Шэна Эйби 12 страница

Но она была слишком близко, прекрасная, с чуть затуманенным от его ласк и поцелуев взглядом… И это все, что ему было сейчас нужно.

Он больше не мог ждать. Яростное желание обладать ею сжигало его изнутри, вытеснив все остальные мысли и чувства. Сейчас ему было уж точно не до комплиментов. Он чувствовал, как в нем просыпается та самая потаенная часть его души, которую он столько лет держал взаперти, та тьма, что заставляла его терять контроль над собой и с которой он всегда так яростно сражался. Но сейчас было слишком поздно сожалеть об этом.

Слишком поздно для угрызений совести и сожалений, потому что он уже опрокинул ее навзничь на кровать и навис над ней. Он взял в рот розовый бутон ее соска, такой тугой, в то время как рука уже добралась до ее сладостей, нежных, бархатных, словно лепестки розы. И она отвечала ему, она раскрылась для него, она стонала и вздыхала, и голова ее металась по подушке, а он не знал, что было больше в ее вздохах – наслаждения или удивления, но все равно не останавливался, он просто не мог остановиться.

Она была центром его мира, его богиней, его душой, она была всем для него, и все в нем говорило, что это правильно, что так и должно быть. Что это именно то, ради чего он жил – вот этот момент, прямо сейчас, когда она, полностью раскрывшись ему навстречу, приняла его в себя, когда в ее широко раскрытых глазах изумление сменилось болью и потрясением.

Он старался смягчить ее боль поцелуями, погасить нежностью, заглушить осторожными движениями, потому что он никогда не хотел причинять ей боли, но сейчас… о боже! Сейчас ничего не могло бы заставить его остановиться. Он должен был удовлетворить проснувшуюся тьму внутри его, потому что она полностью завладела им, и уже не оставалось в нем ничего, кроме этой тьмы.

Ритм их движений стал эхом той примитивной силы, что владела им сейчас, заставляла его двигаться, захватывая все больше и Кайлу. Он разделил с ней свою тьму, и она приняла ее, и тогда боль утихла, и ее тело изменилось, отбросив напряжение и скованность, превратившись во что‑ то совсем иное, легкое, охваченное жарким ритмом дикого, древнего, как мир, примитивного танца. Кайла обвила его руками, притянула к себе, хриплый дикий крик сорвался с ее губ.

Он едва не умер от блаженства. Казалось, он рассыпался на множество сверкающих осколков. И это сделала для него она, его лесная колдунья. Ее кожа была горячей и влажной от пота, ее ноги обвивали его бедра, в ее сияющих, словно лунный свет, глазах появилось понимание. В ней самой возникло что‑ то новое, живое, искрящееся, полное страсти. Полураскрытые губы шепчут его имя, тонкие руки скользят по его плечам и спине… Он двигается в ней, околдованный ее упругим, тугим телом, принимающим его в себя, всего, полностью и без остатка, снова и снова…

И его тьма подчинилась ее заклятиям, ее колдовство оказалось сильнее. Она оплела эту тьму своими чарами и вернула ему сторицей. Это было слишком, он больше уже не мог сдерживаться и погрузился в пучину этого колдовства с хриплым криком, отдавшись до конца наслаждению, пока сверкающая тьма в нем не иссякла, ничего не оставив после себя: ни боли, ни вины, ни сознания.

Не осталось ничего, кроме Кайлы, его колдуньи, за которую он готов был теперь отдать жизнь.

Дождь завил его волосы мягкими волнистыми локонами цвета меда. Пока он спал, они разметались по подушке сияющим янтарным ореолом, выглядящим довольно странно в сочетании с суровыми, резкими чертами его лица. Вместо того чтобы придать его облику мягкости и невинности, эти золотые локоны лишь подчеркнули его плутовскую натуру, которую Кайла с недавнего времени в нем обнаружила. Даже с закрытыми глазами, думала Кайла, у ее мужа вид дьявольского соблазнителя: от изогнутой линии его бровей до ямочки на щеке, которая делалась более явной, когда он улыбался. А уж его губы…

Она подняла взгляд от его губ чуть выше и встретилась с его улыбающимся взглядом.

