Мой дом. и не только

Мой дом

и не только

Какое это счастье ощутить себя вновь на свободе! Описывать бессмысленно: во‑ первых, это уже неоднократно делалось до меня, а во‑ вторых… Во‑ вторых, это нужно ощутить самому! Хотя, конечно, все равно лучше не оказываться в клетке, как бы ни сладостно было потом из нее вырваться! Все произошло неимоверно быстро. Через два часа водитель по имени Леша мчал меня в черном «Мерседесе» по загородному шоссе к Даше с мамой, а заодно и к себе самой.

Можайское шоссе, как всегда, стояло в пробках, и приехали мы уже в сумерках. Мой новый дом располагался на южной окраине элитного дачного поселка, на улице, носящей имя не ведомого сегодня никому писателя Гусева. Участок составлял не меньше половины гектара. По сути, это была отгороженная от посторонних часть старого хвойного леса. Мы въехали в открывшиеся автоматически ворота и остановились на покрытой щебнем площадке между большой крытой стеклом теплицей и маленьким деревянным домиком. В темноте этот флигель был плохо виден, но я поняла, что это, по‑ видимому, сооружение преимущественно технического назначения. При необходимости здесь мог жить кто‑ то из персонала, обслуживающего дом и участок. Честно говоря, прежде я даже представить себе не могла, как можно жить с прислугой. Сама мысль о наличии рядом постороннего человека меня напрягала, поэтому, несмотря на наличие денег, я никогда не стремилась серьезно увеличивать свою жилплощадь. Со слишком большой квартирой мама не справилась бы одна – о себе я вообще не говорю! А тут – здоровенный загородный дом! Наверняка придется кого‑ нибудь нанимать, если это еще не сделали за меня.

Я вышла из машины и отпустила Лешу. Он сообщил, что приедет за мной в понедельник. Была пятница, и у меня оставалось два дня законных выходных, чтобы прийти в себя.

Трехэтажный дом находился метрах в тридцати от парковки. В темноте его очертания едва угадывались за разросшимися соснами и елями. Часть окон ярко светилась, и я с радостно колотящимся сердцем помчалась по тускло освещаемой тропинке к входной двери. Какой сейчас будет сюрприз для моих родных!

Мама даже не подозревала, что я появлюсь сегодня. Все происходящее по всему периметру ограды проецировалось на монитор в прихожей. Но она, разумеется, не только не смотрела на монитор, но даже, как выяснилось, не обращала внимания на мелодичную трель, раздававшуюся всякий раз, когда во двор въезжал с улицы автомобиль. Надо знать мою маму!

Я отворила не запертую на замок дверь и, как могла тихо, проникла в прихожую. Повсюду горел свет, и я без труда нашла гостиную на первом этаже, где мама с Дашей и Ромой смотрели детскую передачу. Дети, видимо, только что поужинали, и Даша, развалившаяся поперек огромного кожаного кресла, уже засыпала. Рома же, не мигая, таращился в занимающий полстены плазменный экран. На экране кривлялся и пищал плюшевый поросенок. Никем не замеченная, я минуту простояла в дверях, но потом не выдержала и обратилась к ним:

– А гостей вы не ждете?!

Мама вскрикнула и, опрокинув стул, бросилась ко мне. Не говоря ни слова, она заключила меня в объятия. Сонная Даша сползла с кресла, подбежала и ухватила меня за руку. Вклинившись между мной и мамой, она начала карабкаться вверх. Я подхватила ее на руки, и вот она уже обхватила мою шею и зашептала мне на ухо:

– Мама, мамочка! А бабушка говорила, ты только завтра приедешь!

– Так мне что, пока уйти прикажешь?

– Дура! – со счастьем в голосе проговорила мама.

Даша, поняв, что это взрослые шутят, хихикнула и поудобнее пристроилась у меня на руках. Глаза ее закрывались. Здоровому ребенку никакие потрясения не помешают заснуть вовремя.

– Куда ее тащить, показывай! – прошептала я маме. Ведь я не знала, как расположены комнаты в доме!

Мама повела меня в отдельную Дашину спальню, первую собственную комнату в жизни моего ребенка, но вначале успела гордо проговорить:

– У нас Рома заговорил!

