Часть четвертая 3 страница

«Наверное, так оно и было, – подумал Билл. – И наверное, так было бы и дальше. Жалкая пародия на реальную жизнь».

Бекка села рядом и закрыла лицо руками.

– Ты разбил мне сердце, – дрогнувшим голосом сказала она. – Ты разбил мне сердце, Билл.

«Что это? Кино наяву? Неужели мы разучились говорить своими словами? Наверное, других слов просто нет. Все зависит от того, чем они являются для тебя: ролью или…»

– Прости меня, – сказал Билл, обнимая ее за плечо. – Прости меня. – Он несколько раз повторил ее имя, добавив: – Бекки, только не разлюби меня. Слышишь?

– Не прикасайся ко мне! – Бекка сбросила с плеча его руку. Она перестала плакать, вытерла нос и вдруг обрела ледяное спокойствие. – Не трогай меня после того, как ты лапал ее.

Это прозвучало как новое правило для их новой жизни.

– И не смей целовать Холли после того, как твои губы целовали эту грязную шлюху из Третьего мира!

– Ты мне запрещаешь целовать мою дочь?

– Да. Держись от Холли подальше. – Глаза Бекки сузились до щелочек, полных ненависти. – Держись подальше от моей дочери, грязный кобель.

Билл бормотал что‑ то, непонятное даже ему самому. Это заставило Бекку поднять голову. Глаза ее покраснели, а на щеках, вместе со слезами, блестели недовытертые сопли.

– Ты разучился внятно говорить?

– Я сказал: Холли – и моя дочь тоже.

Бекка оскалила зубы.

– Твоей шлюхе стоило бы обо всем этом подумать, прежде чем тянуть тебя в постель. Если, конечно, она способна думать. – Бекка встряхнула головой. – Когда собираешься уходить? Сейчас или утром?

– Никогда. – Билл опустил голову.

– Что‑ о?!

Бекка вскочила и стала мерить шагами их просторную спальню. Билл с горькой усмешкой подумал, что и эта сцена встречается чуть ли не в каждом фильме: разъяренная женщина, мечущаяся среди красивого интерьера.

– Я никуда не уйду. – Он говорил ровно, даже равнодушно. Все эмоции кончились. Он говорил, сам не слишком веря своим словам, как будто право решать теперь принадлежало не ему, а Бекке. – Я никуда не уйду.

Бекка заговорила с ним… даже не как с ребенком, а как с деревенским дурачком.

– Но, Билл… ты нам здесь не нужен.

– Говори за себя. Так и скажи, что тебе я здесь не нужен.

– Да. Ты мне здесь не нужен.

– Но я не хочу уходить.

– Это почему, Билл?

– Потому что я люблю тебя.

– Я сейчас умру от смеха!

– И дочь свою я тоже люблю.

Билл думал, что уж в этом Бекка не посмеет усомниться. Он ошибся.

– Ты любишь свою дочь? А о чем ты думал, когда ложился с этой грязной китайской шлюхой? Или ты вообще не подозревал, как все это ударит по ребенку?

– Ударит? Как?

– Билл, ты что, действительно идиот?! Тесса тебе правильно сказала: рано или поздно эти игры кончаются. И на что ты надеялся? Что я не узнаю? Или, узнав, буду терпеть ради дочери? Может, тебе и в голову не приходило, что я могу развестись с тобой?

Да, такое ему в голову не приходило. Билл запоздало понял, что слишком многое не приходило ему в голову.

– Твои родители не разводились. Твоя мать умерла. Наверное, я скажу страшную вещь, но тебе повезло, Билл. Для детей развод хуже смерти. Да, смерть – это горе. Но развод – еще худшее горе. Отец или мать уходят не из жизни вообще. Один из них уходит из твоей жизни. И ты ощущаешь… свою никчемность, свою ненужность. Ребенок думает не так, как взрослые. Ты можешь объяснять ему что угодно, но в глубине души ребенок всегда считает причиной развода себя. И эта рана остается на всю жизнь. Из несчастных детей вырастают несчастные взрослые. Хуже всего – они начинают верить, что заслужили такую жизнь.

