2. Я. А. Ф‑ин <Я. А. Фейгин> Художественный театр. «Дикая утка», драма в 5 действиях Г. Ибсена «Курьер», М., 1901, 21 сентября

Как это ни печально, но большинство публики, даже той публики, которая страстно любит театр, знакомится с произведениями таких крупных писателей, как Ибсен, только с появлением их на подмостках какой-либо сцены. «Дикая утка» {222} написана 30 лет тому назад, и тем не менее она была для очень многих, присутствующих на первом представлении драмы в Художественном театре, «новинкой». Этим взглядом на драму, написанную уже давно, как на «новинку», объясняется и отношение к ней зрителей. Они вполне подчиняются тому, что дает им сцена, они смотрят на драму под тем углом зрения, который выработан данным театром. И если драма понята артистами неправильно, то этому неправильному толкованию вполне подчиняются зрители.

На первом представлении «Дикой утки» этот гипноз зрителей чувствовался особенно сильно. Благодаря тому, что, по толкованию Художественного театра, «Дикая утка» Г. Ибсена есть прежде всего и, пожалуй, исключительно (? ) бытовая драма, роль, например, Яльмара Экдаля[cccxiv]низведена на степень чуть ли не мелкого хвастунишки, враля, — публика с особенным удовольствием встречала взрывом смеха те слова Яльмара, которые, при иной интерпретации этого характера, могли бы вызвать чувство глубокого сострадания, даже ужаса перед той чудовищной паутиной жизненной лжи, которая опутала с ног до головы этого глубоко жалкого человека. «Выродок» доктора Штокмана, Грегерс Верле, мечтатель, ушедший в одну мечту — исправить жизнь современного ему общества, погрязшего в тине лжи и самообмана, светом правды, — неудавшийся проповедник истины, в интерпретации артиста Художественного театра[cccxv] потерял все эти основные черты указанного характера, и перед зрителями прошел совершенно непонятный, малоинтересный и по внешнему образу, и по внутреннему духовному содержанию мужиковатый добряк, которому лишь по наивности или полной умственной ограниченности вздумалось рассказать молодому Экдалю о том, что жена Экдаля, Гина, имела раньше, до брака, связь со стариком Верле.

Доктор Реллинг, возведший ложь жизни в степень величайшего блага для современного общества, циник, слова которого холодным ужасом должны сковывать сердца зрителей, в изображении артиста Художественного театра[cccxvi] претворился в симпатичного эскулапа, которому публика готова была искренно сочувствовать.

В постановке «Дикой утки» на сцене Художественного театра повторилась та же ошибка, что и в постановке в прошлом сезоне драмы Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Идейная сторона драмы, в которой, по моему грешному разумению, заключается основной интерес к произведениям Ибсена, был беспощадно принесен в жертву бытовой драме[cccxvii]. И поэтому вся драма, почти целиком, ушла далеко, далеко, на задний план, она скрылась на тот невидимый для зрителя чердак, который устроил декоратор[cccxviii] для изображения жилища Экдалей, и на видимом для зрителей фоне проходила комедия местами непонятная, местами достаточно веселая и местами достаточно слезливая. Не слезы следовало артистам вызывать в драматических местах «Дикой утки», а чувство ужаса, чувство беспредельного смятения от развернувшейся перед нами ужасающей картины царства лжи.

От Художественного театра, заставившего нас так полюбить его за его вдумчивую, серьезную, истинно художественную работу, мы вправе были ожидать значительно большего, чем то, что дал нам этот театр в «Дикой утке» Г. Ибсена.

Даже в смысле постановки драмы мне приходится отметить некоторые недочеты. Так, в декорации первого акта совершенно непонятно большое окно на правом закруглении комнаты в доме Верле. Откуда идет свет в это окно? Ведь гости, выходя из средней двери, идут направо, следовательно, за стеной должно предполагать продолжение квартиры, — при чем {223} же тут это красивое, все в vitrage[cccxix] окно? В квартире Экдалей мне кажется неудачной компоновка чердака над комнатой с нескончаемой лестницей, по которой приходится карабкаться. По мысли Ибсена, чердак должен быть почти на уровне жилой комнаты, он должен быть виден зрителям. Перед зрителем должна пройти вся убогая обстановка лжи, в которой старик Экдаль видит олицетворение свободной жизни в лесных пространствах, а маленькая Эдвиг — свободную, необъятную глубину моря, в которой живет ее любимица, хромая, ожиревшая свободолюбивая «дикая» утка.

Теперь вопрос. Могла ли бы драма Ибсена при более широком идейном толковании рассчитывать на большой успех на сцене? Несомненно, при таком толковании пьеса заинтересовала бы зрителей значительно глубже; на первый план, как это и следует, выступила бы фигура Грегерса Верле, а не Яльмара Экдаля, но все-таки большого сценического успеха эта драма не могла бы иметь. Из всех драм Ибсена она, пожалуй, одна из наименее сценичных и наиболее трудно исполнимых.

При всех недочетах, как в интерпретации, так и в некоторых, указанных здесь деталях постановки, мы обязаны отметить и светлые стороны. Прекрасно исполнила роль Гины г‑ жа Муратова[cccxx]. Ей мы отводим, по всей справедливости, первое место из всех исполнителей. Если к Яльмару Экдалю предъявить только те требования, которые предъявил к обрисовке этого характера Художественный театр, то более яркого исполнителя, чем г. Качалов, и придумать трудно. Беда лишь в том, что вряд ли может заинтересовать истинных ценителей творчества Ибсена то толкование роли Яльмара Экдаля, которое дал ей Художественный театр. Очень душевно, чересчур, может быть, наивно передает роль маленькой Эдвиг г‑ жа Гельцер[cccxxi]. Образ этой чудной девочки рисуется мне в менее наивных красках, с печатью большей вдумчивости на мечтательном лице, но и в исполнении г‑ жи Гельцер сквозило искреннее чувство, в особенности в более драматических сценах. Напрасно лишь злоупотребляет г‑ жа Гельцер одним жестом: вскакиванием непременно с ногами на колени отца. Г. Артему не удался образ старика Экдаля. Трагизм личности совершенно отсутствовал, а без этого чувства трагизма старый Экдаль малоинтересен.

Об исполнении г. Громовым роли Грегерса Верле мы достаточно сказали в начале этой заметки. Роль эта, безусловно, не удалась, да она и не в средствах артиста. Старого Верле, разбогатевшего всякими неправдами буржуа, к которому из-за богатого стола ходят аристократы, играл аристократ г. Вишневский. Вряд ли это правильно. Старый Верле рисуется мне в образе выскочки, parvenu, а не в образе генерала «штатского», каким играет его г. Вишневский.

⇐ Предыдущая 64 65 66 67 686970 71 72 73 Следующая ⇒