Анита. и не только

Анита

и не только

Как странно устроен этот мир! Я испытала необыкновенную радость, когда на моих запястьях защелкнулись наручники. Для меня этот щелчок означал не что иное, как близкую свободу. Я так и не увидела страны, в которую два с небольшим месяца назад прилетела на недельку отдохнуть. До самого трапа меня провожали незнакомый мне охранник в темных, почти непроницаемых для света очках, сонный сотрудник российского консульства и Ави Руденецкий. Я поинтересовалась у Ави относительно своего официального защитника Рами Мучника. Ави засмеялся и поведал мне, что явный идиотизм его подчиненного произвел, судя по всему, очень приятное впечатление на руководство одной из политических партий левого толка, и теперь господин Мучник начал политическую карьеру.

– Скоро он станет парламентарием! – уверил меня господин Руденецкий. – Помяните мое слово! В политике идиоты и бездельники чувствуют себя на своем месте!

Пассажиры самолета, направляющегося из аэропорта Бен‑ Гурион во Внуково, с нервным любопытством смотрели на мои «браслеты», когда я в сопровождении двух крепких парней в штатском проследовала в салон бизнес‑ класса. Никого, кроме нас, в этом отгороженном пространстве повышенного комфорта не наблюдалось. Мы летели здесь втроем, и мои сопровождающие с тоской следили, как их подопечная нагружается роскошным французским коньяком в ожидании встречи с родиной. Им‑ то пить было нельзя, бедолагам!

Встреча во Внукове меня разочаровала. Мама о моем приезде не была уведомлена вовсе. Семена тоже не было, а Игорь Борисович Чертков всем своим видом показывал, насколько неприятно и обременительно для него это мероприятие. Он лишь холодно кивнул мне и сразу же отвернулся. Я понимала, что создала массу проблем для своих друзей и коллег, но надеялась все же, что хоть кто‑ то здесь порадуется моему появлению. При этом я пока не понимала, в каком качестве здесь присутствует господин Чертков. После выполнения пограничных и таможенных формальностей с меня сняли импортные наручники, но тут же надели отечественные. Особой разницы я, надо сказать, не ощутила. Всякая радость по поводу возвращения у меня прошла, стало грустно и даже страшно.

Вместо нормальной машины меня вместе с побитым жизнью ментом‑ охранником усадили в зарешеченный «уазик» и без каких бы то ни было объяснений повезли в неизвестном направлении. Уже на выезде с огороженной территории аэродрома я увидела нескольких фотокорреспондентов, вооруженных камерами с огромными телеобъективами.

Стерегущий меня старый сержант указал пальцем на буквально прилипших к проволочному ограждению людей и, широко улыбнувшись во весь щербатый рот, промолвил:

– Папарацци!

Я пожала плечами.

Через сорок минут мы въехали на малогостеприимную территорию одной из московских тюрем. Сержант распахнул дверь маленького автозака и даже помог мне вылезти наружу. Я переминалась с ноги на ногу на сером асфальте в самом центре большого бетонного мешка и не понимала, что со мной будет дальше. Задавать вопросы было некому. Но прошло несколько минут, и железные ворота, через которые мы попали сюда, распахнулись. Внутрь въехал черный «Мерседес» Черткова. Теперь все было по‑ другому! Игорь Борисович подошел ко мне с самой очаровательной улыбкой, на которую вообще был способен. Способен, как обычно, не очень, но существенного значения это не имело. Вслед за ним из машины вышел толстый прокурор в генеральских погонах. На его красном пропитом лице уж вовсе никакой улыбки не было, зато в его руке блеснул ключ, и через мгновение мои руки были свободны.

– Добро пожаловать на родину! – Игорь Борисович обвел рукой бетонные строения, окружавшие тюремный двор.

– Здесь теперь будет мой дом? – как могла иронично проговорила я.

Разумеется, я ожидала немедленного опровержения, но мой компаньон утвердительно кивнул, а прокурор ответил мне просто‑ таки иронически:

– Именно! Существуют международные организации, которые тщательнейшим образом проверяют, как содержатся лица, перемещенные для исполнения наказания в страну постоянного проживания. А ваша персона, скорее всего, интересует еще и представительство Палестинской автономии в Москве. Вы для них ненавистная детоубийца.

– Но ведь дело мое уже пересматривается!

