Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Иван Шмелев 13 страница



На " яблоках" все домашние: даже и отец радуется с нами, и матушка, на креслах... - ей запрещают нагибаться: она ходит тихо и тяжело, " вынашивает", и ее все остерегают, даже Маша: " вам, барыня, нельзя, я вам достану яблочко". Кругом кресел, все мы ее обсели: и Сонечка, и Маня, и брат Коля, и старая кривая Васса, которая живет в темненькой и не отличит яблока от соломы, и Горкин с Марьюшкой. Маша все ужасается на яблоки и вскрикивает, как будто испугалась: " да барыня... ка-кое!.. " Сонечка дает ей большое яблоко и говорит: " А ну, откуси, Маша... очень ты хорошо, послушаем". Маша на яблоко смеется, закусывает крепко-звонко белыми-белыми зубами, сочными, как миндаль, и так это хорошо выходит - хру-хру... хру-хру, чмокается во рту, и видно, как сок по губам сочится. И все начинаем хрупать, но Маша хрупает лучше всех. Я сую ей украдкой яблоко, самое-самое большое, ищу карман. Она перехватывает мою руку и щурит глаз, хитро-умильно щурит. Так мне нравится на нее смотреть, что я сую ей украдкой другое яблоко. А на всех нас, на яблоки, на солому, на этот " сад", вытянув головку, засматривает из клетки затихший чего-то соловей, - может быть, хочет яблочка. И на всю эту радость нашу взирает за голубой лампадкой старинная икона Владычицы Казанской едва различимым Ликом.

Плотники поднимают отяжелевшие кадушки, выносят бережно. Убирают солому, подметают. Многие дни будут ходить по дому яблочные духи. И с какой же радостью я найду закатившееся под шкаф, ставшее духовитее и слаже антоновское " счастье"!..

Вот и Покров пришел, праздник Владычицы Пречистой, - во всю землю Ее Покров. И теперь ничего не страшно. Все у нас запасено, зима идет, а мы ухитимся потеплей, а над нами Владычица, - там, высоко, за звездами.

Я просыпаюсь рано, - какой-то шум?.. Будто загромыхали ванной? Маша просовывает в дверь голову, неубранную, в косах. Подбегает к моей постельке, тычется головой в подушку, кусает меня за щечку и говорит, в улыбке:

- Ду-сик... глазастенький, разунь глазки... маменька Катюшу подарила, нонче ночью! Вчерась яблочко кушала, а вот и Катюша-нам!..

Щекочет у моего носа кончиком косы, и весело так смеется, и все называет - " ду-сик". Отмахивает розовую занавеску, - и вот солнце! Праздничное, Покров.

В столовой накрыто парадно к чаю. Отец - парадный, надушенный, разламывает горячий калач над чаем, намазывает икрой, весело смотрит на меня.

- Маленькая Катюша... - говорит он особенно, прищурясь, и показывает головой на спальню. - Теперь, мальчонка, у нас пяток! Рад сестренке?..

Я бросаюсь к нему, охватываю его руками и слышу, как пахнет икрой чудесно, и калачом, и самоварным паром, и бульканьем, и любимыми, милыми духами, - флердоранжем.

- Вот тебе от Катюши нашей... розовая обновочка!.. И только теперь я вижу - новые розовые чашки, розовый чайник с золотым носиком, розовую полоскательную чашку, розовую, в цветочках, сахарницу... - и все в цветочках, в бело-зеленых флердоранжах! Все такое чудеснорозово, " катюшино"... совсем другое, что было раньше. Чашеки не простые, - совсем другие: уже и уже кверху, " чтобы не расплескалось", - весело говорит папашенька: " так и зови - " катюшки".

И вдруг, слышу, за дверью спальни, - такое незнакомое, смешное... " уа-а... у-а-а...... ".

- Новый-то соловей... а? Не покупной соловей, а свой! - весело говорит отец. - А самое главное... мамашенька здорова. Будешь молиться - Катюшеньку прибавляй, сестренку.

И намазывает мне икрой калачик.

