Погром. и не только

Погром

и не только

Говорят, человек, побывавший однажды на самом краю пропасти, успевший проститься с жизнью и, несмотря ни на что, уцелевший, проживет долго. Если это правда, то жить мне до ста двадцати лет. Я не погибла в Полыньковской. Машины, примчавшиеся в деревню, привезли не тех, кто планировал меня убить. Это тоже была озверевшая толпа, но состояла она из тех, кто решил расправиться с чеченскими беженцами. Та социальная бомба, которой так опасался господин Култыгов, взорвалась. Во время чеченской свадьбы в Старой Днепровке вайнахи затеяли драку с местными жителями, славянами и казахами. От ножей быстро перешли к огнестрельному оружию. Удравший от меня Магомед на свадьбу не попал. Не добрался он и до своего хозяина Мурада. Один из фермеров, проезжая мимо антенны сотовой связи, увидел, как чеченец выскочил из своей «бэхи» и монтировкой разбил распределительный щит. Видимо, Магомед боялся, что я, завладев телефоном Аслана, вызову подмогу. Поэтому он лишил сотовой связи сотни людей в округе. Оказавшийся случайным свидетелем хлебороб не рискнул в одиночку разбираться с озверевшим вайнахом, но по рации передал эту информацию своим, поэтому Магомеда в Старой Днепровке ждали особо. Его вытащили из машины на центральной площади районного центра и буквально разорвали на части прямо перед зданием клуба.

Никто не пришел ему на помощь. Как только свадебное торжество переросло в поножовщину и перестрелку, «герой» абхазской войны Мурад Чигириев усадил в машину старшего сына и умчался в направлении своей исторической родины. Убегая, он бросил на произвол судьбы не только всех соплеменников, но и собственную жену с тремя младшими детьми.

Тем временем в соседних селах Староднепровского района собралось несколько десятков человек, вооруженных охотничьими ружьями. Они, разместившись в нескольких легковых автомобилях и в «уазике», прозванном в народе «батоном», ринулись в Полыньковскую освобождать элеватор. Их предводитель, инвалид афганской еще войны, первым влетел в Полыньковскую на своем старом мотоцикле «Урал». Уже через пять минут после того, как машины въехали в поселок, я поняла, что происходит совсем не то, чего я ожидала. К моему отдельно стоящему зданию никто не подъехал, зато со всех сторон слышались крики и нарастал нестройный вой. В самом центре вспыхнул желтым трескучим пламенем первый деревянный дом. За ним последовали еще два. Неожиданно зажглось несколько фонарей, а на крыше одного из складских зданий включился мощный прожектор. И тут я увидела, что в мою сторону бежит толпа, а присмотревшись, поняла, что это женщины, дети и старики. Погромщики пока не преследовали их, расправляясь с убогими жилищами и скудным имуществом, но страшный жизненный опыт несчастных говорил о том, что надо спасать свою жизнь. Единственным местом, где они рассчитывали получить хоть какую‑ то защиту, был элеватор, а точнее, административное здание, ставшее моим укрытием – как я думала тогда, последним.

Я находилась в директорском кабинете на втором этаже, когда во входную дверь начали с воплями ломиться обезумевшие от страха женщины. Толпа в несколько десятков человек стонала и рвалась внутрь. Я видела, что наряду с замотанными в тряпье тетками там были маленькие дети и подростки. Старики и старухи не могли бежать. Они плелись позади через засыпанную щебнем площадь. Было ясно, что взбесившиеся погромщики, запалив жилье, бросятся и на людей.

Не понимая еще, спасена ли я сама, или же, наоборот, именно теперь меня ожидает что‑ то ужасное, я бросилась вниз открывать засов. Толпа ломилась внутрь с неистовой силой отчаяния. Я не знала, что сделать, чтобы не быть раздавленной, и как сдержать этот напор ради них же самих. Совсем недавно я, как могла тщательно, завалила темный входной коридор бочками, ржавыми панцирными сетками и еще какой‑ то дрянью, чтобы помешать тем, кто придет расправиться со мной. Теперь эти баррикады могут переломать кости тем, кто ищет здесь спасения. Но выхода у меня не было. Прежде чем распахнуть дверь, я, как могла громко, закричала: «Всем стоять! » – и выстрелила в гулкую тьму коридора. Услышав, что гомон и вой на улице стихли, я сорвала засов и с силой толкнула от себя дверь. Передо мной была сплошная неразличимая масса напирающих друг на друга тел. Внезапно промелькнула мысль: «А кто бы из них готов был спасти меня?! » На дальнейшие размышления времени не было. Я еще раз выстрелила в воздух и проорала, что внутри тесно и много железа.