– Тогда зачем ломать жизнь Холли? Я должен остаться. Если я тебе больше не нужен, я по‑ прежнему нужен дочери.

– Неужели ты не понимаешь, что это невозможно? – Вопрос был задан уже иным, надломленным голосом. – Билл, как ты мог так жестоко поступить с нами? С теми, кому ты был дороже всего?

Бекка села на постель, оцепенев от горя. Билл не осмеливался протянуть к ней руку. Потом она совладала с собой, вытерла глаза тыльной стороной ладони и сказала:

– Ответь мне на один вопрос, Билл.

– На какой? – спросил он, страшась услышать ее вопрос.

– Тебе это действительно было нужно?

Билл ощутил ее ненависть. Он разрушил свою жизнь с Беккой. Скорее всего, и жизнь Холли теперь бесповоротно изменится. Тоже по его вине. И сколько бы он ни говорил о своей любви к ним, как бы ни просил разрешения остаться, их маленькая семья уже не будет прежней.

– Ничего мне не было нужно, – тихо произнес Билл.

Он верил, что говорит правду. Жена с изумлением глядела на него, пытаясь понять. Она вдруг перестала понимать человека, за которого семь лет назад вышла замуж.

– Билл, неужели нам с тобой было плохо? Неужели наш брак так мало для тебя значил? Брак – это время. Брак – это доверие. Брак… не знаю, что это еще, но я знаю… это что‑ то такое, чего ты никогда не получишь от шлюшки, которую подцепил в баре. Может, ты считаешь себя… изобретательным? Ловкачом, умеющим жить двойной жизнью, не возбуждая ни малейших подозрений?

– Никем я себя не считаю.

– Какой же ты глупый… – Бекка не слушала его. Ее голос снова начал дрожать, и она держалась из последних сил, чтобы не расплакаться. Прежде, чем расстаться, она должна ему кое‑ что сказать. – Да, Билл, ты очень глупый. Заурядный кобель – вот в кого ты превратился. Теперь Холли будет жить лишь с матерью. Одним несчастным ребенком на свете станет больше. Она все равно узнает, когда повзрослеет. Не удивлюсь, если она вообще возненавидит мужчин. Такое бывает. И все из‑ за папочки, который променял дочь на грязную китайскую шлюху.

Билл думал, что Бекка вновь ударит его. Нет. Она была слишком удручена горем. Смята. Раздавлена.

– И во всем будешь виноват ты, – всхлипнула Бекка. – Ты предал нас обеих. Я любила тебя, верила тебе, а ты бездумно растоптал все это. Я вот думаю, почему? Наверное, для тебя это ничего не значило. Время, что мы провели вместе, – чепуха. Все, через что мы прошли, – тоже чепуха. Ты испоганил все хорошее, что было в моей жизни. – Она уронила голову на грудь. Плечи ее затряслись.

– Бекки, не плачь. Прошу тебя, не плачь. – Но она плакала, не в силах остановиться.

Билл попытался обнять жену, однако Бекка оттолкнула его руку и загородилась ладонями.

– Она ведь вовсе не любовь твоей жизни, Билл. Неужели ты думал, что это на всю жизнь? Нет. Она – всего лишь твой грязный секрет. Даже не страсть. Ты думал, это страсть? Нет, страсть выражается совсем по‑ другому. А тут куча лжи, каждый шаг рассчитан. Для этого требуется холодное сердце. Кобель с холодным сердцем – вот ты кто.

Бекка вновь закрыла лицо руками, но уже не плакала.

– И почему я выбрала тебя? Почему я выбрала в спутники жизни кобеля с холодным сердцем? А ведь моя жизнь могла сложиться совсем иначе. Я сейчас жила бы не в этом поганом Шанхае…

– Бекка, я все исправлю. Клянусь тебе! Слышишь? Я все исправлю, – с отчаянием повторил Билл.

Она покачала головой.

– Проще было не портить. – Бекка встала. – Я лягу с Холли. Мне противно находиться рядом с тобой. Я так тебя любила, а теперь видеть не хочу. Просто удивительно, как ты сумел испоганить мне жизнь.

