Annotation 8 страница

Уже лет десять Блейк не засиживался так далеко за полночь, разве когда одолевали мрачные мысли. Да еще когда однажды ужинал с Ричардом и когда Сара выходила замуж за Дэвида. Но сегодня ему надо было во что бы то ни стало все выяснить. Он расположился за письменным столом в библиотеке и продолжил кропотливую реставрационную работу. Понемногу отдельные полоски складывались в письмо. Работа чем-то напоминала изготовление поделок в детском саду к празднику мам, во всяком случае, наличием ярких цветов. К этому моменту в документе выделились три различные части. Блейк был слишком занят графической стороной дела, чтобы одновременно вникать в смысл. Перебирая несколько оставшихся полосок, он пытался соединить части воедино. Состояние полосок, некоторые из которых также были разрезаны на несколько кусочков, только усложняло задачу. Все же кропотливая работа принесла свои плоды. Прикрепив скотчем последнюю полоску, Блейк взял в руки документ и сощурился, чтобы лучше разобрать написанное. «Дорогая мамочка! Соблюдая сроки, которые я сам себе назначил, шлю тебе весточку о нас. Надеюсь, что это письмо найдет тебя, как и полагается, в поместье. Мы постепенно разбираем коробки и правда очень рады нашему новому дому. Это ничего, что он чуть поменьше — на одну комнату, — зато расположен неподалеку от того места, где работает Изабелла, и через две улицы от парка, где обитают Танины любимые обезьянки, хоть мы и твердим ей, чтобы вела себя с ними поосторожней. Твоя внучка не потеряла из-за переезда никого из своих подружек, потому что ходит в ту же школу. Для меня дорога в университет стала немного длинней, но мне это не мешает. Если ты захочешь приехать, мы будем счастливы и без труда выделим тебе место. Я по-прежнему вижу Франка два раза в неделю. После улучшения, о котором я писал тебе в прошлом месяце, его состояние внезапно ухудшилось. Две недели назад я даже не на шутку испугался, но врачи меня успокаивают. Они говорят, что он может пережить еще несколько таких “микроспадов”, прежде чем окончательно пойдет на поправку. Мы поддер живаем его и его подружку, которая все лучше овладевает нашим языком. Мне по-прежнему странно, что я давно ничего не знаю о твоей жизни, в то время как рассказываю тебе все о своей. Я не хочу навязываться тебе и, даже если твое отношение меня огорчает, я уважаю твою позицию. Я знаю, что для Франка было бы большим утешением узнать, что ты смягчилась, а в его состоянии это очень важно. Мы еще вчера вечером говорили о тебе. Он мне настоящий брат, и моя близость к нему позволяет мне как-то компенсировать ему нехватку собственной семьи, частью которой, несмотря ни на что, он является. Я по-прежнему надеюсь получить от тебя известие. Повторно сообщаю свой домашний адрес и адрес электронной почты. Я часто думаю о тебе. Изабелла обнимает тебя, я тоже. Твой сын Гуго». Блейк наконец-то понял, что означали каракули после подписи, доставившие ему столько хлопот, когда он складывал свой паззл. Малышка Таня нарисовала обезьянку и написала свое имя. Эндрю положил письмо на стол и тихо вздохнул. Сколько людей во всем мире в эту самую минуту отчаянно ждут, что кто-то подаст им весточку? 45

