Иван Шмелев 15 страница

На дворе самая темная пора: только пообедал, а уж и ночь. И гулять-то невесело, - грязища, дождик, - не к чему руки приложить. Большая лужа так разлилась, хоть барки по ней гоняй: под самый курятник подошла, курам уж сделали мосточки, а то ни в курятник, ни из курятника: уже петух внимание обратил, Марьюшку криком донял, - " что же это за непорядки!.. " - разобрали по голоску. А утки так прямо и вплывают в садок-сарайчик, полное им приволье.

В садике пусто, голо, деревья плачут; последнюю рябину еще до Казанской сняли, морозцем уж хватило, и теперь только на макушке черные кисточки, для галок. Горкин говорит:

- Самый теперь грязник, ни на санях, ни на колесах, до самых моих именин... Михайла-Архангел всегда ко мне по снежку приходит.

В деревне теперь веселье: свадьбы играют, бражку варят. Вот Василь-Василич и поехал отгуливать. Мы с Горкиным все коньки в амбаре осмотрели, три ящика, сальцем смазали подреза и ремешки: морозы скоро, каток в Зоологическом саду откроем, под веселыми флагами, переглядели и салазки: скоро будет катанье с гор. Воротится Василь-Василич - горы осматривать поедем... Не успеешь и оглянуться - Николин День, только бы укатать снежком, под морозы залить поспеть.

Отец уже ездил в Зоологический сад, распорядился. Говорит, - на пруду еще " сало" только, а пора и " ледяной дом" строить... как запоздало-то! Что за " ледяной дом?.. ". Сколько же всего будет... зима бы только скорей пришла. У меня уж готовы саночки, и Ондрейка справил мне новую лопаточку. Я кладу ее спать с собой оглаживаю ее, нюхаю и целую: пахнет она живой елкой радостным-новым чем-то, - снежком, зимой. Вижу во сне сугробы, снегом весь двор завален... копаю, и... лопаточка вдруг пропала, в снегу утопла!.. Проснешься, - ах, вот она! теплая, шелковая, как тельце. Еще темно на дворе, только затапливают печи... вскакиваю, бегу босиком к окошку: а, все та же мокрая грязь чернеет. А, пожалуй, и хорошо, что мокро: Горкин говорит, что зима не приходит посуху, а всегда на грязи становится. И он все никак не дождется именин, я чувствую: самый это великий день, сам Михайла-Архангел к нему приходит.

Мастерскую выбелили заново, стекла промыли с мелом; между рамами насыпаны для тепла опилки, прикрыты ваткой, а по ватке разложены шерстинки, - зеленые, голубые, красные, - и розочки с кондитерских пирогов, из сахара. Полы хорошо пройдены рубанком, - надо почистить, день такой: порадовать надо Ангела.

Только денек остался. Воротился Василь-Василич, привез гостинчиков. Такой веселый, - с бражки да с толокна. Вез мне живую белку, да дорогой собаки вырвали. Отцу - рябчиков вологодских, не ягодничков, а с " почки" да с можжухи, с горьковинкой, - в Охотном и не найти таких. Михал Панкратычу мешочек толоконца, с кваском хлебать, Горкин любит, и белых грибов сушеных-духовитых. Мне ростовский кубарь и клюквы, и еще аржаных лепешек с соломинками, - сразу я сильный стану. Говорит, - " сорок у нас там...! - к большим снегам, лютая зима будет". Всех нас порадовал. Горкин сказал: " без тебя и именины не в именины". В деревне и хорошо, понятно, а по московским калачам соскучишься.

Панкратыч уже прибирает свою каморку. Народ разъехался, в мастерской свободно. Соберутся гости, пожелают поглядеть святыньки. А святынек у Горкина очень много.