– Ты не спишь, – сказала она, даже не стараясь скрыть обиженные, обвинительные нотки в своем тоне.

– Определенно нет, – согласился он и, вытянув из‑ под одеяла руки, заложил их за голову.

Наступил рассвет, затем солнце поднялось выше, а они ничего этого не замечали. Только теперь Кайла обратила внимание, что сейчас гораздо позже, чем было вчера, – а казалось, месяцы назад, – когда ее разбудили дети, чтобы отправиться в поход за оленями. Сейчас они были одни в спальне. Солнце поднялось высоко и освещало гораздо большую часть комнаты, чем вчера. Его лучи доставали до камина, сложенного из белоснежного мрамора.

Роланд наблюдал за тем, как она поспешно опустила глаза, скрывая свои чувства за веером ресниц.

Пока она спала, он долго не мог заснуть и наблюдал за ней до тех пор, пока образ спящей Кайлы не превратился в сон о Кайле. В этом удивительном сне она смеялась и танцевала перед ним: живой огонь и грозовой дождь каким‑ то чудом слившиеся воедино.

Она сама была, как эта сегодняшняя ночь, она иссушила его, выжгла дотла. Но он принял это с радостью, он готов был принять от нее любую боль, которую она могла неумышленно причинить ему. Он с радостью пройдет через все, потому что это означало, что она была здесь, рядом с ним, не в мечтах, а в реальной жизни, каждый день, каждую ночь…

Роланд подвинулся к ней ближе, чтобы видеть ее глаза, и положил руку на ее плечо. Она не сделала попытки остановить его, поэтому он смело двинулся дальше, к ее талии, наслаждаясь этими восхитительными женскими изгибами.

– Тебе было больно вчера? – спросил он.

– Нет… да, – это был ее обычный ответ, когда он подбирался к ней слишком близко.

Складочка между ее бровями стала чуть заметнее, но он решил, что понял, что это означало – всего лишь обычную девичью стыдливость. Правда, он несколько удивился тому, что после того, что было между ними этой ночью, она все еще может испытывать стыдливость перед ним. Но он давно смирился с мыслью, что в ней всегда останется какая‑ то загадка, которую он не сможет разгадать до конца.

Он должен был улыбнуться.

– Тогда я не прошу прощения и… прошу прощения.

Она внимательно наблюдала за выражением его лица, с подозрением приняла его улыбку, а потом, поняв, что он поддразнивает ее, сразу успокоилась.

– Только вначале было больно, – призналась она и тут же вспыхнула от смущения.

Роланд придвинулся к ней ближе, откинул одеяло и мех в сторону, чтобы между ними ничего не было, и взял ее лицо в ладони. Он собирался сказать что‑ нибудь ласковое, чтобы успокоить ее, что‑ нибудь легкое, чтобы заставить ее улыбнуться, забыть боль, а потом что‑ нибудь еще, что‑ то дерзкое и приятное, чтобы разжечь огонь, который, как он теперь знал, горит внутри ее восхитительного тела. Потому что он опять был готов к близости с ней.

Но вместо этого Роланд просто лежал лицом к ней, опершись на локоть, ласково гладя ее щеку кончиками пальцев, и смотрел на нее. Она лежала в той же позе, с рассыпавшимися по плечам спутанными со сна волосами, и спокойно и прямо глядела на него, не отводя взгляда.

И все замечательные слова, которые он хотел ей сказать, куда‑ то делись. Он просто не знал, как следует с ней обходиться.

