Легион. Великий Маф

Легион

В моционе явно нуждались оба прогуливающихся в знаменитой мочаловской березовой роще. Оба они были из тех, о ком говорят: он выглядит моложе своих лет. Внешность первого сочетала профессорскую осанку с военной выправкой. Второй тоже смахивал на интеллигента, но отличался чрезмерной суетливостью и развязностью. Он жестикулировал, подпрыгивал, приплясывал на ходу, и его сангвиническая подвижность наводила на мысль о пляске святого Витта, не вызывая, впрочем, слишком навязчивых подозрений клинического порядка. Стоило взглянуть на него, и сразу же напрашивалась кличка «Вертлявый».

– Мы разговариваем уже больше часа, а (тут Вертлявый дернулся) вы до сих пор не соизволили подтвердить, с кем имею честь…

– Мы разговариваем час двенадцать минут, – снисходительно кивнул его статный собеседник, – и я полагаю, вы не стали бы тратить время, если бы вам требовались мои подтверждения.

– Что поделаешь, процедура требует, – подпрыгнул Вертлявый.

– Процедура – дура, – лениво парировал Статный.

– В недавнем прошлом вы сами настаивали на соблюдении процедуры.

– Если вы так точно знаете, на чем я настаивал в недавнем прошлом, какие еще подтверждения вам нужны?

– Пятьдесят лет назад в этой самой березовой роще вы были сговорчивей.

– Что вы имеете в виду?

– Но согласитесь, чтобы перейти к делу я должен услышать от вас, кто вы: академик Дориан Колбасилов или генерал Тимофей Коренных? – заплясал на одном месте Вертлявый.

– Не все ли равно? Я уполномочен говорить за того и за другого, – четко ответил Статный.

– Уполномочены? Кем уполномочены?

– Да вами же! Кем еще?

– Тогда позвольте вам напомнить, – Вертлявый приседал и вскакивал на ходу, – ровно пятьдесят лет назад двадцать второго июня 1936 года вы приехали в Мочаловку делать предложение и в этот же самый час шли этой же самой рощей.

– Допустим.

– Вы ошиблись адресом и зашли на дачу, где встретились с нами.

– Дальнейшее развитие событий показало, что я не ошибся.

– Рад слышать. Мы предложили вам нашу помощь на определенных условиях.

– Какого рода помощь?

– Вам и об этом нужно напомнить? Вы пожелали всегда казаться тем, чем вы хотели бы казаться в данный момент, и в тот вечер наша помощь была для вас не лишней.

– Что за стиль: пожелали… хотели бы… И это в одной фразе! Фу! Как топорно!

– Зато точно. В тот вечер вы не имели оснований жаловаться на нас. Ваше предложение было принято не только дочерью, но и отцом‑ командармом. Вы действительно казались тем, кем хотели казаться…

– Как будто для этого мне была нужна ваша помощь!

– А как же!

– Очень просто. И до нашего соглашения я казался, кем хотел, иначе не было бы и соглашения.

– То есть как?

– Чтобы не быть голословным, расскажу вам небольшой эпизод из моего детства. Отец мой Аристарх Порфирьевич Колбасилов, как известно, учился в пажеском корпусе и был, что называется, полиглот. После революции отца пригласили на работу в Наркоминдел, когда приезжали лица, говорившие на языке, которого никто не знал, кроме моего отца. Лица уезжали, и мой отец оставался не у дел. Оформить отца на постоянную службу было невозможно из‑ за его анкеты.

– Сочувствую, но не улавливаю, какая связь…

– Сейчас уловите, Моя мать – наркоминделовская буфетчица. В тот год не приезжали лица, требовавшие батюшкиных услуг, а, может быть, пролетарские кадры получились языкам, но так или иначе батюшка был без работы, и отношения моих родителей между собой стали весьма натянутыми.

– Позвольте, Дориан Аристархович!

– С величайшим удовольствием. Так вот, я не хотел мешать моим родителям выяснять отношения, приехал в Крым на свой страх и риск, пришел в пионерский лагерь и сказал, что я Тимоша Коренных.

– Тимоша?

– Именно Тимоша. Знаменитый пионер‑ соболевщик. Он славился меткостью выстрела. Помните, в тридцатые годы была песня:

По первой пороше,

По первой пороше

Даешь соболей на гора;

В дорогу Тимоше,

В дорогу Тимоше, В

дорогу Тимоше пора.