Весь угол его каморки уставлен образами, додревними. Черная - Казанская - отказала ему прабабушка Устинья; еще - Богородица-Скорбящая, - литая на ней риза, а на затыле печать припечатана - под арестом была Владычица, раскольницкая Она, верный человек Горкину доставил, из-под печатей. Ему триста рублей давали староверы, а он не отдал: " на церкву отказать откажу", - сказал, - " а Божьим Милосердием торговать не могу". И еще " темная Богородица", лика не разобрать, которую он нашел, когда на Пресне ломали старинный дом: с третьего яруса с ней упал, с балками рухнулся, а опустило безо вреда, ни царапины! Еще - Спаситель, тоже очень старинный, " Спас" зовется. И еще - " Собор Архистратига Михаила и прочих Сил Бесплотных", в серебряной литой ризе, додревних лет. Все образа почищены, лампадки на новых лентах, а подлампадники с херувимчиками, старинного литья, 84-ой пробы. Под Ангела шелковый голубой подзор подвесил, в золотых крестиках, от Троицы, - только на именины вешает. Справа от Ангела - медный нагробный Крест: это который нашел в земле на какой-то стройке; на старом гробу лежал, - таких уж теперь не отливают. По кончине откажет мне. Крест до того старинный, что мел его не берет, кирпичом его надо чистить и бузиной: прямо как золотой сияет. Подвешивает еще на стенку двух серебряных... как они называются?.. не херувимы, а... серебряные святые птички, а головки как девочки, и над головками даже крылышки, и трепещут?.. Спрашиваю его: " это святые... бабочки? " Он смеется, отмахивается:

- А-а... чего говоришь, дурачок... Силы это Бесплотные, шесто-кры-лые это Серафимы, серебрецом шиты, в Хотькове монашки изготовляют... ишь, как крылышками трепещут в радости!..

И лицо его, в морщинках, и все морщинки сияют-улыбаются. Этих Серафимчиков он только на именины вынимает: и закоптятся, и муха засидеть может.

На полочке, где сухие просвирки, серенькие совсем, принесенные добрыми людьми, - иерусалимские, афонские, соловецкие, с дальних обителей, на бархатной дощечке, - самые главные святыньки: колючка терна ерусалимского с горы Христовой, - Полугариха-банщица принесла, ходила во Святую Землю, сухая оливошная ветка, от садов Ифсеманских взята, " пилат-камень", с какого-то священного-древнего порожка, песочек ерданский в пузыречке, сухие цветки, священные... и еще много святостей: кипарисовые кресты и крестики, складнички и пояски с молитвой, камушки и сухая рыбка, Апостолы где ловили, на окунька похожа. Святыньки эти он вынимает, только по большим праздникам.

Убирает с задней стены картинку - " Как мыши кота погребали" - и говорит:

- Вася это мне навесил, скопец ему подарил.

Я спрашиваю:

- Ску-пец?

- Ну, скупец. Не ндравится она мне, да обидеть Василича не хотел, терпел... мыши тут не годятся.

И навешивает новую картину - " Два пастыря". На одной половинке Пастырь Добрый - будто Христос, - гладит овечек, и овечки кудрявенькие такие; а на другой - дурной пастырь, бежит, растерзанный весь, палку бросил, и только подметки видно; а волки дерут овечек, клочьями шерсть летит. Это такая притча. Потом достает новое одеяло, все из шелковых лоскутков, подарок Домны Панферовны.

- На язык востра, а хорошая женщина, нищелюбивая... ишь, приукрасило как коморочку.

Я ему говорю:

- Тебя завтра одеялками завалят. Гришка смеялся.

- Глупый сказал. Правда, в прошедчем годе два одеяла монашки подарили, я их пораздовал.

Под Крестом Митрополита повесить думает, дьячок посулился подарить.

- Бог приведет, пировать завтра будем, - первый ты у меня гость будешь. Ну, батюшка придет, папашенька добывает, а ты все первый, ангельская душка. А вот зачем ты на Гришу намедни заплевался? Лопату ему расколол, он те побранил, а ты - плеваться. И у него тоже Ангел есть, Григорий Богослов, а ты... За каждым Ангел стоит, как можно... на него плюнул - на Ангела плюнул!

На Ангела?!. Я это знал, забыл. Я смотрю на образ Архистратига Михаила: весь в серебре, а за ним крылатые воины и копья. Это все Ангелы, и за каждым стоят они, и за Гришкой тоже, которого все называют охальником.

- И за Гришкой?..