Она не была шлюхой из таверны, которую было легко ублажить, немного покувыркавшись в постели и подарив нехитрый подарок, что он не раз делал в дни своей зеленой юности. И она не была куртизанкой, которую можно потешить льстивыми речами, как он делал обычно в свои молодые годы при дворе короля. Она вообще не была похожа на других женщин, которых он когда‑ либо знал. И она к тому же была его женой. Да и он теперь был мужчиной, а не зеленым юнцом. И она была теперь под его защитой, он нес за нее ответственность. Но здесь было нечто большее, чем это, гораздо большее, потому что, думая о своей жизни, он уже не представлял ее без Кайлы. Кайла была всегда в его мыслях, днем и ночью: его возлюбленная, его жена.

Эта удивительная, необыкновенная женщина, его лесная колдунья, осчастливила обычного человека, каким он себя считал, и она одна держала в своих руках ключ к его искуплению, к освобождению от грехов, к которому он так стремился.

Он понял это еще тогда, в ту роковую ночь в таверне, когда увидел ее и почувствовал неясное волнение и тревогу. В ту самую ночь, когда она пришла отомстить ему за то, что, как она думала, он сделал с ее семьей, и когда она стояла перед ним, не зная страха, и бросала ему в лицо обвинения, словно безжалостный ангел мести, он понял, что это и есть его судьба. И он заслужил ее резкие слова хотя бы за то, что решил захватить ее, пусть не для короля, а для себя самого.

Но теперь она принадлежит ему навеки, так же, как и он ей, хочет она этого или нет. Быть может, если бы он дал ей время подумать, она не согласилась бы стать его женой, быть может, она выбрала бы Тауэр и Роузмид. А также, что очень возможно, другого мужчину, если бы он не заставил ее тогда произнести брачные обеты.

Но ни один мужчина на свете, Роланд был в этом твердо убежден, не смог бы полностью оценить всех достоинств леди Кайлы так, как он. И пусть он действовал как самый настоящий варвар, пусть он думал только о том, как затащить ее в постель, он знал теперь, что Кайла принадлежит ему одному. Он был ее тюремщиком, а она держала в руках его сердце. И все еще жива была та, самая слабая и ранимая часть его души, которая хотела заслужить ее прощение, хотела, чтобы было что‑ то сказано или сделано, что положило бы конец их вражде, чтобы они могли жить сегодняшним днем и с надеждой смотреть в будущее.

И поэтому, вместо того чтобы говорить какую‑ нибудь цветистую чушь, Роланд сказал:

– Я хочу, чтобы ты кое‑ что знала. Я не был в Гленкарсоне. Я еще не приехал туда к тому времени, когда началась атака. Если бы я там был, я бы остановил их.

Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы до нее дошел смысл этих слов. Но они произвели на нее впечатление, подобное удару грома. Он видел, как менялось выражение ее лица: от растерянности к пониманию, от недоверия к полному отрицанию.

Она оттолкнула его руки и резко села на постели, губы ее дрожали.

– И ты смеешь говорить это мне сейчас? После того, как… – Она оборвала себя. Казалось, даже в гневе она не смогла подобрать слов, чтобы назвать то, что было между ними. – Не лги мне! Я была там! Я точно знаю, что именно ты отдал приказ начать атаку!

Он тоже сел, понимая, что ищет причину там, где нечего искать. Он сам начал этот разговор и должен теперь довести его до конца. Даже если он возродит ее былую ненависть к нему, его будет утешать мысль, что он сказал ей правду. Она заслуживает правды.

– Ты там была, Кайла, но я не был. Это не я отдал приказ о начале атаки. В то время я находился еще в нескольких днях пути от Гленкарсона. Один из моих подчиненных превысил свои полномочия. Он не должен был передавать мою записку тебе до моего прибытия туда. Он просто меня не дождался.

Она смотрела на него, губы ее все еще дрожали, пока она крепко не сжала рот. Ее пальцы машинально вцепились в одеяло, сминая его.

Он продолжал, слова давались ему с трудом:

– Я бы никогда не уничтожил невинных людей, чтобы добраться до тебя или до твоего брата. Я не такой человек.