Как ни тихо она это произнесла, Рома, несчастный неполноценный сын моего отца, всего на три года старше моей Даши, оторвался от телевизионного экрана и проговорил, глядя на меня мутноватым взором:

– Я – Йома! Я выясту и стану…

– Космонавтом! – вздохнула я, вспоминая целую серию анекдотов об интернатах для УО – умственно отсталых.

Но Роминых амбиций я недооценила.

– Я стану пьезидентом! – Из правого уголка Роминого разляпистого рта побежала струйка слюны. Впрочем, взгляд сводного братца впервые показался мне довольно осмысленным.

У меня не было сил тщательно осматривать весь наш большой дом. Я даже не изучила подробно свою новую спальню. Какая разница, какая она – еще сегодня утром я просыпалась в тюремной камере в другой стране! Я валилась с ног от усталости, но все равно в первую очередь кинулась в ванную комнату. Какое это счастье – иметь свой собственный толчок, раковину и душ! А ванная с джакузи – это уже немыслимая, запредельная роскошь. И у меня теперь снова все это есть. Насладившись обрушившимся на меня мощным потоком воды, я все же несколько огорчилась, что конструкция душа не позволяет легко и быстро открутить головку распылителя. Скажу откровенно, невозможность направлять на низ своего живота плотную и упругую горячую струю несколько ограничивала меня в получении неких удовольствий интимного характера. «Ну и хрен с ним, с душиком! » – я, разумеется, осознавала, что заменить хотя бы даже всю сантехнику в доме будет намного проще, чем вырваться из тюрьмы!

Выскочив из ванной комнаты, я с разбегу прыгнула в кровать и мгновенно заснула без тревог и сновидений.

Проснулась я «по режиму», когда на часах еще не было и шести утра. Возможно, сон покинул меня еще и потому, что в комнате было жарковато. Я не стала возиться с термостатом, просто подошла к окну и распахнула его. Меня обдало утренней свежестью. Я осмотрелась. Кроме сосен и елей, вокруг ничего не было видно. Прямо подо мной находились теплица и флигель, возле которого я высадилась вчера из машины. «Кто же за всем этим ухаживает? Маминых сил даже близко на все это хозяйство хватить не может! » Стоило мне так подумать, как я увидела, что в теплице кто‑ то есть. Присмотревшись сквозь бликующий стеклянный потолок, я увидела, что голый мужчина аскетического телосложения трахает кого‑ то в самой середине строения. Секс осуществлялся в миссионерской позиции, бурно и с полной самоотдачей. Любопытство взяло у меня верх над стыдливостью. Конвульсии бурного оргазма не заставили себя долго ждать. Разрядившись в невидимую мне партнершу, мужчина перестал упираться руками и повалился вниз, по‑ прежнему закрывая предмет своей страсти от моих глаз собственным телом. Полежав пару минут в изнеможении, любовник медленно поднялся на ноги и, как был голый, побрел, покачиваясь, из теплицы в примыкающий домик. Вида мужичок был еще более странного, чем мне показалось вначале: редкая в наше время стрижка «под горшок» гармонично сочеталась со здоровенной рыжей и клочковатой бородищей. Его женщины я при этом так и не увидела – теплица после ухода мужчины показалась мне пустой! Одни только растения на ровных грядках. Как и куда она успела ускользнуть? Впрочем, теоретически я могла чего‑ то и не заметить, подглядывая через стекло теплицы. Но упустить целую женщину… вряд ли…

Дети еще не встали, когда я спустилась к завтраку. Мама этой ночью почти не спала. Ей, разумеется, очень хотелось пообщаться со мной, но, понимая, как я устала, она боялась потревожить мой сон. Мы долго сидели за остывающим кофе. Я рассказывала о своих мытарствах, стараясь не сгущать краски и обратить в смех то, что еще вчера казалось таким страшным и неопределенным. Единственное, что не могло вызывать во мне ничего, кроме слез, – это судьба Лени и туманные перспективы его выздоровления.

– Кстати, мама! Кто у нас живет во флигеле?

– А! Это Евпатий!

– Кто, кто?

О существовании имени «Евпатий» я помнила только из школьной программы по истории Древней Руси. Была там такая полулегендарная личность – витязь Евпатий Коловрат. Славен был он тем, что могуч был и крушил все, что под руку попадется. В реальной жизни я ни одного Евпатия не встречала.

– Это какой‑ нибудь очередной церковно‑ приходской псих?