– Перенеси Холли сюда. Я лягу там, – предложил Билл.

Но с нее уже было довольно.

– Нет, Билл. Исчезни из моей жизни, – тихо и устало сказала она, как будто и впрямь не ощущала ничего, кроме изнеможения. – Собирай вещи и проваливай. Меня тошнит от одного твоего присутствия.

Он встал, однако к ней не подошел.

– Прости меня, Бекка. Я очень, очень виноват перед тобой.

– И сколько раз ты намерен это повторять? – все так же устало выдохнула Бекка.

– Пока ты мне не поверишь.

Она стояла в дверном проеме. Билл едва не подскочил от пронзившей его мысли: Бекка плакала об их браке, как плачут, когда умирает кто‑ то из близких.

– Слишком поздно просить прощения, – сказала Бекка и ушла в спальню к Холли.

Он слышал, как Бекка раздевается, как ложится рядом с дочерью. Потом Билл тоже разделся и лег, уставившись в потолок. Он лежал, прислушиваясь в звукам, доносившимся из соседней спальни. Раза два Холли просыпалась и начинала хныкать. Бекка что‑ то говорила ей, и потом вновь воцарялась тишина. Наверное, как и он, Бекка сейчас лежала с открытыми глазами и пыталась заснуть.

Билл все‑ таки задремал. Потом что‑ то вытолкнуло его из дремы. Он открыл глаза. У изголовья стояла Бекка. Усталая, но готовая продолжать разговор.

– Так все‑ таки, кто это? – охрипшим от слез голосом спросила она. – Какая‑ нибудь из здешних «канареек»?

Билл кивнул.

– Но она съехала отсюда, – добавил он вслух.

Билл вдруг представил, как Бекка стоит у открытого окна квартиры Цзинь‑ Цзинь и выбрасывает ее вещи. Дурацкое видение. У Бекки другое воспитание и слишком развитое чувство собственного достоинства, чтобы опускаться до уровня разгневанной пожилой китаянки. Вместо этого она выбросила бы из своей жизни его. Разве Цзинь‑ Цзинь ей соперница? Никто не уводил у нее мужа; она его сама выпроводила.

– Интересно, которая? – Невзирая на распухшие глаза, голос Бекки звучал вполне спокойно. – Впрочем, можешь не говорить. Я сама догадалась. Та, длинноногая, что ездила в красном «мини‑ купере». Она?

Взглянув на мужа, Бекка даже не стала дожидаться его кивка или словесного ответа.

– Даже обидно за тебя, Билл. Девочка – не бог весть что. Есть помоложе и покрасивее.

Билл поморщился, и Бекка это заметила. Да, есть помоложе и покрасивее. Мир так устроен, что в нем всегда будут помоложе и покрасивее. Но это еще не значит, что нужно за ними гоняться.

– Мне все равно, где ты теперь встречаешься с этой шлюхой. Только учти: держи ее подальше от Холли. Слышишь? Держи свою шлюху подальше от моей дочери! – На нее вновь нахлынула ярость, сдавив горло и превратив лицо в каменную маску. – И ты еще считаешь себя хорошим отцом?

– Я этого не говорил, – покачал головой Билл.

– Для хорошего отца его ребенок – важнее всего, – сказала Бекка, пропуская его слова мимо ушей. – Важнее женщины, с которой ты собираешься провести всю жизнь. Важнее женщины, которую тебе хочется трахать, – твоей китайской шлюшки.

Бекка подошла к двери, остановилась и принялась стаскивать с пальца обручальное кольцо. Оно снялось, хотя и с трудом. Не глядя, Бекка бросила кольцо в глубину спальни. Оно ударилось о стену, отскочило и запрыгало по полу.

Пока они с Беккой не поженились, Билл по своей наивности думал, что, однажды надев обручальное кольцо, люди носят его всю жизнь. Позже он узнал другое. Обручальные кольца терялись, их воровали, ими бросались в порыве гнева. Он узнал, что многие относились к обручальному кольцу как к украшению, которое можно поменять, если надоело прежнее.