Хорошая песня. Теперь ее не исполняют по экологическим соображениям.

– Итак, вы сказали, что вы Тимоша Коренных.

– Так я и сказал. И меня приняли с распростертыми объятиями. Отличная стрельба в тире послужила мне удостоверением личности.

– А настоящий Тимоша Коренных?

– А я не настоящий, что ли? Впрочем, вы, может быть, и правы:

Неужели я настоящий

И действительно смерть придет?

– Вы отклоняетесь от темы.

– Ничуть. Дочь приняла предложение Дориана Колбасилова, выпускника ИФЛИ, которому во всех остальных случаях мешало его непролетарское происхождение, отец‑ командарм принял предложение Тимоши Коренных, выдвиженца, новоиспеченного красного спеца.

– Вот что значит наша помощь!

– Тоже мне помощь! Еще неизвестно, кто кому помогал.

– А последующий арест вашего тестя‑ командарма тоже произошел без нашей помощи?

– Вы слишком категоричны. Или вы забыли: нам понадобилась его квартира и дача. Как будто один командарм был арестован!

– Уж, разумеется, не один.

– В свое время были арестованы и Дориан Колбасилов, и Тимоша Коренных, который вел дело арестованного Колбасилова.

– В каком это было году?

– В нашем деле даты не имеют значения. Мы же не временное правительство.

– Но как вам удалось, …

– Еще как удалось! Никто не видел подследственного Колбасилова вместе со следователем Коренных. Конвой препровождал Колбасилова до дверей моего кабинета, и мы оставались наедине.

– А показания?

– На протоколах пометка Х. В. Хранить вечно. Так что вы можете ознакомиться с ними, если хотите. Может быть, все дело в том, что вечность предпочтительнее времени, даже такого рода вечность.

– А Дориан Колбасилов?

– Дориан Колбасилов был расстрелян. Как и Тимоша Коренных. Тогда вообще много стреляли. Начиналась вторая мировая война. Теперь оба они реабилитированы. Посмертно. Тоже бессмертие, если хотите.

– А вы?

– Видите ли, я есть я, исходное положение философии Фихте. Мне много пришлось заниматься Германией и, значит, ее философией. Страна поэтов и мыслителей, как‑ никак.

– Почему Германией?

– На Тимошу Коренных обратили внимание еще в пионерском лагере. Потом он был нами заброшен в Германию, где сделал головокружительную карьеру под фамилией Вурцель. Вурцель сыграл выдающуюся роль в подготовке мирного договора между Германией и СССР. Дориан Колбасилов подготавливал договор с нашей стороны.

– С вашей?

– С нашей, вы совсем запутались. Это было счастливейшее время нашей жизни, почти вечность.

– О какой жизни вы говорите?

– Об этом спросите лучше у моей жены. Она на даче нянчит правнука. Я говорю с ее слов.

– Жена Дориана Колбасилова или Тимоши Коренных?

– Моя жена. Тут неуместно более точное слово «наша». Жди меня, и я вернусь.

– С фронта?

– Угадали. И один в поле воин.

– Кто один? Дориан Колбасилов или Тимоша Коренных?

– Напоминаю вам: тот и другой расстреляны и посмертно реабилитированы. Вурцель сообщал Колбасилову, что Третий рейх готовится напасть на нас, а Колбасилов заверял Вурцеля, что наша воля к миру крепка и нерушима: за прочный мир в последний бой летит стальная эскадрилья.

– И обоих расстреляли?

– Не придирайтесь к словам. Некто Колбасилов пал смертью храбрых, некто Вурцель был казнен как военный преступник.

– А вы?

– Опять мы! Не забудьте: в английской разведке служил полковник Рут, и был герой французского сопротивления генерал Расин, кстати, однофамилец знаменитого драматурга. До этого Расин воевал на стороне республиканской Испании, не потому ли она проиграла войну? После второй мировой войны удостоен ордена Почетного легиона. Точнее некуда.

– Некуда?

– Так точно. Вы не забыли, что значит Wur‑ zel, root, racine?

Вертлявый присел на корточки, судорожно разбрасывая землю руками, как собака, закапывающая свой кал. Его собеседник усмехнулся:

– Совершенно правильно. Это значит «корень». Речь идет об операции «корень», так что Тимоша Коренных появился неслучайно.

– Его же расстреляли.

