Часть вторая 2 страница

— Ты не делай так больше!

— Ага! — Энди снова звонко рассмеялся и с размаху плюхнулся на диван. — Это тебе за то, что ты меня разбудил! Мне тоже было плохо! Мы квиты, Леш!

Лешка передернулся и потер шею ладонью. Пальчики Энди как будто отпечатались на коже, их следы горели огнем, и это ощущение вовсе не было неприятным.

— Ни фига себе, как ты умеешь.

— Ну, это еще пустяки. Тех-то я не так.

— И ты точно поедешь со мной?

— Хочешь посмотреть еще разок, да? Поеду, конечно. Только найди, что мне надеть, а то куртка моя — сам видишь. Я посплю до заката, ладно, Леш? Темнеет нынче рано.

Да уж, точно. Темнеет нынче рано.

— Я почищу твою куртку, малыш, — сказал Лешка. — Будет как новая.

Я сидел на подоконнике в шикарной кухне Вадика и смотрел, как идет дождь.

Все так размокло и размякло. И стало таким мерзким. И так тянуло за душу. Шел шестой час, но было уже совсем темно и капли, как мошки, кружились вокруг фонарей. Ненавижу такую погоду — ничего хорошего не бывает в такие дни.

Вадик пил пиво и жрал креветки. Сопел, пыхтел, хлюпал. Жевал креветку и ругался с кем-то по мобильнику. Смахнул на пол рукавом от кутюр креветочные шкурки.

— Когда же Сабуров, едрит его, наконец разродится, мля!

Кто-то должен ему денег. Для Вадика все люди делятся на две категории — те, кто должен ему, и кого он презирает и пинает на все тяжкие, и те, кому должен он, и кого он ненавидит и боится. Мне должен он. Самое смешное, что Лешке тоже.

В квартире толклись двое бойцов. Смотрели видик в гостиной, курили и шлялись на кухню за пивом. И я все думал — зачем они тут торчат? Неужели Вадик считает их охраной или чем-то в этом роде?

Вадик хочет, чтобы окружающие считали его очень богатым человеком и бизнесменом. Но как бы он не пыжился, всем, даже искушенным потаскухам, ясно с первого взгляда, что он бандит со случайными бабками, которые тратит на поддержание лица. Лопни, как говорится, но держи фасон.

Но нежно любимых им малолеток женского пола ему удается обманывать. Поэтому они с ним спят в смутных надеждах на будущее. А его бойцы ведут ту же глупую игру в богатство и бизнес, только обманывают мещанок постарше. Где он собирает таких махровых, выразительных, живописных дураков и дур, остается для меня загадкой.

Наблюдать за всем этим интересно и весело, как за мартышками в клетке.

Вечер был забавный, но… Перед тем, как пропиликал звонок, у меня кольнуло в сердце. Будто явилось продолжение вчерашних предчувствий. А Вадик сказал:

— Смотри-ка, пришла все-таки.

Ну-ну. Кто-то из бойцов оторвал от порнухи одухотворенный взгляд и пошел отпирать. А Вадик поправил остатки волос.

В прихожей щелкнул замок и почти тут же взвизгнул боец. Я впервые услышал, как визжат мужчины — до сих пор мне казалось, что О’Генри это придумал. Но я и не шевельнулся. Я ждал чего-то в этом роде. Я был ко всему готов.

Второй с топотом ломанулся из комнаты. Вадик взъерошился и тоже выскочил на визг. Я бы на его месте так не делал, но спросить меня ему и в голову не пришло.

В прихожей раздался глухой «пых» — будто выстрелили из пистолета с глушителем. Я встал с подоконника. И на пороге кухни появился этот мальчик.

В коридоре Лешка с Вадиком орали друг на друга, обвиняя друг друга во всех смертных грехах, а на меня напал временный столбняк. Все-таки, я, оказывается, был готов вовсе не ко всему. Быть готовым к такому нельзя, если ты не параноик. Такое видишь не каждый день.

