Глава XV. Глава XVI

Глава XV

– Дана и окончена первая битва, – говорил дней десять спустя Мартин своему зеркалу. – Но предстоит еще вторая, а затем и третья – и так до конца жизни…

Он не окончил своей фразы и оглянулся вокруг, на жалкую каморку. Взгляд его упал на кипу возвращенных рукописей, все еще не вынутых из продолговатых конвертов и валявшихся в одном из углов на полу. У него не хватало уже денег на марки, чтобы отправить их в дальнейшее странствие, и потому за неделю их накопилось порядочно. А завтра придет еще несколько, а через день еще – и так далее, пока не вернутся все. А отправить их он уже не сможет. Он задолжал за месяц за пишущую машинку и не мог за нее уплатить; у него не хватало, чтобы заплатить за стол и комнату и в контору, занимающуюся трудоустройством.

Он уселся за стол и задумчиво посмотрел на него. На нем было множество чернильных пятен. Мартин вдруг почувствовал к нему нежность.

– Эх ты, милый старый стол! – сказал он. – Сколько дорогих часов провел я, сидя за тобой. В общем, ты был мне верным другом. Ты никогда не отрекался от меня и не давал мне бланка с отказом – этого ордена за отсутствие заслуг; ты даже никогда не жаловался на то, что тебе приходилось работать сверхурочно.

Он уронил руки на стол и положил на них голову. В горле у него стоял ком, и ему хотелось плакать. Он вдруг вспомнил свою первую драку, когда ему было шесть лет; у него слезы текли по щекам, но он все‑ таки продолжал колотить кулачками своего противника, пока тот, бывший на два года старше, не избил его и не довел до полного изнеможения. Мартин мысленно увидал мальчиков, стоявших вокруг них и завывавших, словно дикари, когда он свалился на землю, весь избитый; его тошнило, кровь ручьем струилась у него из носу, а из подбитых глаз текли слезы.

– Эх ты, бедняжка, – прошептал он. – Вот и теперь тебя избили. Отколотили до полусмерти, положили на обе лопатки…

Но картина этой первой драки все еще стояла перед ним; затем она исчезла и сменилась картинами других драк.

Шесть месяцев спустя Масляная Рожа (прозвище его противника) опять отколотил его. Зато Мартин посадил ему здоровый фонарь. Это уже было лучше. Перед ним пронеслись одна за другой все их драки; он всегда падал, побежденный, а Масляная Рожа стоял над ним, торжествуя. Но все‑ таки Мартин ни разу не убежал. Эта мысль его подбодряла и теперь. Он всегда храбро выдерживал до конца, а Масляная Рожа дрался, как настоящий черт, и пощады не давал. И все же Мартин держался стойко, до конца.

Затем он увидел узкий проход между ветхими деревянными хижинами, который заканчивался одноэтажным кирпичным зданием; оттуда раздавался ритмический шум печатных машин, печатавших дневной выпуск газеты «Вестник». Ему было одиннадцать лет, а Масляной Роже тринадцать, и оба они разносили газеты. Потому‑ то они и стояли здесь в ожидании ее выхода. Конечно, Масляная Рожа и тут не преминул напасть на него: опять произошла битва, окончившаяся вничью, из‑ за того что в четыре часа открылась типография и вся толпа маленьких газетчиков вошла туда и начала складывать газеты.

– Завтра отдую тебя, – послышалось обещание Масляной Рожи; и ему почудился его собственный ответ, данный дрожащим от слез голосом; он тоже обещал быть на месте в назначенное время.

И он на самом деле пришел, даже пораньше убежал из школы, чтобы быть первым. Масляная Рожа опоздал на две минуты. Остальные мальчишки подбодряли Мартина, давали ему советы, указывали ему на его неверные приемы и предсказывали победу, если он будет придерживаться их указаний. Правда, и Масляной Роже они тоже давали советы. С каким удовольствием они следили за поединком! И вот началась эта борьба, продолжавшаяся целых тридцать минут без единой передышки и закончившаяся лишь тогда, когда открылась типография.