- А как же, и он образ-подобие, а ты плюешься. А ты вот как: осерчал на кого - сейчас и погляди за него, позадь, и вспомнишь: стоит за ним! И обойдешься. Хошь царь, хошь вот я, плотник... одинако, при каждом Ангел. Так прабабушка твоя Устинья Васильевна наставляла, святой человек. За тобой Иван Богослов стоит... вот, думает, какого плевальщика Господь мне препоручил! нешто ему приятно? Чего оглядываешься... боишься?

Стыдно ему открыться, почему я оглядываюсь.

- Так вот все и оглядывайся, и хороший будешь. И каждому Ангелу день положен, славословить чтобы... вот человек и именинник, и ему почет-уважение, по Ангелу. Придет Григорий Богослов - и Гриша именинник будет, и ему уважение, по Ангелу. А завтра моему: " Небесных воинств Архистратизи... начальницы высших сил бесплотных... " - поется так. С мечом пишется, на святых вратах, и рай стерегет, - все мой Ангел. В рай впустит ли? Это как заслужу. Там не по знакомству, а заслужи. А ты плюешься...

В летней мастерской Ондрейка выстругивает стол: завтра тут нищим горячее угощение будет.

- Повелось от прабабушки твоей, на именины убогих радовать. Папашенька намедни, на Сергия-Вакха, больше полста кормил. Ну, ко мне, бедно-бедно, а десятка два притекут, с солонинкой похлебка будет, будто мой Ангел угощает. Зима на дворе, вот и погреются, а то и кусок в глотку не полезет, пировать-то станем. Ну, погодку пойдем-поглядим.

Падает мокрый снег. Черная грязь, все та же. От первого снежка сорок день минуло, надо бы быть зиме, а ее нет и нет. Горкин берет досточку и горбушкой пальца стучит по ней.

- Суха досточка, а постук волглый... - говорит он особенно как-то, будто чего-то видит, - и смотри ты, на колодуе-то по железке-то, побелело!.. это уж к снегопаду, косатик... к снегопаду. Сказывал тебе - Михаил-Архангел навсягды ко мне по снежку приходит.

Небо мутное, снеговое. Антипушка справляется:

- В Кремь поедешь, Михал Панкратыч?

В Кремль. Отец уж распорядился, - на Чаленьком повезет Гаврила. Всегда под Ангела Горкин ездит к Архангелам, где собор.

- И пеш прошел бы, беспокойство такое доставляю. И за чего мне такая ласка!.. - говорит он, будто ему стыдно.

Я знаю: отец после дедушки совсем молодой остался, Горкин ему во всем помогал-советовал. И прабабушка наставляла: " Мишу слушай, не обижай". Вот и не обижает. Я беру его за руку и шепчу: " и я тебя всегда-всегда буду слушаться, не буду никогда обижать".

Три часа, сумерки. В баню надо сходить-успеть, а потом - ко всенощной.

Горкин в Кремле у всенощной. Падает мокрый снег; за черным окном начинает белеть железка. Я отворяю форточку. Видно при свете лампы, как струятся во мгле снежинки... - зима идет?.. Высовываю руку - хлещет! Даже стегает в стекла. И воздух... - белой зимою пахнет. Михаил Архангел все по снежку приходит.

Отец шубу подарит Горкину. Скорняк давно подобрал из старой хорьковой шубы, а портной Хлобыстов обещался принести перед обедней. А я-то что подарю?.. Банщики крендель принесут, за три рубля. Василь-Василич чайную чашку ему купить придумал. Воронин, булочник, пирог принесет с грушками и с желе, дьячок вон Митрополита посулился... а я что же?.. Разве " Священную Историю" Анохова подарить, которая без переплета? и крупные на ней буковки, ему по глазам как раз?.. В кухне она, у Марьюшки, я давал ей глядеть картинки.

Марьюшка прибирается, скоро спать. За пустым столом Гришка разглядывает " Священную Историю", картинки. Показывает на Еву в раю и говорит:

- А ета чего такая, волосами прикрыта, вся раздемши? - и нехорошо смеется.