Мне не ответили и указали на тяжелую железную дверь в одном из ограничивающих тюремный двор зданий. Открывшись изнутри, она пропустила нас в сырой, пропахший масляной краской коридор. Мне стало по‑ настоящему страшно. Но прокурорский генерал отстал, скрывшись за одной из боковых дверей, а нас с Игорем Борисовичем охранник препроводил в большую неуютную комнатку без окон, с одной голой лампочкой на высоком потолке. Посередине комнаты находились намертво вделанные в бетонный пол стол и два табурета. Другой мебели здесь не было, и мы с Игорем Борисовичем сели друг напротив друга.

– Вот теперь мы с тобой и поговорим! – обратился ко мне Чертков. – Будешь теперь слушаться старших и прекратишь шляться, куда не просят?

В его голосе слышалась не то чтобы угроза, но свойственная этому человеку не всегда добрая ирония.

– Если бы я не оказалась в том месте в ту самую минуту, любимый мой человек погиб бы! А это прекрасный человек, поверьте! Вне зависимости от моего к нему отношения…

– А застреленного тобой мальца тебе не жалко?

Я только развела руками:

– Аллах дал – Аллах взял! Зачем жалеть – он же шахид, по‑ ихнему! Его сейчас умело ласкают семьдесят две девственницы, не так ли?

Игорь Борисович отрицательно покачал головой и вновь жутковато ухмыльнулся:

– Нет, не так! Ты опять ошиблась! Его сейчас на небесах если кто и ласкает, так это семьдесят два девственника! У меня есть достоверные сведения – пацан был голубой! Поэтому и пытался быть самым бойким, чтобы обелить себя среди друзей‑ товарищей. У них это, в отличие от российского телевидения, пока в моду не вошло.

Я не стала спрашивать, откуда у Игоря Борисовича столь достоверные сведения о сексуальной ориентации моей жертвы. Признаться, мне было плевать на теологические перспективы сексуальной жизни голубых шахидов в царстве теней.

– А где Семен? Где Даша с мамой и Ромой?

Лицо Игоря Борисовича посерьезнело.

– Отвечаю по порядку: Семена с нами больше нет…

– Как?! – вскричала я в ужасе.

– Успокойся – он жив, здоров и на свободе. Пока… Как и все мы… – Он кивнул в мою сторону. – Тебя я в виду не имею. Ему есть что есть, что пить и где спать… и даже, наверное, с кем…

При последних словах он пристально посмотрел мне в глаза. Я выдержала этот взгляд. До сих пор я была уверена, что никто, кроме нас с Семеном, ничего не знает о том, что между нами случилось после разборки «У Иссы». Я, разумеется, молчала об этом, а насчет Семена я была уверена еще больше, чем насчет себя самой.

– Семена больше нет на нашей фирме. Он вынужден был уехать. Деньги свои он частично забрал, частично получит после. – Чертков в очередной раз неприятно ухмыльнулся и добавил: – Если вы с ним будете умницами.

– Он тоже помогал меня вытащить?

Взгляд Черткова стал очень жестким.

– Тебе никто не помогал! Все произошло своим путем, по закону и на основании действующих международных соглашений!

– А вы, Игорь Борисович, сейчас со мной – тоже на основании международных соглашений?

Мой собеседник вынул из внутреннего кармана красную книжечку и сунул ее мне в лицо. Разумеется, я даже не пыталась в ней что‑ то прочитать.

– Беседа с тобой входит в мои обязанности. Это нормальная процедура при моей должности и при твоих обстоятельствах. Понятно?

Я кивнула.

– И проходит эта беседа в соответствующем месте!

– У Семена действительно все в порядке?

– Все в порядке только у того, кого уже закопали! У тебя есть хороший шанс в недалеком будущем его услышать, а может быть, и увидеть. Он сейчас в Европе. Живет там, ездит по миру. Но по миру не пошел! Все, на сегодня эту тему мы закрыли!

– Что с моими домашними?

– Твоя дочь, мать и этот, как его… Рома в Москве сейчас не живут…

– Почему?

– Потому! Или тебе еще раз объяснить, что тебя, может быть, не все в этом мире любят? До сих пор не дошло?

До меня и впрямь только начало доходить, что обложена я, похоже, со всех сторон.

– У тебя теперь вместо квартиры дом в поселке. Как раз неподалеку от аэропорта. Разумеется, все под охраной.