Больше уже не такой!

К ней вернулась злость вместе с чувством мщения, глаза засверкали серебряным огнем.

– О нет, конечно, ты не такой. Я это вижу. Ты человек, который предпочитает свалить всю вину на своих подчиненных. Ты думаешь, я безмозглая дура?

– Нет. – Он покачал головой и грустно улыбнулся. – Это определение подходит к тебе меньше, чем к любому из тех, кого я знаю. И ты имеешь право так думать. Гленкарсон в любом случае остается на моей совести. В конечном счете, именно я отвечал за то, что там происходило. Но я не отдавал этой команды. Я бы никогда этого не сделал.

Он дал ей возможность обдумать свои слова, очень надеясь на то, что она почувствует его искренность. И неожиданно для себя обнаружил, что ее мнение стало значить для него гораздо больше, чем он когда‑ либо мог себе вообразить. Она должна поверить ему, иначе он не сможет жить.

Кайла посмотрела на него задумчиво и покачала головой, уголки ее рта были опущены.

– Я больше не знаю, во что мне верить, лорд Стрэтмор. Ты все перевернул с ног на голову. Ты говоришь, что не отдавал приказ о нападении на Гленкарсон, но ведь ты преследовал меня и, в конце концов, схватил, сделал своей пленницей. Ты притащил меня в Лондон, но, как оказалось, только затем, чтобы спасти от короля… А потом, прошлой ночью…

Она запнулась и быстро смахнула слезу, побежавшую по щеке.

И это окончательно сломило его – эта одинокая слезинка, единственная за все время их знакомства, за все те дни печали и страданий, что выпали на ее долю. Никогда он не видел ее плачущей, хотя, видит бог, причин для слез у нее было более чем нужно.

Он обнял ее и прижал к себе, несмотря на слабый протест. И в тот момент, когда слезы хлынули у нее из глаз, с легкостью преодолел ее не слишком уверенный отпор, притянул к себе ближе и принялся нежно укачивать ее, гладя по голове, как мог бы утешать Элисию. Он говорил ей какие‑ то не слишком хитрые слова, просто, чтобы помочь ей, успокоить, излечить боль этой ужасной, незаживающей раны.

– Ты связал меня! – рыдала она, прижимаясь лицом к его груди, спеша высказать все свои обиды, вдруг нахлынувшие на нее. – Ты связал меня и вез как преступницу через всю страну. Ты, именно ты сделал это! Как же я могу верить тебе теперь?

Он сожалел, он чертовки сожалел о том, что сделал с этой милой, юной, такой ранимой девочкой. И в то же время он ни о чем не жалел. Потому что в результате она была сейчас с ним.

Если бы все было иначе, если бы ее отец и брат были живы, если бы ему пришлось захватить их и привезти в Лондон как предателей…

Но все случилось совсем не так, и Роланд шептал ей свои извинения, целовал ее волосы, сжимал, и баюкал, и гладил ее, и в то же время в глубине души он нисколько не сожалел о том, что произошло. Его собственная безжалостная часть души радовалась тому, что она с ним, что она не сбежала от него, что он не отпустил ее тогда в лесу. Потому что иначе он опять был бы один, и все его надежды на счастье растворились бы в тумане леса.

Через некоторое время она немного успокоилась. Его покачивания стали медленнее, пока он наконец не замер, прижавшись спиной к металлической спинке кровати, продолжая сжимать ее, тихую, расслабившуюся, в своих объятиях, прижавшись губами к ее волосам. Он попытался оценить этот момент, попытался разобраться в своей душе, где чувство восторга и триумфа смешалось с отчаянием и тревогой.

Он сказал ей все, что хотел, и она осталась с ним, не сбежала, позволила ему успокаивать себя. Он чувствовал, что она избавилась от какой‑ то части горечи, разъедавшей ей душу, но было ли этого достаточно?