Я рассказываю ему, что это Ева, безгрешная когда была, в раю. с Адамом-мужем, а когда согрешила, им Бог сделал кожаные одежды. А он прямо как жеребец, гогогочет, Марьюшка дураком его даже назвала. А он гогочет:

- Согрешила - и обновку выгадала, ло-вко!..

Ну, охальник, все говорят. Я хочу отругать его, плюнуть и растереть... смотрю за его спиной, вижу тень на стене за ним... - и вспоминаю про Ангела, который стоит за каждым. Вижу в святом углу иконку с засохшей вербочкой, вспоминается " Верба", веселое гулянье, Великий Пост... - " скоро буду говеть, в первый раз". Пересиливая ужасный стыд, я говорю ему:

- Гриша... я на тебя плюнул вчера... ты не сердись уж... - и растираю картинку пальцем.

Он смотрит на меня, и лицо у него какое-то другое, будто он думает о чем-то грустном.

- Эна ты про чего... а я и думать забыл... - говорит он раздумчиво и улыбается ласково. - Вот, годи... снегу навалит, сваляем с тобой такую ба-бу... во всей-то сбруе!..

Я бегу-топочу по лестнице, и мне хорошо, легко.

Я никак не могу заснуть, все думаю. За черным окном стегает по стеклам снегом, идет зима...

Утро, окна захлестаны, в комнате снежный свет... - вот и пришла зима. Я бегу босой по ледяному полу, влезаю на окошко... - снегу-то, снегу сколько!..

Грязь завалило белым снегом. Антипушка отгребает от конюшни. Засыпало и сараи, и заборы, и Барминихину бузину. Только мутно желтеет лужа, будто кисель гороховый. Я отворяю форточку... - свежий и острый воздух, яблоками как будто пахнет, чудесной радостью... и ти-хо, глухо. Я кричу в форточку " Антипушка, зима-а! " - и мой голос какой-то новый, глухой, совсем не мой, будто кричу в подушку. И Антипушка, будто из-под подушки тоже, отвечает " пришла-а-а... ". Лица его не видно: снег не стегает, а густо валит. Попрыгивает в снегу кошка, отряхивает лапки, смешно смотреть. Куры стоят у лужи и не шевелятся, словно боятся снега. Петух все вытягивает головку к забору, хочет взлететь, но и на заборе навалило, и куда, ни гляди - все бело.

Я прыгаю по снегу, расшвыриваю лопаточкой. Лопаточка глубоко уходит, по мою руку, глухо тукает в землю: значит, зима легла. В саду поверх засыпало смородину и крыжовник, малину придавило, только под яблоньками еще синеет. Снег еще налипает, похрупывает туго и маслится, - надо ему окрепнуть. От ворот на крыльцо следочки, кто-то уже прошел... Кто?.. Михаил-Архангел? Он всегда по снежку приходит. Но Он - бесследный, ходит по воздуху.

Василь-Василич попискивает сапожками, даже поплясывает как будто... рад зиме. Спрашивает, чего Горкину подарю. Я не знаю... А он чайную чашку ему купил; золотцем выписано на ней красиво - " В День Ангела". Я-то что подарю?!

Стряпуха варит похлебку нищим. Их уже набралось к воротам, топчутся на снежку. Трифоныч отпирает лавку, глядит по улице, не едет ли Панкратыч: хочет первым его поздравить. Шепчет мне: " уж преподнесу ландринчику и мармаладцу, любит с чайком Панкратыч". А я-то что же?.. Должен сейчас подъехать, ранняя-то уж отошла, совсем светло. Спрашиваю у Гришки, что он подарит. Говорит - " сапожки ему начистил, как жар горят". Отец шубу подарил... бога-тая шуба, говорят, хорь какой! к обедне надел-поехал - не узнать нашего Панкратыча: прямо купец московский.

Вон уж и банщики несут крендель, трое, " заказной", в месяц ему не съесть. Ну, все-то все... придумали-изготовили, а я-то как же?.. Господи, дай придумать, наставь в доброе разумение!.. Я смотрю на небо... - а вдруг придумаю?!. А Антипушка... он-то что?.. Антипушка тоже чашку, семь гривен дал. Думаю и молюсь, - не знаю. Все мог придумать, а вот - не знаю... Может быть, это он мешает? " Священная История" - вся ободрана, такое дарить нельзя. И Марьюшка тоже приготовила, испекла большую кулебяку и пирог с изюмом. Я бегу в дом.

