Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья



6. С. П. <С. В. Яблоновский>[cccxxxiv] Михаил Крамер «Русское слово», М., 1901, 29 октября

⇐ ПредыдущаяСтр 73 из 170Следующая ⇒


< …> [cccxxxv] Превосходна драма Гауптмана, как чисто литературное произведение. Ее язык так прекрасен, речи — особенно Михаила Крамера — так содержательны и мысли так глубоки, что она, вследствие этого, даже теряет со сцены. Сцена требует декоративного, резкого, бьющего на эффекты письма; язык драматического произведения, как и красноречие адвокатов, предназначается для большой публики, и поэтому он должен быть резок, определенен, — полутоны, едва уловимые изгибы — все это пропадает или постигается только тогда, когда целый ряд исполнителей и комментаторов осветят их и приблизят к зрителю. В исполнении на сцене последний акт тускнеет и проигрывает: это чрезвычайно важное произведение, оно боится слишком реальных, слишком определенных способов проявления.

Речи Михаила Крамера у гроба своего сына[cccxxxvi] надо читать, сидя у себя в комнате, как произведения тонких лирических поэтов. Тогда автор захватит вас необыкновенной силой тоскующей мысли; в речах Крамера вы услышите словно «марш похоронный», вы услышите:

«… Ряд раздирающих сердце аккордов,
Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,
Рушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса…»

А со сцены такого впечатления не получилось даже для тех, кто любит и умеет не только смотреть, но и слушать пьесу; то же, что принято называть большою публикой, самым усердным образом кашляло — вернейший признак невнимания.

Читатели не будут на меня в претензии, если я уклонюсь от пересказа содержания пьесы: остов ее неинтересно показывать, — надо видеть его одетым плотью, с горячею кровью в жилах, с нервами, с жизнью. {234} А для этого необходимо прочесть и интересно увидеть пьесу на сцене.

Исполняется она в Художественном театре прекрасно.

Несчастный горбун в изображении г‑ на Москвина вырастает в настоящее трагическое лицо. Уже первая его фраза за сценой, передразнивающая голос Михалины, заставляет сжаться сердце предчувствием чего-то в высшей степени тяжелого; появление Арнольда производит тяжкое впечатление, и вся большая сцена первого акта держит зрителя в сильнейшем напряжении. Перед вами не простая игра артиста, а создавание чего-то крупного, сложного, интересного, захватывающего. Г. Москвин прекрасно сумел изобразить несчастного урода так, что сердце ныло и плакать над ним хотелось[cccxxxvii].

Контраст с этой богатой, непохожей на другие натурой — Лиза Бенш — нашла себе в лице г‑ жи Лилиной… я бы сказал — гениальную изобразительницу, если бы мы, русские, не боялись так (особенно по отношению к соотечественникам) употребления слова «гений», не боготворили его. Это было вдохновенное, цельное, виртуозное исполнение. Это была рафинированная, бессознательная пошлость хорошенького, презренного животного, самки; воплощение того скверного начала, которое пленяет наперекор рассудку и губит подчас высоких и прекрасных людей.

Сколько наблюдательности, сколько удивительной правды показала артистка! Как великолепно оттенила она это роковое «презренных душ презрение к заслугам»!

Перед зрителями во всей трагической беспощадности вырисовался контраст между прекрасным уродом и уродливой, безобразной красавицей.

Только на третьем месте, после г‑ жи Лилиной и г. Москвина, поставим мы г. Станиславского, исполнителя заглавной роли.

Много в его игре было ума, много работы; много дал он интересных подробностей; подчас зрители почтительно удивлялись этой работе, но, за исключением искренно проведенной сцены с Арнольдом во втором акте, все время оставались холодны.

Когда я смотрел в роли Михаила Крамера г. Станиславского, я испытывал то же самое, что я всегда испытываю, читая романы г. Боборыкина[cccxxxviii]: и умно, и искусно, и наблюдательности много, и даже талантливо, но не захватывает оно вас, не увлекает, не уносит, вы не ощутите ни одного мгновения восторга.

Искренности не хватало г. Станиславскому. Он сделал своего Крамера отдельно от себя; сделал его фигуру, лицо, манеры, особенности речи, особенности мимики, походки — и все это оказалось так сложно и так объективно, что, влезши в шкуру этого Крамера, г. Станиславский все время должен был напряженно заботиться о том, чтобы остаться верным созданному образу. До увлечения, до искренности ли тут! [cccxxxix]

То же, что о г. Станиславском, приходится сказать и о г‑ же Андреевой, игравшей Михалину.

Игра этих артистов навела нас на мысли о субъективном и объективном творчестве артиста, о чем мы и поговорим как-нибудь при удобном случае.

Остальные исполнители были прекрасны. Декорации (как и в «Дикой утке», значительно отступающие от указаний автора) превосходны; особенно замечательна декорация ресторана. Она создает такую иллюзию, какой почти никогда не приходится получать в театре.

И исполнение этого акта было поистине замечательно. Вот где появилась сыгранность, увлечение — прямо сама жизнь!

После одного из следующих представлений «Михаила Крамера» мы еще поговорим о нем.

Замечательная пьеса и замечательное исполнение ее стоят того, чтобы к ней возвратиться.


⇐ Предыдущая68697071727374757677Следующая ⇒
  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.