Игры с Христом

Встреча с Богданом Алконостовым, действительно, отменялась. Предлагали даже сдать билеты в кассу, обещали выплатить за них деньги, но в толпе таинственно зашептались, что встреча только отложена и состоится на третий день. «Послезавтра», – многозначительно поясняли вполголоса, и билеты, мол, будут действительны. Просто билетов не хватает, и их собираются продать подороже. Афиша вечера продолжала висеть. На стене четко прочитывались буквы: «Сын Человеческий». Эти буквы придавали свой колорит весеннему Коктебелю. Розовый цвет тамариска вчера напоминал мне сыпь от кори. Сейчас он походил на гвоздиные язвы.

Весь день по пляжам и пансионатам Коктебеля ходил слух о несчастном случае. В прибрежных горах нашли будто бы тело мертвого мужчины, и мужчина этот – чуть ли не Алконостов. Сезон в Коктебеле по‑ настоящему еще не начался, но, как выяснилось, многие приехали специально, чтобы не пропустить встречу с Алконостовым. Я еще никогда не бывал на его выступлениях, но много слышал о нем. Признаюсь, я плохо понимал, что такое Алконостов: не то экстрасенс, не то лектор, не то мастер художественного слова. В последнее время о нем говорили такое, что я не решался верить и тем более стеснялся повторять. Уверяли, например, что на встречах с Богданом Алконостовым происходят чудесные исцеления. Знатоки восхищались портретом Богдана Алконостова. Его написала московская художница Елена Золотницкая. На выставку мне протолкаться не удалось. Ожидалось, что портрет будет экспонироваться во время встречи. «Его надо видеть, видеть», – упорно повторяли поклонники Богдана Алконостова. Естественно, я был среди тех, кто сохранил свой билет, настроившись на послезавтра.

Я шел берегом, розовая дымка тамариска уже окрашивалась в закатные тона. Я надеялся встретить художницу, которая обычно писала портреты здесь на берегу. Раньше к ней приставала иногда милиция, но теперь ее работа приобрела легальный статус. Художница приезжала с дочкой, а когда дочка подросла, отпала возможность встретиться с художницей в Коктебеле весной или осенью. Ее приезды лимитировал учебный год. Тем более я был рад встретить ее здесь в мае. Я спросил ее, как она относится к знаменитому портрету Алконостова. Она ответила уклончиво, но помогла мне раздобыть дефицитный билет на сегодняшний вечер.

Вечер откладывался, и я не знал, куда девать время. Мне повезло: навстречу мне по берегу шла сама Жанна Венц. Я называл ее так, потому что она была похожа на известный портрет Тулуз‑ Лотрека. У нее так же по‑ обезьяньи выдавалась нижняя челюсть, но это не портило ее, подчеркивая выражение чуткой цепкости на умном лице. Жанна Венц была прирожденная собеседница, и я всегда ценил общение с ней.

Художница шла по берегу быстрым, тревожным шагом, и у меня даже мелькнула мысль, не разыскивает ли она меня. Что‑ то похожее на облегчение, действительно, скользнуло по ее лицу, когда она узнала меня. Я пожаловался, что вечер перенесли на послезавтра, и спросил, свободна ли она сегодня. «На послезавтра», – доверчиво кивнула Жанна Венц и взяла меня под руку.

– Признаться, я много ждал от сегодняшнего вечера, – сказал я. – Много слышал об Алконостове, а его самого не слышал никогда.

– Его надо видеть, видеть, – повторила Жанна Венц знакомое заклинание.

– Вы‑ то видели его?

– Много лет подряд старалась не пропускать ни одного его выступления.

– Скажите, что значит это странное название? Почему «Сын Человеческий»?

– Так называет он все свои выступления с тех пор, как разрешили…

– И о чем же, примерно, идет речь на таких вечерах?

– О Туринской Плащанице.

– И что же, оспаривает он или подтверждает ее подлинность?

– Подтверждает, но особенным образом. Используя наглядное пособие.

– Какие же тут могут быть наглядные пособия? Слайды?