– Входить медленно! Осторожно! По одному!

Разумеется, эффекта мои слова не возымели. Едва опомнившись от звука моих выстрелов, они рванулись внутрь, спотыкаясь, падая и давя друг друга. Но сама я успела отскочить от входа. Быть раздавленной мне уже не грозило. Я обогнула рвущуюся к зданию толпу и оказалась на середине площади. На моих глазах в ворота въехал «батон», и из него выскочили двое с охотничьими ружьями. Автомобильные фары осветили спины убегающих. Погромщики приготовились стрелять, но я их опередила.

– Стоять! Ни с места! – крикнула я первое, что пришло в голову, и двумя выстрелами из своего «ПМ» погасила свет фар.

В свете луны блеснули два черных ствола, и я поняла, что сейчас получу свою порцию дроби. И получу ее за то, что не даю расправиться с родичами тех, кто убил мою Аниту, желая убить меня, кто похитил моего ребенка! Я бросилась на землю и, перевернувшись через голову, нырнула за брошенный прямо посередине площади тракторный прицеп. Грохнул выстрел. Крупная дробь хлестко ударила в щебень и борта прицепа. Рвущаяся в здание толпа завыла. О, как мне не хотелось стрелять! Но я понимала, что двое охотников не успокоятся, пока не нашпигуют меня свинцовыми шариками, а сделав это, бросятся палить дробью по затравленной толпе.

Внезапный рев сирены остановил всех. И толпа, и стрелки замерли, обратив взгляды к железнодорожному переезду, откуда мчались, переливаясь сине‑ красными огнями, две легковые машины. За ними в поселок въехали два бортовых армейских грузовика и ярко‑ красный пожарный «ЗИЛ». К этому моменту горело уже не меньше семи домов. Точнее я смогла бы определить, только находясь наверху административного корпуса, а не на острой щебенке под ржавым прицепом.

Я не сразу сообразила, что мои несчастья подошли к концу. Дальше все происходило нереально быстро, словно это было кино, снятое бездарным режиссером по затасканному и сто раз переписанному сценарию.

Из‑ за прицепа меня вытащили два молодых парня. Одеты они были в штатское, но на ремнях у них болталось по «калашникову». Один из них, называя меня по имени, пытался что‑ то объяснить, оправдывался за опоздание, но я не в состоянии была вникнуть в его сбивчивый рассказ о том, как трудно собрать бойцов спецназа из увольнительных, о разряженных аккумуляторах и о спущенном переднем баллоне. Еще он говорил что‑ то про мою Ирину. Значит, это и есть тот самый ее приятель, Кирилл, которого она и впрямь попросила помочь мне. Я так и не поняла, почему они все появились так поздно, что только чудом застали здесь меня саму, а не мое бездыханное тело. Стрелявшие в меня «охотники» теперь лежали, уткнувшись лицами в щебень. Руки каждого из них сжимали застегнутые за спиной наручники. Судя по крикам и автоматным очередям, в поселке теперь шла охота на поджигателей. Среди прибывших на место фээсбэшников, милиционеров и пожарных оказался и Али‑ Хассан Култыгов. Он был мрачен, но все же нашел в себе силы подойти ко мне и признать, что виноват и передо мной, и перед господином Тао, хотя задержка произошла не по его непосредственной вине. Только осознав, что спасена, я вдруг поняла, что мне теперь в очередной раз придется отвечать за бандита, убитого мной из «неучтенного ствола», который до сих пор находился буквально в моих руках. Не отрывая взгляда от разбредающейся толпы, я попыталась объяснить людям в штатском, как все происходило. Мы подошли к распростертому на бетонном крыльце телу. На то, что я до сих пор так и не выпустила из рук «ПМ», никто не обращал внимания. Иринин приятель Кирилл присел на корточки, включил карманный фонарик и, брезгливо поморщившись, осмотрел покойника. С неимоверным усилием я всмотрелась в обезображенное мертвое лицо.

– Что меня ждет за это? – спросила я.