Бекка пришла в спальню утром, когда он собирал чемодан. На ней был теплый махровый халат, но ее все равно трясло, будто она сидела в морозильной камере.

– Я тебя очень люблю, – не поднимая головы, сказал Билл. – Ты всегда была моим самым лучшим другом. И ты не заслужила… такого.

Слезы были совсем близко. Билл сжимал зубы, боясь, что его может прорвать.

– Я причинил тебе столько боли. Прости меня, Бекки. Знаю, тебя уже тошнит от этих слов, но я говорю правду.

Бекка села на кровать. Ее глаза совсем распухли. Она поставила босую ступню на край чемодана.

– Как я могу тебя простить, Билл?

– Не знаю. Даже не представляю как.

– По правде говоря, не могу.

Даже после этой ужасной ночи ее лицо оставалось прекрасным.

«А ведь многие ее добивались, – подумал Билл. – Почему же она все‑ таки выбрала меня? »

– Я не могу тебе доверять, Билл. Даже если мы… как мне теперь тебе верить? И если сохранять этот брак, то уже не ради нас с тобой. Согласен? Ради нашей дочери.

Взглянув на жену, Билл сообразил, к чему она ведет этот разговор и что предлагает. Бекка подняла руку, веля ему не перебивать.

– Ты разрушил наш брак, Билл. Разрушил навсегда.

Рот Бекки скривился, будто все, содеянное Биллом, причиняло ей невыносимую физическую боль.

– Ты все протрахал, – сказала она, вытирая глаза. – Я могу найти лучшего мужа, чем ты. – Она не сказала «возможно» или «вероятно». Она констатировала факт, давая понять, что это вообще не подлежит обсуждению. – Я могу найти лучшего мужчину, чем ты. Я знаю, что могу. Думаешь, ты – единственный? Нет, Билл. Таких, как ты, много. Но…

Бекка нервно засмеялась и вновь спрятала лицо в ладонях.

– Но я не знаю, сумею ли найти лучшего отца для Холли. Понимаешь? Я не уверена, что я найду лучшего отца для своей дочери. Того, кто любил бы ее так, как ты. И того, кого Холли будет любить так же, как тебя. Вот в этом… в этом я сомневаюсь. – Она встряхнула волосами. – Мне стыдно признаваться в этом, но это так.

– Ты имеешь полное право разлюбить меня, – сказал Билл. – Но я умоляю тебя: не делай этого. Умоляю, только не разлюби меня!

– А зачем тебе моя любовь? Если такое случилось, значит, ты пресытился нашими отношениями. Они тебе надоели. Захотелось разнообразия. Я никогда не чувствовала пресыщенности. Не считала, что мы можем друг другу наскучить. Я любила тебя, Билл. Хотела прожить с тобой всю жизнь. Сентиментально, правда? И глупо.

Билл покачал головой.

– В нашей жизни может все так круто поменяться, что у тебя появится новая жена, а у меня – новый муж. Я не говорю о твоей китайской шлюшке. Этот зуд между ног рано или поздно пройдет. Я говорю, что ты можешь жениться на другой женщине, а я – выйти замуж за другого мужчину. И мы будем неплохо жить с новыми супругами. Возможно, даже полюбим их. Но мы всегда будем чувствовать, что это другие супруги.

Билл взял ее за руку. Бекка сидела, словно в ступоре. Новая, незнакомая ему Бекка.

– Браки начинаются как союз двух любящих сердец, а превращаются… как бы это лучше сказать… в экономическое партнерство, – продолжала Бекка. – Райский шалаш становится местом, где растят детей. Влюбленность проходит, остается семья.

Она стремительно повернулась к нему, словно боясь, что он не уловит смысла ее слов.

– Это не значит, что я разлюбила тебя. Но нашу дочь я люблю по‑ иному. Намного сильнее. И только поэтому я позволяю тебе остаться. Я полюбила Холли с ее первого вздоха и буду любить до своего последнего вздоха. Только из‑ за нее я не выгоняю тебя. Возможно, во мне говорит рационализм. Возможно, я становлюсь зрелой женщиной. А может, просто не хочу, чтобы Холли росла без отца. Я была бы рада проучить тебя, Билл. Найти кого‑ то и заставить тебя испытать все, что испытала я… Скажи, почему ты меня разлюбил? – вдруг спросила она.