Большое солнце, распелись канарейки, и в этом трескучем ливне я различаю новую теперь, нашу, песенку - " у-а-а... у-а-а-а... ". Какой у нас свет, какая у нас радость!.. Под самый Покров Владычицы.

Разъехались плотники по домам, в деревню, зиму перебывать. И у них запасено на зиму. Ухитятся потепле, избы закутают соломой, - и над ними Покров Ее, и теперь ничего не страшно. И Василь-Василич отмаялся, укатил в деревню, на недельку: нельзя, Покров. Горя с народом принял: каждого тоже рассчитать, все гривеннички помнить, что забрали за полгода работы, никого чтобы не обидеть, не утеснить: ни отец этого не любит, ни Горкин. Намаялся-таки, сердешный, целую неделю с утра до ночи сидел в мастерской за столиком, ерошил свои вихры, постреливал косым глазом и бранился: " а, такие... спутали вы меня!.. " Народу до двухсот душ, а у него только каракульки на книжке, кружочки, елочки, хвостики... - как уж разбирается не понять. Всем вот давал вперед, а теперь и сам тот не разберет! Горкин морщится, Василь-Василич все - тот да тот. Ну, теперь всем развяза: пришел Покров.

И земле ухититься тоже надо: мороз ударит. Благослови ее. Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть. Покров и над нею будет.

А у Горкина новая шуба будет: " земной покров". Отец подарил ему старую свою, хорьковую, а себе заведет новинку, " катюшкину". Скорняк уже перебрал, подпустил парочку хоря, и теперь заправская будет шуба, - прямо купец с Рядов. И мне тоже " земной покров": перетряхнули мой армячок бараний, подправили зайчиком в рукава, - катай с горки с утра до вечера, морозу не добраться. И - очень порадовался Горкин: с канителью развяза наступила. Дениса не узнаешь: таким-то щеголем ходит, в запашной шубе, совсем молодчик, - вчера показывал. Сватанье-огрызанье кончилось: сосватались, слава Богу, с Машей, свадьба на Красной Горке, нельзя раньше, - приданое готовить надо, и по дому много дела, теперь Катюшка, а мамашенька привыкла к Маше, просила побыть до Пасхи.

- Дениса старшим приказчиком берет папашенька, Василичу правая рука. Вот и Маша покроется... как хорошо-то, косатик, а?..

Да, хорошо... Покров. Там, высоко, за звездами. Видно в ночном окне, как мерцают они сияньем, за голыми прутьями тополей. Всегда такие. Горкин говорит, что такие и будут, во все века. И ничего не страшно.

Я смотрю на лампадку, за лампадку... в окно, на звезды, за звездами. Если бы все увидеть, как кто-то видел, в старинном граде!.. Стараюсь вспомнить, как Горкин учил меня вытвердить молитву, новую. Покрову... длинную, трудную молитву. Нет, не помню... только короткое словечко помню " О, великое заступление печальным... еси... ".

ИМЕНИНЫ

ПРЕДДВЕРИЕ

Осень - самая у нас именинная пора: на Ивана Богослова - мои, на мучеников Сергия и Вакха, 7 октября, - отца; через два дня, мч. Евлампии, матушка именинница, на Михайлов День Горкин пирует именины, а зиму Василь-Василич зачинает, - Васильев День, - и всякие уж пойдут неважные.

После Покрова самая осень наступает: дожди студеные, гололед. На дворе грязь чуть не по колено, и ничего с ней нельзя поделать, спокон веку все месется. Пробовали свозить, а ее все не убывает: за день сколько подвод пройдет, каждая, плохо-плохо, а с полпудика натащит, да возчики на сапогах наносят, ничего с ней нельзя поделать. Отец поглядит-поглядит - и махнет рукой. И Горкин резон приводит: " осень без грязи не бывает... зато душе веселей, как снежком покроет". А замостить - грохоту не оберешься, и двор-то не тот уж будет, и с лужей не сообразишься, камня она не принимает, в себя сосет. Дедушка покойный рассердился как-то на грязь, - кожаную калошу увязил, насилу ее нащупали, - никому не сказал, пригнал камню, и мостовщики пришли, - только-только, Господи благослови, начали выгребать а прабабушка Устинья от обедни как раз и приезжает: увидала камень да мужиков с лопатами - с ломами - " да что вы, говорит, двор-то уродуете, земельку калечите... побойтесь Бога! " - и прогнала. А дедушка маменьку уважал и покорился. И в самый-то день Ангела ее, как раз после Покрова, корежить стали. А двор наш больше ста лет стоял, еще до француза, и крапивка, и лопушки к заборам, и желтики веселили глаз, а тут - под камень!