– И слайды тоже, но прежде всего он сам, его внешность, его голос…

– Да, ведь он, кажется, что‑ то вроде чтеца‑ декламатора…

– Отчасти так, но дело не в этом. Я вижу, житие Богдана Алконостова неизвестно вам. Я расскажу вам вкратце, за неимением лучшего. Ведь я до известной степени заинтересованное лицо. Он учился в аспирантуре одного московского пединститута и начал в литературных салонах почитывать вслух стихи русских поэтов, прежде всего Максимилиана Волошина и Бориса Пастернака. Странное, на мой взгляд, сочетание, но Богдан имел успех, так как выбирал стихи, тогда не публиковавшиеся, например, «Гефсиманский сад». С неменьшим успехом читал он и «Северовосток» Волошина, тогда это было еще опасно… Естественно, мальчик приехал в Коктебель со своей программой, и одна пожилая дама узнала его…

– То есть, как узнала?

– Приняла его в сумерках за Волошина. Он уже тогда был полноват, отпустил окладистую бороду. И тогдашний экзальтированный Коктебель среагировал. Поистине невозможно было протолкаться в коктебельские салоны, где он читал. Его пригласили выступить в писательском Доме творчества, стали звать в пансионаты, а из Дома‑ музея Волошина он просто не вылезал. Думаю, что сам Макс не чувствовал там себя хозяином до такой степени.

– Любопытно…

– Произошло то, что происходит не так уж редко. Публика отождествила чтеца стихов с их автором, перенесла на него легенду о Волошине. Слава новоявленного двойника за один сезон докатилась до Москвы, до Питера. От приглашений отбою не было. Из аспирантуры его то ли отчислили, то ли он сам ушел. Но Богдан отнюдь не прогадал от этого. Он стал профессиональным двойником.

– А при чем тут Плащаница?

– Слушайте дальше. Однажды Богдан читал Волошина «Русь глухонемая». Помните:

И вот взываем мы: «Прииди! »

А избранный вдали от битв

Кует постами меч молитв

И скоро скажет: «Бес, изыди! »

При этих словах по аудитории пронесся шепоток. А Богдан тут же продекламировал:

Неужто тьмы крылатых легионов

Отец не снарядил бы мне сюда?

И волоска тогда на мне не тронув,

Враги рассеялись бы без следа.

Я никогда не понимала, причем здесь «тьмы» да еще «крылатых легионов». Известно ведь, кому имя легион. Как‑ то не вяжется это ни с Отцом, ни с Сыном Человеческим. А шепоток нарастал, и уже чуть ли не все как один выдохнули: Иисусе! Оказалось что Богдан похож не только и не столько на Волошина, сколько на самого Христа…

– Я слышал что‑ то в этом роде…

– Наверняка слышали. Тут‑ то все и началось.

Жанна уверенно вела меня под руку в сторону от моря. Тропинка суживалась, поднимаясь вверх. Я пропустил мою собеседницу вперед. «Летом здесь должно сильно пахнуть полынью», – подумалось мне. Жанна Венц продолжала:

– Поклонники Богдана разделились на две партии. Более старые и консервативные составили партию максовцев. Они зациклились на сходстве Богдана с Волошиным и не хотели признавать ничего другого. Теперь я должна согласиться, что во многом они были правы. Это было самое безобидное… на худой конец. Иисусовцы же были, как правило, моложе и гораздо агрессивней. Макс Волошин попросту мало интересовал их. Зато наиболее ярые иисусовки готовы были публично мыть Богдану ноги и вытирать их своими волосами, только стрижка короткая мешала. Тут‑ то случилась я, соглашательница…

– Почему «соглашательница»?

– А я была эрудированная девочка, в первый раз приехала в Коктебель. Вот я и обратила внимание на то, что автопортрет Макса похож на лик с Туринской Плащаницы и на этот же лик похож Богдан Алконостов, так что налицо не двойное, а тройное сходство. Это убедило и максовцев, и иисусовцев, и, разумеется, самого Богдана. Тогда‑ то и появилась у него программа «Сын Человеческий», сперва негласно, потом гласно…

– Вот как!