– У меня и в мыслях не было разлюбить тебя.

– Общая черта всех мужчин. Вам почему‑ то кажется, что право выбора есть только у вас.

О чем она говорит? О ком? Бекка не вдавалась в подробности, а Билл не спрашивал. Он откровенно боялся услышать в ответ чье‑ то имя. Бекка позволила ему остаться. Это уже много. Сейчас это главное.

Он опустил голову. Бекка обняла его, но некрепко. Она дрожала всем телом, хрупкая, словно бокал с иероглифом двойной удачи.

Они лежали и вместе плакали, прощаясь с прежней жизнью.

То, что случилось, – это не ссора и даже не размолвка. Те раны заживали бесследно. Шрам от нынешней ночи останется навсегда, как и память о ней. Смогут ли они жить с этим шрамом? Билл знал: вскоре появятся вопросы. Ужасающие, разрывающие душу вопросы, которые задаешь своему разбитому сердцу. А пока, собираясь будить заспавшуюся Холли, Бекка спросила его только об одном:

– Это кончилось?

Глава 25

Вертолет начал стремительно подниматься, влившись в панораму Гонконга. Гигантским насекомым проплыл он мимо «Бэнк оф Чайна» – рукотворной скалы из стекла и стали. А впереди разворачивалась зубчатка других знаменитых гонконгских небоскребов. Некоторые из них по высоте достигали почти середины пика Виктория. Его зеленую вершину окаймляло ожерелье из жемчужного тумана. Выше тумана, в синеве небес, парили орлы.

В панораме Гонконга не было и примеси сентиментальной тоски по «старым добрым временам». Если величественные здания шанхайского Бунда смотрелись осколком несбывшейся колониальной мечты, в Гонконге всегда присутствовал трезвый практицизм. Город счастливо избежал власти какой‑ либо идеологии; из всех богов он поклонялся лишь богу денег. Даже сейчас, отойдя под власть континентального Китая, Гонконг все еще оставался для остальных китайских городов недосягаемой мечтой.

Они летели в Макао: Билл, Шейн, Митч, Нэнси, оба немца из «Дойче Монде» и председатель Сунь. Пилот‑ австралиец скороговоркой произнес по местному радио какое‑ то сообщение. Вертолет накренил нос, повернул на запад и полетел над акваторией порта. Многочисленные джонки выглядели серыми щепками. Поодаль двигался массивный круизный лайнер. Между Коулунем и Гонконгским островом сновали юркие бело‑ зеленые паромы.

Вскоре Гонконг остался позади. Внизу не было ничего, кроме простора Южно‑ Китайского моря и рыбачьих лодок. Такие же лодки плавали здесь и сто, и двести, и пятьсот лет назад. Правда, тогда их видели сверху только птицы. Суденышки то выныривали из тумана, словно корабли‑ призраки, то снова исчезали.

Желтые восковые затычки для ушей ненамного ослабляли гудение вертолетных моторов. Удивительно, но вскоре шум сделался привычным, и Билл перестал его замечать. Шум избавлял от разговоров, оставляя каждого наедине со своими мыслями.

В последние дни Билл жил одной мыслью. Она будила его среди ночи, и тогда он лежал с открытыми глазами, слушая дыхание спящей Бекки.

«Это кончилось? »

Такой вопрос задала ему Бекка в утро их «примирения». Да, у него с Цзинь‑ Цзинь все кончилось. Билл знал, что не сможет оставить жену и дочь, зато Бекка могла бросить его при малейшем подозрении.

«Это кончилось? » Внешне это кончилось. Но внутри это продолжало жить. Билл не мог вытравить из памяти красные фонарики в ночь празднования китайского Нового года, каток в парке, желтую куртку Цзинь‑ Цзинь и ее улыбающееся, счастливое лицо. Пока он жив, эти воспоминания останутся с ним.