Удивительное это было существо, как с картинок Бердслея — бесполая, но порочная особь, очень изящная, женственная и неторопливая. Красивее, чем любая живая тварь — потому что тварь мертвая. Я моментально об этом догадался, даже раньше, чем повеяло могилой и ладаном. Сухих роз и окровавленных рук я не видел — но они прекрасно домысливались, во всяком случае, я понял, откуда бойцы их взяли. И на мертвом белом личике этого существа с глазами красными, как огоньки сигареты в темноте, поигрывала похотливая такая улыбочка — и я был объектом похоти.

Меня перекорежило, больше от гадливости, чем от страха, хотя зрелище было страшненькое. Я как-то инстинктивно подался назад. Мне становилось худо при мысли, что это может дотронуться до меня. А оно и не спешило.

— Пошел на… — сказал я без малейшей надежды, что это пожелание будет выполнено.

Это усмехнулось так, будто поняло мои слова излишне буквально. От него пахло дождем и ладаном. Оно прижало меня к оконному стеклу и положило руки на мои плечи. Руки были так холодны, что меня затрясло — и сил не было освободиться.

— Отвали, — сказал я очень серьезно. Мне хотелось кричать, но даже это не вышло.

— Сию минуточку, — промурлыкало оно урчащим, нечеловеческим голоском.

Я дернулся и так устал от этого движения, будто двое суток подряд грузил кирпичи.

— Расслабься, — проурчало оно почти ласково.

Мне в тот момент ужасно хотелось, чтобы сюда вошел Лешка с пистолетом и застрелил меня… Вероятно, это желание отразилось у меня на лице, потому что оно решило закончить свое, вернее, мое изнасилование. Оно придвинулось ближе — я ощутил щекой его холодное дыхание — и поцеловало меня в шею.

Вовсе не укусило и не прокусило, никаких киношных эффектов — это неправда. Вранье, что кости хрустят и кровь хлещет. Долгий поцелуй — вот что это было на самом деле, ужасно долгий. Последнее, о чем я думал здраво — лучше бы меня накачали героином, от наркотического кайфа не было бы так… стыдно, что ли…

Я очнулся, сидя на полу у окна — как заправский наркоман. Мутилось в глазах и в мозгу, но я понял, что эти двое — Лешка и нечто — стоят в дверях кухни и смотрят. И что оно как будто смеется. Я хотел выругаться, но был совершенно не в состоянии даже рта раскрыть. Меня тошнило. Все вокруг плыло и качалось. Пожалуй, это состояние напоминало ощущения от кровопотери.

Оно нагнулось ко мне и спросило:

— У тебя есть мобильный телефон?

Я кивнул, сам не зная зачем. Оно обшарило мою одежду и вытащило «трубу» из кармана.

— Позвонишь, когда захочешь.

Оба рассмеялись и ушли, а я понял, что теперь уже можно расслабиться, прислонился головой к батарее и уснул.

Разбудил запах нашатыря и несколько оплеух, профессионально по-медицински выполненных. Передо мной на корточках сидела добрая тетенька, у нее в руках были вонючая ватка и сломанная ампула.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она встревоженно, будто ее действительно чрезвычайно интересовало, как я себя чувствую и не собираюсь ли сыграть в ящик.

— Великолепно, — сказал я сипло. Не сипло не получилось.

— Он и в вас стрелял? — спросила она.

— Нет, — сказал я, потому что он, кто бы он ни был, действительно в меня не стрелял.

— Его уже увезли, — сказала тетенька. — Не волнуйтесь.

Я нисколько не волновался.

— Неужели? А куда?

— В больницу. У нас с ним даже проблем не воз никло. Он бросил пистолет и начал плакать и прятаться. Вряд ли он будет опасен в ближайшее время.

— А в кого он стрелял-то? — спросил я. — Все случилось так быстро, что я как-то не понял.

— В хозяина квартиры и в Дмитрия Черных, если этого парня правда так зовут. Оба убиты наповал. Вам повезло.

— Да, — сказал я. — Мне повезло.

Из коридора доносились шорохи и голоса. Я прислушался.

— Это опергруппа, — сказала тетенька.

— Понятно, — сказал я и встал.