– Да. Собственно, исцеления начались даже несколько раньше, как всегда, со слухов, сначала коктебельских, потом питерско‑ мос‑ ковских. У кого‑ то прошел нервный тик, у кого‑ то зарубцевалась язва желудка. После вечеров на хуторе близ Феодосии, разумеется. А потом и в Москве, и в Питере. Киев проявлял всегда больший иммунитет к таким поветриям. Наконец, весь Коктебель увидел, как на своих ногах гуляет по берегу дама, которую вчера привозили на вечер Богдана Алконостова в инвалидном кресле. Тогда‑ то я впервые услышала слово «чудо» от него самого.

– Вы с ним знакомы?

– Достаточно близко, но об этом потом, хорошо? Он мне сказал, что чудо – главное в творческой практике Христа (так и выразился). «Но ведь сатана требовал от Него именно чудес, а Он отказался их творить, в этом и заключались искушения», – робко попыталась возразить я. «Как это отказался? – парировал Богдан. – Он отказался превратить камни в хлебы, а Сам накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек. Он отказался броситься с храма вниз, а Сам вознесся ввысь. Сама посуди, какое чудо больше. Он отказался выполнить требования сатаны просто потому, что эти требования были неуместны, а не потому, что не мог их выполнить».

– Как же ты тогда понимаешь чудо? – спросила я его.

– Очень просто. Чудо это то, о чем говорят, – ответил он.

Признаюсь, я была поражена.

– Значит, чудо – это просто сенсация? – спросила я.

– Если хочешь, сенсация. Или, вернее, не всякая сенсация – чудо, но всякое чудо – сенсация. Помнится, Андрей Белый говорил, что Христовы чудеса не феномены, а символы. По‑ моему, это схоластика. У Пастернака куда точнее: «Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог». Именно, нет Бога, кроме чуда, а чудо – сенсация, затянувшаяся навеки.

– Но ведь сенсация бывает ложной. То, о чем говорят, может не соответствовать действительности…

– Какая там действительность! То, о чем говорят, существует; то, о чем не говорят, не существует.

– Значит, прав был горьковский Лука: во что веришь, то и есть, – пыталась понять я.

– Это недалеко от истины, но неудачно сформулировано. Есть то, что убедительно, а убедительно то, о чем говорят, – настаивал он на своем.

Я напомнила ему о Великом инквизиторе, основывавшем свое царство на чуде, тайне и авторитете. Богдан только поморщился, услышав такую банальность:

– О Христе говорили и говорят больше, чем об этой выдумке Достоевского. Однако его Великий инквизитор не совсем не прав. Тот Христос, действительно, был безжалостен к людям. Люди просят хлеба, а Он оставил им камни. Он мог бы объявить камни хлебами, и люди поверили бы в чудо. Что такое Нагорная Проповедь? Блестящая пропаганда, не больше. А Воскресение Лазаря – это уже гласность.

Соответственно менялись и выступления Богдана. Стихи постепенно отходили на второй план. Только «Чудо» и «Гефсиманский сад» Пастернака он читал на каждом своем вечере. Программа «Сын Человеческий» состояла, в основном, из евангельских повествований о чудесах. К ним Богдан обильно присовокуплял апокрифы. Из вечера в вечер он повторял рассказ Фомы о мальчике, которого отрок Иисус якобы сбросил с крыши. Мальчик расшибся насмерть, а Иисус тут же воскресил его, и мальчик сказал: «Нет, Господи, Ты не сбрасывал меня, но поднял». С настоятельностью гипнотизера Богдан повторял слова Фомы: «Каждое слово, которое Он произносит, доброе или злое, есть деяние и становится чудом». Сначала на своих вечерах Богдан показывал автопортрет Волошина и Туринскую Плащаницу (слайды или копии); потом портрет Волошина исчез, осталась одна Туринская Плащаница. И наконец, к Туринской Плащанице присоединилось еще одно наглядное пособие: мой портрет.

– Ваш портрет? Так вы и есть Елена Зо‑ лотницкая?

– Я предпочла бы остаться Жанной. Я ужаснулась, когда узнала: Симона‑ волхва сопровождала блудница по имени Елена; он себя выдавал за Христа, а ее – за падшую мировую душу, Моя дочь, к сожалению, приняла эту историю всерьез.

– Кстати, где ваша дочь? Она приедет позже?

– Она вообще не приедет. Она погибла этой зимой. Выбросилась из окна.

– Сколько же ей было лет?