Отец считает на счетах в кабинете. Говорит - не мешай, сам придумай. Ничего не придумаешь, как на грех. Старенькую копилку разве?.. или троицкий сундучок отдать?.. Да он без ключика, и Горкин его знает, это не подарок: подарок всегда - незнанный. Отец говорит:

- Хо-рош, гусь... нечего сказать. Он всегда за тебя горой, а ты и к именинам не озаботился... хо-рош.

Мне стыдно, даже страшно: такой день, порадовать надо Ангела... Михаил-Архангел - всем Ангелам Ангел, - Горкин вчера сказал. Все станут подносить, а Он посмотрит, я-то чего несу?.. Господи-Господи, сейчас подъедет... Я забираюсь на диван, так сердце и разрывается. Отец говорит:

- Зима на дворе, а у нас дождик. Эка, морду-то наревел!..

Двигает креслом и отпирает ящик.

- Так и не надумаешь ничего?.. - и вынимает из ящика новый кошелек. Хотел сам ему подарить, старый у него плох, от дедушки еще... Ну, ладно... давай, вместе подарим: ты - кошелек, а я - в кошелек!

Он кладет в кошелек серебреца, новенькие монетки, раскладывает за " щечки", а в середку белую бумажку, " четвертную", написано на ней - " 25 рублей серебром", - и... " золотой"!

- Радовать - так радовать, а?!

Средний кармашек - из алого сафьяна. У меня занимает дух.

- Скажешь ему: " а золотенький орелик... от меня с папашенькой, нераздельно... так тебя вместе любим". Скажешь?..

У меня перехватывает в горле, не помню себя от счастья.

Кричат от ворот - " е-едет... ".

Едет-катит в лубяных саночках, по первопутке... - взрывает Чаленький рыхлый снег, весь передок заляпан, влипают комья, - едет, снежком запорошило, серебряная бородка светится, разрумянившееся лицо сияет. Шапка торчком, барашковая; шуба богатая, важнецкая; отвороты пушистые, хорьковые, настоящего темного хоря, не вжелть, - прямо, купец московский. Нищие голосят в воротах:

- С Ангелом, кормилец... Михал Панкратыч... во здравие... сродственникам... царство небесное... свет ты наш!..

Трифоныч, всегда первый, у самого подъезда, поздравляет целуется, преподносит жестяные коробочки, как и нам всегда - всегда перехватит на дворе. Все идут за дорогим именинником в жарко натопленную мастерскую. Василь-Василич снимает с него шубу и раскладывает на широкой лавке, хорями вверх. Все подходят, любуются, поглаживают: " ну, и хо-орь... живой хорь, под чернобурку!.. " Скорняк преподносит " золотой лист", - сам купил в синодальной лавке, - " Слово Иоанна Златоуста". Горкин целуется со скорняком, лобызает священный лист, говорит трогательно: " радости-то мне колико, родненькии мои... голубчики!.. - совсем расстроился, плачет даже. Скорняк по-церковному-дьяконски читает " золотой лист":

" Счастлив тот дом, где пребывает мир...

где брат любит брата, родители пекутся о

детях, дети почитают родителей! Там бла

годать Господня... "

Все слушают молитвенно, как в церкви. Я знаю эти священные слова: с Горкиным мы читали. Отец обнимает и целует именинника. Я тоже обнимаю, подаю новый кошелек, и почему-то мне стыдно. Горкин всплескивает руками и говорить не может, дрожит у него лицо. Все только:

- Да Господи-батюшка... за что мне такое, Господи-батюшка!..

Все говорят:

- Как так за что!.. хороший ты, Михал Панкратыч... вот за что!

Банные молодцы подносят крендель, вытирают усы и крепко целуются. Горкин - то их целует, то меня, в маковку. Говорят, - монашки из Зачатиевского монастыря одеяло привезли.