Меня тошнило и болтало из стороны в сторону, но я дошел, держась за стены и за мебель, до зеркала. И посмотрел, потому что мне тоже начало хотеться в психушку.

На шее был синяк. Обычный засос. А физиономия, зеленоватая, растерянная и нелепая, мне не понравилась. Это была нехарактерная для меня физиономия.

Тот, кто отражался в зеркале, выжил и как будто остался в своем уме. Только он уже был не в том мире, где все просто, мило и нормально — менты, понятые, тетенька-доктор со своей ваткой, трупы Вадика и его бойца с огнестрельными ранениями. В мире этого, отражающегося, водились похотливые мертвецы, водящие дружбу с Лешкой, у которых теперь был телефон и можно было в любой момент позвонить прямо в склеп или в ад, чтобы поболтать о жизни и смерти. Как весело! И я рассмеялся.

— Вы не употребляете наркотики? — строго спросила тетенька. Она взяла бумажку, чтобы записать.

— Нет, только пью, — сказал я. — Но — по-черному.

Энди смеялся, как шестиклассница, нагибаясь, всплескивая руками и прижимая ладони к щекам. Его глаза блестели, а лицо просто светилось чистой детской радостью — даже дождь не портил веселья. Лешка смотрел, как Энди смеется, и чувствовал что-то похожее на зависть.

— Ух, ну и типчик твой Дрейк! Убиться! Рожа такая! Непрошибаемая сволочь, да, Леш?

— А почему ты его защищать стал? На фига он сдался?

— Тебе лишь бы стрелять! Такая игрушка, ты что…

Лешка открыл машину. Энди немедленно устроился на заднем сидении.

— А куда мы едем, Леш?

— Подальше отсюда. Светлая идея — вызвать милицию и «скорую»! Тут сейчас полон двор народу будет. Так зачем он тебе нужен?

— Так просто. Хочу посмотреть, позвонит твой дружок или ручки на себя наложит.

— С чего это ему ручку на себя накладывать?

— Я ж его поцеловал.

— Как тех? Так что ж он не сдох сразу?

— Ну… зачем же непременно сразу? Успеется… Слушай, Леш, поехали в одно местечко, а?

— В какое еще?

Лешка вывел машину со двора. Автомобиль с синей мигалкой уже мелькнул в конце улицы.

— Ну, так, в одно место. Давай к центру. К площади Восстания… Ну посидим, выпьем немножко, я тебе покажу кое-кого…

— Клуб вампиров?

— Не смейся.

Лешка пожал плечами. Хоть замок графа Дракулы, все равно.

Потом грязный дождь барабанил в стекла, и пришлось включить «дворники», и лужи с треском вылетали из-под колес, а вокруг был город в мокрых огнях на черно-буром фоне. Энди вертелся на заднем сидении, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон, оценивал, как выглядит в куртке «унисекс» цвета хаки, в куртке Марго — другой было негде взять. Лешкины глаза время от времени сами собой влеклись к зеркалу заднего вида — и в зеркале он видел пустое сиденье и заднее стекло в мутных слезах.

И было не то, чтобы весело, но уже и не так погано, как раньше, а состояние примерно в тоне: «Развалинами Рейхстага удовлетворен». У жизни даже появился какой-то новый вкус… Только смутно раздражал телефон Дрейка в кармане Энди. Почему? Ну почему вдруг, твою мать?

— Останови вот тут, — сказал Энди и показал пальцем.

Тут, на важной центровой улице, между банком и еще какой-то пижонской конторой, в старинном здании, прошедшем тщательный капремонт (в смысле — ремонт вполне капитальный и весьма капиталистический) уместилось некое заведение. На шикарной стоянке дожидались дорогущие автомобили, с обеих сторон стеклянных дверей горели синим болотным огнем бронзовые фонарики — и неоновые буквы цвета голубого льда складывались в слова «Лунный бархат». Ночной клуб для тех самых.