За неделю до муч. Сергия-Вакха матушка велит отобрать десяток гусей, которые на Москва-реке пасутся, сторожит их старик гусиный, на иждивении. Раньше, еще когда жулики не водились, гуси гуляли без дозору, да случилось пропали и пропали, за сотню штук. Пошли проведать по осени, - ни крыла. Рыбак сказывал: " может, дикие пролетали, ночное дело... ваши и взгомошились с ними - прощай, Москва! ". С той поры крылья им стали подрезать.

На именины уж всегда к обеду гусь с яблоками, с красной шинкованной капустой и соленьем, так уж исстари повелось. Именины парадные, кондитер Фирсанов готовит ужин, гусь ему что-то неприятен: советует индеек, обложить рябчиками-гарниром, и соус из тертых рябчиков, всегда так у графа Шереметьева. Жарят гусей и на людской стол: пришлого всякого народу будет. И еще - самое-то главное! - за ужином будет " удивление", у Абрикосова отец закажет, гостей дивить. К этому все привыкли, знают, что будет " удивление", а какое - не угадать. Отца называют фантазером: уж всегда что-нибудь надумает.

Сидим в мастерской, надумываем, чего поднести хозяину. По случаю именин, Василь-Василич уж воротился из деревни, Покров справил. Сидит с нами. Тут и другой Василь-Василич, скорняк, который все священные книги прочитал, и у него хорошие мысли в голове, и Домна Панферовна, - из бань прислали пообдумать, обстоятельная она, умный совет подаст. Горкин и Ондрейку кликнул, который по художеству умеет, святого голубка-то на сень приделал из лучиков, когда Царицу Небесную принимали, святили на лето двор. Ну, и меня позвал, только велел таиться, ни слова никому, папашенька чтобы не узнал до времени. Скорняк икону советовал, а икону уж подносили. Домна Панферовна про Четьи-Минеи помянула, а Четьи-Минеи от прабабушки остались, Василь-Василич присоветовал такую флягу-бутылочку из серебра, - часто, мол, хозяин по делам верхом отлучается в леса-рощи, - для дорожки-то хорошо. Горкин насмех его - " кто-что, а ты все свое... " на дорожку"! Да отец и в рот не берет по этой части. Домна Панферовна думала-думала да и бухни: " просфору серебряную, у Хлебникова видала, архиерею заказана". Архиерею - другое дело. Горкин лоб потирал, а не мог ничего придумать. И я не мог. Придумал золотое бы портмоне, а сказать побоялся, стыдно. Ондрейка тут всех и подивил:

- А я, говорит, знаю, чего надо... Вся улица подивится, как понесем, все хозяева позавиствуют, какая слава!

Надо, говорит, огромадный крендель заказать, чтобы невидано никогда такого, и понесем все на головах, на щите, парадно. Угольком на белой стенке и выписал огромадный крендель, и с миндалями. Все и возвеселились, как хорошо придумал-то. Василь-Василич аршинчиком прикинул: под два пуда, пожалуй, говорит, будет. А он горячий, весь так и возгорелся: сам поедет к Филиппову, на Пятницкую, старик-то Филиппов всегда ходит в наши бани, уважительно его парят банщики, не откажет, для славы сделает... - хоть и печь, может, разобрать придется, а то и не влезет крендель, таких никогда еще не выпекали. Горкин так и решил, чтобы крендель, будто хлеб-соль подносим. И чтобы ни словечка никому: вот папашеньке по душе-то будет, диковинки он любит, и гости подивятся, какое уважение ему, и слава такая на виду, всем в пример.