Ее волосы превратились в тяжелую массу спутанных, прихотливо закрученных локонов, забавно торчащих во все стороны, придавая ей беспечный вид, явно не соответствующий ее настроению.

Он потянул за один локон, раскручивая его и наматывая на палец.

– Знаешь, а твои волосы закрутились от дождя, – сказал он вдруг, скорее всего для того, чтобы избавиться от неприятного ощущения своей ранимости, которое она вызывала в нем.

– Так же, как и твои, – прошептала она в ответ.

– Правда? Не заметил.

Она отодвинулась, и он неохотно отпустил ее, внимательно наблюдая, не появятся ли вновь признаки гнева на ее лице. Но это был не гнев, а что‑ то еще, возможно, покорность и смирение, возможно, просто усталость. Она все еще обдумывала то, что он ей сказал. Возможно, она еще долго будет думать об этом, понял он.

Она безучастно огляделась вокруг, ее взгляд скользил мимо него по всем тем вещам, которыми Он окружил себя, чтобы как‑ то понять и объяснить себе свою жизнь, понять то, что ему по‑ настоящему дорого и важно в ней.

Гобелен с русалками его матери, которая часто задерживалась по вечерам у него в комнате, чтобы рассказать сказку о богах и чудовищах или о волшебницах.

Рогатая раковина – его отца, подходящий шутовской жезл для короля морей.

Тяжелый том молитв от Харрика, ученого человека.

И прямо здесь же, рядом, маленькое гнездышко пеночки, выстланное мягкими перышками, которое обитатели уже бросили за ненадобностью, а Элисия нашла и подарила ему.

Ларчик для драгоценностей со сломанными петлями от Элинор. Ее детский сундучок мечтаний.

Кайла видела все эти сокровища, но не поняла их значения, да и как бы она могла понять. Ведь он ничего не рассказывал ей. Так что не было никакой причины расстраиваться из‑ за того, что она лишь бегло скользнула взглядом по его сокровищам, не заинтересовавшись, не задержав на них взгляд.

– Я хочу побыть одна, – сказала она. – Пожалуйста, пойми.

– Да, конечно, – ответил он, сдерживая свой внутренний протест и разочарование. Ему слишком хотелось сейчас остаться с ней.

Он собрал свою одежду и принялся одеваться, спокойно, медленно, все время поглядывая на нее, серьезно наблюдающую за ним. Она не сердится на него, понял Роланд. Она не сердится, просто ей нужно время.

Он уже собрался уйти, но вернулся, наклонился над ней и, не говоря ни слова, поцеловал крепко в губы. Он хотел, чтобы она думала и об этом тоже. Он хотел, чтобы она помнила: между ними не только горечь и обиды. Что у них еще есть надежда, есть страсть. А что еще сверх того – он пока был не готов назвать.

Она позволила ему поцеловать себя, не отталкивая, но и не отвечая на поцелуй. Однако губы ее были мягкими и податливыми – достаточно для того, чтобы болезненная тьма вновь овладела его душой. В нем снова вспыхнуло желание.

Но он подавил его, отойдя от нее, и тихо прикрыл за собой дверь.

У нее не было одежды для верховой прогулки. Очевидно, леди Элизабет оказалась недостаточно дальновидна. Что ж, по пути из Лондона Кайла ехала в обычном платье, подойдет оно и теперь. Но Кайле очень нужно было проехаться верхом. Ей нужно было вдохнуть свежего воздуха, почувствовать под собой движение мощных мышц своего коня Остера, мчащегося галопом, чтобы хоть немного очистить себе голову от залепившей ее паутины сомнений.

Она нашла конюшню после того, как некоторое время бесцельно блуждала по двору замка, наблюдая уголком глаза за теми, кто, в свою очередь, разглядывал ее. Она проходила мимо оруженосцев и рыцарей, мимо прачек и фермеров и наконец набрела на рабочего конюшни, который и показал ей правильное направление к стоящему вдали зданию из серого камня, служившему конюшней.