– Так точно. Как и Колбасилова. Но корень‑ то не расстрелять, не вырвать. Его можно только извлечь. А извлекли его мы.

– Какой такой корень?

– Корень квадратный из дурной бесконечности или, выражаясь фигурально, из тьмы, уважаемый князь мира сего.

– И вы его извлекли?

– Так точно. Он равняется нашему имени, а имя нам легион.

– Как легион? Кто вы все‑ таки: Дориан Колбасилов или Тимоша Коренных?

– Повторяю вам: оба расстреляны. Тимоша Коренных расстрелял Дориана Колбасилова, Дориан Колбасилов расстрелял Тимошу Коренных, но от этого ничего не изменилось. У нас нет незаменимых Легион все равно легион.

– Как бы вы себя не называли, я настаиваю на том, что срок нашего договора сегодня истекает.

– Смешно говорить об этом, ваше затмительство. Вы полагаете, что я продал вам душу?

– Так точно.

– Так точно. Но ведь нельзя продать то, чего нет, согласитесь. Меня еще в школе учили, что никакой души нет. Потому я и пошел с такой легкостью на эту сделку.

– Так вы признаете, что вступили с нами в сделку?

– Признаю, но от этого ничего не меняется, на нет и суда нет, отсюда некоторые особенности нашего судопроизводства. Вспомните дело генетиков, вспомните дело врачей‑ вредителей.

– В данный момент меня интересует ваша душа и ничего больше.

– Какая душа у легиона, помилуйте!

– Тогда позвольте мне предъявить вам вашу расписку. Она написана вашей кровью, в конце концов.

– Дайте взглянуть. Пустяки, как я и думал. Самый заурядный криминалист подтвердит вам, что это не кровь, а красные чернила.

– Опять увертки!

– Какие там увертки! Вас должен устраивать результат. Продать вам душу может только тот, у кого нет души, потому‑ то имя нам легион. Все еще не поняли? Тогда позвольте мне показать вам вашу расписку.

Статный вынул из кармана бумажку. Вертлявый взглянул на нее и закачался, с трудом удерживая равновесие. Статный по‑ генеральски выпрямился:

– Я завербовал вас, а не вы меня. Я выполняю наше соглашение и кажусь вам тем, кем хочу казаться. Это вы не выполняете своих обязательств. Кое‑ кому еще кажется, что кое‑ что существует. Вот ошибка. Не существует ничего, кроме легиона, а легион – корень квадратный из ничего. Потрудитесь исправить вашу оплошность. Я больше не могу с вами беседовать. Время моей вечерней прогулки истекло.

Вертлявый исчез. Его статный собеседник отпер ключом калитку в глухом заборе, вошел в сад и аккуратно запер калитку снова. Не теряя военной выправки, он направился к будке, выкрашенной в зеленый цвет. Там он вынул из кармана бумажку, которую только что показывал Вертлявому. Это была обыкновенная туалетная бумага без всяких письмен. Убедившись в этом, статный скомкал ее и использовал по назначению.

Великий Маф

Очень рада, что ко мне пришли именно вы, мой старый знакомый, Должна вас предупредить: это мое последнее интервью. Но многим причинам. Отчасти даже трагическим, если хотите. Не буду сгущать краски, но, может быть, в ближайшие дни вы прочитаете или даже напишете мой некролог. Я предпочла бы, чтобы мое последнее интервью появилось после моего некролога, но вы можете публиковать его, когда сочтете нужным. Не будем терять времени. Садитесь поудобнее. Вот ваше любимое кресло. Так или иначе я собираюсь наговорить много лишнего.