Так и порешили - крендель. Только Домна Панферовна что-то недовольна стала, не по ее все вышло. Ну, она все-таки женщина почтенная, богомольная, Горкин ее совета попросил, может, придумает чего для кренделя. Обошлась она, придумала: сахаром полить - написать на кренделе: " на День Ангела - хозяину благому", и еще имя-отчество и фамилию прописать. А это скорняк придумал " благому" -то, священным словом украсить крендель, для торжества: священное торжество, ангельское. И все веселые стали, как хорошо придумали. Никогда не видано - по улице понесут, в дар! Все лавочники и хозяева поглядят, как людей-то хороших уважают. И еще обдумали - на чем нести: сделать такой щит белый, липовый, с резьбой, будто карнизик кругом его, а Горкин сам выложит весь щит филенкой тонкой, вощеной, под тонкий самый паркет, - самое тонкое мастерство, два дня работы ему будет. А нести тот щит на непокрытых головах, шестерым молодцам из бань, все ровникам, а в переднюю пару Василь-Василича поставить с правой руки, а за старшего, на переду, Горкин заступит, как голова всего дела, а росточку он небольшого, так ему под щит тот подпорочку-держалку, на мысок щита чтобы укрепить, - поддерживать будет за подставочку. И все в новых поддевках чтобы, а бабы-банщицы ленты чтобы к щиту подвесили, это уж женский глаз тут необходим, - Домна Панферовна присоветовала, потому что тут радостное дело, для глаза и приятно.

Василь-Василич тут же и покатил к Филиппову, сговориться. А насчет печника, чтобы не сумлевался Филиппов, пришлем своего, первейшего, и все расходы, в случае печь разбирать придется, наши. Понятно, не откажет, в наши бани, в " тридцатку" всегда ездит старик Филиппов, парят его приятно и с уважением, - все, мол, кланяются вашей милости, помогите такому делу. А слава-то ему какая! Чей такой крендель? - скажут. Известно, чей... филипповский - знаменитый. По всей Москве банные гости разнесут.

Скоро воротился, веселый, руки потирает, - готово дело. Старик, говорит, за выдумку похвалил, тут же и занялся: главного сладкого выпекалу вызвал, по кренделям, печь смотрели, - как раз пролезет. Но только дубовой стружки велел доставить и воз лучины березовой, сухой-рассухой, как порох, для подрумянки чтобы, как пропекут. Дело это, кто понимает, трудное: государю раз крендель выпекали, чуть поменьше только, - " поставщика-то Двора Его Величества" охватил Филиппов! - так три раза все портили, пока не вышел. Даже пошутил старик: " надо, чтобы был кре-ндель, а не сбре-ндель! " А сладкий выпекала такой у него, что и по всему свету не найти. Только вот запивает, да за ним теперь приглядят. А уж после, как докажет себя, Василь-Василич ублаготворит и сам с ним ублаготворится, - Горкин так посмеялся. И Василь-Василич крепкий зарок дал: до кренделя - в рот ни капли.

Горкин с утра куда-то подевался. Говорят, на дрожках с Ондрейкой в Мазилово укатили. А мне и не сказался. А я почуял; уж не соловьиную ли клетку покупать у мужиков, клетки там делают, в Мазилове. А он надумывал соловья отцу подарить, а меня и не прихватил птиц смотреть. А все обещался мне: там всякие птицы собраны, ловят там птиц мазиловцы. Поплакал я в мастерской, и погода такая, гулять нельзя, дождь с крупой. Приехал он, я с ним ни слова не говорю. Смотрю - он клетку привез, с кумполом, в шишечках костяных-резных. Он увидел, что надулся я на него, стал прощенья у меня просить: куда ж в непогодь такую, два-раз с дрожек, падали они с Ондрейкой, да и волки кругом, медведи... - насилу отбились от волков. А мне еще горше от того, - и я бы от волков отбился, а теперь когда-то я их увижу! Ну, он утешил: сейчас поедем за соловьем к Солодовкииу, мазиловские совсем плохи. И поехали на Зацепу с ним.