Мартин мысленно видел себя мальчиком, когда он день за днем спешил из школы в тупик, где помещалась типография. Ходить очень быстро он не мог; он хромал и все тело его ныло от постоянных драк. Его руки от кисти до локтя были сплошь покрыты синяками от бесчисленных ударов, которые ему приходилось парировать; кое‑ где на месте ушибов образовались ссадины. Все у него болело: и руки, и плечи, и поясница, а в голове чувствовалась тяжесть. В школе он не принимал участия в играх и совсем не учился. Просидеть целый день за партой – и то было мучением. Ему казалось, что прошли уже целые века с тех пор, как начались эти ежедневные драки, а впереди предстоял тот же кошмар. Почему ему не удается победить Масляную Рожу, часто думал Мартин. Ведь тогда прекратились бы все эти мучения. Но ему и в голову не приходило признать себя побежденным.

Так он брел каждый день в типографию, страдая телом и душой, но вместе с тем учась терпению. Он являлся туда, чтобы помериться силами со своим неизменным противником, Масляной Рожей, которому эти битвы надоели не меньше, чем Мартину, и который с удовольствием бы прекратил борьбу, если бы не окружающая толпа маленьких газетчиков: гордость не позволяла ему спасовать перед ними. Как‑ то раз, после двадцати минут отчаянных усилий со стороны противников уложить друг друга, но при строгом соблюдении известных правил (запрещения ударять в живот и бить упавшего), Масляная Рожа, задыхаясь и едва держась на ногах, предложил Мартину считать, что они квиты. Мартин даже теперь, сидя за столом, вздрогнул при воспоминании о том, как он, задыхаясь от крови, струившейся из рассеченных губ и наполнявшей ему рот и горло, подошел к Масляной Роже и, выплюнув мешавшую ему говорить кровь, крикнул, что он не согласен, но что Масляная Рожа может, если хочет, признать себя побежденным. Масляная Рожа не согласился, и поединок продолжался.

На следующий день и еще много дней подряд происходила обычная драка. Когда Мартин вначале выпрямлял руки, он каждый раз ощущал острую боль; первые удары тоже были прямо невыносимы. Но затем у него все тело точно немело, и он продолжал слепо отбиваться и нападать, а перед ним мелькала, точно во сне, широкая улица и горящие звериные глаза Масляной Рожи. Все для него сосредоточивалось в этом лице; остальное было пустотой. Во всем мире не было ничего, кроме этого лица, и Мартину казалось, что он никогда не узнает блаженства покоя, пока его окровавленные кулаки не превратят это лицо в бесформенную массу или же пока другая пара окровавленных кулаков, каким‑ то неведомым образом связанных с этим лицом, не расквасит ему, Мартину, физиономию. Тогда он успокоится, но прекратить поединок – этого Мартин сделать не мог!

И наконец настал день, когда Мартин, с трудом притащившись к дверям типографии, увидел, что Масляной Рожи там нет. Так он и не явился. Мальчишки начали его поздравлять и объявили ему, что он победил Масляную Рожу. Но Мартин не был удовлетворен. Он чувствовал, что ни он, ни Масляная Рожа не победили. Спор остался неразрешенным. Лишь впоследствии мальчики узнали, что в этот день у Масляной Рожи скоропостижно умер отец.

Мысли Мартина пропустили целый ряд лет и остановились на вечере, когда он сидел на галерке в театре. Ему было семнадцать лет, и он только что вернулся из плавания.

Вблизи него началась драка. Кто‑ то кого‑ то обижал. Мартин вмешался и вдруг очутился лицом к лицу с Масляной Рожей, глаза которого сверкали от злобы.

– Я с тобой расправлюсь после представления, – прошипел ему давнишний враг.

Мартин кивнул головой. Наблюдавший за порядком капельдинер подошел к ним.

– Я встречусь с тобой на улице, после окончания, – шепотом проговорил Мартин, устремив взгляд на сцену, по‑ видимому, весь погруженный в созерцание танца.

Блюститель порядка строго глянул на них и ушел.

– Компания у тебя есть? – спросил Мартин у Масляной Рожи во время антракта.

– Разумеется.

– Ну, так и мне надо кое‑ кого позвать.

Во время антракта он собрал трех человек, которых он знал еще раньше в гвоздильной мастерской, машиниста с железной дороги, затем с полдюжины членов шайки Буу и столько же из другой – страшной шайки с Маркет‑ стрит.

Когда окончилось представление в театре, обе компании двинулись по разным тротуарам, стараясь не обращать на себя внимания. Дойдя до пустынного перекрестка, они сошлись вместе и держали военный совет.

– Мост на Восьмой – самое подходящее место, – сказал рыжеволосый парень из компании Масляной Рожи. – Драться можете посередине, у электрического фонаря, а если полицейские подойдут с одной стороны, нам будет легко удрать в другую.

