Архипушка. и не только

Архипушка

и не только

Прямо из Шереметьева‑ 2 мы приехали на работу, чтобы обсудить результаты поездки с Игорем Борисовичем. Чертков остался очень доволен всем, что я ему рассказала. По его мнению, все происходило ровно так, как и должно было происходить. Мудак Егерев произвел на индусов впечатление… мудака, и это страховало нас от его возможных попыток сделать в Индии что‑ нибудь самостоятельно. Ему, конечно, объяснили, что для него такие попытки смертельно опасны, но… от клинического идиота можно ожидать любых неожиданностей. По поводу требований, выдвинутых Лалитом Чатурвэди, Чертков не стал высказываться. Я поняла, что он не в состоянии решить все сам и нуждается в каком‑ то времени для оценки своих реальных возможностей.

Домой я отправилась на собственной «Тойоте». Леша еще не появлялся на работе с тех пор, как по моему указанию уехал с Евпатием к целителю. Дома я застала самую настоящую гулянку. Дети уже спали, а мама пила какую‑ то мутную жидкость, сидя за столом с Евпатием и каким‑ то еще пожилым дядькой. Дядька был красномордый, здоровенный и очень веселый. Оказалось, что это и был тот самый паралитик Данила Степанович, которого еще недавно еле живого повезли к колдуну‑ целителю. Незадолго до моего появления от них уехал водитель Леша, уставший с дороги и все равно лишенный возможности выпить со всеми медовухи, ведь он должен был еще ехать домой. Я не видела Данилу Степановича в его недавнем трагическом состоянии, но сейчас он был хоть куда. Он еще слегка прихрамывал, немного кривил рот и заикался, но под воздействием медовухи уже активно клеился к маме. Ее это очень смешило, а Евпатия, напротив, смущало и огорчало.

С моим появлением веселье вошло в новую стадию. Мне налили целую кружку пахнущего гречишным медом хмельного напитка и принялись пить теперь уже за мое здоровье. Несмотря на усталость, я с удовольствием выпила пару кружек за новоисцеленного. Евпатий подтвердил, что он помнит о просьбе, с которой я обратилась к нему перед их поездкой, и он готов поехать к Архипушке – так звали целителя – когда понадобится. А понадобилось, надо сказать, скоро.

Я, естественно, поинтересовалась у Евпатия, что именно делал пресловутый целитель с дядькой Данилой. Использовал ли он, спрашивала я, какие‑ то травы или всякую чушь типа заклинаний и приговоров? Но ничего более осмысленного, чем расплывчатое заявление о том, что у Архипушки есть своя «секретная метода», я не услышала. «Ну, и бог с ним, – подумала я. – Пусть темнит. Главное – помогло! »

Десять раз я напоминала Оле, что заказала для них с Леней VIP‑ зал на прилете, но, непривычные к «новорусским» веяниям, они проскочили мимо девушки с плакатиком и вышли там же, где проходили все прочие пассажиры. Честно говоря, слово «проскочили» никак не подходило к Лене, который, хоть и не пользовался креслом‑ каталкой, но тяжело, с трудно скрываемой болью, шел, опираясь на костыль и палку. Голова его также была ограничена в движениях большим пластиковым ошейником. Я, честно говоря, была немало раздражена, так как Леня с Олей напрочь отказались принимать от меня билеты бизнес‑ класса. И это при том, что я вполне могла позволить себе арендовать для них отдельный самолет. Увидев, что они так и не появились в зале для привилегированных пассажиров, я, чертыхаясь, рванула к выходу из таможни и как раз застала их выходящими сквозь толпу «бомбил», призывно крутящих на волосатых пальцах ключи от своих тарантасов.

– Извини, – бросилась ко мне Оля. – Мы так и не поняли, к кому обращаться по поводу VIPа. Решили, что здесь быстрее…

– Там девица вас ждала, с плакатиком, с красненьким таким!

– Какая разница теперь! – прошептал Леня и улыбнулся мне. – Мы уже тут. Это главное!

Я подбежала к нему, подхватила за локти и, чуть приподнявшись на цыпочках, поцеловала в губы.

– Помнишь Уфу, вокзал, комендатуру?

– Да, спасибо тебе.

Он уже говорил мне это слово по телефону, но сейчас меня это «спасибо» словно резануло по сердцу.

– На здоровье! Дурак!

Леша загрузил в «Мерседес» их багаж и повез нас в отель. По дороге я узнала, что в последние месяцы проблемы и неприятности буквально сыпались на семью Ильиных. Мало этой аварии со всеми жуткими последствиями, так вдобавок ко всему неделю назад у отца случился инфаркт. Раньше родители собирались тоже приехать в Москву, но теперь мать круглые сутки дежурила у кровати мужа, и ни о каких поездках не могло быть и речи.

Огромный люкс, снятый мной за восемьсот долларов в день, состоял из двух спален, гостиной и небольшой кухни. Каждая спальня имела свою ванную комнату.

– Это безобразие! Ты ставишь нас в неудобное положение! – выговорил, я бы даже сказала, вышептал мне Леня.

– Да! А кто меня отправил в свое время в собственном вагоне‑ люксе? – напомнила я Лене его былой подвиг.