Две монахини входят чинно, будто это служение, крестятся на открытую каморку, в которой теплятся все лампадки. Уважительно кланяются имениннику, подают, вынув из скатерти, стеганое голубое одеяло, пухлое, никаким морозом не прошибет, и говорят распевно:

- Дорогому радетелю нашему... матушка настоятельница благословила.

Все говорят:

- Вот какая ему слава, Михал Панкратычу... во всю Москву!..

Монахинь уважительно усаживают за стол. Василь-Василич подносит синюю чашку в золотце. На столике у стенки уже четыре чашки и кулич с пирогом. Скорняк привешивает на стенку " золотой лист". Заглядывают в каморку, дивятся на образа - " какое Божие Милосердие-то бога-тое... старинное! "

" Собор Архистратига Михаила и прочих Сил Бесплотных" весь серебром сияет, будто зима святая, - осеняет все святости.

На большом артельном столе, на его середке, накрытой холстинной скатертью в голубых звездочках, начисто пройденном фуганком, кипит людской самовар, огромный, выше меня, пожалуй. Марьюшка вносит с поклоном кулебяку и пирог изюмный. Все садятся, по чину. Крестница Маша разливает чай в новые чашки и стаканы. Она вышила кресенькому бархотную туфельку под часики, бисерцем и шелками, - два голубка милуются. Едят кулебяку - и не нахвалятся. Приходят певчие от Казанской, подносят кулич с резной солоницей и обещают пропеть стихиры - пославить именинника. Является и псаломщик, парадный, в длинном сюртуке и крахмальном воротничке, и приносит, " в душевный дар", " Митрополита Филарета", - " наимудреющего".

- Отец Виктор поздравляет и очень сожалеет... - говорит он, - У Пушкина, Михайлы Кузьмича, на именинном обеде, уж как обычно-с... но обязательно попозднее прибудет лично почет-уважение оказать.

И все подходят и подходят, припоздавшие: Денис, с живой рыбой в ведерке... - " тут и налимчик мерный, и подлещики наскочили", - и водолив с водокачки, с ворошком зеленой еще спаржи в ягодках, на образа, и Солодовкин-птичник, напетого скворчика принес. Весь день самовар со стола не сходит.

Только свои остались, поздний вечер. Сидят у пылающей печурки. На дворе морозит, зима взялась. В открытую дверь каморки видно, как теплится синяя лампадка перед снежно блистающим Архистратигом. Горкин рассказывает про царевы гробы в Архангельском соборе. Говорят про Ивана Грозного, простит ли ему Господь. Скорняк говорит:

- Не простит, он Святого, Митрополита Филиппа, задушил.

Горкин говорит, что Митрополит-мученик теперь Ангел, и все умученные Грозным Царем теперь уж лики ангельские. И все возопиют у Престола Господня: " отпусти ему, Господи! " - и простит Господь. И все говорят - обязательно простит. И скорняк раздумчиво говорит, что, пожалуй, и простит: " правда, это у нас так, в сердцах... а там, у Ангелов, по-другому возмеряют... "

- Всем милость, всем прощение... там все по-другому будет... это наша душа короткая... - воздыхает Антипушка, и все дивятся, мудрое какое слово, а его все простачком считали.

Это, пожалуй, Ангел нашептывает мудрые слова. За каждым Ангел, а за Горкиным Ангел над Ангелами, - Архистратиг. Стоит невидимо за спиной и радуется. И все Ангелы радуются с ним, потому что сегодня день его Славословия, в ему будто именины, - Михайлов День.

ФИЛИПОВКИ

Зима, как с Михайлова Дня взялась, так на грязи и улеглась: никогда на сухое не ложится, такая уж примета. Снегу больше аршина навалило, и мороз день ото дня крепчей. Говорят, - даст себя знать зима. Василь-Василич опять побывал в деревне и бражки попил, бока поотлежал, к зиме-то. Ему и зимой жара: в Зоологическом с гор катать, за молодцами приглядывать, пьяных не допускать, шею бы не сломали, катки на Москва-реке и на прудах наладить, к Николину Дню поспеть, Ердань на Крещенье ставить, в рощах вывозку дров наладить к половодью, да еще о каком-то " ледяном доме" все толкуют, - делов не оберешься, только повертывайся. Что за " ледяной дом"? Горкин отмахивается: " чудит папашенька, чего-то еще надумал". Василь-Василич, пожалуй, знает, да не сказывает, подмаргивает только:

- Так удивим Москву, что ахнут!..