Она оказалась плохой хозяйкой. За все время пребывания в замке она ни разу не навестила своего друга. Но хотя он встретил ее нетерпеливым ржанием и тряс головой в мнимом гневе, она знала, что за ним здесь хорошо ухаживали. Чистая солома, чистая вода в поилке и одно из самых больших стойл, в котором ему было где подвигаться, что он, собственно, и делал перед тем, как она вошла.

– Мой мальчик, мой дорогой, – ворковала она, пытаясь сгладить словами и лаской свою вину. – Мой великолепный, сильный мальчик. Как ты тут поживаешь?

Остер ткнулся мордой ей в руки, прихватив мягкими губами пальцы, прежде чем позволил еще раз его погладить.

– Осторожнее, миледи, – раздался рядом с ней голос конюха. – У него очень крепкие зубы. Он больно кусается.

– Вы правы, – Кайла улыбнулась. – Но мы с ним друзья, видите?

Остер угрожающе скосил глаза на говорившего, и тот поспешно отступил. Кайла рассмеялась:

– Не бойтесь, его зовут Остер, и это самое мирное существо на свете.

Конюх явно решил, что она или лжет, или просто сошла с ума.

Однако благодаря своей мягкой настойчивости, а также в большей степени влиянию своего нового титула, Кайле удалось убедить конюха оседлать коня. И теперь, пуская Остера в полный галоп прочь от замка, она полностью могла отдаться пьянящему ощущению скачки, когда ветер бьет в лицо, развивая за спиной волосы, и кровь быстрее струится по жилам, и все тело поет от восторга.

Она отказалась от сопровождения, что конюху совершенно не понравилось. По громкой брани и выражению мрачной решимости, появившемуся на его лице, когда она уезжала, Кайла поняла, что едва ли сможет достаточно долго наслаждаться одиночной прогулкой верхом на Остере.

Без сомнения, конюх тут же доложит обо всем Роланду, а тот либо пошлет за ней кого‑ нибудь, либо, что более вероятно, отправится сам.

Кайла прижалась к шее своего любимца, понукая его бежать быстрее, еще быстрее… Она больше не была пленницей графа Лорея. Он может думать, что, женившись на ней, приручил ее, и, очевидно, полагает, что теперь, когда она отдалась ему, сможет полностью ее контролировать. Но она покажет ему, как он ошибается! Она никогда, никогда не станет послушной игрушкой в его руках!

Кайла, конечно, понимала, что за ней обязательно кто‑ нибудь приедет и, возможно, очень скоро, но при мысли об этом само ощущение свободы казалось еще слаще. Впрочем, не все было так уж хорошо. Она чувствовала себя неуютно в незнакомом месте, и ей было крайне неудобно сидеть в женском седле. Но как она ни уговаривала конюха, тот не мог и мысли допустить, что графиня поедет в мужском седле, словно какая‑ нибудь простолюдинка. Ей пришлось смириться с этим. К тому же ее мучило незнакомое ощущение там, оставшееся после ее первой брачной ночи. Это вызывало в памяти живые воспоминания об их жарких объятиях и… ох! Теперь она ощущала жгучий стыд, но ей снова хотелось почувствовать все это. Погруженная в свои мысли и ощущения, Кайла почти не замечала, куда ехала.

Чувство вины. Ужасное, всепоглощающее чувство вины за то, что уступила своему чувству, позволила удовлетворить свое желание, наслаждалась в его объятиях. Она поддалась его обаянию, расплавилась в бирюзе его взгляда, не устояла против золота его кудрей. И она чувствовала себя живой, и свободной, и полной восторга и счастья, когда он наполнял ее собой. В те минуты она готова была плакать от счастья, наблюдая за ним, ощущая его, двигаясь вместе с ним. Она теперь была его женой во всех смыслах. И испытывала совершенно сокрушающее чувство вины.