Он вздохнул, тяжело опустился в широкое кресло и перевел взгляд на окно. Из этого положения ему было видно только серое московское небо с плывущими по нему тяжелыми облаками. Я впервые задумалась о том, что мы совсем мало знакомы друг с другом. Тогда, в машине, мы не успели сказать друг другу и десятка фраз. А при первой встрече, в прошлой жизни, мы были совсем другими. Я не знала, о чем говорить с человеком, которого я давным‑ давно полюбила с первого взгляда, потом потеряла, а теперь опять нашла. Я не могла понять, он ли это или кто‑ то совсем другой?

Оля была в своей спальне и не выходила оттуда, наверное, чтобы не мешать нам.

– Кем ты сейчас работаешь? – Я сама удивилась, что у меня вырвался этот совершенно неуместный сейчас вопрос.

Но Леню это не удивило.

– Преподаю в школе программирование и компьютеры.

– Почему, ведь ты такой способный и умный?

– В школе должны преподавать способные и умные. Я уже отучился в институте и увидел однажды вечером ватагу детей – трех мальчиков и двух девочек, по девять‑ десять лет. Я заглянул в будку, откуда они выбежали, и увидел повешенную кошку. И я решил, что буду учить детей… тому, что сам умею… И постараюсь сделать так, чтобы они никогда не вешали кошек!

Я осторожно погладила его по голове и поцеловала в затылок. Он как‑ то странно сжался.

– Кстати, кошку я спас и назвал Шуркой. Мы ее с собой в Израиль взяли. Шея у нее на всю жизнь окривела, но год назад она нам пятерых котят принесла. Еле пристроили…

Я не могла контролировать свои глаза и отвернулась к окну. Чувствовала, как дрожит мой мокрый от слез подбородок. Это продолжалось несколько минут. Леня первым прервал молчание:

– Извини. Я очень устал, и мне больно говорить. Мы увидимся завтра после похода к врачу. Ладно?

Я еще раз поцеловала его и зашла к Оле.

– Он не знает, что я рассказала тебе обо всех его проблемах, – сказала Ленина сестра, сжав мою ладонь в своих руках. – Не подведи меня, ладно?

Я кивнула.

– Машина, на которой мы приехали, стоит внизу, у парадного входа. Пока вы здесь, она ваша двадцать четыре часа в сутки.

– К чему это? В этом действительно нет никакой необходимости!

– Простите, Оля! Не обижайтесь, но я не спрашивала вас, есть в этом необходимость или нет. Я просто сказала, что машина внизу. В восемь вечера на следующие двенадцать часов Алексея сменит Сергей. Через час вам подадут ужин, его принесут в номер…

– А ты не останешься с нами ужинать?

Я опять не удержалась и заплакала.

– Он устал. И, наверное, не очень хочет меня видеть! Я прибегу в любой момент, Оля! Правда – в любой момент! Но пусть он скажет, что ему нужно, чтобы я пришла!

Уже выбегая в коридор, я крикнула ей:

– Когда подавать завтрак, ужин и полдник, скажете сами. Можно по телефону. Никуда не нужно ходить!

Леня так и не позвонил сам ни разу. Я понимала, что ему самому трудно и больно говорить. Оля звонила, но он ее об этом не просил – она это делала, потому что мы так договорились. Я все это время была сама не своя и даже не понимаю, как, сидя за рулем, не устроила аварии. В это время я занималась созданием на фирме подразделения, которое будет торговать всякими продуктами и барахлом, в соответствии с тем, как мы договорились с Чертковым. Турбины внутри – растворимый кофе снаружи. Видимо, то, что я делала на автопилоте, было нормальным и правильным, но этим ведала какая‑ то внешняя часть моего сознания. Сама же я все время перемалывала только одну мысль, один вопрос мучил меня – кто мы с Леней друг другу?

Через день я без предварительного предупреждения приехала к ним в гостиницу. Леня спал после процедур. Я попросила Олю не будить его, но помочь мне разобраться в происходящем между нами.

Выслушав меня внимательно, Оля грустно улыбнулась и покачала головой:

– Я понимаю, что вам не просто. Но постарайтесь чуть‑ чуть отвлечься от своих личных страстей женского рода и встать на его место и понять, как себя при этих обстоятельствах чувствует мужчина.

– Я стараюсь… – пробормотала я.

– По‑ моему, стараетесь пока безуспешно. Увы! Каждый день нам с Леней звонит мама. Папе не становится лучше. Ни я, ни Леня не знаем, выживет ли он и увидим ли мы его, когда вернемся. Плюс к этому те проблемы, о которых вы якобы не знаете, но о которых сам Леня прекрасно знает от врачей. Плюс к этому то, что сегодня и здесь выразили крайнее сомнение в возможности его излечения от последствий травмы. И плюс к этому боль, которая не дает ему ни свободно говорить, ни нормально спать. Вот сейчас он заснул впервые за двое суток. И наверное, через час опять проснется, чтобы принять обезболивающее. Ночью он спать не будет. Я знаю. И теперь ответьте мне, каких эмоций, каких чувств, каких проявлений радости вы хотите от моего брата? – Олины глаза влажно блестели.