– А как к этому отнеслась мама?

– Мать твою спрашивать не стали, сказали, что для твоего блага. Дом купили на твои же деньги, отремонтировали и обставили. Дарья здорова, ничем, кроме соплей, за все это время не болела. Пруд там какой‑ то есть, сосняк вокруг. Пусть воздухом дышат!

– Спасибо, Игорь Борисович! Я очень вам благодарна!

Он холодно кивнул.

– Теперь ты должна кое с кем познакомиться. – С этими словами он поднялся, и мы направились к двери, которую уже открывала нам мрачная толстая дама в форме.

– Все готово? – спросил ее Чертков.

– Так точно!

– Старший следователь прокуратуры Кеменкова, – вроде бы представил мне прокуроршу Игорь Борисович.

На мое «очень приятно» никто не отреагировал. Выпустив нас в коридор, следовательница подозвала стоящую в пяти шагах охранницу, и та с характерным лязганьем затворила за нами дверь. Мы двинулись по коридору.

Я была уверена, что, пока дело мое не будет пересмотрено по месту совершения преступления, мне предстоит провести в стенах этой тюрьмы не один месяц. Но это не так тревожило меня, как полное отсутствие связи с Леней и его семьей. Однако я решила все же не поднимать этот важнейший для меня вопрос прямо сейчас, а выбрать более подходящий момент.

– И с кем же я должна сейчас познакомиться? С паханшей?

– Я вижу, ты тщательно готовишься к новой отсидке – слова учишь! – хмыкнул Игорь Борисович.

– Обижаете, начальник!

– Ты идешь знакомиться с собой, дорогая, с самой собой!

– Меня переводят в психушку?

Чертков не посчитал нужным отвечать. Мы несколько раз повернули и оказались, очевидно, в женском отделении этого чудесного учреждения. К сопровождающей нас тетке присоединилась вторая, весьма крупная женщина с грубо выбеленными перекисью водорода стрижеными волосами. Судя по всему – охранница. Я не поняла – считалось ли, что они меня конвоируют, или я уже шла сама? Мы подошли к одной из камер, и все сопровождающие по очереди приложились к глазку. После Игоря Борисовича настала моя очередь. Эта камера тоже явно предназначалась для допросов. Размером она была меньше предыдущей, но стульев возле стола было не два, а три. На одном из них сидела молодая, одетая в тюремную робу женщина и неподвижно смотрела перед собой. На запястьях ее красовались такие же наручники, с какими я рассталась меньше часа назад.

– Ну как тебе… ты? – негромко поинтересовался Игорь Борисович практически мне на ухо. – Похожа?

– Не знаю… Через глазок не разберу…

– Что ж, зайдем в гости? – то ли спросил, то ли приказал Чертков теткам.

Дверь в камеру была немедленно открыта.

– Только поосторожнее с ней! – предупредила нас охранница. – Она у нас девушка с норовом! – И тут же рявкнула, обращаясь к заключенной: – Встать!

Женщина медленно поднялась. Не будь у нее такого тяжелого, мрачного взгляда, ее можно было бы назвать красавицей. Игорь Борисович не шутил – сходство со мной и впрямь имело место. Она была лишь немного смуглее меня. В камеру мы вошли втроем: Чертков, следовательница прокуратуры и охранница.

Прозвучала команда «Садись! », и женщина, так же нехотя, как и встала, опустилась на свой стул.

– Знакомься с собой! – еще раз произнес Чертков, и я поняла наконец, что это не шутка.

– Здравствуйте! Очень приятно! – произнесла я и протянула заключенной свою ладонь, но стоящая рядом следовательница прокуратуры резко отбросила мою руку.

Незнакомка повернулась ко мне, и взгляд, и все выражение ее лица мгновенно переменились. Она улыбнулась мне ослепительной улыбкой.

– Извините, дорогая! К сожалению, я не имею возможности поприветствовать вас достойным образом! Сами видите мои обстоятельства! – Она подняла вверх руки, чтобы продемонстрировать, что запястья ее скованы.

Речь женщины совсем не соответствовала моим представлениям о грубых и опустившихся узницах российских тюрем. Тембр голоса ее также был очень приятен, хотя и несколько высоковат. Она повернула голову в сторону наших с Игорем Борисовичем спутниц.