И сейчас именно это чувство вины заставляло ее пришпоривать коня и уноситься все дальше и дальше от замка.

Она доехала до скал. Остер перешел на легкий галоп и теперь скакал вдоль скалистой стены, отвесно обрывающейся прямо в море, туда, где с шумом бились о прибрежные скалы пенистые волны.

Был ясный день, ни малейшего намека на облака, а тем более на тучи, которые застигли их вчера в лесу. Понемногу придя в себя, Кайла придержала Остера, заставив его сначала перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться. Откинув с лица волосы, которые ветер с капризным постоянством бросал ей в лицо, Кайла огляделась.

Она стояла на берегу океана. Вдалеке, освещенные полуденным солнцем, виднелись еще два острова. В чистом воздухе их очертания были четко видны на фоне голубого неба и серого спокойного моря. Талдон и Форсуолл, без сомнения. Не так уж далеко, решила она. Во всяком случае, ближе, чем до большой земли. Что‑ то белое мелькнуло в лучах солнца на гребне далекой волны. Кажется, два суденышка, плывущих отсюда туда или, наоборот, оттуда сюда, на таком расстоянии понять это было невозможно. Оба ялика шли под парусами, ярко сверкающими на фоне голубых волн.

Остер помотал головой, выражая нетерпение. Кайла погладила его по шее и пустила шагом вдоль берега, стараясь не подъезжать слишком близко к краю обрыва, где внизу был слышен плеск разбивающихся о скалы волн.

И хотя все вокруг казалось ей незнакомым, хотя она никогда не была в подобных местах, думала она не о своем новом доме, а о человеке, который привез ее сюда. Слишком многое смущало ее.

Кайла нисколько не жалела о том, что случилось прошлой ночью. Она вовсе не собиралась проклинать свою судьбу, так как, казалось, у нее не было на это никаких оснований.

Неважно, что ее желание взяло верх над разумом. Неважно, что Роланд сделал ее своей с ее явного согласия. И неважно даже то, что ее чувства, разбуженные этой ночью, пустили глубокие корни и, похоже, собирались расцвести пышным цветом. Она не знала, что это за чувства: страсть, привязанность или, может быть, любовь?

Ну конечно, это совершенно неважно. Любовь! Надо же придумать такое! Должно быть, ветер совершенно выдул из ее мозгов остатки здравого смысла, раз она могла до такого додуматься! Она не может его любить. Какая глупость!

Чувство вины снова вернулось, охватив ее с ошеломляющей силой. Она попыталась отбросить его. В конце концов, существовали более важные вещи. Например, то, что он сказал о Гленкарсоне. Если все так и было, то это означало бы, что ненависть, которую она лелеяла в себе все это время, просто не имела под собой почвы.

Роланд сказал, что не отдавал приказа об атаке. Если это правда, значит, он не виновен в смерти Алистера. Не прямо и даже не косвенно… а значит, ее чувство вины бессмысленно.

Кайла прикрыла ладонью глаза на мгновение, пытаясь прервать цепь воспоминаний. Она ясно услышала громкие крики чаек, носящихся над водой, плеск волн, разбивающихся о скалы, свист ветра в ушах…

И в ту же минуту в памяти всплыли яркие картины прошлого:

Пронзительные крики женщин. Грязь, темная, густая, пахнущая кровью и землей… Она старается не смотреть вниз, она не хочет видеть, на чем поскальзываются ее ноги, не хочет видеть то, по чему она ступает…

Алистер где‑ то там, впереди. Алистер лежит в груде изломанных тел, словно сломанная игрушка. Его голубые глаза открыты, но в них нет жизни. Его веснушки четко проступают на фоне восковой маски смерти. Как странно, что они такие же яркие, как при жизни… и как странно, что она думает об этом в такую минуту… Она должна закрыть ему глаза, но ей страшно дотрагиваться до него. И тогда она делает над собой усилие и протягивает к нему руку…

Ее собственный крик заставил ее вздрогнуть. Она открыла глаза, подставив лицо ветру и уже сомневаясь, она ли то кричала или чайки: все звуки унес ветер, и они потерялись в безбрежной бесконечности океана.