Мост на Восьмой улице, пересекающий один из рукавов дельты Сан‑ Антонио, по длине равнялся трем кварталам. На самой середине моста и на обоих его концах горели электрические фонари, мимо которых полицейский не мог бы пройти незамеченным. Перед мысленным взором Мартина встала картина этого безопасного места. Он увидел обе компании, стоявшие с агрессивным, угрюмым выражением, отдельно друг от друга, каждая около своего чемпиона; а он сам и Масляная Рожа уже скидывали куртки. Невдалеке были поставлены часовые, на обязанности которых лежало наблюдение за входами на мост. Парень из шайки Буу держал в руках куртку, рубашку и фуражку Мартина, чтобы, в случае тревоги, сразу убежать с ними в безопасное место; затем Мартину представилось, что он входит в середину круга и громко объявляет противнику:

– Этот бой – не на шутку! Понял? Драться будем как следует! До самого конца! Надо разрешить старый спор. Понял? Один из нас должен быть побежден окончательно.

Мартин видел, что Масляная Рожа был готов идти на попятный, но самолюбие не позволяло ему это сделать в присутствии зрителей.

– Ну, ну, подходи! – ответил он. – Нечего языком болтать! До конца, так до конца!

И оба парня бросились друг на друга, точно молодые бычки, со всем пылом юности, горя ненавистью и желанием причинить друг другу боль, изувечить и уничтожить противника. Все то, что в течение тысячелетий было путем тяжелых усилий достигнуто людьми в их пути к прогрессу, словно исчезло в один миг. Только электричество сияло, как бы напоминая о великих достижениях человечества. Мартин и Масляная Рожа превратились в первобытных дикарей каменного века, века пещер и жилищ на деревьях. Все ниже и ниже опускались они в бездонную пропасть, в слизь и мрак первобытной жизни; они сцеплялись и отталкивались, точно атомы во время химического процесса, бессознательно соединяющиеся и вновь разъединяющиеся на протяжении бесконечного ряда веков.

– Боже! Да ведь мы были скотами… хуже, зверями, – проговорил Мартин вслух, припоминая все подробности боя. Сила его воображения позволяла ему ясно видеть всю картину битвы, точно в кинематографе. Он был одновременно и зрителем, и участником ее. Приобретенная им за последние месяцы культура и утонченность заставляли его содрогаться, но затем настоящее словно изгладилось у него из памяти: призрак минувшего овладел им, и он вновь был тем Мартином Иденом, который, только что вернувшись из плавания, дрался с Масляной Рожей на мосту Восьмой улицы. Он ощущал боль, он силился наносить удары, обливался потом, истекал кровью и торжествовал, когда его кулаки попадали в цель.

Противники, горя ненавистью, налетали друг на друга, точно ураган, и дико кружились, стараясь обойти один другого. Минуты летели, а в обоих враждебных станах царило молчание. Никогда еще присутствующие не видели такого свирепого боя – им стало страшно. Боровшиеся выказывали себя еще худшими зверями, чем они сами. Когда несколько утих первый пыл, свойственный молодым, здоровым борцам, никто еще не одержал верха. Мартин даже услыхал чье‑ то замечание: это бой вничью.

Затем, после нескольких ловких приемов противника, он почувствовал, что тот хватил его по щеке и глубоко рассек ее; такая рана не могла быть нанесена голым кулаком. Послышался удивленный ропот. Лицо Мартина было залито кровью, но он не подал виду, только стал действовать крайне осторожно: ему хорошо были известны низость и вероломство тех людей, среди которых он жил. Он ждал и наблюдал: наконец, он сделал вид, что хочет броситься на противника, но сразу же остановился, увидев, как в руке у того сверкнуло что‑ то металлическое.

– Руки вверх! – закричал он. – У тебя кастет, ты меня ударил им.

Товарищи бойцов подошли к месту боя, ропотом выражая свое возмущение. Еще секунда, и началась бы общая свалка, и Мартину не удалось самому отомстить врагу. Он был вне себя.

– Эй, вы, там, подальше отсюда! – хриплым голосом закричал он. – Поняли? Поняли, скажите мне?

Они отошли от него. Они сами были зверьми, но он превзошел всех; он внушал им ужас и подчинял их своей воле.

– Сейчас дерусь я! – объявил Мартин. – Никто не смеет вмешиваться. Подай сюда кастет!