– Я извиняюсь, гражданочки! Хочу напомнить вам, что пропустила сегодня и завтрак, и обед, а при моих известных вам печеночных проблемах очень опасно нарушать режим питания! Мне было обещано, что меня накормят!

– Через пять минут тебе все принесут, – раздраженно ответила охранница.

– О, благодарю вас!

– Ну, – обратился к заключенной Игорь Борисович. – Может, представишься?

– Разумеется! С удовольствием! – Продолжая улыбаться, она выпалила без запинки мое имя, отчество и фамилию, дату и место моего рождения, после чего осведомилась: – Все правильно, я надеюсь?

– Да, конечно! – пробормотала я.

– Насколько я понимаю, именно под вашим именем я буду иметь счастье провести немало времени в гостеприимных стенах учреждений Главного управления исполнения наказаний Министерства юстиции Российской Федерации, не правда ли?

Я повернула голову в сторону Игоря Борисовича.

– Совершенно точно! – ответил он женщине. – И при этом вам гарантируются условия, соответствующие самым высоким нормам содержания заключенных, принятым в Европе.

– Замечательно! – проговорила она то ли в ответ на реплику Черткова, то ли отреагировав на появление в камере еще одной пожилой толстой тетки, одетой в некогда белый, а теперь грязно‑ серый халат. Она несла узнице обед в металлической миске.

– Потом! – прикрикнула работница прокуратуры.

– Потом, простите, простынет! – ответила ей заключенная. – Может быть, мне все‑ таки позволят быстро поесть? Как было сказано в одном любимом нами всеми фильме Эльдара Рязанова: «Женщину надо вначале накормить, а потом уже… все остальное! » Героиня Татьяны Догилевой это произносила, вспоминаете?

– Ну что, давать ей еду? – спросила тетка в халате.

Игорь Борисович пожал плечами. Мне же стало стыдно, что мы обсуждаем сейчас, можно ли накормить голодную, закованную в наручники женщину. Лично я за всю свою тюремную эпопею не голодала ни единой минуты.

В итоге миска все же оказалась на столе, и наша собеседница, извинившись, приступила к еде. Держать ложку ей было крайне неудобно, и я не понимала, почему здесь, в закрытом тюремном помещении, с нее не сняли наручники. Однако мое собственное положение не позволяло задавать лишние вопросы.

– Значит, теперь у меня будет пожизненное заключение? – задумчиво проговорила она, прихлебывая дымящийся суп.

– Для тебя‑ то уж любое будет пожизненное! – вставила Кеменкова.

В глазах заключенной блеснула злоба.

– Пожизненное, по законодательству страны, где состоялся суд, – это шестнадцать лет! – сказал ей Чертков.

– О, как это мило! – воскликнула женщина. – Всего шестнадцать лет!

– Но на вас сейчас висит двадцатка! С вами все это уже обсуждали. Не вижу смысла тратить на это время! К тому же есть определенная уверенность, что дело будет пересмотрено.

– Разумеется! Простите, ради бога! Я все забываю, что это я такая счастливая!

После каждой своей реплики заключенная прихлебывала неаппетитно пахнущий суп.

– Да, а если меня будут содержать по европейским, как вы сказали только что, нормам, могу ли я рассчитывать на улучшение качества питания и медицинского обслуживания?

– Рассчитывать можешь! – мрачно ответила ей прокурорша.

По лицу заключенной вновь пробежала тень. Она наверняка хорошо знала эту жутковатую даму в форме и не любила ее.

– Разумеется, – спокойно проговорил Игорь Борисович. – Все наши договоренности будут соблюдаться. При этом еще раз напоминаю, что есть большой шанс на успех пересмотра дела. Будем надеяться, что в результате этого пересмотра срок будет сильно сокращен. Если вы будете вести себя разумно и в соответствии с нашими договоренностями, то…

– Смогу, может быть, выйти на свободу еще до наступления климакса? Я правильно вас поняла?

– Климакс тебе, скорее всего, не светит с твоей печенкой – сама знаешь! – прокурорша, очевидно, лично недолюбливала нашу собеседницу и не прекращала встревать в разговор.

Чертков повернулся в сторону назойливой дамы с чрезвычайно мрачным выражением на лице – той явно стоило заткнуться. Заключенная, наоборот, доела свой обед и взглянула на Черткова с ангельской улыбкой. Игорь Борисович залез во внутренний карман своего пиджака и извлек из него несколько листков бумаги.