Заведение и внутри казалось по-настоящему шикарным. Энди обдергивался и поправлял волосы, спросил: «Я — ничего, а? », и только после этого открыл дверь. Охранник, похожий на мраморную статую орка, одетую в камуфляж, ухмыльнулся при виде Энди, но Лешке, против его ожиданий ничего не сказал.

Из роскошно сумрачного зала доносилось журчание флейты и тянуло запахами сигаретного дыма, мерзлой земли и ладана. Лешка хотел тоже пригладить волосы, но он не нашел в холле зеркала. Только электрические свечи в тяжелых бронзовых жирандолях горели дрожащими голубыми огоньками, и тяжелые портьеры из темной, отблескивающей голубизной, похожей на старый бархат ткани свисали глубокими складками — и медленно колыхались на неощутимом ветру. Высокий потолок терялся в темноте — и там тоже мерещилось какое-то осторожное движение и скользили тени. Лешка слегка передернулся.

Вошел в зал следом за Энди.

Там было куда веселее. Подвешенная на цепях кованая люстра в электрических свечах и бесчисленные канделябры светили не голубыми, а золотистыми огоньками, и световые зайчики скользили по стеклу и бронзе, как живые. Маленький флейтист в черном бархате, соломенных кружевах и золотых локонах сидел на высокой табуретке посреди крохотной эстрады, и его белое личико было печально, а флейта плакала человеческим голосом. Средневекового стиля стены, понарошку вырубленные из серого, грубо шлифованного камня, и стрельчатые окна с непрозрачными цветными стеклами делали обширное помещение похожим на зал в замке. И этот зал был полон ночных эльфов в черных фраках и вечерних платьях. Девушка с синими очами феи и целым потоком бледно-золотых кудрей одарила Лешку улыбкой такой неимоверной цены, что ему немедленно захотелось отдариться рукой, душой и жизнью — если девушка милостиво согласится принять от него эту малость. Мужчины с лицами, исполненными демонического шарма, бросали небрежные насмешливые взгляды — но сейчас Лешке было наплевать на это. За пару секунд в этом зале его разум полностью заняли эти полуночные ангелы, эти невесты Дракулы, лишив способности думать еще о чем-нибудь.

Энди стукнул его стулом под колени и сунул в руки стакан красного вина.

— Сейчас — лучше водки, — сказал Лешка потеряно, скользя взглядом по молочно-белым лицам, нежным рукам в бриллиантовом огне, открытым шеям из сливочного мороженого…

— Тут водку не подают. Спроса нет, — сказал Энди и махнул рукой каким-то вальяжным господам в за тененной нише.

— Вампиры не пьют?

— Водку? Нет, конечно.

— Энди, — чище флейты попела бесовка с карминными губами и грудью, на две трети приоткрытой черным муаром, — познакомь меня с твоим приятелем…

— Я — Алексей, — сказал Лешка, нежно улыбаясь.

Бесовка звонко рассмеялась, а Энди с гримасой настоящего отвращения врезал Лешке кулаком под ребро. Тот вздрогнул и обернулся.

— Очнись! — буркнул Энди сердито. — Съедят!

Да и пусть бы съели. Если — такая женщина, то может начинать уже сейчас.

— Вы не глядите, мадам, что Серега все кивает — он соображает, он все понимает… — продекламировал Лешка, снова рассмешив бесовку.

— А что молчит как пень — так это он от волненья, — Энди фыркнул. — А вот насчет осознанья и тем более просветленья — этого от него никто не дождется!

Тем временем целый цветник женщин, благоухающих ладаном и лесными травами под звездами, непонятно как и когда успел возникнуть за их столом. Они болтали все разом, так, что создавался звуковой эффект чирикающих райских птичек — но Лешка вдруг расслышал в этом чирикании, что говорит Энди. Было что послушать.

— …свободная душа… К тому же — прирожденный убийца, леди, хищник-одиночка, да еще и гордый, как сто чертей! — нес он тоном аукциониста, вскинув над головой «трубу» Дрейка. — Живописен — убиться. Кто больше, ну!

— Сотня баксов, — грудным голосом проворковала дама, состоящая из очей, кудрей, груди и ножек в шелке стального цвета. — Это забавно.