Масляная Рожа, отрезвленный и немного испуганный, отдал коварное оружие.

– Это ты ему передал, Рыжий! – сказал Мартин, швырнув кастет в реку. – Я видел, как ты к нему подбирался, и удивлялся, что ты такое надумал. Посмей только еще раз выкинуть такую штуку – и я тебя изобью до смерти. Понял?

Битва продолжалась. Борцы изнемогали, но, даже изнемогая от неимоверных, нечеловеческих усилий, наносили друг другу удары, пока их кровожадные товарищи, успевшие насытиться зрелищем, не стали умолять их перестать. Масляная Рожа, полумертвый, еле стоявший на ногах, потерявший человеческий облик, остановился в нерешительности, но Мартин накинулся на него и вновь принялся колотить.

Прошел, казалось, целый век. Масляная Рожа заметно ослабевал. Вдруг сквозь звук наносимых ударов послышался резкий хруст: правая рука у Мартина сломалась и повисла, как плеть. Все присутствующие услыхали этот звук и поняли, что произошло; понял и Масляная Рожа; он, как тигр, набросился на противника и стал наносить ему удар за ударом. Товарищи Мартина подбежали, чтобы вмешаться в дело. Но Мартин, ошеломленный этим градом ударов, остановил их бешеными проклятиями и ругательствами. Из груди его от отчаяния вырывались рыдания и стоны.

Он продолжал колотить противника одной левой рукой, продолжал упрямо, бессознательно и слышал, словно сквозь сон, как среди присутствовавших пробежал ропот испуга и кто‑ то дрожащим голосом заметил:

– Слушайте, ребята, да это уж не драка – это убийство. Надо разнять их.

Однако никто не стал их разнимать. Мартин был рад этому. Он продолжал устало, без конца, бить одной рукой; кулак его попадал в какую‑ то окровавленную массу, потерявшую всякое сходство с человеческим лицом, в нечто ужасное, в какую‑ то раскачивавшуюся, отвратительную вещь без имени, не желавшую исчезнуть перед его помутневшим взором. Жизнь, казалось, понемногу покидала его тело, и он стал бить все медленнее и медленнее; но прошли еще целые века, миллионы лет, и ему, словно сквозь туман, почудилось, что этот безымянный ужас начал опускаться все ниже и ниже на доски моста. Еще секунда – и Мартин стоит над ним, шатаясь на дрожащих ногах, хватаясь руками за воздух, и говорит голосом, который ему самому кажется чужим:

– Еще хочешь? Скажи же – хочешь еще получить?

Он повторял эти слова, не переставая, – спрашивал, вопрошал то с мольбой, то с угрозой, дать ли еще? Тут он почувствовал, что кто‑ то из его товарищей обнял его, стараясь надеть на него куртку, и гладит его по спине, а затем Мартин погрузился во мрак, потеряв сознание.

Будильник на столе зазвонил, но Мартин, закрыв лицо руками, не слышал его. Он ничего не слышал. Он даже думать перестал. Так ярко ему вспомнилось прошлое, что он потерял сознание так же, как тогда на мосту. С минуту он сидел погруженный во мрак и пустоту, но затем вскочил на ноги, точно воскресший из мертвых. Со лба у него струился пот, глаза сверкали.

– А ведь я таки победил тебя, Масляная Рожа! – крикнул он. – На это понадобилось целых одиннадцать лет, но в конце концов верх одержал я.

Колени у него дрожали; он почувствовал слабость, с трудом добрел, шатаясь, до кровати и уселся на ее край. Он все еще был во власти прошлого. Он тревожно и испуганно огляделся вокруг себя, не понимая, где находится. Но тут взгляд его упал на кипу рукописей в углу комнаты. Механизм памяти сразу завертелся и перескочил через четыре года. Мартин вновь жил в настоящем: он вспомнил прочитанные им книги и мир, который они открыли перед ним, вспомнил свои честолюбивые мечты, свою любовь к бледной девушке, эфирному существу, нежному, далекому от житейской грязи. Она, наверное, умерла бы от ужаса, эта девушка, если бы увидела хотя бы сотую долю того, что он только что пережил, – сотую долю той грязи жизни, в которую он окунулся. Он встал и посмотрел на себя в зеркало.

– Итак, Мартин Иден, ты поднялся со дна, – торжественным голосом произнес он. – Ты протер глаза, ослепленные ярким светом; ты дерзаешь возноситься к звездам. Ты живешь настоящей жизнью; ты дал умереть в себе тигру и обезьяне и вырвал у высшей силы ее лучшие дары.