Видите ли, это было лет двадцать тому назад, то есть почти двадцать, словом, после первого фильма с моим участием. Только что я заняла первое место на конкурсе эстрадных певиц в Буэнос‑ Айресе. Я была лучше, чем сейчас, да, да, не возражайте, сейчас я искуснее и опытнее, а тогда я была просто лучше, и вдруг этот ужасный телефонный звонок. Представляете себе, заполночь, я переполненная успехом, а мне женский голос говорит: «Если вы дорожите жизнью вашей дочери, будьте любезны выплатить такую‑ то сумму». По тем временам это была баснословная сумма, она и теперь внушительная. «Вы слушаете? – продолжал голос. Я слабо поддакнула. – Так вот, в следующий вторник в три часа дня вы поедете на вашей машине через мочаловский лес. Вы остановитесь у трех сосен, не доезжая до перекрестка, выйдете из машины, запрете ее, пойдете направо, положите ключ под валун, он там один, и углубитесь в лес на сорок минут. Потом вы вернетесь и найдете ключ там, где вы его положили. После этого вы свободны. Требуемая сумма (голос повторил ее) должна лежать на заднем сидении. Все». Трубку повесили. Представляете себе мое состояние. У меня единственная дочь, врачи предупредили меня, что больше детей у меня не будет. В ту ночь я прокляла свой успех, свою известность, свои гонорары. Поверьте, и впоследствии у меня было достаточно поводов для проклятий, но этот был самый ужасный. Утром я не пустила мою Альбину в школу, а сама кинулась звонить подругам, просить взаймы, чтобы наскрести эту жуткую сумму. Вы же знаете, у певицы никогда нет свободных денег. И вот одна моя подруга, передавая мне деньги, напрямик спросила: «Тебе тоже звонили, да? » У меня не хватило духу сказать неправду. Так я узнала, что подобные звонки – не редкость. «Ты правильно сделала, что не обратилась в милицию, ~‑ сказала мне подруга. – Я тебе дам телефончик. Ни за что не ручаюсь, но моим знакомым они помогли». «Кто они? » «Как тебе сказать? Я толком ничего не знаю. Это такая служба, что‑ то вроде кооператива. Кооператив сторожей, понимаешь? » Я не понимала. «А кого я должна спросить? » «Никого не спрашивай. Назови себя и скажи: мне нужна ваша помощь». Я поблагодарила подругу и, как только она ушла, набрала номер телефона. Дозвониться туда было не так‑ то просто. Было занято, занято, занято… Наконец, я прорвалась, и мне ответили: «Ждите. К вам придут через два часа». Ровно через два часа в дверь позвонили. Из предосторожности я спросила: «Кто там? » В ответ мужской голос назвал мне номер телефона, по которому я звонила. Я отперла дверь, и в мою квартиру впервые вошел он. Как описать его? Он был скорее невысокий, наоборот, приземистый, коренастый. При небольшом росте у него были длинные цепкие руки, как у обезьяны. Волосы густые, темные. Он слегка сутулился, опять‑ таки по‑ обезьяньи. Взгляд пристальный, тяжелый. Костюм скромный, чуть ли не потертый. В общем, он походил на газовщика или на водопроводчика. И спросил он меня, как спрашивают мастеровые из кооператива по ремонту квартир: «Вызывали? В чем дело? » Я запнулась, Он продолжал вопросительно смотреть на меня. «Видите ли, – начала я, – мне грозили…» «Дочку, что ли грозили зацапать? » Я кивнула сквозь слезы. «Покажите мне вашу квартиру», – деловито проворчал он. Я показала ему кухню, ванную, повела в мою комнату в комнату дочери. Альбина была рада случаю пропустить школу и весело смотрела на незнакомца. Не обращая на нее внимания, он осматривал двери и окна, выстукивая стены, не то мастеровой, не то сотрудник угрозыска. «Вот что, миледи», – обратился он ко мне, вернувшись в мою комнату и без приглашения садясь в кресло. Да, да, кресло было точно такое, в каком сидите вы. И стояло оно на том же месте. «Вот что, миледи, – повторил он. – Это будет стоить…» И он назвал мне сумму, почти такую же, какую требовали по телефону, ну, может быть, чуточку меньше. Я растерялась, но не настолько, чтобы не поинтересоваться, не больше ли смысла выплатить эту сумму тому так сказать, кто первым ее потребовал. Он пожал плечами: «Хозяин – барин. Только я не поручусь, что на другой день после выплаты они не потребуют столько же. А мы гарантируем вам полную безопасность ровно на год. Можете не запирать квартиру можете оставлять где угодно машину. Все будет цело. Не говоря уже о том, что ни вас, ни вашу пацанку никто пальцем не тронет, Через год гарантии возобновляются за сумму, вдвое меньшую». И я отдала ему деньги, как миленькая, а потом возьми да и ляпни, дура дурой: «В мочаловский лес‑ то во вторник ехать мне или не ехать? » Он усмехнулся: «Это уж как пожелаете, Только ключа под валуном оставлять не рекомендую». «И дочку в школу можно пускать без провожатых? » «Пускайте хоть на дискотеку. А насчет провожатых не беспокойтесь. Это теперь уже наша забота. И насчет денег не беспокойся. С долгами расплатишься. Я тебе гарантирую». Так он впервые сказал мне «ты», и, честное слово, я даже обрадовалась, с облегчением вздохнула, словом, успокоилась. Его присутствие успокаивало, уверяю вас. Мне хотелось удержать его, но я не осмелилась. Он ушел, а через час мне позвонили и предложили гастрольную поездку по Скандинавии, о которой я и мечтать не смела. Вижу, и впрямь я долги смогу выплатить.