Отец радуется зиме, посвистывает-поет:

Пришла зима, трещат морозы,

На солнце искрится снежок;

Пошли с товарами обозы

По Руси вдоль и поперек.

Реки стали, ровная везде дорога. Горкин загадку мне загаднул: " без гвоздика, без топорика, а мост строит"? Не могу я разгадать, а простым-просто: зима. Он тоже зиме рад. Когда-а еще говорил, - ранняя зима будет, - так по его и вышло: старинному человеку все известно. Отец побаивается, ну-ка возьмется оттепель. Горкин говорит - можно и горы накатывать, не сдаст. Да дело не в горах: а вот " ледяной дом" можно ли, ну-ка развалится? Про " ледяной дом" и в " Ведомостях" уж печатали, вот и насмешим публику. Про " ледяной дом" Горкин сказать ничего не может, дело незнамое, а оттепели не будет - это уж и теперь видать: лед на Москва-реке больше четверти, и дым все столбом стоит, и галки у труб жмутся, а вот-вот и Никольские морозы... - не сдаст нипочем зима. Я спрашиваю:

- Это тебе Бог сказал?

- Чего говоришь-то, глупый, Бог с людьми не говорит.

- А в " Священной Истории" -то написано - " сказал Бог Аврааму-Исааку... "?

- То - святые. Вороны мне сказали. Как так, не говорят?.. повадкой говорят. Коль ворон сила налетела еще до заговен, уж не сумлевайся, ворона больше нас с тобой знает-чует.

- Ее Господь умудряет?

- Господь всякую тварь умудряет. Василь-Василич в деревню ездил, тоже сказывает: ранняя ноне зима будет, ласточки тут же опосле Успенья отлетели, зимы боятся. И со-рок, говорит, несметная сила навалилась, в закутки тискаются, в соломку... - лютая зима будет, такая уж верная примета. Погляди-ка, вороны на помойке с зари толкутся, сила ворон, николи столько не было.

И верно: никогда столько не было. Даже на конуре Бушуя, корочку бы урвать какую. А вчера понес Трифоныч щец Бушую остаточки, дух-то как услыхали сытный, так все и заплясали на сараях. И хитрущие же какие! Бушуй к шайке близко не подпускает, так они что же делают!.. Станет он головой над шайкой, рычит на них, а они кругом уставятся и глядят, - никак к шайке не подскочить, жизни-то жалко. Вот одна изловчится, какая посмелей, заскочит сзаду - дерг Бушуя за хвост! Он на нее - гав-гав!.. - от шайки отвернется, а тут - цоп, из шайки, какая пошустрей, - и на сарай, расклевывать. Так и добывают на пропитание, Господь умудряет. Они мне нравятся, и Горкин их тоже любит, - важнецкие, говорит. В новые шубки к зиме оделись, в серенькие пуховые платочки, похаживают вразвалочку, как тетеньки какие.

В Зоологическом саду, где всякие зверушки, на высоких деревянных горах веселая работа: помосты накатывают политым снегом, поливают водой из кадок, - к Николину Дню " скипится". Понесли со двора елки и флаги, для убранки, корзины с разноцветными шарами-лампионами, кубастиками и шкаликами, для иллюминации. Отправили на долгих санях железные " сани-дилижаны", - публику с гор катать. Это особенные сани, из железа, на четверых седоков, с ковровыми скамейками для сиденья, с поручнями сзади для молодцов-катальщиков, которые, стоя сзади, на коньках, рухаться будут с высоких гор. А горы высо-кие, чуть ли не выше колокольни. Повезли вороха беговых коньков, стальных и деревянных, и легкие саночки-самолетки с бархатными пузиками-подушками, для отчаянных, которым кричат вдогон - " шею-то не сломи-и!.. " И стульчики на полозьях - прогуливать по ледяному катку барынек с детьми, вороха метел и лопат, ящики с бенгальскиими огнями, ракетами и " солнцами", и зажигательную нитку в железном коробе, - упаси Бог, взорвется! Отец не берет меня:

- Не до тебя тут, все как бешеные, измокши на заливке.

