Сестра и друг

Уважаемый профессор Виталий Вертоградов!

Простите, что обращаюсь к Вам так: негде уточнить Вашего отчества. Мне запомнились Ваши выступления по телевизору посвященные творчеству Сергея Есенина. Надеюсь, Вы напишете книгу о поэте Сергее Осинине теперь, когда он трагически погиб. Хочу сообщить некоторые сведения о нем, чтобы Вам не утруждать себя изысканиями. Извините, что коряво пишу: у меня образование – неполная семилетка.

Сергей Осинин родился 9‑ го мая, в День Победы, только за девять лет до настоящего Дня Победы, в 1936 г. Мать Сергея Екатерина Осинина была тогда студенткой мединститута, а отец его – командир Красной Армии. Отец Сергея проживал тогда со своей семьей в военном городке и ходил на станцию мимо нашего общежития железнодорожного транспорта. Бабушка Сергея Елизавета Никитишна с самого начала была против, но Екатерина Валерьяновна ее не послушалась. Тот командир был намного ее старше и свою прежнюю семью не оставил. В июне 1941 года Катерина Валерьяновна поехала к нему в его воинскую часть, расквартированную на западном рубеже, и погибла вместе с ним, когда он пал смертью храбрых в первый день Великой Отечественной войны. Так что Сереженьку растила бабушка. Елизавета Никитишиа работала учительницей начальной школы, а комнату в общежитии железнодорожного транспорта ее ›хранила как вдова железнодорожника. На память от родителей Сереженьке осталась только книжка «Избранный Есенин». Эту книжку отец подарил матери, и Сереженька тайком прочел ее всю, как только научился читать. Когда бабушка узнала об этом, она очень рассердилась, так как считала Есенина поэтом упадочным и вредным. Книжку она у внука отняла, но Сережа знал уже всю книжку наизусть. Вы помните, тогда Есенина у нас не издавали, вот и стали приглашать Сережу в разные дома, чтобы он почитал наизусть. Особенно часто бывал он у Евдокии Ксаверьевны. Она с Елизаветой Никитишной училась до революции на высших женских курсах, а потом вышла замуж за профессора. Евдокия Ксаверь‑ евна приютила меня, так как я была круглая сирота и помогала ей по хозяйству, дачу прибирала, квартиру, в саду работала, снег зимой расчищала. Моя мать с братишками во время войны померла в деревне, и я совсем одна осталась. Так вот и увидела я впервые Сереженьку на даче у Евдокии Ксаверьевны. Было ему тогда четырнадцать лет, я на два года старше. Помню, как он гостям декламировал:

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Гости сидят, и среди них полковник, такой представительный, уже пожилой, слушает, а у самого на глазах слезы. Как прочел Сереженька про «головы моей желтый лист», я взглянула на него и подумала, что он про самого себя свои стихи читает. И не мне одной, всем так думалось, я уверена. Бывал Сережа не только в хороших домах. Блатные тоже приглашали его читать, он мне потом рассказывал. Было у нас в поселке несколько дач, где они собирались, и Сереженька туда ходил. На столе всегда стояли всякие вкусные угощения: и копченая колбаса, и окорок, и черная икра, «грязь» по‑ ихнему. Вели они там себя по‑ приличному, все хорошо одетые, старались не выражаться, о своих делишках не говорили, разве что напьется кто. Слушали пластинки Вертинского и Сережеиькино чтение. Ни в какие преступные деяния его не вовлекали. Одно было плохо: наливали ему по маленькой, дескать, как непьющему Есенина читать, и Сереженька постепенно втягивался. Бабушка Елизавета Никитишна ничего про это не знала. Она тогда уже больно прихварывала, и и счала навещать их; когда комнату приберу, когда куплю кое‑ что. Елизавета Никитишна думала, что хозяйка Евдокия Ксаверьевна меня посылает, а это я сама время выкраивала. Сереженька кончил десятилетку, поступил и пединститут. Его зачислили, а буквально на другой день бабушка скоропостижно умерла. К тому времени я уже с хозяйкой рассталась, работала на железной дороге, шпалы меняла, жила в том же общежитии. Вот я и осталась после похорон у Сереженьки, стала с ним жить. Я тогда еще собой ничего была, он мне стихи писал, не отличишь от Есенина. Я жила с ним, чтобы удержать его, чтобы не ходил он незнамо куда, а занимался бы да писал бы. Тут опять Есенина начали издавать и Сереженьку напечатали, сперва в районной газете, потом в областной, потом в журнале. Начал он выступать на разных вечерах, и узнали его, увидели, как он на Есенина похож, и фамилия похожая – «Осинин», и зовут «Сергей». Сережа учился на третьем курсе, когда у него вышла книжка стихов. Тут он в Москве задерживаться стал, иногда по нескольку дней домой не приезжал. Однажды в воскресенье он как раз дома был, и приехала к нему из Москвы Нонна. Вошла, поздоровалась и смотрит на меня вопросительно. Сергей говорит про меня: «Это моя сестра». Она кивнула в ответ с усмешечкой: «Старшая сестра…» Отправились они гулять, а я собрала свои вещи и ушла. Сергею написала записку, что еду в деревню к родным. Сергей вскоре переехал к Нонне, а я как железнодорожница получила комнату где мы с ним жили. Мне в этом навстречу пошли.