– Вам что, определенно сказали, что не смогут помочь?

– Да.

– А как же их реклама, что они могут вылечить все?

– У них есть замечательный ответ – мы можем все, кроме чудес!

Эти слова мне напомнили о чудотворце Архипушке, к которому Евпатий обещал привезти Леню в случае необходимости. Я рассказала о нем Оле, но та лишь махнула рукой.

– Ну о чем вы говорите! Мы же с вами все понимаем. Все это чушь, и чудес действительно не бывает. Леня никогда не согласится ехать ни к какому целителю! Слышите – никогда!

Через день Алексей мчал нас – Олю с Леней и меня с Евпатием – по Ярославскому шоссе в направлении Вологодской области. Евпатий сидел впереди справа, а мы с Олей по очереди поддерживали Ленину шею. На центральный подголовник заднего сиденья мы положили большую поролоновую подушку, на которую сидящий между нами Леня облокачивался верхней частью спины и затылком. Так мы надеялись снизить воздействие разбитой на многих участках дороги.

– Евпатий Микулович, скажите мне, пожалуйста, сколько вашему Архипушке надо дать денег? – спросила я Евпатия еще накануне.

Тот покачал головой.

– Он денег не берет. Он к деньгам даже не прикасается! Ненавидит он их.

– То есть мы едем к ненормальному?

– А вы, хозяюшка, нормальных целителей видели?

– Я лично никаких не видела! Впрочем, излечение вашего дяди произвело на меня впечатление.

– А от него все нормальные‑ то отказались.

– Так что же Архипушке все‑ таки везти – водку, французский коньяк, шампанское? Говорите же!

– Он спиртного не пьет, табак не курит, мяса и птицы не ест! Везти ему можно только еду. Причем еду самую простую – картошку, селедку, масло подсолнечное. Молочное он пьет только свое – у него коза есть. С огородом у него самого нет уже сил возиться. Может быть, мы ему чего‑ нибудь из теплицы нашей наберем, хозяюшка? Вы же знаете, у меня там все природное, без химикатов…

– Да уж! – вспомнила я особенности его агрономической деятельности. – Разумеется, все берем! Все, что выросло! Фрукты‑ овощи он любит, так я ананасов накуплю, бананов, апельсинов, киви…

– Киви, боюсь, он есть не будет, – выразил сомнение Евпатий.

– А это еще почему? Чем ему киви плохо? – удивилась я.

– Уж больно оно, простите, хозяюшка, волосатое это киви, шерстистое оно какое‑ то очень!

Последние двадцать километров наш «Мерседес» тащился не меньше часа. Я не понимала, как нам удалось не застрять на раскисшей дороге. Но Алексей был здесь уже второй раз, и, по его словам, теперь ехать ему было намного проще, чем тогда, в первый раз с Данилой Степановичем. Наконец мы прибыли. Леня очень устал от дороги, и мы с Олей дали ему вначале несколько минут посидеть спокойно, а потом очень осторожно вывели наружу и усадили на складной стул. Деревня Крюковище произвела на всех самое удручающее впечатление. По сути, и деревни‑ то уже никакой не было. Пара полуразвалившихся хибар возвышалась над тем, что обрушилось уже вовсе. В одной хибаре жил сам Архипушка, а в другой, чуть получше, обитала старуха Егоровна, у которой, собственно, и останавливались те, кто приехал к целителю. Ей тоже доставалась часть продуктов. Иногда она даже соглашалась взять немного денег, но только в том случае, если на другой день ожидалось прибытие в Крюковище автолавки. Держать деньги в доме она боялась, так как существовала опасность погибнуть от рук лихих людей – обезумевших алкашей из соседних деревень. По той же причине, как объяснял Евпатий, ни сам Архипушка, ни старуха Егоровна не дали «благодарным исцеленным» привести в порядок их убогие жилища. Даже сам намек на наличие хоть каких‑ нибудь средств, превышающих стоимость мешка картошки, мог стоить старому человеку жизни.

Егоровна вышла на крыльцо и, щурясь, осмотрела всю нашу компанию.

– Опять, нехристь, паралитика привез? – обратилась она к Евпатию.

Несмотря на то что Архипушка имел славу колдуна, Егоровна считала и его, и себя людьми православными.

– Привез, привез, Егоровна! – ответил старушке Евпатий. – Паралитик, не паралитик, но человек больной. Надеемся, что Архип Матвеевич нам поможет, как дяде моему помог.

– Ладно, заходьте, – Егоровна открыла калитку. – Не на улице же ждать! Только продуктов у меня нет, сами знаете! Хотите кушать, несите свое!

Леша с Евпатием вытащили часть сумок, внесли их во двор и поставили на крыльцо.

– Да мы же все привезли! Как всегда, Егоровна! Ты же знаешь! – затараторил Евпатий. – И тебе гостинцев привезли! Вот – торт вафельный! Ты говорила, что любишь – мы и привезли! И чаю вот пять пачек, какого ты в прошлый раз заказывала! Хотя русскому человеку, как я думаю, все же квас или взвар травяной лучше…

– Опять ты за свое! Говори говорильня – уж в прошлый раз от тебя мне все уши заложило!

