розыск к балованному коньяку? Наше дело — убийства, кражи, наркомания… Пак послал бы вместо себя в «Чиройли» обэхаэсника… И почему так срочно уехал, никого не предупредив?

— Не знаю. Думаю, что Сабирджон сообщил Паку нечто чрезвычайное.

Едва Халматов и Силач подъехали к гостинице — рядом уже пристраивалась «патрульная».

Похоже было, что слежку за ним уже не скрывают. Водитель патрульной со своим раздавленным в середке лицом равнодушно смотрел в стекло перед собой, на заднем сиденье мелькнуло круглое лицо его постоянного спутника с волосяной кисточкой на подбородке.

— Придется есть мороженое… — Халматов не хотел, чтобы Равшан совершенно точно знал, где он находится.

У кафе «Мороженое» под зонтиками тентов стояло несколько столиков. Едва Халматов и Силач сели, из-за соседнего столика, где шумная компания допивала шампанское, поднялся толстый грузин. В каждой руке он нес по металлической вазочке с пломбиром.

— От нашей компании — угощайтесь, пожалуйста, — мужчина был не знаком. Его друзья за столом жестами и улыбками подтвердили искренность намерений, Туре и Силачу осталось только поклониться. Потом вся их компания поднялась.

Тура подождал, пока они ушли, отодвинул вазочку.

— Не будем переедать. У жирного телка короткий век, — он стал осторожен. — Угостим наших сопровождающих… Или они нам охрана?

— По-моему, они нам конвой, — заметил Силач.

Из газет:

«Бравый сержант Сов

Сержант королевской конной полиции Канады Поль Сов пользовался у своего начальства блестящей репутацией. 25 лет службы в полиции, из них 15 — в отделе по борьбе с наркотиками, где бравый сержант проявил недюжинный талант. Однако соблазн, очевидно, был слишком велик. К тому же богатый опыт позволил надеяться на успех. Словом, сержант Сов сам занялся контрабандой наркотиков и попался с поличным. У него на руках было найдено около 200 килограммов гашиша, стоимость которого почти миллион долларов…»

Размером и оформлением гостиничный вестибюль больше напоминал железнодорожный вокзал крупной узловой станции.

Вестибюль был с антресолью. Двухэтажный. Вдоль стен располагались киоски — Союзпечать, сувенирный, — сберкассы, почты — пустые, закрытые навсегда. Грязный огромный ковер, никогда не чищенный, сломанная кабина междугородного телефона. Разводы протечек на потолке, зияющие цементом пятна из-под выпавших керамических плиток. Пустая конторка дежурного администратора, перекошенная дверь лифта.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