И Горкин словечка не замолвит, еще и поддакивает:

- Свернется еще с горы, скользина теперь там.

Василь-Василич отбирает отчаянных - вести " дилижаны" с гор. Молодцы рослые крепыши, один к одному, все дерзкие; публику рухать с гор - строгое дело, берегись. Всем делает проверку, сам придумал; каждому, раз за разом, по два стакана водки, становись тут же на коньки, руки под мышки, и - жарь стояком с горы. Не свернулся на скате - гож. Всегда начинает сам, в бараньей окоротке, чтобы ногам способней. Не свернется и с трех стаканов. В прошедшем году Глухой свернулся, а все напрашивается: " мне головы не жалко! " И всем охота: и работка веселая, и хорошо на чаи дают. Самые лихие из молодцов просят по третьему стакану, готовы и задом ахнуть. Василь-Василич, говорят, может и с четырех без зазоринки, может и на одной ноге, другая на отлете.

Принесли разноцветные тетрадки с билетами, - " билет для катанья с гор". В утешение мне дают " нашлепать". Такая машинка на пружинке. В машинке вырезано на медной платке - имя-отчество и фамилия отца, - наша. Я всовываю в закраинку машинки бочки билетов, шлепаю ладошкой по деревянному круглячку машинки, и на билете выдавится, красиво так.

Завтра заговины перед Филиповками. Так Рождественский Пост зовется, от апостола Филиппа: в заговины, 14 числа ноября месяца, как раз почитание его. А там и Введение, а там и Николин День, а там... Нет, долго еще до Рождества.

- Ничего не долго. И не оглянешься, как подкатит. Самая тут радость и начинается - Филиповки! - утешает Горкин. - Какая-какая... самое священное пойдет, праздник на празднике, душе свет. Крестного на Лександру Невского поздравлять пойдем, пешком по Москва-реке, 23 числа ноября месяца. Заговеемся с тобой завтра, пощенье у нас пойдет, на огурчиках - на капустке кисленькой-духовитой посидим, грешное нутро прочистим, - Младенца-Христа стречать. Введенье вступать станет - сразу нам и засветится.

- Чего засветится?

- А будто звезда засветится, в разумении. Как-так, не разумею? За всеношной воспоют, как бы в преддверие, - " Христос рождается - славите... Христос с небес - срящите... " - душа и воссияет: скоро, мол, Рождество!.. Так все налажено - только разумей и радуйся, ничего и не будет скушно.

На кухне Марьюшка разбирает большой кулек, из Охотного Ряда привезли. Раскапывает засыпанных снежком судаков пылкого мороза, белопузых, укладывает в снег, в ящик Судаки крепкие, как камень, - постукивают даже, хвосты у них ломкие, как лучинки, искрится на огне, - морозные судаки, седые. Рано судак пошел, ранняя-то зима. А под судаками, вся снежная, навага! - сизые спинки, в инее. Все радостно смотрят на навагу. Я царапаю ноготком по спинке, такой холодок приятный, сладко немеют пальцы. Вспоминаю, какая она на вкус, дольками отделяется; и " зернышки" вспоминаю: по две штучки у ней в головке, за глазками, из перламутра словно, как огуречные семечки, в мелких-мелких иззубринках. Сестры их набирают себе на ожерелья, - будто как белые кораллы. Горкин наважку уважает, - кру-уп-ная-то какая нонче! - слаще и рыбки нет. Теперь уж не сдаст зима. Уж коли к Филиповкам навага, - пришла настоящая зима. Навагу везут в Москву с далекого Беломорья, от Соловецких Угодников, рыбка самая нежная, - Горкин говорит - " снежная": оттепелью чуть тронет - не та наважка; и потемнеет, и вкуса такого нет, как с пылкого мороза. С Беломорья пошла навага, - значит, и зима двинулась: там ведь она живет.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