Егоровна посмотрела в сторону соседнего дома.

– Вот, кто из вас с болящим, ведите туда. Архипушка вона к вам вышел, Архип Матвеич.

Мы оглянулись и увидели возле соседнего плетня невысокого кряжистого деда, заросшего седой бородищей. Он был бос, одет в старые линялые джинсы и в стеганую телогрейку. Рядом с ним стояла абсолютно белая коза. Она равнодушно жевала жвачку и безо всякого интереса нас разглядывала.

«Боже мой! Куда мы приперлись! » – подумала я. Долгая поездка была мучительна для Лени. Мы с Олей тоже страшно устали. Затекли наши руки, поддерживавшие Ленину шею, а он сам так мучился от боли, что искусал свои губы в кровь и до сих пор не мог выговорить ни единого слова.

К Архипушке подошли все, кроме водителя Алексея, оставшегося возле машины. Евпатий опять тащил пластиковые сумки с покупками. Оля подошла к целителю первой и, вытащив из портфеля увесистую пачку бумаг и рентгеновских снимков, протянула ему через забор.

– Здравствуйте, Архип Матвеевич!

В ответ на ее приветствие Архипушка кивнул. Одновременно заблеяла коза.

– Вот наши документы! Здесь есть снимки, результаты анализов. Выписка из истории болезни в переводе на русский язык.

Дед оглядел всю нашу компанию. Вслед за Олей стоял Евпатий с пакетами, а за ним – Леня с костылем и палкой. Я поддерживала его за локоть. Архипушка внимательно посмотрел на один из пластиковых пакетов, забитый экзотическими фруктами. Евпатий поднял пакет вверх, и старик вытащил из него маленький ананас и пару плодов киви. Вначале он протянул козе ананас. Та моментально вцепилась в бок ананаса крепкими желтыми зубами и с хрустом отгрызла большой кусок. Архипушка удовлетворенно кивнул и закинул одобренный животным фрукт назад в мешок. Потом он протянул козе киви. Та заблеяла и отвернулась.

– Больно шерстист! – заметил целитель надтреснутым старческим голосом.

– Вот видите, хозяюшка! Я же говорил! – обрадовался своей правоте Евпатий.

Мне страшно захотелось назвать его придурком и скорее уехать отсюда. Как можно доверить моего, нашего, Леню сумасшедшему старику. Но какое‑ то иррациональное чувство помешало мне это сделать. Архипушка внимательно посмотрел на Олю, замершую возле плетня с бумагами в руке.

– Сестрица? – Он то ли задал вопрос, то ли констатировал очевидный для себя факт.

Оля согласно кивнула.

– Уходи отсюда!

– Куда? – опешила Оля.

– К Егоровне иди. Поешь и спать ложись. Вечер уже. Скоро солнце сядет!

И впрямь, через час должна была наступить темнота.

– Какой тут сон? – вздохнула Оля, глядя на брата.

Оля наконец опустила руку с бумагами и, поняв, что Архипушка ничего читать не будет, засунула их назад в портфель.

– Ничего, уснешь! Иди, я сказал.

Коза сердито мекнула. Архипушка опять залез в протянутую Евпатием сумку и вернул животному надкусанный ананас. С каким‑ то необычным для травоядного утробным урчанием коза продолжила поглощать тропический фрукт.

– А ты что – баба его? – старик обратился ко мне со свойственной ему деликатностью.

– Вроде как да, – пожала я плечами.

– Как это вроде? Он с тобой как с бабой‑ то своей живет?

Леня вздрогнул от такой простоты. Но развернуться и уйти мы не могли. Практически любой ответ на этот милый вопрос звучал бы по‑ идиотски, но я нашлась:

– Пока нет, но при случае, надеюсь, попробует!

Дед хмыкнул.

– Готовить умеешь?

– Приходилось.

– Вместе с ним пойдешь!

Потом он повернулся к Евпатию.

– Ну, чего встал, землееб? Заноси сумки и назад к бабке ступай.

При слове «землееб» я не удержалась и хихикнула. Дед, похоже, был не лишен чувства юмора. Впрочем, более ничего смешного он так и не сказал. Евпатий забежал в избу и выскочил оттуда уже без сумок.

– Пока не скажу, к нам не суйтесь! – крикнул Архип Матвеевич вслед уходящему от нас Евпатию. – Егоровне скажи, пусть Козулю подоит.

«Козуля – хорошее имя для козы! » – подумала я.

Мы проковыляли в избу. С особенной осторожностью я помогла Лене взобраться на крыльцо. Полусгнившие доски стонали и трескались под ногами. Я обратила внимание, что слева от крыльца свален какой‑ то странный мусор: обмотанные грязными бинтами обгорелые костыли, пластмассовые распорки, обломки алюминиевых трубок. Венчал гору мусора старинный ночной горшок с отломанной ржавой ручкой и отбитой во многих местах эмалью. В избе было не то чтобы грязно, но как‑ то неуютно, пахло сыростью и запустением. Большую часть единственной комнаты занимала печь с лежанкой. Из мебели были только струганая лавка в углу и неказистый самодельный табурет возле печи. Когда мы вошли внутрь, Архип Матвеевич захлопнул входную дверь, кряхтя, сел на лавку и принялся изучать содержимое сумок.