— За такое развлечение?! Смешно, Матильда. Ну, что вы…

— О, двести! — выкрикнула бесовка с открытой грудью и лукаво взглянула на Лешку.

«Зачем, твою мать!? » — чуть не закричал тот, но тут девичья рука, холодная, как сухой лед, скользнула по его шее за воротник все тем же вкрадчивым осторожным движением. Куда там Энди! Лешка поцеловал ледяной локоток в опаловом браслете чуть ниже сгиба, еще не видя лица его хозяйки — и от сладкой истомы закружилась голова и ноги стали ватными. Ну, как спорить с такими девушками?! Пусть только прикасается ко мне — все равно, чем они развлекаются, пусть делают, что хотят.

— Четыреста! Ноги мне будет целовать!

— Вряд ли, Магда. Но можешь попробовать. Кто больше — ведь редкий случай, правда!

— Четыреста пятьдесят! Будет моим вечным пажом.

— Бедная фантазия, Тамара. Я ж говорю — непрошибаемая сволочь, волк, который в лес смотрит. У Вечных, что, финансы поют романсы? Подать на бедность?

— Буду волка укрощать! Пятьсот — увидишь, Эндичка, шелковым станет!

Невозможно. Надо было его все-таки пристрелить тогда.

— Тысяча, — негромко сказал неожиданно низкий холодный голос.

Лешка обернулся. Падший ангел, высоченный, с жестким, белым, очень красивым и еще более жутким лицом, с черными бездонными провалами огромных глаз, длинными темными волосами, стянутыми в «хвост», в черных джинсах и черном свитере, без намека на украшения, стоял чуть поодаль от разрезвившейся компании, сунув в карманы кончики пальцев. Вся его фигура выражала надменное, ледяное презрение. Энди стушевался, положил телефон на стол.

— Вам-то зачем, m-r Жоффруа? — спросил он смущенно.

— Тебе мало, Андрей? Сколько ты хочешь?

— Нет, что вы…

Девушки, которые только что хохотали и перекидывались шуточками, притихли, как нашалившие дети, которым сделал замечание взрослый. Хозяйка браслета выдернула руку из-под Лешкиного воротника. Жоффруа подошел к столу, бросил на него пачку купюр и забрал «трубу». Потом развернулся и быстро вышел из зала.

— Вот так так, — пробормотал Энди, растерянно глядя то на веер долларов, то на Лешку. — Доигрались…

— Кто это? — спросил Лешка, с сожалением глядя на владелицу браслета, с копной темно-рыжих волос, в вишневых шелках. Жоффруа его обломал.

— Вечный Князь. Черт его знает. Одиночка. Старый бес, вот кто. Ты что, сам не видишь. Пришел и все испортил… Хотя…

— Ничего, — сказал Лешка с внезапным ожесточением. — Девушки вроде Эммы этот скот все равно не достоин. Так даже лучше.

Эмма улыбнулась, приоткрыв кошачьи клычки, и нежно сказала:

— Как вы мило решили, Алексей. Выпить хотите? Кагора…

Когда я ушел от следователя, стоял мутный день грязно-серого цвета.

Меня спрашивали о том, чего я не видел. Я врал. Я сообщил бесценные сведения о том, что по причине непонятного нездоровья отключился примерно минуты за две до того, как заварилась вся эта каша, а очнулся уже по приезде «скорой помощи». Мое вранье подтверждала врачебная бумажка о странном обмороке, сопровождавшемся резким падением гемоглобина и вообще анемией, выраженной в крайней степени.

Следователь позволил себе усмехнуться. Тридцатидвухлетний мужик с тренированным телом спецназовца, прошедший полдесятка «горячих точек», гукается в обморок от малокровия, как бледненькая фифочка. И не слышит стрельбы и предсмертных воплей, хотя стреляют и вопят за стеной, в двух шагах. Смешно, действительно.

Я сконфуженно ухмылялся и бормотал нечто маловразумительное о стрессах в современной действительности. У меня не было ни грамма гордости и самолюбия. Я превратился в гуттаперчевого мальчика, от меня все отскакивало с присвистом, я позволял ментам сколько угодно развлекаться за мой счет — лишь бы скорее отстали. Меня тошнило.