– У нас к вам еще несколько вопросов.

Заключенная внимательно смотрела на нас с ним, крутя в руках пустую миску. Она продолжала улыбаться, но при этом было очевидно, как она устала и напряжена. Я была совершенно уверена, что источником напряженности являются выступления следовательницы из прокуратуры.

– Я внимательно слушаю и постараюсь дать несколько ответов на ваши несколько вопросов! – ответила заключенная.

– Нам важно узнать кое‑ что о татуировках на вашем теле, хорошо?

Женщина молчала. Очевидно, тема ей не понравилась.

– Здесь все сфотографировано и описано. – Игорь Борисович вынул два листка из своей пачки. – На левой груди у вас имеется портрет одного мужчины, а на правой – другого. Эти татуировки что‑ то обозначают? Это портретные изображения каких‑ то конкретных лиц или…

– Изображения конкретных лиц!

Она дернула себя скованными руками за ворот, и несколько пластмассовых пуговиц запрыгало по столу. Наружу вывалилась роскошная грудь, немного больше моей, смуглая и упругая. Она, наверное, в отличие от меня никогда не выкармливала своим молоком ребенка. Игорь Борисович никак не отреагировал на спонтанный стриптиз, а вот дамы напряглись. Но заключенная пока еще не потеряла полностью самообладания и продолжала улыбаться, но милой эта улыбка уже не была.

– Слева у меня товарищ Луис Корвалан, некогда генеральный секретарь ЦК Чилийской компартии, мой родственник, кстати…

– Знаю, что родственник! – кивнул Игорь Борисович. – Только на груди он тебе на хрена? Этот горбоносый уже лет двадцать никого не возбуждает!

Замечание было проигнорировано.

– А на правой груди, – продолжала заключенная, – генерал Аугусто Пиночет! Ведь мир наш – это единство и борьба противоположностей! Не так ли?

«Она все‑ таки сумасшедшая! » – подумала я, с сожалением глядя на роскошные сиськи, испохабленные колотыми рисунками.

– Так, конечно, так! – отозвался Игорь Борисович. – Запишите, пожалуйста, даты, когда это все было наколото. Примерно, разумеется.

– Зачем вы это сделали? – все‑ таки не удержалась я.

– Дура была молодая! Выпендриться хотела! Ни у кого такой херни нет, а у меня – есть! – Она черкнула что‑ то на листе бумаги и протянула его Черткову.

– Хорошо, проверим. И теперь вот еще. Трусы можете не снимать – на пояснице у вас букет роз и надпись «Congratulations» – что это значит?

– «Congratulations» – это по‑ английски «поздравления». В данном случае обозначает просто «поздравляю».

– И к чему это «поздравляю» относится? – продолжал любопытствовать Чертков.

Заключенной, очевидно, все окончательно надоело, и, подавшись всем телом вперед, она произнесла:

– Это сюрприз – поздравление мужчине, который будет иметь счастье это прочитать. Я же не всем даю! – Она посмотрела исподлобья на следовательницу. – Так что его будет с чем поздравить! Хотя после того, как меня осчастливили гепатитом С, приходится проявлять благородную осторожность.

Гепатит С! Несчастная! Немногим лучше СПИДа! Теперь наконец я хоть что‑ то поняла!

– Потерпи! Может, выйдешь когда‑ нибудь, авось тебя с голодухи кто‑ нибудь через гондон и трахнет! – хохотнула ненавистная уже и мне следовательница прокуратуры.

– Все! – прорвало заключенную. – Достала! С‑ с‑ ука!

Я не успела глазом моргнуть, как наша собеседница с удивительной силой и ловкостью метнула металлическую миску двумя закованными в браслеты руками. Броска не ожидал никто. Попадание получилось исключительно точным – кровь из разбитого носа прокурорши залила китель. Ретивая блюстительница закона прижала обе ладони к лицу и зашаталась. Теперь я поняла, зачем на руки такой милой и обходительной женщине перед встречей надели наручники. Влетевшие в камеру люди мгновенно схватили метательницу и выволокли ее из камеры. Потом вышли в коридор и мы с Игорем Чертковым.

– Что с ней теперь будет? – уже в коридоре спросила я Игоря Борисовича.