Мне не ответили. Через минуту к нам подошел Култыгов в сопровождении двух милиционеров. Он бережно вел под руку ветхого старика, тяжело опирающегося на кривую суковатую палку. Руки у него тряслись – видимо, «привет» от Паркинсона. Али‑ Хассан вынул из кармана платок, забрал у меня «ПМ», тщательно протер его платком и протянул старику. Тот, не переставая трястись всем телом, переложил палку в левую руку и изо всех сил вцепился в пистолет. Али‑ Хассан сказал что‑ то на родном языке. Старик быстро закивал и направил ствол на тело Аслана. Рука старика дрожала, и Култыгову пришлось помочь ему держать «ПМ» в направлении лба покойника. Грянуло подряд два выстрела, и лицо мертвого бандита окончательно превратилось в месиво. Стоящие за спиной старика милиционеры схватили его под локти и потащили к своей машине. Старик издал клокочущий звук, отдаленно напомнивший смех, попытался выкрикнуть «Аллах акбар! », но зашелся кашлем и безвольно повис на руках милиционеров.

– Проблем больше нет, – проговорил Али‑ Хассан совершенно спокойно. – Ни у вас, ни у него!

Он бросил платок себе под ноги и втер его ботинками в кровавую грязь.

– Как вы могли! – закричала я. – Я не хочу, чтобы этот старик отвечал за меня! Я готова все объяснить в суде! Я защищалась! Я могу доказать!

Али‑ Хассан молча повернулся ко мне спиной и неспешно направился в сторону толпы соотечественников, воющей пред видом пылающих жилищ.

– Вы ничего не поняли, – проговорил молодой фээсбэшник. – Он не вас выручал. Култыгов спасал этого старика и всю его семью, состоящую из старух, вдовых баб и детей.

– От чего? – не поняла я.

– Он только что спас их род от позора. Убитый вами ублюдок несколько лет назад зарезал в драке ножом единственного сына старика. Все вокруг знали это, но никто не дал показаний, и доказать ничего не удалось. Старик остался единственным взрослым мужчиной в своем ослабевшем роду. Он должен был отомстить. У них такой закон. Иначе позор будет лежать даже на правнуках. Теперь старика задержат. Он с радостью подтвердит, что лично убил убийцу своего сына в присутствии сотрудников МВД. Надеюсь, вам не придет в голову выставить несчастного деда лжецом?! Нет?!

– Но он же еле жив! – воскликнула я. – О каком суде, каком заключении может идти речь! Он не доживет до суда!

– Вы правильно заметили, он стар, болен и до суда, скорее всего, действительно не доживет. Но умрет он счастливым и гордым. Все вокруг будут знать, что его сын отмщен. А как было на самом деле, никто никогда не узнает. Не правда ли?!

Я не знала, как отвечать.

– До нашего приезда здесь была паника, и в темноте наверняка никто не заметил этого тела и уж тем более не опознал его. А их Аллах простит нам, неверным, эту маленькую ложь! Правда ведь?! – Парень похлопал меня по плечу, улыбнулся и направился к машине.

В Старой Днепровке шел настоящий бой. Там уже не дети и старики, а молодые и здоровые горские бандиты, захватившие здание клуба, били из автоматов по фермерам, механизаторам и колхозникам, вооруженным охотничьими ружьями.

Уже в Москве я с ужасом узнала от Иры, что этот бой стал для милого паренька Кирилла последним. У него остались двадцатилетняя жена и годовалая дочурка.

Мое возвращение в Москву было кошмарным. Аниту похоронили на маленьком, никому не известном кладбище, расположенном в тридцати километрах от города по Киевскому шоссе. На похоронах нас было только трое: я, Лалит и Ирина, которая по моей просьбе организовала похороны. Она же привезла нас на своей машине вначале в криминальный морг шестьдесят девятой московской больницы, а потом и на кладбище. Седой и еще больше почерневший от печали Лалит Чатурвэди нес гроб от «пазика»‑ катафалка до могилы вместе с тремя местными работягами. Могильщики были столь же черны, как сам индус, – то ли от въевшейся в кожу земли, то ли от беспробудного пьянства. Брахман был молчалив, мрачен и абсолютно трезв. Он прилетел из Швейцарии ночью специально, чтобы проводить в последний путь внучку своих друзей. С гибелью Аниты прервались сразу два таких непохожих рода: профессора Шаховского и бандита‑ коммуниста Вердагера. Меня же, по понятным причинам, вообще не покидало ощущение, что я присутствую на собственных похоронах. Анита второй и последний раз приняла на себя удар, направленный на меня!

Прямо с кладбища Ирина отвезла нас с Лалитом в аэропорт: он улетал в Индию, а я в Киев. На прощание моя бывшая сотрудница еще раз подтвердила, что остается в структуре Егерева и Черткова только для того, чтобы работать на нас.