– Картошка с селедкой – это хорошо! Селедки я давно не ел! – сказал он, не обращая на нас никакого внимания.

– Извините, пожалуйста, но я не могу больше стоять, – обратился к старику Леня. – Куда я могу присесть?

– А чего тебе сидеть? Все одно ничего не высидишь. Лезь давай на печь, на лежанку – там у меня тряпье накидано.

Внутри меня все клокотало. Как я смеялась всю жизнь над всеми этими рассказами про знахарей и колдунов, а тут сама влипла!

– Как он туда залезет? – прорычала я. – Он и идти‑ то не может!

– Ничего! Пущай попробует! – ответил Архипушка и изъял из полиэтиленового пакета две сельди холодного копчения. Рыбины шлепнулись прямо на лавку. Характерный селедочный запах моментально распространился по всему помещению. – Так лезешь, что ли? Или русского языка не понимаешь?

– У него поврежден шейный отдел позвоночника! Я вам уже сказала! – Я готова была разорвать горе‑ целителя на куски.

Леня бросил костыль и палку и вцепился в стенку печи.

– Ладно, попробую!

Я ухватила его за талию и начала толкать вверх.

– Не надо, – прохрипел он. – Пододвинь табуретку, пожалуйста…

Я сунула уродскую деревяшку Лене под ноги. Сделав нечеловеческое усилие, он сдержал стон и, сначала взобравшись на табурет, вполз на лежанку.

Дед тем временем нашел какой‑ то кусок фанеры, отдаленно напоминающий разделочную доску, и, положив на нее селедки, протянул Лене.

– Чтоб так просто не валялся на печи, давай селедку чисть!

– А где нож? И куда потроха выбрасывать?

– Нет ножа. Руками давай. А потроха на пол кидай. Все равно потом убирать!

– А руки вытереть?

– Тряпки под тобой лежат. Об них и вытирай!

Я не успела высказать все свое негодование по поводу этих дурацких указаний, как меня тоже припахали.

– А ты давай картошку вари!

Я никогда не была неженкой. С детства меня приучили к походному быту. Но возиться в такой грязи без ножей, нормальных мисок и котелков мне было мерзко.

– А как ее чистить? И где вода?

Архипушка с кряхтением пододвинул мне два мятых и ржавых ведра, в каждом из которых было налито меньше чем до половины отдающей болотной гнилью воды.

– В одном мой, а в другом вари. В мундирах вари – не чисть!

– Воды мало – давайте я к колодцу какому‑ нибудь сбегаю!

– Тут сиди! – прикрикнул на меня дед. – Нету у нас колодца! Засыпали колодец! А до речки полверсты – с тачкой ходим! Темнеет уже – не пойдешь никуда!

Леня с омерзением потрошил пальцами сельдь, а я, помыв два десятка картофелин в одном из ведер, переложила их в другое.

– Давай печь затапливай! – продолжал командовать Архипушка.

Я открыла створку и увидела там несколько недогоревших, явно сырых головешек. Дед протянул мне спички.

– Зажигай!

– Так они же не загорятся! Бумага нужна!

Архипушка опять закряхтел и потащился в дальний темный угол. Оттуда он вытащил обрывки старых газет и две ржавые керосиновые лампы. Лампы пришлись очень кстати. Электричества не было, а солнце за окном уже село. Он отдал мне газету, а сам начал возиться с лампами. К селедочной вони прибавился характерный тошнотворный запах керосина.

– Может быть, мы не будем ждать обеда, а займемся Лениным здоровьем! Не хочу я есть, понимаете?!

– Ты делай, что тебе говорят! – просипел старик и запалил наконец лампы. – Не ты здесь командуешь, девка!

Существенно светлее не стало. Зажженная мной газета прогорела в печи и погасла, оставив после себя немного пепла. Дрова так и не загорелись.

– Эх! Неумеха ты, неумеха! – отругал меня целитель. – Кому же ты нужна, такая криворукая!

Он опять порылся где‑ то в темноте и притащил кучу грязных тряпок. Принес он и банку с керосином. Смочив в нем тряпки, он затолкал их в печь и приказал мне:

– Давай! Поджигай теперь!

Я выполнила команду. Комната наполнилась едким вонючим дымом. Мы начали кашлять. Особенно досталось лежащему наверху Лене. Он буквально зашелся в кашле. Я бросилась к нему, но не успела. Задыхаясь на своей лежанке, он случайно сорвал пластмассовый ошейник‑ фиксатор и уронил его вниз. Вместе с ошейником на пол упали обе селедки. На одну из них я наступила и, поскользнувшись, с проклятиями рухнула на табурет. Тот оказался столь хлипким, что рассыпался подо мной.

– Что же вы творите такое! – заорала я на безумного Архипушку и, схватив ведро с грязной водой из‑ под помытой картошки, попыталась выплеснуть его в печь.

Но старик с удивительной силой выбил ведро у меня из рук, и грязная, смешанная с землей вода выплеснулась прямо на Леню.

– Спускайся, лежебока! – рявкнул «целитель». – Угоришь там в дыму! Вниз, давай!