Кайла поняла, что плачет, но сейчас она могла себе это позволить, ведь она была одна, никто не видел ее слабости.

Наконец острый всплеск эмоций прошел, и она смогла справиться с собой. Она наклонилась вперед и прижалась лицом к гриве своей лошади, чувствуя внутреннюю опустошенность. Остер, перебирающий ногами от нетерпения, понял это как сигнал к тому, чтобы двигаться дальше.

Так, значит, Роланд не отдавал сигнала к началу этой резни. Это была просто еще одна хитрость, еще одна ловушка, одна из многих, с которым ей пришлось встретиться в последнее время. Ее уже почти тошнило от всего этого. Но был ли Роланд в ответе за то, что произошло? Сам он не отрицал этого. Ведь именно он преследовал ее. Он был неумолим, безжалостен в своем преследовании, вполне оправдывая свое прозвище. Так мог ли такой незначительный факт, как несовпадение во времени, полностью его реабилитировать?

Возможно, он все‑ таки отдал бы распоряжение об атаке сразу, как только прибыл в Гленкарсон, и его подчиненный, зная об этом, просто предвосхитил события. Возможно, Роланд просто сказал то, что она хотела услышать.

Или нет? Кайла признавала, что хочет видеть его более достойным человеком, чем она до сих пор считала. Но в то же время ей было необходимо кого‑ то обвинить в своих несчастьях. Она понимала, что ей нужно сосредоточить на ком‑ то весь свой гнев и ненависть. Кто‑ то же должен ответить за все! Неопределенность была невыносима.

Она закрыла глаза, а когда открыла, то обнаружила, что Остер, не направляемый ею, бредет вдоль скал, круто обрывающихся вниз, к воде, по скалистому мысу, вдающемуся в океан. На окончании его, прямо перед ней, высится круглая башня, сложенная из темно‑ серых камней, между которыми зеленел лишайник. Башня была довольно высокой. Кайле пришлось откинуться в седле, чтобы увидеть ее всю, и даже тогда она не была уверена, что видит ее вершину.

На какой‑ то миг ей даже показалось, что это все игра ее воображения. Она спешилась, подошла и потрогала нагретые солнцем камни. Башня была вполне реальной, хотя Кайла раньше даже не подозревала о ее существовании. Видимо, со стороны берега ее прикрывали прибрежные скалы. Зато отсюда был виден почти весь остров и большая часть окружающего его океана до самого горизонта. Хороший наблюдательный пункт, подумала Кайла одобрительно. Она отпустила Остера попастись, зная, что он никуда без нее не уйдет.

Она обошла башню. Со стороны моря, в тени, камни были холодными и влажными. Здесь же она обнаружила простую деревянную дверь. Дверь была заперта. Основание башни заросло высокой сорной травой и колючими кустами ежевики.

Как странно, что здесь никого нет. Кайла предположила, что эта башня служила для связи с другими островами, которые были хорошо видны с этого места.

Легкий бриз донес до нее еле слышный шепот женских голосов, который тут же затих, едва она стала к нему прислушиваться. Она повернулась на этот звук, но ничего больше не услышала, только свист ветра и пение птиц.

Здесь, со стороны берега, Кайла обнаружила тропинку, ведущую прямо вниз, к воде, и не смогла побороть искушения спуститься по ней. Песчаный берег был совершенно пустынным. Узкий, покрытый золотистым песком выступ извивался среди острых, торчащих прямо из воды скал, отлого уходя прямо в море.

А море здесь и впрямь было коварным, судя по множеству деревянных останков кораблей, которыми был усеян берег. Видимо, был отлив; море отступило, признаваясь в своих преступлениях.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