– Думаю, вообще ничего! – ухмыльнулся тот. – Она теперь исключительно в нашем распоряжении – ее придется по любому требованию предъявлять иностранным комиссиям, так что ни бить, ни голодом морить ее нельзя. А Кеменкова сама довыделывалась. Впрочем, ее рыло сломанным носом не испортишь. Она, говорят, из розовых и домогалась Аниту во время следствия. Судя по всему, безуспешно.

– Господи! Я почему‑ то, честно говоря, всегда думала, что все эти рассказы про гомиков и лесбиянок – просто дурацкие фантазии.

– Отнюдь! Это такие же страсти! Еще сильнее нормальных страстей. А страсти правят миром ничуть не в меньшей степени, чем голод, страх и алчность!

Я промолчала.

– А за что ей срок дали? – спасающая меня от нар женщина уже по определению вызывала у меня симпатию и интерес.

– Любопытная она девка! – проговорил Чертков задумчиво. – Только долбанутая на всю голову!

Мы уже подходили к тому помещению, где начинали нашу беседу.

– Знаешь, какое ее настоящее полное имя? – вновь ухмыльнулся он.

– Откуда мне знать? Она уже мной представлялась.

– Анита Хулиевна Вердагер.

– С латиноамериканскими корнями?!

– Отец – чилийский коммунист, соратник Луиса Корвалана и Володи Тотельбойма, Хулио Вердагер. На самом деле – просто бандит. Он сгинул у себя на родине, когда отправился туда со своим дальним родственником Корваланом – бороться за то, чтобы там сегодня стало, как никогда, а завтра – гораздо еще!

Таким говорливым Игоря Борисовича Черткова я даже представить себе раньше не могла.

– Мамина фамилия – Шаховская, говорят, с примесью благородных кровей. Мать много лет не вылезает из психушки – шизофрения. Дед, профессор, от «любви» к зятю быстро помер. Воспитывала ее бабушка. Учителей ей нанимали отличных, деньги от деда оставались, а вниманию родительскому взяться неоткуда! Да и бабушка была в вечной прострации – писала мемуары про своих сгинувших дворянских предков. Вот и выросла смесь бульдога с мотоциклом – может и стаканы грызть, и Шиллера читать без словаря. А села она за гаишника. Он остановил ее выпившей и предложил вместо составления протокола у него отсосать. Она сразу согласилась. Сказала, что машину свою на обочину переставит и исполнит в лучшем виде. Села за руль, развернулась и со всех газов впечатала мента в его же патрульный «Форд‑ Краун‑ Виктория». Потом отъехала назад и повторила маневр. И так – три раза.

Мы вновь оказались в комнате с двумя прикрученными к полу стульями. На столе нас ждала объемистая папка с документами. Как выяснилось, все они были для меня.

– Вот твой внутренний паспорт, права, свидетельство о собственности на дом и так далее и так далее. Заграничный паспорт будет готов только через пару недель. Сама понимаешь, все это не очень просто.

– Да меня пока за границу и не тянет! Хочу чуть‑ чуть дома побыть.

– А это уж, прости, не тебе решать! Когда надо будет, тогда и поедешь! Документы – наша проблема!

– У меня к вам один только вопрос, Игорь Борисович!

– Ну?

– Зачем вы со мной столько возитесь? Это немыслимо! Неужели только из‑ за вложенных в фирму моих денег? Или из‑ за моей подписи в банке?

Он захохотал.

– Я не альтруист! Деньги твои уже в деле, и договоренность о том, что они на самом деле твои, держится, как тебе известно, исключительно на моем честном слове. Так что тебя, дорогая, можно было слать куда подальше, оставить нищей и голой и бросить в тюряге рядом с арабской шелупонью. И всегда об этом помни! Но давай не будем разводить соплей о дружбе. Будь спокойна – к тебе есть интерес в нашем новом деле. Бизнес мы несколько переориентировали. И кое‑ что удобнее делать с твоим участием. Понятно?

– Честно говоря, не очень.

– И тем не менее на сегодня все. У моего сослуживца юбилей. Мне пора.

– А мне что делать? – Я с тревогой осмотрела пустые, окрашенные масляной краской стены.

– Дуй домой! Машина ждет. Вот пропуск. Впрочем, все равно через проходную пойдем вместе!

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