Залитый грязной жижей Леня, продолжая кашлять, полез вниз. Спустив ноги с печи, он только было нащупал правой рукой прислоненный к стене костыль, как Архипушка первым вцепился в этот костыль и стал с его помощью проталкивать глубже в печь горящее тряпье.

– Чего стоишь, дура! – рявкнул он. – Давай табуретку кроши и в печь!

Дед сунул мне в руку ножку от только что рассыпавшейся табуретки и велел затолкать ее в топку. Сам же он проталкивал ее в глубь печи костылем. Теперь смердело уже не только тряпьем и керосином, но и горящими пластмассовыми частями Лениного костыля.

Описать ту мерзость, которая образовалась в избе, просто невозможно. Но хозяин жилища, наоборот, несколько успокоился. Отгоняя рукой клубы жирного дыма, он пристально смотрел на Леню. Тот стоял, прислонившись к бревенчатой стене, и сжимал в руках свою палку.

– Чего встал! – почти миролюбиво обратился к нему Архипушка. – Палкой своей шуруй давай!

– Где шуровать? – ответил Леня, заходясь кашлем.

Дым уже начал уходить куда‑ то вверх, но дышать было по‑ прежнему тяжело.

– В печи шуруй! Табуретку не жалей! Уже все равно пропала. Доламывай – и туда ее, в печь! И палкой, палкой шуруй!

Леня поплелся было к обломкам табуретки, но так же, как и я перед тем, поскользнулся то ли на самой селедке, то ли на потрохах и повалился на колени. Я вскрикнула. Но он вроде бы особо не пострадал и с каким‑ то непонятным отчаянием стал доламывать табуреточные ножки и швырять их в огонь. Старик уже вытащил из печи то, что осталось от израильского костыля, и швырнул в окно. Грязное стекло разбилось с печальным звоном. Но нет худа без добра, внутрь дома проникла живительная струя свежего воздуха.

«Псих и маразматик, псих и маразматик! – единственное, что крутилось в моем мозгу. – Как мне угораздило сюда припереться?! Зачем я уговорила Леню и Ольгу?! Евпатия убью и уволю, уволю и убью! »

Леня уже затолкал в печь все доски и «шерудил» в печи своей палкой, сделанной под заказ в той же ортопедической мастерской, что и погибший уже костыль. Дрова горели, палка воняла и превращалась в такой же кусок алюминиевого говна, как выброшенный в окно костыль.

«Ничего – я дотащу тебя на руках! – думала я. – А Евпатия точно убью! Прямо тут убью! Убью этого землееба! Какое правильное для него название – землееб! »

– Картошку‑ то на огонь ставь! – услышала я надтреснутый голос целителя. – Чего мы печь просто так, что ли, топим? Просто так дрова жжем?

Опять что‑ то сверхъестественное остановило меня, не позволив послать деда той самой или заделать ему ведром по башке. Не говоря ни слова, я шваркнула ведро с картошкой на чугунную конфорку. Леня, сидя на корточках, продолжал шевелить горящие деревяшки в печи. Что‑ то странное показалось мне в его занятии и в его позе, но мой усталый и отравленный дымом мозг отказывался понимать даже самые простые вещи. «Наверное, – подумала я, – мне странно, что у него такая закопченная и испачканная физиономия».

Архипушка тем временем подобрал с полу отвратительный кусок раздавленной селедки и, понюхав, сунул его себе в рот.

– Селедка слишком соленая, – заметил он, сплюнув на пол. – Такую отмачивать надо!

В неверном свете керосиновой лампы я все же увидела, что в бороде у него застряла обмотанная кишками селедочная кость. Тошнота стала невыносимой. Чтобы меня немедленно не вырвало, я даже ухватила себя рукой за горло.

– Не могу я больше! Архип Матвеевич! Выпустите меня, умоляю!

Мысль о том, что придется с ним вместе есть картошку из вонючего ведра, меня убивала. Воздуха, прорывающегося из разбитого самим хозяином окна, все равно не хватало, и я боялась, что не удержусь и просто‑ напросто захлебнусь собственной блевотиной. То, что Лене Архипушка помочь ничем не мог, да и не собирался, мне казалось уже очевидным.

– Ладно! Будь по‑ вашему! Да и надоели вы мне оба, – пробормотал старик. – Уходите прочь и езжайте домой! Только все ваши у Егоровны спят сейчас. Поутру домой поедете. Сейчас ступайте вона за дом. Там под навесом Козулино сено. На него и ляжьте.

С этими словами он поднялся с карачек, подошел к тому пакету, где были сложены фрукты, и протянул нам четыре плодика киви – все, что были привезены.

– Я, как картошка сварится, тут кушать буду, а вы это с собой возьмите на сеновал‑ то. Нам с Козулей они все равно ни к чему! – Он провел ладонью по бороде и еще больше размазал по ней селедочные потроха. – Шерстистые они больно, фрукты эти, – мы с Козулей брезгуем такие кушать!