– Да нет, что ты! – Мама покраснела: она не любила вспоминать своих серпуховских «товарок». – Евпатий достался нам от предыдущих владельцев дома. Присматривает за хозяйством. Он и сантехник, и садовник. Смотри, какие огурцы и помидоры у него вырастают. – Мама протянула мне миску со свежесобранными черно‑ фиолетовыми помидорами и светло‑ зелеными пупырчатыми огурцами. – Попробуй! Я совсем забыла их к яичнице подать.

Овощи и впрямь были потрясающе вкусными. Несмотря на то что была сыта, я съела здоровенный сладкий помидор и два неимоверно хрустких огурца.

– А жена у него кто?

– У него нет жены. Он одинокий, – с грустью ответила мама. – И вообще, – добавила она, – Евпатий – язычник!

– Что?! – Я подавилась третьим огурцом.

После завтрака я пошла осматривать новые владения. Ощущать себя чуть ли не помещицей было здорово и непривычно. Несмотря на доставшееся мне от отца наследство, я никогда не мечтала о собственном доме. Я женщина городская и до хозяйственной деятельности ленивая. У меня и в квартире всегда кавардак. И если бы не мама, я наверняка была бы завалена падающими на меня отовсюду вещами. Как поддерживать порядок в новых условиях, я себе не представляла. А потому меня, безусловно, обрадовало наличие «уже готового» работника, но при этом несколько беспокоили как его необычные религиозные воззрения, так и странная половая жизнь.

Я прошла по периметру бетонного четырехметрового забора, осмотрела автоматические ворота, которые вчера с помощью дистанционного пульта открыл водитель Алексей. Затем направилась к теплице и к флигелю. И сразу же налетела на Евпатия. Он был уже не голый, на нем имелась чистая льняная рубаха и короткие льняные штаны, подвязанные на поясе веревкой. Язычник примостился на пластмассовом садовом стуле и… плел лапти. Завидев меня, он отложил свою работу на низенький столик, встал и церемонно поклонился:

– Здравствуйте, хозяюшка!

– Добрый день! – ответила я. – Мама мне про вас рассказывала, Евпатий…

– Микулович! – подсказал он. – Вообще‑ то батюшку моего Михаилом величали, равно как и меня нарекли при рождении Евгением. Но я имена все в загсе поменял, дабы не отрываться от исконных корней.

Я не знала, как реагировать на его откровенность, и перешла на более прозаическую тему:

– А огурцы с помидорами у вас замечательные уродились. Я утром пробовала. Не оторваться.

Как у всех рыжих, кожа у него была тонкая, и он буквально на глазах краснел то ли от смущения, то ли от удовольствия.

– Благо дарю! – Он произнес именно раздельно: не «благодарю», а «благо дарю», и в пояс поклонился. – Но огурец – это не исконный наш продукт, равно как и помидор. Вы вот попробуйте взращенную мною репу! Не побрезгуете ли, хозяюшка, пройти в мое обиталище?

Честно говоря, помня увиденное утром, я немного замешкалась у входа во флигель. Однако, осознав, что ничего мне угрожать не может, прошла. Могло показаться, что я попала в краеведческий музей: куча каких‑ то деревянных орудий труда и неведомых мне приспособлений, глиняные горшки, ухваты и расшитые льняные тряпочки и салфетки.

Евпатий протянул мне деревянную миску, наполненную нарезанной соломкой желтой репой с луком, солью, подсолнечным маслом и разнообразной зеленью. Я зачерпнула этот салат здоровенной деревянной ложкой и попробовала. Было вкусно.

– И кваску попейте моего, – Евпатий протянул мне деревянную кружку и наполнил ее из кувшина приятно пахнущей влагой. – Квасок‑ то у меня не простой, а на меду! Русскому человеку вообще сахар белый ни к чему – испокон веков наши предки бортничали, и от меда все сладости и пития русские шли.

Напиток действительно был замечательным. Я совершенно искренне похвалила и квас и репу.

– Репа сейчас редкость, – вздохнул он. – Все на картошку индейскую перешли. А она нашему исконному корнеплоду не ровня! И витамин в ней, в картошке, не тот! Редька да репа – вот то, что нам надобно! И никаких там докторов Аткинсов заморских почитать ни к чему. Питались бы, как русским людям испокон положено, так не нужно было бы по докторам, по диетологам всяким шляться – животы бы не росли, да и не болели бы!