Леня с ребенком ждали меня в столице «незалежной Украины». Мы не стали рисковать и не повезли Маленького Тао в Россию. С нас было довольно! Пройдя предполетный досмотр, я наконец позвонила маме и Даше. Наврала, разумеется, что звоню по‑ прежнему с острова и передаю им пламенный привет от внучка и братика. Теперь, уже без всяких отсрочек, я велела им готовиться к отъезду.

Самолет Лалита улетал всего на пятнадцать минут раньше, чем мой, и мы опять оказались за тем же столиком, за которым выпивали в день нашего знакомства, когда Манго Сингх представил нас друг другу. Сегодня Лалит пил только воду.

– Готовитесь к встрече с родителями? – спросила я его, удивившись выбору напитка.

– Я не буду пить, пока не разберусь с Чертковым.

– Почему с Чертковым? – пожала я плечами. – Того, кто стрелял в Аниту, уже нет.

– Ты молодец! – кивнул Лалит и сжал мою руку на подлокотнике кресла. – Но сдал ее… тебя… нас… именно Чертков! И ты это знаешь!

– И Семен это знает, – добавила я.

– Вот мы с Семеном и поработаем над всеми вопросами! А ты… Ради бога! Ты отдыхай! Займись своими детьми! Ты через два часа уже встретишься с собственным сыном! Забудь обо всем! Забери отсюда мать с Дашей и Ромой и уезжайте на этот Кануй! Умоляю, чтобы здесь, во всяком случае в Москве, духу твоего не было! И в Израиле не появляйся – слишком маленькая страна для твоих неприятностей.

– Боюсь, мне там нечего делать, пока мое дело окончательно не закрыли. Его же там пока только пересматривают!

– Оставь! На Кануй! На Кануй! – С этими словами Лалит поднялся и направился к своим воротам на посадку.

В киевской гостинице любимый мой Леня рассказал о своих приключениях. Я опять недооценила этого человека! Я считала, что он бежал и бросил меня. Но это был бы не он! Получив объяснения от доктора Харикумара, Леня помчался в Россию. Ему быстро повезло. Он отыскал в Саратовской области некоего Гошу Фомина, с которым познакомился во время «химической отсидки». Гоша, бывший борец‑ тяжеловес, был Лениным соседом по комнате в общежитии, и Леня помогал ему заочно доучиваться в сельскохозяйственной академии – с очного отделения Гошу отчислили за драку на дискотеке. Из‑ за этой же драки его и посадили. На свободу они вышли в один день, и Гоша, когда они разъезжались по домам, велел Лене обращаться к нему в случае необходимости в любое время. С тех пор Гоша стал Георгием Степановичем и являлся, как это принято теперь называть, авторитетным и уважаемым человеком в области. Он был одновременно и бизнесменом, и членом областного законодательного собрания. Его фирма занималась недвижимостью, землей, водкой и в том числе зерном. Как выяснилось, у господина Фомина имелись свои счеты с «чехами». Возможно, еще и поэтому он сдержал свое слово, данное много лет назад, и помог вызволить нашего ребенка. Трое сотрудников его собственной службы безопасности примчались в соседний областной центр за три часа до нас с господином Култыговым. Узнав, что произошло, они по своим каналам обнаружили Усмана с ребенком еще на окраине Волгограда и «вели» его до того самого места, где мне позднее довелось увидеть погрузку обгоревшего усмановского автомобиля силами дорожных служб и МЧС. Трое сотрудников Георгия Степановича Фомина и Леня следовали на черном мерседесовском джипе в пятидесяти метрах за Усманом. На заднем сиденье бандитской машины лежал самый дорогой в мире сверток – наш с Леней сынок по имени Тао. На перекрестке Усмана остановил молодой капитан‑ гаишник в бронежилете с «калашом» на шее. Весело подмигнув бандиту, он попросил предъявить документы. Пока Усман рылся в карманах, тот заметил, что ребенок лежит на заднем сиденье и спокойно спит. Капитан подал успокаивающий сигнал стоящим на обочине двум коллегам и подъезжающей сзади машине, в которой сидел и мой Леня.

Усман нарыл наконец лопатник с документами и, насупившись, протянул их инспектору.

– Да ладно! – засмеялся тот. – Уже не надо!

– Почему не надо? – удивился Усман.

– Не надо, и все! – ответил гаишник и лениво направил висящий на шее автомат на грудь чеченца.

– Эй ты, осторожнее тут! – забеспокоился Усман.

– А я всегда очень осторожный! – рассмеялся капитан и нажал на спусковой крючок.