«Это кончилось? » Он, возможно, никогда больше не увидит Цзинь‑ Цзинь, и все равно это не кончится. Она может выйти замуж, и у нее появится еще один ребенок, но и тогда это не кончится.

Это кончится только тогда, когда у него очерствеет сердце. Когда Цзинь‑ Цзинь перестанет любить его и видеть в нем «хорошего человека»; когда она окончательно разлюбит его и поймет, как ей хорошо без него. Только тогда это кончится.

Пару дней назад Билл вернулся домой за полночь. Бекка не спала. Она устроилась на диване с книгой. Лицо жены было бледным и напряженным. Когда Билл вошел в гостиную, ему показалось, что она даже вздрогнула. Одной рукой Бекка цеплялась за ворот халата, и этот жест почему‑ то сразу напомнил Биллу о болезни и больницах.

Ему захотелось обнять Бекку, но он знал, что не посмеет этого сделать.

– Напрасно ты отрываешь время от сна, дожидаясь меня, – сказал Билл, ненавидя официальный уровень общения, установившийся между ними.

– Нет, Билл, не напрасно, – засмеявшись, столь же официально ответила она. – Откуда же мне знать, где ты и с кем?

Она говорила спокойно, без упреков и обвинений, как говорят об известном факте. Однако за этим спокойствием ощущалась свежая, еще не начавшая покрываться коркой рана. Бекка дожидалась его возвращения, поскольку больше не доверяла ему. Возможно, прежнее доверие вообще не восстановится. Билл не представлял, как они будут жить в такой обстановке.

– Мы все сейчас вынуждены заниматься исключительно Яндуном, – объяснил Билл, используя правдоподобный и безотказный аргумент. – На носу открытие, а китайцы только сейчас объявили, что у нас еще не согласована куча документов. – Он посмотрел ей в глаза и беспомощно развел руками. – Я был в офисе, Бекки.

– Знаю. – Она продолжала улыбаться. – Только не верю.

Билл присел на диван. Бекка встала, держа в одной руке книгу, а второй по‑ прежнему теребя ворот халата.

– Мне очень жаль, что ты мне не веришь, – сказал Билл, готовый повторять эту фразу хоть миллион раз.

– Одних сожалений недостаточно.

Книгу Билл узнал по зеленой обложке. Он помнил эту книгу еще со школьных времен: «Листья травы» Уолта Уитмена. Он и не подозревал, что его жена любит поэзию.

Он приехал к Цзинь‑ Цзинь, рассказал все как было и произнес затертые до дыр слова о том, что им нужно расстаться. Они обнялись, по лицам обоих струились слезы.

– Ты сама подумай, – говорил Билл. – Так могло бы длиться еще пять лет. Еще десять лет. А что потом? Ты хочешь состариться в ожидании несбыточного? Неужели тебе нужна такая жизнь?

Цзинь‑ Цзинь задумалась над его словами. Она вытерла глаза и стала думать. Наверное, впервые за все это время она жила не одним днем, а пыталась заглянуть в будущее. Во всяком случае, Биллу так показалось. Цзинь‑ Цзинь увидела себя чьей‑ то «канарейкой»: сорокалетней, спящей в одиночестве, готовой исполнить любую прихоть своего содержателя, ибо все шансы на перемены в жизни остались позади.

– Я не хочу разбивать твою семью, – сказала Цзинь‑ Цзинь, вытирая лицо кухонным полотенцем. – Не хочу делать больно твоей маленькой дочке. Твоей жене. Твоя жена не сделала мне ничего плохого. Я не хочу тебя воровать.

– Людей нельзя украсть, – возразил Билл.

Цзинь‑ Цзинь возлагала весь груз вины на себя, и ее самобичевание больно ударило по нему.

– Людей нельзя украсть, – повторил он.

Они снова говорили и снова плакали, пока оба не обессилели. Билл встал, чтобы уйти, но Цзинь‑ Цзинь порывисто схватила его руку и прижала к своему лицу, потом к шее, а потом опустила ниже, себе на бедро.