– Пятнадцать. Она зачастила на вечера своего отца, и вот…

– Так Алконостов – ее отец?

– К сожалению.

– Вы за ним замужем?

– Я была его тайной женой… Полагаю, не единственной. Но он называл меня своей Марией Магдалиной. Он полагал, что брак несовместим с его миссией…

– А ваша дочь знала, что она… его дочь?

– Догадывалась. Боюсь, что и я сама была недостаточно скрытной. Он давал мне деньги… Она же была достаточно взрослой, чтобы заподозрить, откуда у меня лишние деньги.

– А он, извините, он не общался с ней?

– Ему же было некогда. Он говорил, время еще не пришло. Вот она и повадилась ходить на его вечера… Его надо видеть… видеть…

– Вы думаете, это было причиной? …

– Не знаю… Он все время говорил о чудесах… Он каждый вечер повторял: если бы Иисус бросился с храма вниз, он не разбился бы и спас бы… спас бы всех… Вот она и бросилась…

– У него нет других детей?

– Насколько мне известно, нет. Она думала, что она не разобьется, он узнает об этом и придет к ней…

– Она оставила письмо?

– Ничего не оставила… Она поверила ему., в него…

– А как он реагировал… на происшедшее?

– Он только вчера узнал… что ее нет.

– Зачем вы скрыли от него?

– Не знаю… Не находила случая сказать, … А может быть, хотела испытать его всеведение…

– А вчера?

– Он велел мне привезти портрет на его сегодняшний вечер. Он гонялся за мной вчера весь день по Коктебелю, а я избегала его… Наконец, он нашел меня… знал, где найти…

– И вы сказали ему?

– Он нашел меня там, куда мы с вами идем. Горная тропа становилась все уже и круче.

Море исчезло бы внизу, в сумраке, если бы на него не намекала золотистая лунная дорожка, напомнившая мне цветущий тамариск неуловимым розоватым отблеском.

Жанна Венц остановилась:

– Вот здесь… Здесь я сказала ему… А он напустился на меня, зачем, дескать, ты сразу не сказала мне, я бы воскресил ее на третий день.

– Простите… Может быть… Он психически болен?

– А кто тогда здоров? Он говорил, дочка правильно сделала; она выбросилась из окна, чтобы отец воскресил ее; я этому помешала, я виновата в ее смерти.

Я не знал, что сказать.

– Он говорил: людям нужен чудотворец, только чудотворец спасет их. Посмотри, все рушится, все распадается вокруг. Наша дочь – великомученица. Она хотела дать возможность совершить чудо… спасти всех… Он кричал: ты предательница, Иуда в мини‑ юбке…

– А ты самозванец!

– Что такое самозванец? Чудотворец – всегда самозванец. Тот был величайший самозванец в истории. Не депутат, не президент, не диктатор, только чудотворец спасет человечество. Власть чудотворцу! Чудотворец еще никогда не был у власти. Я докажу тебе… Наша дочь вернется… Ты родишь ее снова…

Он обнял меня… Он пытался повалить меня в прошлогоднюю полынь буквально на том самом месте, где шестнадцать лет тому назад… Я оттолкнула его… Но нет, дело не в моем толчке. Он сам отшатнулся от меня и дико закричал:

– Как ты смеешь не верить, что я Христос? Ты увидишь… Ты увидишь…

Он замахал руками и бросился вниз. Мне показалось… Он хотел полететь… А может быть, просто оступился, не знаю. Я нашла его часа через полтора в темноте, мертвого… Его надо видеть… видеть…

Всю дорогу под мышкой у художницы был сверток. Она развернула его передо мной, и я увидел портрет. Лик Туринской Плащаницы смотрел сквозь меня на золотистую лунную дорожку, отливающую розоватым тамариском. Но то был также лик Максимилиана Волошина, лик Сына Человеческого. И я понял: этот лик – не феномен, а символ, и не нужно никакого другого чуда, кроме этого лика…

Что‑ то блеснуло вблизи холста. Я схватил художницу за руку, и безопасная бритва лязгнула о камень… «Портрет самозванца, – проскрежетала Жанна. – Да, но ведь вы сохранили билет… А что если он воскреснет на третий день? »

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