А уж совсем стемнело, спать собирались соловьи. А Солодовкин заставил петь: органчики заиграли, такие машинки на соловьев, " дразнилки". Заслушались мы прямо! Выбрал нам соловья:

- Не соловей, а... " Хвалите имя Господне! " - так и сказал нам, трогательно до слез.

Ради Горкина только уступил, а то такому соловыо и цены нет. Не больше чтобы черного таракана на неделю скармливать, а то зажиреть может.

Повезли мы соловья, веселые. Горкин и говорит:

- Вот рад-то будет папашенька! Ну, и святой любитель Солодовка, каменный дом прожил на соловьях, по всей Расеи гоняется за ними, чуть где прознает.

В мастерской только и разговору, что про крендель. Василь-Василич от Филиппова не выходит, мастеров потчует, чтобы расстарались. Уж присылали мальчишку с Пятницкой при записке, - " просит, мол, хозяин придержать вашего приказчика, всех мастеров смутил, товар портят, а главного выпекалу сладкого по трактирам замотал... ". Горкин свои меры принял, а Василь-Василич одно и одно: " за кренделем наблюдаю!.. и такой будет крендель, - всем кренделям крендель! "

А у самого косой глаз страшней страшного, вихры торчками, а язык совсем закренделился, слова портит. Прибежит, ударит в грудь кулаком - и пойдет:

- Михал Панкратыч... слава тебе, премудрому! додержусь, покелича кренделя не справим, в хозяйские руки не сдадим... ни маковой росинки, ни-ни!..

Кровь такая горячая, - всегда душу свою готов на хорошее дело положить. Ну, чисто робенок малый... - Горкин говорит, - только слабость за ним такая.

Накануне именин пришел хорошими ногами, и косой глаз спокойный. Покрестился на каморочку, где у Горкина лампадки светили, и говорит шепотком, как на духу:

- Зачинают, Панкратыч... Господи баслови. Взогнали те-сто!.. пузырится, квашня больше ушата, только бы без закальцу вышло!..

И опять покрестился.

А уж и поздравители стали притекать, все беднота-простота, какие у нас работали, а теперь " месячное" им идет. Это отец им дает, только ни одна душа не знает, мы только с Горкиным. Это Христос так велел, чтобы правая рука не знала, чего дает. Человек двадцать уж набралось, слушают Клавнюшу Квасникова, моего четыре... четвероюродного братца, который божественным делом занимается: всех-то благочинных знает-навещивает, протодиаконов и даже архиереев, и все хоругви, а уж о мощах и говорить нечего. Рассказывает, что каждый день у него праздник, на каждый день празднуют где-нибудь в приходе, и все именины знает. Его у нас так " именинником" и кличут, и еще " крестным ходом" дядя Егор прозвал. Как птица небесная, и везде ему корм хороший, на все именины попадает. У митрополита Иоанникия протиснулся на кухню, повару просфору поднес, вчера, на именины, - Святителей вчера праздновали в Кремле, - Петра, Алексея, Ионы и Филиппа, а повар, как раз, - Филипп. Так ему наложили в сумку осетрины заливной, и миндального киселика в коробке, и пирогов всяких, и лещика жареного с грибами, с кашкой, с налимьим плесом. А сам-то он не вкушает, а все по бедным-убогим носит, и так ежедень. И книжечку-тетрадку показал, - все у него там приходы вписаны, кого именины будут. А тут сидела Полугариха из бань, которая в Ирусалиме была. И говорит:

- Ты и худящий такой с того, что по аменинам ходишь, и нос, как у детела, во все горшки заглядываешь на кухнях!

А Клавнюша смиренный, только и сказал:

- Нос у меня такой, что я прост, все меня за нос водят.

Значит, всем покоряется. И у него деньги выманивают, что благочинные дают ему. И что же еще сказал!..

- Остерегайтесь барина, который в красном картузе, к вам заходит... просфорок от него не принимайте!