Не от дамской болезни анемии. От страха.

Когда я вышел из здания РУВД и вдохнул мокрый воздух, пахнущий несвоевременной весной, собачьим дерьмом и бензином, на меня навалилось сознание дикой абсурдности происходящего. Абсурдности и дикарского или детского ужаса перед живыми мертвецами, тянущими костлявые руки из могил.

Невероятно хотелось, чтобы вчерашняя сумасшедшая сцена в Вадиковой кухне мне приснилась. Чтобы все было логично и правильно, чтобы все объяснялось с материалистических марксистских позиций, чтобы я заснул, когда придурки-бойцы смотрели по видику фильм ужасов, отчего один из них спятил и застрелил своего дружка и Вадика. Чтобы вранье оказалось святой правдой.

Черта с два.

Я вспоминал ледяные руки на своих плечах. Холодное дыхание, которое чувствовал шеей. Дыхание мертвеца. Дьявольщина. Когда я об этом думал, ноги примерзали к мокрому асфальту в гнойной коросте обтаявшей наледи.

Я пришел домой пешком. Все вокруг было серым, как с глубокого похмелья. День был, как смертельно больной, тусклый, маетный — я чувствовал, как он медленно агонизирует, вырождаясь в сумерки. Небо висело над самой головой, потолком в дешевой квартирке, серое, рыхлое, с мокрой облупившейся штукатуркой. И страх торчал где-то в темных углах сознания, и мешал думать, и душил, и не давал вздохнуть.

Я влетел в подъезд и взбежал по лестнице, будто за мной кто-то гнался, и с дико колотящимся сердцем запер двери. Запинал страх в глубину мозга, где он пока и притаился. Не раздеваясь, сел перед зеркалом и стал думать, разглядывая свою физиономию. Свою бледную осунувшуюся физиономию с синяками под глазами. Это была физиономия растерянного мальчишки, который нашел в подвале человеческие кости, а не мужчины и не бойца. Какая дурь, мать моя женщина.

Прошедшей ночью я спал без снов. Эта ночь совершенно вылетела из памяти — некий провал в небытие, репетиция вечного сна. Зато утром проснулся от внутреннего толчка, будто кто в ухо дунул… холодным и неживым. И стало ужасно оттого, что в квартире никого нет, хотя я так радовался в свое время этому одиночеству.

Синяк на шее не потускнел и не сделался менее заметным. И слегка ныл, как ушиб. И я вдруг всерьез задумался, чем мне это грозит.

Что ж это было, если не бред? Вампир? Хорошая у Лешки компания… где это некоторые умудряются знакомиться с вампирами? То-то его дернуло, когда я спросил про церковь. Сатанист несчастный. Неужели вправду можно пообещать душу — или что там — неким сомнительным силам, чтобы они помогли отомстить за возлюбленную? Ох, и чушь же, да еще и породистая… Розовая, сопливая, дамская чушь. Как в идиотском готическом романе. Смешно.

Но — допустим. Что случается с людьми, которых целуют вампиры? Или меня все-таки укусили? Неважно. Они умирают. Я еще живой. Хреново себя чувствую, но это — оттого, что перетрусил, предположим. Ладно. Другой вариант — они сами становятся вампирами. Я открыл рот перед зеркалом и убедился, что клыки у меня не отросли. Или они и не должны вот так сразу отрастать? Ну и когда? А зачем мертвецу мой телефон?

Позвонишь, когда захочешь. Любопытно, с чего это он взял, что я когда-нибудь захочу. Или это означает «позвонишь, когда сам станешь таким же». Ну, уж нет.

Что там помогает против вампиров? Чеснок. Первое, что на ум приходит. Чеснок против всех помогает, против меня, например. В жизни не подойду близко к пообедавшему чесноком человеку. И не притронусь к пище с этим запахом. Мощное средство. Должно сработать.