Архип Матвеевич отвернулся и, отломив короткий кусок от прогоревшей Лениной палки, помешал ею закипающую картошку. И показался он мне таким старым и жалким в своем разрушенном доме, что не стала я ничего говорить ему из того, что накипело у меня за этот безумный вечер. Леня тоже молчал. Мы отворили дверь и пошли по темному двору, куда сказал Архипушка. Там и впрямь находилась целая гора сена, прикрытая сверху ветхим дощатым навесом. Обессиленные, мы буквально рухнули в душистую сухую траву.

Несмотря на усталость, спать не хотелось. Я обняла Леню и вдруг осознала, что обнимаю его впервые в жизни. Я сама положила его руку на свою грудь и мгновенно забыла обо всем: о своих проблемах, о его болезнях, о бестолково и пошло прожитых годах. Он ласкал меня и говорил нежные чудесные слова. Это глупо, но я даже не поняла, когда и как он проник в меня, я ощущала, что мы с ним единое целое. Это не было похоже ни на что из того, что случалось со мной прежде. Все мое тело содрогалось от счастья, когда я ощущала, что в мое лоно изливается семя любимого человека. Какими глупыми были мои сомнения тогда в Москве. Он мой, мой! А я – его! И это – навсегда! И плевать, что ни врачи, ни кудесники пока не смогли нам помочь! Вдвоем мы преодолеем и немощь, и боль!

Едва забрезжил рассвет, мы поднялись на ноги. Нужно было будить всю остальную нашу команду, разместившуюся у Егоровны. Пора ехать в Москву. На сене рядом с нами валялось четыре кивины, и, только взглянув на них, мы поняли, что голодны. Съев каждый по две штуке, мы направились к калитке. Со двора нас провожала Козуля. Она равнодушно смотрела нам вслед, не переставая жевать свою жвачку. И мне показалось, что от нее за версту разит ананасом.

Несмотря на ранний час, возле «Мерседеса» уже стоял Алексей. Он смотрел в противоположную от нас сторону и нервно курил.

– Доброе утро! – поприветствовала его я. – Буди остальных! Уезжаем!

Он уронил сигарету.

– Слава богу! Наконец‑ то! Я уже думал – все, кранты! Сгинули! А Чертков, не моргнув, меня в расход пустит! Слава богу, явились! Но сестру его сами будите! Полтора суток уже в отключке – даже в сортир не встает!

– Какие полтора суток?! – гаркнула я на него. – Ты что, с Евпатием браги его набрался? И шести часов небось не прошло!

– Шести часов?! – взвился Алексей. – Нате, посмотрите!

Он сунул мне в глаза часы с календарем. Если это была правда, то мы вошли в дом Архипушки тридцать два часа назад! Но я ясно помнила, что на всю эту пакость с топкой печи ушло никак не больше часа. Ну, еще пару‑ тройку часов мы пробыли на сеновале. И все! Я повернулась было к Лене, но он уже бежал к дому Егоровны проверить, что случилось с Ольгой. И вдруг меня поразило будто молнией! Леня бежал! Бежал! А ведь что‑ то дернулось во мне еще тогда, когда я увидела его сидящим на корточках возле печи! Мне что‑ то мешало понять тогда, что он не мог сидеть на корточках! И сейчас он не мог бежать! Безумный старик изувечил его костыль и сжег его палку! Но палка и костыли Лене были уже не нужны!

Навстречу бегущему Лене из избы вышла Егоровна с ведром‑ подойником, а вслед за ней брел заспанный Евпатий.

– Да не волнуйся ты! – крикнул он Лене. – Ей Архипушка велел спать до твоего прихода – вот она и спала! Просыпается уже!

Мне казалось, что теперь я уже окончательно сошла с ума.

– И вот этот водитель ваш, хозяюшка, Лешка, – форменный псих! Я же ему говорю – не дергайся! У Архипушки и неделями сиживают!

– Но дядьку‑ то твоего он за два часа излечил – сразу домой поехали! – вновь закуривая, завелся Алексей.

– С дядькой случай другой, – возразил Евпатий. – Дядьку от пьянства кондрашкой разбило. Его достаточно было пару раз вожжами по жопе отходить, вот все и прошло! Данила мне сам рассказывал потом про эдакую «терапию», но просил, чтоб я про методу лечения никому не говорил! Стыдно ему, вишь ты! А у Леонида случай другой! Ему, видать, по жопе не прописано! Террористический акт – дело сложное!

– Какая разница, от чего человек заболел, – гаркнул на него Алексей, – коли болезнь одна?!

– А это не нам с тобой судить! – развел руками Евпатий. – Такими делами Перун один ведает!

– Тьфу, нехристь! – повернулась к нему Егоровна, уже было дошедшая до ожидающей ее за плетнем Козули.

– Сама ты – тьфу! – Евпатий еще два раза плюнул через левое плечо и трижды постучал по калитке. – Чего перед добрыми людьми с пустыми ведрами расходилась! Нам же в дорогу сейчас!

Из избы тем временем вышли Леня с совершенно невменяемой Ольгой. Глаза ее округлились. Не веря случившемуся, она то и дело оглядывалась на брата. Потом она бросилась ко мне и предприняла попытку поцеловать мои до сих пор не мытые, воняющие керосином и селедкой руки. Я оттолкнула ее:

– Ты что, одурела?!