И что же оказывается!.. - Горкин даже перепугался и стал креститься. А это про барина Энтальцева. Зашел барин поздравить о. Копьева... именинник он был, благочинный нашего " сорока", от Спаса в Наливках... и поднес ему просфору за гривенник, - от Трифона-мученика, сказал. Клавнюшка-то не сказал о. благочинному, а он барина застал у заборчика в переулке: ножичком перочинным... просфорку... сам вынима-ет!.. " Не сказывай никому", - барин-то попросил, - " к обедне я опоздал, просфору только у просвирни захватил, а без вынутия-то неловко как-то... ну, я за него сам и помолился, и частицу вынул с молитвой, это все равно, только бы вера была". А благочинный и не заметил, чисто очень вынута частица, и дырочек наколол в головке, будто " богородичная" вышла.

И стали мы с Клавнюшей считать, сколько завтра нам кондитерских пирогов и куличей нанесут. В прошедшем году было шестьдесят семь пирогов и двадцать три кулича - вписано у него в тетрадку. Ему тогда четыре пирога дали бедным кусками раздавать. Завтра с утра понесут, от родных, знакомых, подрядчиков, поставщиков, арендаторов, прихожан, - отец староста церковный у Казанской, - из уважения ему и посылают. А всяких просвирок и не сосчитать. В передней плотники поставили полки - пироги ставить, для показу. И чуланы очистили для сливочных и шоколадных пирогов-тортов, самых дорогих, от Эйнема, Сиу и Абрикосова, - чтобы похолодней держать. Всем будем раздавать, а то некуда и девать. Ну, миндальные-марципанные побережем, постные они, не прокисают. Антипушка целый пирог получит. А Горкин больше куличики уважает, ему отец всегда самый хороший кулич дает, весь миндалем засыпанный, - в сухари.

Приехал Фирсанов, с поварами и посудой, поварской дух привез, Гараньку из Митриева трактира вызвал - делать редкостный соус из тертых рябчиков, как у графа Шереметьева. И дерзкий он, и с поварами дерется, и рябиновки две бутылки требует, да другого такого не найти. Говорят, забрал припасы с рябиновкой, на погребице орудует, чтобы секрет его не подглядели. На кухне дым коромыслом, навезли повара всякого духовитого припасу, невиданного осетра на заливное, - осетровый хвостище с полка по мостовой трепался - всю ночь будут орудовать-стучать ножами, Марьюшку выжили из кухни. Она и свои иконки унесла, а то халдеи эти Святых табачищем своим задушат, после них святить надо.

Пора спать идти, да сейчас Василь-Василич от Филиппова прибежит, что-то про крендель скажет? Уж и бежит, веселый, руками машет.

- Выпекли знатно, Михал Панкратыч!.. до утра остывать будет. При мне из печи вынали, сам Филиппов остерегал-следил. Ну, и крендель... Ну, ды-шит, чисто живой!.. А пекли-то... на соломке его пекли да заборчиком обставляли, чтобы, не расплывался. Следили за соломкой строго... время не упустить бы, как в печь становить... не горит соломка - становь. Три часа пекли, выпекала дрожью дрожал, и не подходи лучше, убьет! Как вынать, всунул он в него, в крендель-то, во какую спицу... - ни крошинки-мазинки на спице нет, в самый-то раз. Ну, уж и красота румяная!.. - " Никогда, говорит, так не задавался, это уж ваше счастье". Велел завтра поутру забирать, раньше не выпустит.

Отец и не ожидает, какое ему торжество-празднование завтра будет. Горкин щит две ночи мастерил, в украдку. Ондрейка тонкую резьбу вывел, как кружево. Увезли щит-поднос в бани, когда стемнело. Завтра, раным-рано поутру, после ранней обедни, все выборные пойдут к Филиппову. Погода бы только задалась, кренделя не попортила... - ну, в случае дождя, прикроем. Понесут на головах, по Пятницкой, по Ордынке, по Житной, а на Калужском рынке завернут к Казанской, батюшка выйдет - благословит молитвой и покропит. Все лавочники выбегут, - чего такое несут, кому? А вот, скажут, " хозяину благому", на именины крендель! И позавиствуют. А вот заслужи, скажут, как наш хозяин, и тебе, может, поднесут... это от души дар такой придуман, никого силой не заставишь на такое.