Билл замотал головой и попытался вырвать руку. Только не это. И не сейчас. Тогда Цзинь‑ Цзинь прижала его руку к своей груди. Билл стиснул зубы и что есть силы дернул руку. Тогда он почувствовал. Вернее, почувствовала его ладонь… Бугорок справа, размером с мяч для гольфа. Твердый, как реальность этого мира.

Вертолет вынырнул из тумана прямо в неоновое зарево Макао. Крепостные сооружения времен португальского владычества выглядели совсем игрушечными. Их увядшую славу затмевали ослепительные огни громадных игорных заведений.

Город находился на самой оконечности Аомыньского полуострова. Здесь кончался Китай или, наоборот, начинался. Словно маяк в серых сумерках, вспыхивала и гасла неоновая вывеска отеля «Лиссабон» – самого пестрого и безвкусного казино из всех заведений Макао. Это был храм самой главной религии китайцев – религии азартных игр. Никакая другая идеология, коммунистическая или капиталистическая, не могла похвастаться таким количеством ревностных приверженцев.

– Рано или поздно в Китае обязательно легализуют игорный бизнес, – не раз повторял Девлин. – Но не раньше, чем кончится власть компартии. Скорее всего, после краха их авантюры с Тайванем.

Среди иностранных юристов, работающих в Шанхае (особенно среди высшего звена), была весьма популярны рассуждения о том, как компартия Китая в конце концов лишится власти. Девлин и другие боссы его уровня считали, что «пекинские старцы» все‑ таки развяжут давно обещанную войну за «освобождение» Тайваня и потерпят сокрушительное поражение. За Тайвань вступится все мировое сообщество, и поэтому самолеты Народно‑ освободительной армии Китая будут сбиты еще на подлете к Тайваню, несовершенные китайские ракеты полетят мимо целей или будут перехвачены, а китайским солдатам не удастся погрузиться на транспортные корабли. Режим «пекинских старцев» канет в Лету, унеся с собой прогнившую идеологию и памятники председателю Мао. В качестве примера всегда приводилась Берлинская стена, казавшаяся вечной и рухнувшая за одну ночь.

– У китайцев пристрастие к азартным играм сидит в их ДНК, – говорил Девлин, провожая сослуживцев в Макао. – Мы еще застанем времена, когда в континентальном Китае появятся настоящие игорные мегаполисы. По сравнению с ними Лас‑ Вегас и Атлантик‑ Сити покажутся нам жалкими залами игровых автоматов на какой‑ нибудь заштатной английской пристани. А пока главной точкой притяжения станет Макао.

Слушая его, Билл сразу вспомнил отца Цзинь‑ Цзинь, главной страстью которого был маджонг. [82] Туда уходило практически все, что он зарабатывал на своей фабрике. Но удача неизменно ускользала, а жена и дочери, на которых можно сорвать злость и досаду, всегда были рядом… Сколько миллионов китайских семей ждет участь семьи Цзинь‑ Цзинь?

Мама‑ сан[83] привела им шестерых девушек. После обеда Нэнси вернулась в отель. Митч тоже куда‑ то пропал. Из их компании осталось пятеро, и сейчас все они сидели на потертых кожаных диванчиках, потягивали коктейли и смотрели на девушек.

Девушкам было примерно от семнадцати до двадцати двух. Слишком молоды, чтобы скрывать свои истинные чувства. Естественно, их учили делать бесстрастные лица, но такое умение приходит не сразу, и сейчас их заученные маски то и дело слетали. На их лицах отражались скука, презрение, усталость, любопытство, страх и нежность. Но Билл знал, во что превратится нежность, когда эта девушка почувствует добычу. В холодную, профессиональную расчетливость.

Он перевел взгляд на громадный экран плазменного телевизора. Там по пляжу брели двое влюбленных. Вдалеке маячили унылые силуэты городских небоскребов, а на песке вспыхивали иероглифы слов песни со слащаво‑ сентиментальной мелодией. Этой песни Билл не знал. Он вообще не слышал ни одной из здешних песен. Впрочем, и не должен был слышать. Заведение, куда он попал, не предназначалось для западных клиентов.