Осиновый кол. Вырубим. Надлежит запастись оружием. Кстати о Боге — кресты и церковь, вроде бы, тоже должны работать. Кажется, я крещеный. А у Вадика в кухне на стене висел календарь с какой-то иконой. Бред сивой кобылы.

Серебряные пули. Или они лучше от оборотней? Вроде, от всех. Ладно, разберемся.

Я взял серебряную вилку. Подержал. Ровно ничего не почувствовал. Сунул в сумку несколько вилок и столовый нож, годящийся для намазывания масла на хлеб, а не для боевых действий. Сунул в карман бумажник. Запер квартиру.

Зашел в магазин около дома и купил хлеба и колбасы. И еще купил у бабки возле магазина несколько головок чеснока и содрогнулся от одного их вида. Интересно, чеснок употребляют внутрь или снаружи? Так и так — гадость.

Быстрее было бы доехать на машине, но моим планам соответствовало метро. Я спустился вниз, и меня затошнило снова. Тут все было серое, пыльное, тусклое, мертвое, еще хуже, чем на улице. Отчетливо померещился запах погреба… или разрытой могилы.

Я тормознул у лотка, на котором лежали свечки, серебряные колечки с крестиками и маленькие иконы. Тетка что-то залепетала, я не слушал. Я рассматривал лики. Лики были равнодушные, слащавые или откровенно злобные. В этот момент очень хотелось воспринимать их как-нибудь иначе, я нагнулся, попытался проникнуться и принять — но Спаситель выглядел, как угрюмый надсмотрщик. Просто хмурое и непривычно нарисованное лицо аскетичного и агрессивного старика, хотя он должен бы быть моим ровесником… Все эти взгляды — с икон и с человеческих лиц — вызвали во мне приступ тихого бешенства. Я купил книжку с толкованием Евангелия и ушел.

В поезде попытался читать. Тошнота усилилась. Ужасно хотелось какой-нибудь доброй светлой истины, на которую я мог бы опереться и почувствовать себя под защитой. Черта с два. Мне объясняли, как надо на самом деле — и это все было злым, пошлым, очень простым враньем. Я швырнул книгу в сумку, поднял глаза — и увидел…

Напротив, закинув ногу на ногу, глядя на меня с улыбочкой шлюхи, сидела мертвая девушка. Я хорошо знал такую гримасу — так бляди смотрят на тех, кого бьют их дружки. Улыбочка удовольствия, получаемого от чужой боли и унижения — от боли и унижения мужчины, с которым они не спят.

Поезд остановился. Я сделал ей неприличный жест и вышел. И еще успел заметить, как улыбочка исчезла с очаровательного мертвого личика. Я пнул кулаком стену так, что содрал костяшки. Мне хотелось валять какого-нибудь вампира по земле и лупить ногами. Я ненавидел, ненавидел это, но мне некуда было деваться.

Я далеко не был уверен, что меня поймут там, куда я направлялся. Люди по большей части — такие смешные идиоты. Даже теплейшие представители человеческой породы увешаны предрассудками с головы до ног и всегда соблюдают дурацкие правила.

Пропади все пропадом.

Я вышел в темноту и дождь. День свернулся моментально, за двадцать минут под землей. Эти стремительные сумерки означали, что я еще безоружен, а они уже — в полной боевой. Я пошел как можно быстрее, подогревая в себе холодную ярость, чтобы не дать страху выбраться наружу.

На проходной завода попросил вахтершу позвонить по служебному телефону. Через пять минут вышел Мартын и провел меня к себе.

— Ты чего прискакал без звонка, Дрейк? — спросил он по дороге. — Случилось чего?

— Нужно ствол зарядить, — сказал я.

— Какой? — спросил Мартын очень делово.

— «Макаров». Серебряными пулями.

Он остановился и посмотрел на меня. Щетинистая его рожа, обрамленная волосатыми ушами, выразила непонимание.

— Я принес серебро, — пояснил я. — Из него надо отлить пули нужного размера.

Я расстегнул сумку и показал ему вилку. Он разинул пасть и заржал на весь заводской пролет. Я ткнул его кулаком под ребра, он хрюкнул и замолчал.