Только бы дождя не было! А то сахарные слова размокнут, и не выйдет " хозяину благому", а размазня. Горкин погоду знает, говорит, - может, и дождичка надует, с заката ветер. На такой случай, говорит, Ондрейка на липовой досточке буковки вырезал, подвел замазкой и сусальным золотцем проложил: " съедят крендель, а досточка те и сохранится".

Три ящика горшановского пива-меду для народа привезли, а для гостей много толстых бутылок фруктовой воды, в соломенных колпачках, ланинской знаменитой, моей любимой, и Горкин любит, особенно черносмородинную и грушевую. А для протодьякона Примагентова бутылочки-коротышки " редлиховской" - содовой и зельтерской, освежаться. Будет и за обедом, и за парадным ужином многолетие возглашать, горло-то нужно чистое. Очень боятся, как бы не перепутал; у кого-то, сказывали, забыли ему " редлиховской", для прочистки, так у него и свернулось с многолетия на... - " во блаженном успении... " такая-то неприятность была. Слабость у него еще: в " трынку" любит хлестаться с богатыми гостями, на большие тысячи рискует даже, - ему и готовят освежение. Завтра такое будет... - и певчие пропоют-прославят, и хожалые музыканты на трубах придут трубить, только бы шубы не пропали. А то в прошедшем году пришли какие-то потрубить-поздравить, да две енотовых шубы и " поздравили". И еще будет - " удивление", под конец ужина, Горкин мне пошептал. Все гости подивятся: " сладкий обман для всех". Что за сладкий обман?..

- А еще бу-дет... вот уж бу-дет!.. Такое, голубок, будет, будто весна пришла.

- А это почему... будто весна пришла?

- А вот, потерпи... узнаешь завтра.

Так и не сказал. Но что же это такое - " будто весна пришла"? что же это такое... почему Ондрейка в зале, где всегда накрывают парадный ужин, зимнюю раму выставил, а совсем недавно зимние рамы вставили и замазали наглухо замазкой? Спрашиваю его, а он - " Михайла Панкратыч так приказали, для воздуху". Ну, я, правду сказать, подумал, что это для разных барынь, которые табачного курева не любят, у них голова разбаливается, и тошно им. Дядя Егор кручонки курит самые злющие, " сапшалу" какую-то, а Кашин, крестный, вонючие сигарки, как Фирсанов. А когда они в " трынку" продуются, так хоть святых выноси, чад зеленый. А они сердятся на барынь, кричат: " не от дыму это, а облопаются на именинах будто сроду не видали пирогов-индюшек, с того и тошнит их, а то и " от причины"! Скандал прямо, барыни на них только веерками машут.

После только я понял, почему это выставили - " для воздуху". Такое было... - на всю Москву было разговору! - самое лучшее это было, если кренделя не считать, и еще - " удивления", такое было... никто и не ожидал, что будет такая негаданность-нежданность, до слез веселых. Помню, я так и замер, от светлого, радостного во мне, - такого... будто весна пришла! И такая тогда тишина настала, так все и затаилось, будто в церкви... - муху бы слышно было, как пролетит. Да мухи-то уж все кончились, осень глухая стала.

ПРАЗДНОВАНИЕ

Никак не могу заснуть, про именины все думаю: про крендель, про " удивление", от Абрикосова, и еще что-то особенное будет, " будто весна пришла". В прошедшем году после сладкого крема вдруг подали котлеты с зеленым горошком и молодым картофелем-подрумянкой, все так ахнули, даже будто обидно стало: да что это такое, деревенские они, что ли, - после сладкого, да отбивные котлеты! А тут-то и вышло " удивление": из сладкого марципана сделано, а зеленый горошек совсем живой, - великое мастерство, от Абрикосова. А завтра какое будет, теперь-то уж не обманешь марципаном! Я Христом-Богом Горкина умолял сказать, - не сказал. Я ему погрозился даже, не буду за него молиться, что-нибудь и случится с ним, детская-то молитва доходчива, всем известно. И то не сказал, запечалился только:

- Твоя воля, не молись... может, ногу себе сломаю, тебе на радость.