Он пристальнее пригляделся к своему изображению и рассмеялся.

– Кажется, я разыграл истерику и мелодраму. Ну да все равно. Ты победил Масляную Рожу, победишь и редакторов, хотя бы на это пришлось потратить дважды по одиннадцать лет. Все равно на полдороге ты не можешь остановиться. Ты должен идти дальше. Ты ведешь борьбу до конца, не забудь!

Глава XVI

Будильник, затрещав, разбудил Мартина так внезапно, что у него несомненно разболелась бы голова, не обладай он таким здоровым организмом. Хотя он спал очень крепко, однако просыпался моментально, как кошка, всегда в хорошем настроении, довольный тем, что миновали пять часов забытья. Он ненавидел это временное забытье. Ему нужно было столько сделать и столько пережить! Он жалел о каждой минуте, отнятой у него сном. Не успел умолкнуть звон будильника, как он уже окунул голову в таз с холодной водой, от которой по его телу пробежала приятная дрожь.

Но на этот раз он не последовал своей ежедневной программе. Его не ждал неоконченный рассказ, в голове не было новой темы, которая просилась бы наружу. Накануне он поздно засиделся за занятиями и потому встал перед самым завтраком. Он попробовал прочесть главу из книги, но голова не работала, и он закрыл книгу. В этот день начиналась новая фаза борьбы – период, когда ему придется бросить литературу. От этой мысли ему становилось грустно, точно он собирался покинуть дом и семью. Он взглянул на груду рукописей в углу комнаты. Да! Сравнение верно. Он собирался их покинуть, этих жалких, обесславленных детей, никогда нигде не принятых. Он начал перелистывать их, останавливаясь на своих любимых местах. «Котел» и «Приключение» он удостоил прочтения вслух. Его последнее произведение «Радость», законченное лишь накануне и брошенное в угол из‑ за неимения денег на марки, также заслужило его похвалу.

– Никак в толк не возьму, – пробормотал он, – может быть, редакторы ничего не понимают. В этой вещи все хорошо, а какую дрянь они печатают у себя. Все, что печатается, куда хуже этого… по крайней мере, почти все.

После завтрака он уложил пишущую машинку в футляр и понес ее в Окленд.

– Я еще за месяц остался должен, – сказал он приказчику в магазине. – Но передайте, пожалуйста, хозяину, что на днях я найду работу и через месяц все уплачу.

Затем он переправился на пароме в Сан‑ Франциско и пошел в контору по трудоустройству.

– Какую угодно работу, специальности не имею, – начал было он, как его прервало появление нового лица. Этот человек был одет щеголевато, как рабочий с претензией на хороший вкус. При виде его агент безнадежно покачал головой.

– Все еще никого нет? – спросил тот. – Ну, как бы там ни было, а мне необходим человек сегодня же.

Он повернулся и уставился на Мартина. Мартин также начал разглядывать его и увидел одутловатое, бледное, но все же красивое лицо, явно выражавшее слабохарактерность; по многим признакам он понял, что тот всю ночь прокутил.

– Вы что, работу ищете? – спросил он Мартина. – А что вы умеете делать?

– Всякую тяжелую работу; могу быть матросом; пишу на машинке, но стенографии не знаю, умею ездить верхом, готов на все и согласен взяться за что угодно.

Тот кивнул головой.

– Это мне нравится. Меня зовут Доусон, Джо Доусон, и я ищу рабочего в прачечную.

– Вот это не по моей части! – Мартину вмиг представилась забавная картина, как он стоит и гладит тонкое дамское белье. Но Джо ему понравился и он добавил: – Я мог бы взяться за простую стирку. Я этому научился, когда был матросом.

Джо Доусон на минуту задумался.

– Вот что, давайте‑ ка переговорим. Согласны выслушать?

Мартин утвердительно кивнул головой.

– Прачечная маленькая, находится за городом, при отеле «Горячие Ключи». Обслуживают ее двое – старший и подручный. Я и есть старший. Работать вы будете не для меня, но под моим началом. Ну как? Согласны?

Мартин задумался. Перспектива была заманчива. Несколько месяцев труда – и у него будет свободное время для занятий. Он будет старательно работать и усиленно заниматься.

– Харчи хорошие и комната отдельная, – сказал Джо.

Это решило дело; отдельная комната, где можно будет без помехи заниматься по ночам!