С ужасом и стыдом я вспомнила, как вела себя с Архипушкой, и побежала к его хибарке, чтобы поблагодарить и попросить прощения. Егоровна сидела на какой‑ то чурке возле самого крыльца чудесного целителя и доила Козулю.

– Стой! – крикнула бабка, когда я попыталась открыть дверь. – Нету его!

– Как это его нет? – он был же тут.

– Вчера еще ушел, – возразила Егоровна. – Я вот вечером вчера Козулю доила, его уж не было. Видать, на ручей ушел. Ни бидонов, ни тележки евоной нету. У нас колодец‑ то засыпали. Вот он на речку и ходит. Только маленькая она, речка‑ то, одно слово – ручей.

Я ничего не понимала.

– А когда он вернется?

– Откуда ж мне знать?! Он, бывает, долго ходит. Иногда бидоны там бросит, а сам то в лес, то в соседнюю деревню пойдет. Та уж вроде совсем пустая. А может, и есть еще кто из стариков живой. С Архипушкой‑ то не особо поговоришь. Мне‑ то говорит: «Язык у тебя, Егоровна, что помело! Иди вот Козулю подои». Вот и весь разговор.

– Мы должны ему дом отмыть, починить все и стекло вставить! – Я помнила, какой разгром был устроен в избе.

– Какое еще стекло? – удивилась бабка.

– Оконное, разумеется! Оно же вдребезги разбито! Еще бы ноги не порезал – он же босиком ходит!

– Так здесь же в дому только одно окно! – удивилась Егоровна. Пока она говорила, из‑ под ее пальцев вылетали тонкие белые струйки и с характерным звяканьем падали в ведро.

– Ну, – ответила я. – Оно и разбито.

Я сделала три шага, чтобы посмотреть на стену, в которой было прорублено маленькое оконце и… увидела, что давно не мытое заляпанное стекло абсолютно цело. Совершенно опешив, я вернулась назад и настежь распахнула хлипкую входную дверь. В единственной комнате пахло все той же сыростью, тоской и неуютом. Но грязи не было. Все та же печь с лежанкой, закиданной тряпьем, лавка в углу и неказистый табурет напротив топки. Отшатнувшись, я захлопнула дверь.

– Что ж за молодежь такая, – проворчала Егоровна, закончившая уже дойку. – Как это можно – в дом без хозяина?

В этот момент я взглянула почему‑ то на ту кучу мусора возле крыльца, что заметила, еще войдя вслед за Архипушкой в дом. На самом верху кучи, прямо поверх битого ночного горшка, валялись сломанные израильские костыли, обгорелая палка и пластмассовый ошейник‑ фиксатор, без которого еще недавно Леня не мог обойтись. Теперь я поняла, что это за куча!

Леня с Олей подошли к калитке, и я подала им знак остановиться.

– Егоровна! – обратилась я к старухе. – Здесь невозможно жить! Я куплю и Архипу Матвеевичу, и вам два дома в Подмосковье, а Козуля будет есть только ананасы! Скажите ему и собирайтесь! Через три дня я пришлю машины забрать вас с Архипушкой, козу и то барахло, с которым вы не захотите расстаться!

– Нет, милая моя! – ответила Егоровна, вытирая руки. – Не думай, что ты самая первая предлагаешь. Не поедет он никуда. А значит, и я тут останусь.

– Но почему?!

– А потому! Сама не знаю почему! Жизнь каторжную прожили, а перед смертью, как в ссылке, в своих же избах живем. Не понять тебе, коли я сама не понимаю. И он не понимает, но не поедет никуда. Так‑ то вот!

Бабка взяла ведро, на дне которого плескалось литра полтора козьего молока, и потащила его со двора.

– А если не хотите в долгу оставаться, то заезжайте, хоть в год раз. Проведайте – живы ли еще будем!

Ненавижу всякую шваль, от алкашей в подъезде до ублюдочного истеблишмента. Но в самое лютое бешенство приводит меня тихая покорность безответных моих соотечественников!

– Спасибо, Егоровна! Непременно будем заезжать! – единственное, что я смогла из себя выдавить, сдерживаясь, чтобы не наорать на старую женщину.

Взяв с собой Леню с Олей, я пошла к машине. Пока мы усаживались в «Мерседес», Леша обнаружил в багажнике забытые вчера два ящика рыбных консервов. В каждом из них лежало по тридцать двухсотграммовых банок туны в масле.

– Куда это? – спросил водитель. – Назад повезем?

– Отнеси Егоровне! Еще раз поблагодари и скажи, что обязательно скоро приедем!

Пока он таскал коробки, я обняла за плечи Евпатия.

– Спасибо вам, Евпатий Микулович! Вы можете просить у меня любую прибавку к жалованью! И я не буду возражать, даже если вы переебете не только всю теплицу, но клумбы, газоны и вообще любой приглянувшийся участок территории.

– Спасибо вам, хозяюшка! – прочувственно ответил мой язычник, и только тут я заметила, какими глазами смотрят на меня сидящие рядом Леня с Олей.

Они‑ то не были в курсе самоотверженной деятельности Евпатия, и наша с ним беседа их изрядно впечатлила.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