В те годы я по телевизору Сергея часто видела. Как вечер поэзии, так он выступает, читает Есенина и свои. Своих от Есенина не отличишь, и сам он точь‑ в‑ точь Есенин. Я все думаю, почему мы все Есенина так любим. Потому, по‑ моему, что он какой‑ то неотъемлемый. Правильно Горький писал: «Орган печали полей», и его не ампутируешь. Сдается мне, что на Руси всегда Есенин являлся. И еще я читала древний эпос шумерского народа, как там рассказывается про Думузи. Вот и Есенин – Думузи, потому что нашу думу думает. Так уж повелось у меня каждый год 9 мая в День Победы поминать моих покойников, его родителей с бабушкой и заодно праздновать его день рождения. Сижу я как‑ то 9 мая вечером одна в комнате, вдруг стук в дверь. Говорю: «Войдите», а на пороге он. Оказывается, в свой день рождения захотел на прежнюю свою комнату взглянуть, а меня застать никак не чаял. Я подумала, что не ездят смотреть свое прежнее жилье в свой день рождения, когда все хорошо. Разговорились мы, и он признался, что и впрямь живет неладно. Дескать, надоел всем: и читателям, и зрителям, и жене. Я никак понять не могла, за что ругают его, а ругали его за то, что его стихов от стихов Есенина не отличить. Повелось, мол, говорить про него: эпигон. А я до сих пор не понимаю, почему плохо писать, как Есенин писал, побольше бы нам таких стихов! Вижу, на уме у него что‑ то нехорошее. И утешаю его, как умею, говорю, что и Есенина долго ругали, а теперь опять издают и памятники ему ставят. А он мне в ответ читает:

Мы теперь уходим понемногу

В ту страну, где тишь и благодать;

Может быть, уж скоро мне в дорогу

Бренные пожитки собирать.

Как услышала я: «Много дум я в тишине продумал, много песен про себя сложил», так и захолонуло все во мне: Думузи ты Думузи! А он говорит, что стукнуло ему тридцать лет и теперь ему тоже пора. Есенин‑ то в тридцать лет повесился. Да и фамилия у него «Осинин», осина – дерево удавленников. Я его за суеверие ругаю, а он стоит на своем: пора да пора. Не заметили, как заполночь проговорили. На рассвете слышу: машина во двор въезжает. В дверь постучали, я открыла, и в комнату Нонна ворвалась, а с ней участковый. Сергей, оказывается, с ней за праздничным столом поссорился, из‑ за стола ушел и в дверях сказал то же, что и мне, пора, мол, ему. Она ждала до вечера, села в машину и кинулась к нам в поселок искать его. Долго ездила она по темным улицам, потом в милицию бросилась узнать, нет ли его в вытрезвителе или в морге. Участковый помнил Сергея и надоумил ее заехать ко мне. Нонна долго шумела в моей комнате, обзывала его и меня, потом увела Сергея. Я нисколько на нее не обиделась, даже рада была: значит, любит его. После этого много времени прошло, десять лет с лишним. Я уж решила, что никогда больше не увижу его. И по телевизору перестали показывать его. Постучал он ко мне снова однажды поздней осенью, вошел постаревший, обрюзгший, как в воду опущенный. Жаловался на жизнь: печатают мало. Нонна попрекает, что не зарабатывает он ничего. Да еще повадился к Нонне в гости ходить моложавый хлыщ, психологией творчества занимается, доказывает, что есть люди, рожденные для самоубийства, а Нонна слушает да поддакивает. Снова мне Думузи вспомнился. Его тоже жена вместо себя на тот свет загнала, и звали ее вроде как Нонна, Инанна, помнится. Успокаиваю его, как умею, а сама вижу: дело плохо. Переночевал он у меня, и Нонна за ним не приехала. С того вечера стал он у меня частенько бывать. Я вспоминала, как Думузи у сестры прятался от демонов смерти, и он мне читал:

Прозрачно я смотрю вокруг

И вижу – там ли, здесь ли, где‑ то ль,

Что ты одна, сестра и друг,

Могла быть спутницей поэта.

А потом случилось несчастье. В редакцию пришло письмо от читателя, который установил, что были напечатаны стихи Есенина за подписью Сергея. Сергей уверял, что не списывал вовсе, что стихи сами так у него написались. Я верила ему, и теперь верю, а они все нападали на него, травили, высмеивали. Я все повторяла про себя из шумерского эпоса: «Демоны без‑ роду‑ без‑ племени, без отца‑ матери, без сестры‑ брата, без жены‑ сына! Доброты‑ милосердия вы не знаете, радости сердца вы пс ведаете». «Не перечитывать же каждый раз место Есенина, чтобы выяснить, сами ли вы новый стишок написали», – так редактор Сергею в глаза сказал. Он уже и сам писать боялся, вдруг ненароком опять напишет, как Есенин. Часто приезжал он ко мне, голодный, я кормила его, деньги давала ему вроде как взаймы, а он упрекал меня, почему не дала я ему в есенинском возрасте с собой покончить, тогда бы он людям запомнился, как второй Есенин, а теперь поздно, срок упущен, для всех он эпигон и, хуже того, плагиатор. Так я и не знаю, сам он бросился под поезд или переехало его, когда он с платформы спрыгнул, чтобы по мосту пути не переходить. Одно знаю: ко мне он тогда шел, одна я у него осталась. Когда будете писать книгу о Сергее Осинине, навестите меня. Я храню его неопубликованные стихи, всю жизнь Есенина переписывала и его, вы уж разберетесь, почерк у меня разборчивый. А без Осинина нам нельзя. Мой адрес: поселок Мочаловка, общежитие работников железнодорожного транспорта.

С уважением,

Капитолина Купырева.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