В ближайшие дни облегчение превратилось в настоящую эйфорию, я же артистка. Но приехал с Черного моря мой друг и поднял меня на смех. «Поздравляю, – хохотал он, – удостоилась… Тебя посетил сам Великий Маф». «Кто? » – недоуменно спросила я. «Маф‑ маф», – хрюкнул он, как будто процитировал «Три поросенка». Вы не можете помнить моего тогдашнего друга, вы слишком молоды. А он был довольно известен в своем кругу. Немножко пописывал о кино и об эстраде, но настоящей его стихией была светская хроника, если можно так выразиться, у нас ведь этот жанр так мало развит. Словом, он собирал информацию о сколько‑ нибудь заметных людях, и на это у него был нюх. «Я свидетель по призванию, – говорил он. – Чтб литература факта, поэзия факта, вот это да: сплетник для современников, для потомков я стану летописцем». Его побаивались и к нему тянулись. С ним было интересно, понимаете? «Весь этот вариант с мочаловским лесом, – продолжал он, – рассчитан на твое артистическое воображение. Такая нелепица не годится даже для детского детективного фильма. Серьезные дела так не делаются». «Ты считаешь, что меня просто разыграли? » «Если разыграли, то очень удачно. Выудили примерно ту сумму, которую спрашивали. Правда, кое‑ что ты сэкономила на бензине». «Как выудили? » «Так вот и выудили. Это излюбленный приемчик Великого Мафа. Неужели до тебя не дошло, что тебе звонили от него? » «Но кто же такой этот Маф? » И мой друг рассказал мне его историю. Великому Мафу не было еще шестнадцати лет, когда он убил своего отчима, избивавшего его достаточно молодую мать. В колонии Маф приобрел большой авторитет. Там‑ то и стали называть его «Маф». Впоследствии, когда Мафа перевели в колонию для взрослых, его взял в телохранители сам пахан. Вскоре выяснилось, что главный противник и соперник пахана нанял в телохранители того же Мафа. Как ни странно, оба заклятых врага примирились с тем, что у них один и тот же телохранитель. Постепенно вся лагерная элита наняла Мафа в телохранители. Маф обзавелся собственной охраной, поддерживавшей порядок в лагере. Сам начальник заискивал перед ним и чуть ли не сам ходил в мафовских подопечных. Уже в лагере Маф приступил к перевоспитанию преступного мира. Он пришел к выводу, что воровство и грабеж устарели. Принцип Мафа был прост: «Зачем воровать, зачем грабить, когда кролики сами с радостью себя освежуют и принесут свои шкурки мне, лишь бы их не трогали». Кроликами Великий Маф ласково называл своих подопечных или подзащитных, не знаю, как выразиться, я бы сказала, своих подданных, Выйдя из лагеря, Маф организовал кооператив сторожей. Сначала к его услугам прибегли не в меру преуспевающие кооператоры, потом его клиентура расширилась за счет творческой интеллигенции, напуганной убийством одного из битлзов, а когда в Средней Азии в закрытом санатории был зарезан министр, под крылышко к Мафу запросились лица весьма высокопоставленные, чьи имена принято называть шепотом. Величайшим достижением Мафа было доверие, которое питали к нему решительно все. К Мафу обращался и тот, кто хотел кого‑ нибудь устранить, и тот, кого хотели устранить, а Маф находил разумный компромисс, сводя число неизбежных убийств к минимуму, что начала подтверждать даже статистика. «У него практически нет свободного времени, – продолжал мой друг. – Маф посетил тебя только потому, что он твой завзятый поклонник. У себя на даче он постоянно слушает твои кассеты, слушает и прикидывает, какую примерно сумму с тебя можно взять». «Может быть, мне не следовало звонить ему? Все и так обошлось бы? » «Этого я не сказал, – мой друг больше не смеялся, он хмурился. – Однако на его гарантии ты можешь положиться. Ты в безопасности, если он тебе обещал. Так что я за тебя спокоен. Более того, я даже оставлю у тебя папку с кое‑ какими записями и схемами. Пожалуй, надежнее твоей квартиры для нее нет места». Я не успела сказать «нет». Он спрятал папку у меня в секретере и удалился, поцеловав меня на прощание.