Я вспомнила, как выглядело сверху его голое костистое тело.

– А сами вы ничем не болеете? – поинтересовалась я у Евпатия.

– Я плохой пример, – грустно ответил он. – Меня сколько по тюрьмам мучили за правдивое мое слово… Понятное дело, что здоровья это не прибавило.

– Так вы диссидентом были?

Он тоскливо взглянул на меня:

– А как вы думаете, хозяюшка, как называли и куда отправляли думающего человека, имеющего к тому же твердые убеждения?

– Простите, Евпатий Микулович, я пока так и не поняла, какие у вас, собственно, убеждения? Вы националист?

– Да охрани меня Ярило! – воскликнул он. – Я за то, чтоб каждый народ в своей природной вере жил. И немчура католическая да лютеранская, и магометане, ежели мирная, и китайцы всякие там буддийские…

– А вы сами какую религию исповедуете, Евпатий?

– А я ничего не исповедую! Я поклоняюсь! Всему, чему русский человек испокон веков поклонялся: Земле‑ матушке‑ кормилице, Ярилу‑ солнышку, Даждь‑ богу – дождю и ветру. Вы обратите внимание, разве православие ваше привилось русскому человеку?

– Да, в общем‑ то, не мое оно!

– А вы к словам не придирайтесь, хозяюшка! – чувствовалось, что он волнуется. – Я образно сказал! Вы у любой старухи в церкви спросите, читала ли она Библию, Новый Завет, Псалтирь – все те книги, которыми ее заклинают? Отвечу – нет, не читала! Зато от матери и от бабки собственной все приметы знает: и с какой ноги вставать, и как в зеркала глядеться, когда воротилась. И про бабу с пустыми ведрами знает, голубушка. А что это, как не корневая наша языческая вера! И в ней хорошо наш народ жил до князя‑ крестителя. И земля родила, и мир со всеми народами был.

Евпатий в очередной раз тяжко вздохнул.

– Да, вам, наверное, все это скучно, хозяюшка… Заболтал я вас!

– Напротив! Вы очень заинтриговали меня вашими религиозными воззрениями. Расскажите, пожалуйста, подробнее о своем, так сказать, жизненном пути!

– Вам действительно интересно?

– Очень!

Евпатий устроился удобнее и устремил взор к небесам. «Только гуслей ему не хватает! » – подумала я про себя.

– Все было у меня, как у всех в семидесятые годы, – начал он. – После школы поступил на исторический факультет пединститута имени Ленина. И, будучи человеком убежденным и увлеченным своими воззрениями, сразу начал собирать вокруг себя молодых людей, призывал их совместно бороться за возрождение древних обычаев. Был я, кстати, тогда еще комсомольцем, как все, и с властью конфликтовать не собирался. Наоборот – помочь хотел! Тогда советское руководство разработало Продовольственную программу, чтобы справиться с дефицитом продуктов питания в стране. А я незадолго до того вступил в группу последователей старца Порфирия Иванова и узнал от старших товарищей о древнерусском обычае перед посевом оплодотворять землю. Посоветовавшись со учителем, собрал я небольшую группу прогрессивно настроенных единомышленников, чтобы совершить этот древний обряд перед посевной.

– А в чем этот обряд заключается?

Евпатий снова густо покраснел.

– Мне, конечно, вам, как даме, неудобно несколько…

– Да ладно вам! Я женщина взрослая, и нервы у меня хоть куда!

– Хорошо! – решился продолжать Евпатий. – В общем, так! Все очень просто. На поле, уже вспаханное, но покуда еще не засеянное, выходит ватага голых мужиков и вступает в интимный контакт с матерью сырой землей.

– Как вступает в контакт?! – опешила я.

– Самым натуральным образом, извините, конечно! Как, извините, муж с женой!

Суть утренней сцены мне начала проясняться.

– Ложишься в пашню – и вперед! Главное, чтобы баб поблизости никаких не проходило, а то очень ревнивая она, земля‑ матушка!

– Какой ужас! – вырвалось у меня невольно.

Он чуть ли не рассердился:

– Это только предрассудки в вас говорят и снобизм ваш, не в обиду вам будет сказано! А что для истинно русского человека слаще, чем соитие с родной землей, скажите на милость?! Это вам не в церкви перед иконой поклоны бить!