— Еще хорошо бы навести лезвия на ноже и попробовать его отцентровать. У него хорошая тяжелая ручка. Если не выйдет, он тоже пойдет в переплавку, — сказал я.

— Ты чо, не проспался? — спросил Мартын.

— Меня поцеловал вампир, — сказал я.

— И не сдох? — удивился Мартын.

— Он был уже дохлый, — объяснил я.

— А к доктору обращаться не пробовал? — спросил Мартын.

— Доктор сказал, что у меня малокровие.

— Ну, надо же! А я думал — шизофрения!

— Урод, — сказал я. Грустно. Но чего я, собственно, ожидал?

В каморке Мартына я выложил на его стол пучок вилок, нарезанную колбасу в полиэтилене, нож, хлеб, чеснок и книжку «Православие и мы». Мартын взглянул на этот набор и разразился хлюпающим, взвизгивающим, рыдающим хохотом.

— А чо, вампиры на тебя уже охотятся, да? Их много, да? Они повсюду?

Я посмотрел на него с тоской. Показал купюры.

— Козел ты, — обиделся он. — Когда я с тебя деньги брал? Совсем рехнулся, дурень.

Мартын, похрюкивая и всхлипывая, собрал вилки и пошел в литейку. Я развернул колбасу, отрезал серебряным ножом ломтик хлеба и принялся, содрогаясь, чистить чеснок. Чеснок омерзительно вонял. Через пару минут чесноком воняли пальцы и все кругом. Я завернул чеснок в колбасу и откусил.

Вкус панацейного овоща был еще хуже запаха. На глаза навернулись слезы, захотелось тут же выжрать залпом стакан водки, чтобы приглушить эту гадость, но солнце уже зашло и ночь приближалась — пить было просто опасно.

Мартын получил полный комплект развлечений. Он вошел с парой обойм, с ухмылкой во всю дверь, прикрыл дверь за собой и пожелал приятного аппетита. Он знал о моих отношениях с чесноком.

— Ты истинный джентльмен, — буркнул я, борясь с приступами тошноты. Обидно будет, если вывернет — такие усилия впустую.

— Ты мало его съел, — сказал Мартын с садистской рожей. — Надо головку минимум. А то…

— Иди в пень, — сказал я.

— Я еще вот что думаю, — сказал Мартын. — Что тебе «Макаров» — фигня. У тебя еще вилки есть? Давай лучше АКС зарядим, что ли… или пулемет какой…

Я замахнулся расковырянной головкой чеснока. Мартын заржал и добавил:

— А то еще можно серебряные гранаты там… Или снаряды для базуки. Или — прямо вилкой его…

— Сволочь, — сказал я.

— А говорил — джентльмен.

— Ошибся.

— Давай нож.

За полчаса мы превратили столовый нож в импровизированный стилет. В свое время этот набор столовых приборов мне подарила маменька — могу себе представить, что культурная женщина сказала бы, если бы пронаблюдала наши изыскания.

— У меня вообще-то смена кончилась, — сказал Мартын и снял ватник.

— Слушай, можно к тебе вписаться… на сегодня?

— Вообще-то моя старуха вампиров не одобряет. Но — ладно.

Я сгреб весь противовампирный наборчик в сумку и влез в куртку.

— Ты чо, правда, один ночевать не хочешь?

— Ага, Мартын, я хочу спать с тобой, чтоб тебе треснуть.

— Не, чо, так серьезно, что ли?

— Нет, я так развлекаюсь.

Он на минутку даже изменился в лице.

— Но вампиров-то того, не бывает…

— Ты это им расскажи.

Он только плечами пожал.

Мы вместе прошли по улице. Сели в трамвай — холодное, грязное, дребезжащее нечто. По стеклам стекали капли. Кондукторша с серым мертвым лицом протянула за мелочью руку — как птичью лапу. Трамвай трясся, ныл комариным писком, меня мутило, весь мир вонял чесноком, шея начала болеть тянущей болью, как зуб. Я сунул руку под воротник. Мартын сунулся поглядеть.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