– Но труд адский, – добавил Джо.

Мартин многозначительно провел рукой по своим могучим мускулам.

– Это от физической работы, – сказал он.

– Ну, так ударим по рукам. – Джо дотронулся до своей головы. – Эх ты, как кружится! Еле глаза открываю! Здорово кутнул вчера, так завертелся, что ужас… Вот условия: жалованья дают на двоих сто в месяц да харчи. Мне полагается шестьдесят, а подручному сорок. Но прежний рабочий знал дело. Вы же новичок. Вначале мне придется за вас работать, пока я вас не научу. Давайте решим так: вы начнете с тридцати, а затем постепенно дойдете до сорока. Я буду справедлив. Как только научитесь делу, будете получать сорок.

– Идет! – объявил Мартин и протянул руку. Джо пожал ее. – Дадите что‑ нибудь вперед – на билет и всякие расходы?

– Все пропил, – с грустью проговорил Джо, схватившись за голову, которая у него трещала. – Остался один обратный билет.

– А я тоже без гроша останусь, когда уплачу за пансион.

– Плюньте на пансион, – посоветовал Джо.

– Не могу – я сестре должен.

Джо присвистнул и начал ломать себе голову, но тщетно.

– У меня еще осталось на выпивку, – в отчаянии сказал он. – Пойдем со мной, авось что‑ нибудь и придумаем.

Мартин отказался.

– Не пьете?

Мартин кивнул.

– Хотел бы подражать вам, да никак вот не могу! – жалобно сказал Джо. – Когда проработаешь в этом аду всю неделю, то никак уж без выпивки не обойтись. А не то еще горло себе перережешь или дом подожжешь. Но я рад, что вы не пьете. Продолжайте в том же духе.

Мартин ясно сознавал пропасть между ним и этим человеком, пропасть, вырытую книгами, но он без труда сумел перешагнуть через нее. Ведь он всю свою жизнь провел в мире рабочих, и чувство товарищества стало для него второй натурой. Он сам решил вопрос о проезде, перед которым больная голова Джо стала в тупик. Свой сундук он пошлет в Шелли по билету Джо, а сам отправится на велосипеде. До Шелли насчитывалось всего семьдесят миль: он проедет их за воскресенье и в понедельник утром примется за работу. А пока он пойдет домой укладываться. Прощаться было не с кем: Рут и ее семья проводили лето на озере Тэхо.

Мартин прибыл в Шелли в воскресенье вечером, усталый, весь в пыли. Джо восторженно приветствовал его появление. Оказалось, что он проработал весь день, повязав больную голову мокрым полотенцем.

– Часть стирки осталась еще с прошлой недели, – пояснил он, – из‑ за того, что мне пришлось поехать в город искать работника. Сундук ваш доехал благополучно. Он стоит у вас в комнате. Он адски тяжел. Что у вас там такое? Слитки золота, что ли?

Джо уселся на кровать и смотрел, как Мартин раскладывает свои вещи. Сундук его был, собственно говоря, попросту ящиком из‑ под съестных припасов, и мистер Хиггинботам взял с него за этот ящик полдоллара. С помощью двух веревочных ручек Мартин превратил его в сундук, который можно было сдать в багаж. Широко раскрытыми глазами Джо наблюдал, как из этого сундука появилось несколько рубашек, несколько смен белья, а затем книги и книги.

– Там до самого дна только книги? – спросил он.

Мартин утвердительно кивнул и продолжал выставлять том за томом на кухонном столе, играющем роль умывальника.

– Здорово! – вырвалось у Джо. Он умолк, переваривая услышанное и, по‑ видимому, задумавшись о чем‑ то. Наконец он что‑ то надумал:

– Послушайте, вы, верно за девушками не очень… того, увиваетесь?

– Нет, – ответил Мартин. – Раньше, пока я еще за книги не принялся, это было. А потом некогда стало.

– Да и здесь некогда будет. Здесь времени хватает только на то, чтобы работать да спать.

Мартин вспомнил о том, что приучил себя спать всего по пяти часов в сутки, и улыбнулся. Его комната помещалась над прачечной в том же здании, где находился мотор, качавший воду, дававший электрическую энергию и двигавший машины в прачечной. Механик, живший в соседней комнате, зашел познакомиться с новым товарищем и помог Мартину приспособить у себя электрическую лампочку, которую можно было по желанию передвигать по проводу так, чтобы она висела над кроватью или над столом.