– Это уж точно!

– Вот видите! Вы уже стали меня понимать! Так вот, нас, единомышленников, тогда собралось всего пять человек. Двое с исторического факультета, химик, математик и еще биолог один, здоровенный такой детина, мордвин. Понятное дело, я был лидером, и мой авторитет оставался непререкаемым. Если бы не милиция наша родная, что всех нас, как известно, бережет, мы провели бы наш обряд уже в восьмидесятом году. И тогда по нашему примеру все мужики в стране вместо того, чтобы на политинформациях штаны просиживать, может, этим делом занялись. Может, и с продовольствием бы все решилось, через одиннадцать лет и Советскому Союзу распадаться не пришлось…

– А при чем здесь милиция?

Глаза Евпатия затуманились. Я заметила, что в них стояли самые настоящие слезы.

– Я был задержан нарядом милиции в Филевском парке в тридцатиградусный мороз в январе тысяча девятьсот восьмидесятого года. В этот день я принял решение провести на самом себе очень важный эксперимент. Оставалось всего два месяца до посевной, и меня, понятное дело, мучило беспокойство – смогу ли я в ответственный момент не оплошать и достойно совокупиться с едва оттаявшей после зимних холодов пашней. Разумеется, мне не хотелось в этой ситуации стать посмешищем для небольшой, но сплоченной группки своих сторонников, признавших во мне лидера. Эксперимент этот я решил провести тайно, чтобы по завершении ознакомить сотоварищей с результатом и дать рекомендации, которые мне еще только предстояло для них сформулировать. Я тогда был еще молодым максималистом и решил попытаться возбудиться, извиняюсь, в сексуальном плане, сидя по горло в проруби!

– И вам это удалось?!

– Подождите. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! Я понимал, что для достижения необходимого сексуального возбуждения мне может не хватить одного лишь текста Продовольственной программы, незадолго до того принятой Центральным Комитетом Коммунистической партии совместно с Верховным Советом и Советом министров СССР. Поэтому, вы можете, конечно, осудить меня, но я прибег, так сказать, вроде как к допингу – решил смотреть на фотографию, изображающую обнаженное женское тело. Никаких «Плейбоев», понятное дело, в Москве тогда было не достать, и я купил у глухонемого в пригородной электричке набор маленьких скрепленных между собой нитками черно‑ белых фотографий. Вы меня осуждаете?

Я все время стискивала зубами край кружки, чтобы не захохотать в голос. Мой собеседник, однако, был столь увлечен собственными воспоминаниями, что реакции моей поначалу не замечал. Сдерживаясь изо всех сил, я просипела:

– Да что вы, Евпатий Микулович! Какое тут может быть осуждение! Ведь это вы все не для удовольствия делали!

– Ну, разумеется! Какое в таком деле удовольствие?! Набор этот стоил рубль, как два обеда в нашей институтской столовой, а в нем находилось всего пять фотографий, шесть на девять сантиметров каждая: на двух из них были изображены обнаженные женщины, довольно толстые, но в откровенных, так сказать, позах. На третьей – Сталин в военной форме. Еще на одной – царь Николай Второй. На последней фотке – очень темная иконка с молитвой.

– И как вы действовали после приобретения фотографий?

– Я прямо с утра пошел в Филевский парк и нашел там на Москве‑ реке старого рыбака, лет семидесяти пяти, наверное. Я дал ему заранее припасенную мной бутылку водки за то, чтобы он расширил свою лунку до размеров проруби и подержал бы у меня перед глазами фотографию с голой девицей, пока я буду в этой проруби сидеть.

– Ну и как все прошло?

Евпатий тяжко вздохнул:

– Я же вам говорил, что меня задержали…

– Да, конечно, вы говорили, что вас тогда милиция забрала. Но при чем тут она и вообще, откуда она там взялась?

– Скажу все начистоту – ни хрена, извиняюсь, хорошего у меня тогда не получилось. Дед этот, пока лед долбил, всю поллитру выхлестал. Когда я разделся до трусов и полез в прорубь, он уже еле на ногах держался. Не мог даже чуток нагнуться, чтобы фотографию эту с голой теткой держать перед моими глазами. Я минут пятнадцать просидел по горло в проклятой проруби, но, как ни задирал голову, кроме грязных валенок и заштопанного вонючего тулупа, ничего не видел. А все это даже по молодости, честно говоря, никаких сексуальных желаний у меня вызывать не могло! И, признаюсь, не токмо в минус тридцать по Цельсию, но и при более благоприятных погодных условиях, почитай, любой юноша оказался бы столь же бессилен! Вы меня понимаете, я надеюсь?