Потом были мои гастроли в Скандинавии. Я купалась в успехе. Моих гонораров хватило не только на погашение долгов, но и на покупку новой машины. Одно огорчило меня. Вернувшись домой, я узнала, что моего друга нет в живых. Его нашли с проломленным черепом на лестничной площадке в доме, где он жил. Об этом сообщил мне Великий Маф, который самолично пришел меня утешить. Я никогда не забуду того вечера. В тот вечер я стала тайной женой Великого Мафа. Да, да! Я пригласила вас, чтобы открыть вам эту тайну. Теперь мне нечего терять. В тот вечер Великий Маф открыл мне глаза на истинные занятия моего так называемого друга. «Он собирал материал на тебя, – сказал Великий Маф, как только я стала его женой. – Он собирался тебя шантажировать. Хорошо, что его вовремя замочили. Тебе крупно повезло, миледи. Дай‑ ка мне взглянуть на папку, которую он тебе оставил». Я отперла секретер. Он взял папку, положил ее в свой дипломат, запер его на ключ и тоже поцеловал меня на прощание.

Так начались счастливейшие дни моей жизни. Я купалась в успехе. На всех эстрадах мира меня забрасывали цветами. Для меня просто не имели значения небольшие суммы, которые я время от времени выплачивала кооперативу сторожей. Это была счастливейшая эпоха для нашей страны и для человечества, да, да, /для всего человечества, поверьте мне! Каждый кролик боится за свою шкурку, а Великий Маф гарантировал сохранность каждой шкурки… на определенных условиях. Кооператоры не смели взвинчивать цен, врачи лечили тех, кому покровительствовал Великий Маф, министры – и те подтянулись во избежание крупных неприятностей. Вы не представляете себе, какие чудеса может творить страх. Это истинно творческое чувство. Я пела, и я не боялась. Никто ничего не боялся, потому что всем было страшно, и каждый знал свое место, каждый платил дань кооперативу сторожей. Я убеждена: это Великий Маф предотвратил мировую войну. Канцлеры, президенты, короли целовали мне руки после моих концертов, а я знала: каждый из них боится за свою шкуру и уповает лишь на защиту Великого Мафа и ничего не предпримет без его ведома и согласия. Великий Маф был мудрым и беспристрастным властителем мира, а я была его тайной женой.

Но нашлись, нашлись подонки, нашлись выродки, ополоумевшие от страха. Они подъехали в закрытой машине и изрешетили Великого Мафа пулями у моего подъезда. Так и кончилась моя жизнь; с тех пор я не живу, я умираю. Я зарабатываю гораздо меньше, а плачу гораздо больше разным негодяям, которым не доверяю. Без Великого Мафа все отбились от рук. Вы посмотрите, как подскочили цены. А как дорого хирурги берут за пустяш‑ ную операцию. Даже климат портится, даже вода нечиста. Он же следил и за этим. А сколько кругом самоубийств! Как упала рождаемость! Я понимаю, людям просто не хочется жить. Страшно всем и каждому. Когда я пою, я жду: вот‑ вот в меня выстрелят из зрительного зала или бросят бомбу в букете. Все знают: я вдова Великого Мафа. Поэтому на меня и клевещут. В вашей газете только что написали, будто я наскандалила в гостинице. А я не скандалила, я вела себя как всегда, просто культура настолько понизилась, что обслуживающий персонал уже не понимает, как должна себя вести актриса. Это мое последнее интервью. Да, да, да! Не разубеждайте меня. Ваша газета науськивает на меня подонков. Это заговор, заговор, заговор! Но вы не такой, как они. Вы хороший, честный мальчик. Умоляю вас, опубликуйте после моей смерти мои последние слова: «Люди, я любила вас, будьте бдительны! » А вы мне очень нравитесь. Я же знаю, зачем, в конце концов, вы все приходите ко мне. Я же все еще очень женщина, и я так одинока. Разрешите, я погашу лампу. Я уже недостаточно молода для стриптиза, но кое‑ что я умею, поверьте мне. Ну, пожалуйста…

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