Леня выскочил из своей машины и бросился вперед. Он испугался, что какая‑ нибудь из выпущенных пуль может срикошетить в малыша. Но все обошлось, если не считать того, что от грохота выстрелов Маленький Тао проснулся и испуганно заплакал.

– Ай‑ ай‑ ай! – воскликнул, не прекращая улыбаться, милиционер. Он помог Лене вытащить ребенка с заднего сиденья. – Не плачь, маленький! Прости глупого дядьку! Дядька больше так не будет – в следующий раз он глушитель прицепит!

Прижимая мальчика к себе, Леня побежал назад к той машине, в которой сюда приехал. Через час я увидела их обоих из иллюминатора эмчеэсовской «тушки». Они поднимались по трапу в самолет, направляющийся на Украину…

Кстати, из вечерних криминальных новостей того дня телезрители узнали, что некий житель Северного Кавказа, не имевший при себе документов, не справился с управлением автомобилем на ровном участке шоссе. Вылетев с полотна в лесозащитную полосу, незадачливый водитель сгорел там вместе со своим транспортным средством. Позднее кто‑ то из дотошных журналистов донес до общественности тот факт, что грудная клетка покойного бандита была разворочена автоматной очередью. Однако следственные органы авторитетно заявили, что эта незначащая деталь никак не меняет общей картины происшествия, имя которому – «несчастный случай».

Вот так Маленький Тао еще до моего прилета в Волгоград оказался у своего отца. Выписанные на ребенка документы были, по заверению Гошиного юриста, мордатого татарина с золотыми зубами, самые что ни на есть настоящие, и даже «еще лучше». Несколько раз я пыталась себе представить, как развивались бы события, пойми я тогда, едва приземлившись в Волгограде, что мужчина с ребенком на руках – Леня.

Мы с Леней сидели друг напротив друга в номере киевского отеля «Лебедь». Наш мальчик безмятежно спал на середине огромной двуспальной кровати, наевшись разведенной «Матерны». Увы, это было единственное, что я смогла ему предложить. Мы с Леней опять были вдвоем и… опять не знали, кто мы все‑ таки друг другу. Мне казалось, что он должен проклинать тот день, когда на свою голову открыл дверь уфимской комендатуры и столкнулся с готовой вот‑ вот описаться юной девицей. Я не знаю, почему так получилось, но именно после этого на него навалились сразу все неприятности: суд, «химия», репатриация, автомобильная катастрофа, бандиты… Да и моя жизнь тоже оказалась совсем не такой, какую я могла себе пожелать или хотя бы представить. Мы оба перенесли столько всего, что любые объяснения в нежных чувствах стали бы пошлостью. Проблема была не в том, чтобы понять, любим ли мы друг друга. Мы знали только, что принадлежим друг другу, как принадлежим этому существу, спящему сейчас между нами. А я принадлежу еще Даше, маме, Лине и, черт его побери, Роме. И Леня принадлежит сестре Оле и своей маме. И к тому же мы друг друга совсем не знаем. Сутки на уфимском вокзале, ночь в больнице, две минуты в машине перед трагедией на израильском шоссе и непонятно сколько часов в избе у целителя – вот и все! Те несколько дней, когда я видела еле живого Леню в гостинице «Украина», не в счет. Это был не он… И это была не я… Когда я впервые встретила его, то вообразила, что остаток жизни проведу смеясь и держа его за руку. Ведь у меня с этим человеком все общее – даже день рождения! Я верила и в то, что нам никогда не наскучит говорить друг с другом, шутить и смеяться. И вот, спустя годы, мы, усталые и молчаливые, сидели напротив друг друга, нахмурив лбы. Казалось бы, столько всего позади, и мы, вопреки всему, победили, но… не было ощущения счастья и покоя.

– Ну что, Леня, мой дорогой, как жить теперь будем? – выдавила я из себя нелепый вопрос.

Что он мог ответить? Он теперь вообще почти все время молчал.

На несколько секунд наступила тягостная тишина, которую прервал Маленький Тао.

Он приоткрыл почему‑ то только один глаз, сморщил нос и громко чихнул. Леня посмотрел на ребенка и улыбнулся – именно так, как тогда, много лет назад, стоя на платформе возле присланного им чудо‑ вагона. Тогда, провожая меня из Уфы в Москву, он был уверен, что скоро мы будем вместе. Скоро, совсем скоро… И вот, неужели это «скоро» наконец настало?! Маленький Тао снова чихнул и открыл второй глаз. Леня засмеялся, наклонился над ребенком, нежно поцеловал его, и я поняла, что снова живу!

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 26 272829 30 31 Следующая ⇒