На следующее утро Мартина разбудили в четверть седьмого. До завтрака оставалось полчаса. Узнав, что в здании прачечной имеется ванна для служащих, Мартин, к великому изумлению Джо, отправился туда и принял холодную ванну.

– Ишь он какой! – объявил Джо, усаживаясь за стол в углу кухни отеля.

Вместе с ними завтракали механик, садовник с помощником и два или три конюха. Они поели торопливо, в угрюмом молчании, изредка перебрасываясь несколькими словами. Слушая их, Мартин понял, как далеко он от них ушел. Их умственная отсталость удручающе действовала на него, ему хотелось поскорее избавиться от них. Поэтому он так же быстро проглотил завтрак, невкусный, неаккуратно приготовленный и со вздохом облегчения вышел из кухни.

Паровая прачечная была мала, но отлично оборудована. Все, что было возможно, делали в ней машины новейшей конструкции. Мартин, согласно инструкциям Джо, начал сортировать на большие кучи грязное белье, между тем как Джо запускал машину для стирки и приготовлял жидкое мыло. Оно делалось из разных едких щелочей, и Джо приходилось закутывать голову полотенцем, чтобы защитить рот, ноздри и глаза; в таком виде он походил на мумию. Окончив сортировку белья, Мартин помог Джо выжать выстиранное белье. Для этого белье закладывалось во вращающийся приемник, делавший несколько тысяч оборотов в минуту, в котором вода извлекалась из белья посредством центробежной силы. Затем Мартин попеременно следил за сушильным и за выжимальным аппаратами, а в промежутках «разворачивал» чулки и носки. К обеду все чулки и носки были уже выстираны, и Джо с Мартином стали пропускать их через каток; в это время уже грелись утюги. Затем они гладили до шести часов, но тут Джо с сомнением покачал головой:

– Что‑ то затянули работу! Придется заканчивать после ужина!

После ужина они проработали до десяти при ярком электрическом свете. Наконец последняя пара белья была выглажена, сложена и убрана в сортировочную комнату. Была жаркая калифорнийская ночь, и прачечная, несмотря на раскрытые настежь окна, напоминала раскаленную печь. Мартин и Джо скинули с себя почти всю одежду, но все равно обливались потом и задыхались.

– Точно в тропиках, когда судно грузишь, – сказал Мартин, поднимаясь наверх.

– А вы ничего, справляетесь, – сказал Джо. – Вы молодцом за дело взялись. Если вы будете всегда так работать, то вы не больше месяца останетесь на тридцати долларах. Во второй уже все сорок получите. Но не уверяйте, что вы раньше никогда не гладили. Меня не проведете.

– Честное слово, я никогда в жизни не выгладил ни одной тряпки, – стал заверять Мартин.

Вернувшись к себе, он сам удивился своей усталости, забыв, что целый день был на ногах и проработал четырнадцать часов подряд. Он поставил будильник на шесть часов и затем отсчитал назад пять. Значит, можно почитать до часу ночи. Сняв башмаки, чтобы дать отдых распухшим ногам, он сел за стол, заваленный книгами. Открыв Фиска на том месте, где он остановился два дня назад, он принялся за чтение. Но первый же абзац показался ему настолько непонятным, что он еще раз перечитал его. И вдруг почувствовал, что просыпается и что все тело его онемело и застыло от холодного ветра с гор, врывавшегося в окно. Он взглянул на часы. Было уже два. Значит, он проспал за столом четыре часа. Кое‑ как раздевшись, он лег в постель и уснул, не успев положить голову на подушку.

Во вторник работа продолжалась точно так же с утра до вечера без передышки. Быстрота, с которой работал Джо, приводила Мартина в восторг. Джо в работе был настоящим дьяволом. Он целый день был внимателен и напряжен и не терял буквально ни минуты. Он сосредоточивал все свое внимание на работе, чтобы выгадать секунду, и указывал Мартину, как можно двумя‑ тремя движениями сделать то, на что Мартину требовалось четыре или пять. «Закон наименьшего усилия», – определил Мартин, стараясь во всем подражать Джо. Сам он тоже был хорошим работником, быстрым и ловким, и всегда гордился тем, что мало кто может превзойти его. Он весь отдавался делу, стараясь учесть все указания Джо. Он так быстро и хорошо растирал крахмальные воротнички и манжеты, чтобы на них под утюгом не образовались пузыри, что даже заслужил похвалу Джо.