– Не уделяй им много внимания, – наставлял его Шейн. – Излишек внимания к женщине – теперь я понимаю свою главную ошибку. Я всегда был слишком внимателен к женщинам. И к своей жене тоже. Куда внимательнее, чем она ко мне. Это большая ошибка. Не забывай мои слова, дружище. Чем ты равнодушнее к женщинам, тем сильнее твоя власть над ними.

Караоке‑ бар обслуживал исключительно китайцев. Этажом ниже помещалось казино, и сюда приходили отпраздновать выигрыш или залить горечь проигрыша. В этом же здании, четырьмя этажами выше, находились гостиничные номера.

Купля‑ продажа любовных услуг велась здесь на куда более жестких условиях, чем в Шанхае. Девушки были гораздо красивее шанхайских, но обстановка караоке‑ бара создавала ощущение, что занятие сексом с ними чем‑ то похоже на покупку куска пиццы. Заплатил и съел.

– А чем тебе не нравится пицца? – спросил Шейн, когда Билл вполголоса поделился с ним этой мыслью.

Итак, девушки стояли в тесной комнатке и ждали, пока сидящие мужчины начнут выбирать. Телевизор с двумя микрофонами тоже ждал, готовый послушно воспроизвести еще какую‑ нибудь сентиментальную любовную дребедень. Однако дальше переглядываний дело пока не шло.

Шейн заговорил с мамой‑ сан на кантонском диалекте. Та отвечала, заученно скаля пожелтевшие зубы. Если бы не давние следы ветрянки на лице, мама‑ сан считалась бы красавицей. Однако Билла поразили не оспины, а совершенно мертвые глаза. Мама‑ сан старательно играла роль опытной хозяйки заведения, но она явно не привыкла находиться в обществе западных людей.

Шейн уже бывал здесь и всегда щедро платил. Это плюс. К тому же он бегло говорил по‑ китайски. Второй плюс. Третьим и несомненным плюсом был председатель Сунь, который держался властно и сразу же снискал уважение мамы‑ сан. Только это делало терпимым присутствие «большеносых идиотов». Однако терпение хозяйки караоке‑ бара заметно таяло.

Билл давно усвоил, что существуют разные караоке‑ бары. И в каждом свои правила. Вначале мама‑ сан приводила к посетителям девушек, те угощали их выпивкой и, если хотели, вместе пели какую‑ нибудь песенку. Потом мама‑ сан уводила девушек и являлась к мужчинам одна (как сейчас). Она заговорщически улыбалась и ждала, когда клиенты сделают выбор: кого позвать снова, кого заменить, а кого прислать к ним в номер.

С тех пор как у китайцев появились деньги на путешествия и развлечения, вечера в караоке‑ баре были самым доходным и напряженным временем. Заведение представляло собой лабиринт душных комнатенок, и в каждой были клиенты, и всем им требовалось юное женское тело, а штат мамы‑ сан исчислялся не сотнями девушек. За приклеенной улыбкой хозяйки заведения улавливалось отчаяние. Ну когда же эти «большеносые идиоты» наконец решат, кого из девиц он возьмут к себе на ночь?

– Так ты берешь эту? – спросил у Билла Шейн.

Билл кивнул. Последний час он провел в обществе совсем молодой девчонки из Чжухая – соседнего с Макао городка. Девушки мамы‑ сан почти не говорили по‑ английски. Даже над дверью караоке‑ бара светились только китайские иероглифы; никаких дурацких английских названий, вызывавших издевательскую улыбку. Но Шейн сумел договориться с мамой‑ сан, и Биллу нашли девушку, несколько лет изучавшую английский в школе. Девушка была из новеньких и держалась настороженно.

Билл показал ей снимки Холли, которые всегда носил в бумажнике. Китаянка восхищенно охала, потягивая апельсиновый сок. У нее было труднопроизносимое имя. Билл несколько раз добросовестно попытался выговорить его, но так и не смог. Девушка сообщила, что здесь у нее другое имя – Милашка, однако у Билла язык не поворачивался называть ее столь глупым именем.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 212223 24 25 Следующая ⇒