Оба мы поплакали, а не сказал: папашенька ему заказал сказывать. И еще я все стишки про себя наговаривал, Сонечка заставила меня выучить, сказать при гостях папашеньке, как в подарок. Длинные стишки, про ласточек и про осень, на золотистой бумажке из хрестоматии Паульсона я списал. Только бы не сбиться, не запнуться завтра, все у меня выходит - " пастурций в нем огненный куст", вместо " настурций", - цветы такие, осенние. Ах, какие стишки, осень печальная будто на душе, Сонечка так сказала. И у меня слезы даже набегают, когда досказываю: " И вот, их гнездо одиноко, - они уж в иной стороне... Далеко, далеко, далеко... " И повара еще подо мной, на кухне, кастрюлями гремят, ножами стучат... и таким вкусным пахнет, пирожками с ливером, или заливным душистым... - живот даже заболел от голода, супцу я только куриного поел за ужином. А Клавнюша спит-храпит на горячей лежанке: а подвиг голодный соблюдает, другой год не ужинает, чтобы нечистый дух через рот не вошел в него, - в ужин больше они одолевают, на сон грядущий, - странник один поведал. И я ужинать перестать хотел, а Горкин наказал мне рот крестить, и тогда дорога ему заказана. Ну, все-таки я заснул, как петушки пропели.

Утром - солнце, смотрю, горит, над Барминихиным садом вышло. Вот хорошо-то, крендель-то понесут открыто, сахарные слова не растекутся. Отец слышу его веселый голос - уже вернулся, у ранней обедни был, как всегда в свой именинный день. Поет в столовой любимую мою песенку - " Не уезжай, голубчик мой, - не покидай поля родные... ". Господи, хорошо-то как... сколько будет всего сегодня! В доме все перевернуто: в передней новые полочки поставили, для кондитерских пирогов и куличей, в столовой " закусочная горка" будет, и еще прохладительная - воды, конфеты, фрукты; на обед и парадный ужин накроют столы и в зале, и в гостиной, а в кабинете и в матушкиной рабочей комнате будут карточные столы.

Хоть и День Ангела, а отец сам засветил все лампадки, напевая мое любимое - " Кресту-у Тво-е-му-у... " - слышал еще впросонках, до песенки. И скворца с соловьями выкупал, как всегда, и все клетки почистил, и корму задал нашим любимым птичкам. Осень глухая стала, а канарейки в столовой так вот и заливаются, - пожалуй, знают, что именины хозяина. Все может чувствовать божья тварь, Горкин говорит.

В новом, золотисто-коричневом, костюмчике, со шнурочками и золотистыми стеклянными пуговками, я вбегаю в столовую и поздравляю отца со Днем Ангела. Он вкушает румяную просвирку и запивает сладкой-душистой " теплотцою" кагорчиком с кипятком: сегодня он причащался. Он весь душистый, новый какой-то даже: в голубом бархатном жилете с розанами, в белоснежной крахмальней рубашке, без пиджака, и опрыскался новым флердоранжем, радостно пахнет праздничным от него. Он весело спрашивает меня, что подарю ему. Я подаю ему листочек со стишками. Все, даже Сонечка, слушают с удивлением, как я наизусть вычитываю - " Мой сад с каждым днем увядает... " даже " пастурций" не спутал, вместо " настурций". А когда я горько вздохнул и молитвенно выговорил-пропел, как наставляла Сонечка, - " О, если бы крылья и мне!.. " - отец прихватил меня за щечку и сказал: " да ты, капитан, прямо, артист Мочалов! " - и подарил мне серебряный рубль. И все хвалили, даже фирсановские официанты, ставившие закуски на " горке", сунули мне в кармашек горячий пирожок с ливером.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.