– Конечно, понимаю! Честно говоря, я счастлива, что подобных испытаний лично у меня в жизни не было! Но давайте все‑ таки про милицию! Мне не терпится узнать!

Во взгляде Евпатия я читала грусть и осуждение моей легкомысленности, но сделать с собой ничего не могла и беспрестанно хрюкала в кружку.

– С чего этот милицейский наряд там появился, я не знаю. До сих пор для меня это тайна. Хотя тогда олимпийский год был. В Москве шагу без милиции было не ступить. В общем, выскочили они втроем прямо на лед и безо всяких там разговоров забрали нас с дедком. В протоколе, в отделении уже составленном, записали, что этот мой эксперимент с участием старика‑ рыболова есть якобы не что иное, как групповые развратные действия в общественном месте, которым является Филевский парк культуры и отдыха трудящихся.

– А вы пытались им объяснить мотивы ваших действий?

– Конечно, пытался! Поэтому мне пристегнули еще и диссидентскую семидесятую статью. И фотографии у них тоже в дело пошли: девки голые – по разврату и порнографическим материалам, а Николашка с иконкой – как раз по антисоветчине.

– А Иосиф Виссарионович что? Его фотку как вам пристегнули?

– А он куда‑ то пропал и в деле не фигурировал. Я думаю, его портрет дед вырвал и стырил!

– Ну, а как дальше вы жили? Обрядов языческих вы, наверное, много разных проводили или пытались проводить, по крайней мере?

– Конечно! И на Ивана Купалу организовал празднество важное, и про Масленицу народу разъяснял, что исконные наши блины попы для своих нужд приспособили, а на самом деле – они Ярилины, блины‑ то. Бог Солнца наш – Ярило! Но обряд на посевную, скажу я вам, хозяюшка моя, – он все же самый важный. Я сколько лет уже живу мечтой, что в одну прекрасную весну весь наш русский народ, мужская его часть, выйдет на межу и… – вперед! Представляете – вся страна огромная!!! От юношей до старцев! Каково, а?!

Из глаз моих текли слезы. Подавленный смех перешел в икоту. Представить себе всенародную реализацию Евпатьевого плана и не умереть при этом от смеха было невозможно.

– Честно говоря, дух захватывает! – выдавила я из себя.

Теперь я уже точно понимала, свидетельницей чего оказалась ранним утром.

– И недостатка тогда никому уже ни в чем не будет! – пророчески вещал Евпатий, впавший в состояние восторга и экстаза. – Но за мечту бороться надо, а порой и страдать. В советское время, как сами понимаете, я уже из‑ под надзора органов не выходил! То лагерь, то ссылка. В психушку даже два раза меня отправляли на принудиловку. Но, слава Яриле, настали новые времена! Я давно уже свободен и собственным примером отстаиваю свое правое дело.

– Я чем‑ нибудь могу вам в этом помочь?

– Добрым словом, хозяюшка моя, добрым словом помогайте. Да со двора не гоните. Я при прошлых хозяевах пообжился тут. Лучше меня, чтобы дом в порядке держать, вы не сыщете. И пожелайте мне хороших урожаев! Ведь все мои труды все равно вам пойдут. Урожай, он всех кормит без разбору. Мне принцип важен, а вы огурчики да капустку на своем столе увидите. Я уж утром принес вашей матушке только что уродившихся помидоров и огурцов. Так что теплица ваша – это первая земля, что я оплодотворил после того, как здесь поселился! Собираю на два килограмма с квадратного аршина больше, чем все соседи! – Он выудил из большой плетеной корзины такой же огурец, что давала мне мама. – Вы только посмотрите, какой красавец! На зубах хрустит, а во рту тает! Такой огурец огурцам с неоплодотворенной земли не чета!

Я вспомнила замечательный вкус съеденных мной после завтрака овощей. Потом еще раз оглядела рыжебородого «осеменителя» полей и огородов. Смех почему‑ то сам собой прошел, и меня слегка затошнило.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