Свободного времени в прачечной не было вовсе. Джо никогда не давал передышки и сразу переходил от одной работы к другой. Однажды они накрахмалили двести мужских рубашек подряд. Нужно было быстро схватить правой рукой манишку, воротничок и манжеты и опускать их в горячий крахмал, а левой придерживать остальную часть рубашки, чтобы она не попала в таз; при этом крахмал был такой горячий, что им приходилось опускать руки в холодную воду, прежде чем отжать его. В этот день они проработали до половины одиннадцатого над тонким бельем, прозрачным, украшенным кружевами и складками – рубашками модных дам.

– Я за тропики; там хоть можно голым ходить, – смеясь, сказал Мартин.

– А что же я стал бы тогда делать? – серьезно засомневался Джо. – Я только и умею, что стирать.

– Зато здорово умеете.

– Еще бы! Ведь я с одиннадцати лет начал в Окленде в прачечной Контра‑ Коста – подкладывал белье в каток. С тех пор уже восемнадцать лет как я ничем другим не занимаюсь. Но такой работы, как здесь, я еще не видел. Сюда нужен еще, по крайней мере, один работник. Завтра опять весь вечер проработаем – по средам у нас полагается белье катать – воротнички и манжеты.

Мартин завел будильник, сел за стол и открыл Фиска; но он так и не окончил первого абзаца. Строчки сливались у него перед глазами, и он клевал носом. Он попробовал ходить по комнате, колотил себя по лбу кулаком, но никак не мог преодолеть сна. Он поставил книгу перед собой и пальцами придерживал веки, чтобы глаза не закрывались сами, но все‑ таки уснул с открытыми глазами. Наконец он покорился и, едва понимая, что делает, разделся и лег. Проспав семь часов тяжелым животным сном, он проснулся от звона будильника, чувствуя, что еще не выспался.

– Много прочитал? – спросил его Джо.

Мартин отрицательно покачал головой.

– Ну, не горюйте! Сегодня будем работать на катке в ночь, зато в четверг закончим работу в шесть. Тогда успеете почитать.

В этот день Мартин стирал ручным способом шерстяные вещи. Их клали в большую бочку, наполненную мыльным раствором, в середине которой находилась ступица от колеса, надетая на стержень, прикрепленный к другому посредством пружины.

– Моя выдумка, – с гордостью сказал Джо. – Куда лучше, чем стиральная доска; кроме того, это приспособление сберегает минут пятнадцать в неделю, а в этом аду поневоле дорожишь и пятнадцатью минутами.

Мысль пропускать воротнички и манжеты через каток также принадлежала Джо. В этот вечер, когда они работали при электричестве, он объяснил ее Мартину:

– Этого нигде не делают в других прачечных. А мне поневоле приходится – иначе никак не кончить работу в субботу к трем часам. Но я до тонкостей знаю, как это делается. Все дело в том, чтобы была надлежащая температура и нужное давление; всякая вещь пропускается по три раза. Вот полюбуйтесь! – Он поднял руку, в которой держал манжету. – Лучше не сделаете ни руками, ни на доске.

В четверг Джо пришел в бешенство. Ему прислали целый лишний тюк тонкого дамского белья.

– Я брошу это место, – объявил он. – Я больше не могу выносить! Возьму да и уйду! На кой же черт трудиться всю неделю, как вол, стараясь выгадать несколько минут? Для того, чтобы потом мне послали лишнюю партию белья! Нет, мы живем в свободной стране! Я вот сейчас пойду к этому толстому немцу да и выскажу ему откровенно свое мнение! Да не по‑ французски с ним беседу поведу, а на чистейшем американском языке. Скажите, пожалуйста, вздумал еще лишнюю работу задавать!

Но через минуту он уже покорился судьбе и говорил обратное:

– Придется и сегодня в ночь поработать.

Так Мартину не удалось почитать и в этот день. За всю неделю он даже газет не видел и, к своему удивлению, чувствовал, что ничуть не интересуется новостями. Вообще он был так утомлен и изможден, что его ничто не интересовало. Однако он все‑ таки решил в субботу съездить на велосипеде в Окленд, если работа кончится в три часа. До Окленда было семьдесят миль; значит, ему придется возвращаться обратно в воскресенье и, таким образом, ему совсем не удастся отдохнуть перед новыми шестью днями труда. Разумеется, было бы удобнее поехать по железной дороге, но билет туда и обратно стоил два с половиной доллара, а ему нужно было беречь деньги.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