Манон просунула голову в дверь буфетной. Убедившись, что Эндрю один, она впорхнула, сама не своя от радости. Мажордом после завтрака убирал в посудомойку свою чашку. — Месье Эндрю! — пропела Манон. — Жюстен прислал мне сообщение! — Прекрасная новость! Но мне казалось, что у тебя мобильник не ловит. — Я подключила ноутбук к телефонной розетке в библиотеке, как вы мне советовали, чтобы повторять материал, а там письмо. — Фантастика! Вот видишь, никогда не надо отчаиваться. И что он пишет? Девушка со счастливым видом погладила свой живот, который уже начал округляться. — Мое письмо — наше письмо — его взволновало, он сожалеет, что так плохо отреагировал, и думает обо мне и о ребенке. Он должен уехать за границу. Он воспользуется этой поездкой, чтобы поразмыслить. Еще он надеется, что моя мать воспримет все не очень плохо — тут он ошибся, — но в любом случае я могу рассчитывать на его помощь. Он обещает, что оплатит расходы на ребенка и не даст мне пропасть. — Thank God! ^[9] — Он ни разу не говорит «наш» ребенок и не говорит, что мы опять будем вместе… — Дай ему свыкнуться с мыслью. Жюстен парень серьезный, я уверен, что он даст о себе знать, когда вернется, как пообещал. — Откуда вам знать, что он серьезный? — удивилась Манон. Эндрю поколебался. — Ну… Принимая во внимание все, что ты мне о нем рассказала, и учитывая тот факт, что такая девушка, как ты, не выбрала бы себе кого попало, я решил, что он наверняка… Манон, по всей видимости, удовлетворилась ответом. Эндрю даже взмок. Он посмотрел на Манон. Ее лицо опять светилось. Одного письма хватило, чтобы высушить ее слезы, убрать круги под глазами, вернуть вкус к жизни. Эндрю подумал, как мало женщинам надо и как, однако, мужчинам трудно дать им эту малость. Дверца котохода приподнялась, и показались усы Мефистофеля. — По-моему, он немного потолстел, — сказала Манон. — Одиль утверждает, что это только так кажется и что он просто меняет шерсть на зимнюю, но если это действительно так, то шерсти у него достаточно, чтобы обеспечить зимними шубами всех окрестных котов. Манон не услышала конца фразы. Она мечтала, погрузившись в свои мысли, лелеяла надежду. Теперь она станет считать дни. Кот проследовал к тому месту, где ему обычно оставляли еду. Он понюхал сухой корм, не прикоснувшись к нему, потом полизал тарелку, в которой накануне была еда, на случай, если от нее остались какие-нибудь молекулы. Удостоверившись, что миска для молока пуста, он повернулся к находящимся в комнате людям и жалобно мяукнул. — Я знаю, что сейчас у тебя время пить теплое молоко, — принялся объяснять ему Блейк, — но твоя хозяйка все еще занята с Мадам, и ей не понравится, что мы отнимаем у нее эту роль. Тебе придется подождать, когда она спустится… Кот, словно поняв, о чем его просят, покорно сел и принялся умываться.
Манон уже ушла заниматься уборкой, когда появилась Одиль. Даже не взглянув на Блейка, она открыла холодильник и достала молоко для кота. — Прости меня, малыш. Сегодня было трудное утро. Ты хорошо погулял? Кот принялся тереться о ее ноги, пока она наливала в кастрюльку молоко. Одиль включила газ. — Вы все обижаетесь на ту мою шутку? — осторожно спросил Блейк. Окунув палец в молоко, чтобы определить его температуру, Одиль, не глядя на Блейка, ответила: — У меня все еще болит лоб, но я на вас уже не сержусь. У меня трудности с Мадам. Она вылила молоко в миску и, поставив ее возле плиты, спросила у мажордома: — Вы действительно способны дать ей совет по поводу размещения средств? — Думаю, да. — А мне? — Я что-то не понимаю. — Вот уже три года я доверяю все свои сбережения людям, которые занимаются размещением капиталов Мадам, и я начинаю в самом деле думать, что они не вполне честны. Мне грозит потеря всего, что я скопила. Если я вам покажу бумаги, вы сможете сказать мне свое мнение? Одиль повернулась к Эндрю. Тревога и отчаяние и беспокойство были написаны на ее лице. — Я боюсь в старости оказаться ни с чем, вы понимаете? — добавила она. — Почему вы не поговорили со мной об этом раньше? Вы ведь знаете, что можете на меня положиться. Пойдемте посмотрим вместе. Не волнуйтесь. Одиль явно воспрянула духом. — Есть еще одно обстоятельство, — продолжила она. — Мадам вот уже два дня совсем ничего не ест. Ни крошки. Когда я помогаю ей одеваться по утрам, я вижу, что она тает на глазах. Ее гложут заботы. Я не говорила вам, думала, что она вот-вот соберется с силами. С ней часто такое бывало, но в этот раз… — Я иду к ней. 46

Несмотря на то что почта еще не пришла, Эндрю постучал в дверь, ведущую в комнаты Мадам. — Входите, Одиль. Блейк приоткрыл дверь. — Это не Одиль, мадам, это Эндрю. — Что случилось? — Нам надо поговорить. — Поговорим чуть позже, месье Блейк, во время нашей обычной работы с почтой. Сейчас я занята. — Простите, но, я полагаю, что дело не терпит отлагательств. Блейк переступил порог. Мадам Бовилье сидела за письменным столом с калькулятором в руках, перед ней на столе лежали выписки с банковских счетов. Увидев, что Блейк открывает дверь, она напряглась. — Я же вам сказала, что мы поговорим о вашей проблеме чуть позже. — И все же я настаиваю, с вашего позволения. — А если я не позволяю? — Мадам, Одиль и я очень беспокоимся за вас. За ваше здоровье, оно не в лучшем состоянии… — Сейчас осень, в это время года все выглядят усталыми… — Я все же думаю, что причина в другом. Ваши финансовые консультанты… — Это вас не касается, — прервала его Мадам. — Я вовсе не собираюсь вмешиваться в ваши дела… — И однако же вмешиваетесь. — Я полагаю, что должен вмешаться. Мадам Бовилье принялась раздраженно складывать документы и маленькими пачками засовывать их в ящик стола. Все более резкие движения выдавали ее нарастающий гнев. — Я думаю, вам надо посоветоваться с врачом, — продолжал убеждать Блейк. — Выслушайте хотя бы его мнение, сдайте анализы… — Вы, оказывается, не только эксперт по ценным бумагам, но и медик? — Будьте же благоразумны. Вы почти ничего не едите. Я каждое утро вижу, как вы получаете почту, от которой делаетесь все более подавленной. Почему вы отказываетесь от помощи, которую вам предлагают? Спрятав последние бумаги, Мадам резким движением закрыла ящик и встала. — Я не нуждаюсь в помощи, месье Блейк. Хватит уже. Я вышла из возраста, когда получают уроки и советы. Мадам Бовилье, не оборачиваясь, пошла в спальню. — Теперь прошу вас оставить меня. Я не желаю сегодня вас видеть. Попросите Одиль принести мне почту в положенное время. Мадам захлопнула за собой дверь. Эндрю колебался, не зная, как вести себя дальше. Он не представлял себе, как пойдет заниматься другими делами, не вскрыв этот нарыв. Подождать еще день — вряд ли это что-то даст. Он подошел к двери спальни и взялся за ручку. — Мадам, пожалуйста, выслушайте меня… Ответа не было. Блейк открыл дверь. Мадам Бовилье лежала на постели, свернувшись клубком. Увидев Блейка, она резко встала: — Как вы смеете? — Вы не оставляете мне выбора. — Я же просила оставить меня в покое. — Мне совесть не позволяет. — Плачу вам я, а не ваша совесть. — Вам необходимо проконсультироваться у врача. Если он вам не понравится, мы вызовем другого и будем звать столько раз, сколько потребуется. — Я вам запрещаю… — Я не подчинюсь, из уважения к вам. Речь идет о вашем здоровье и о судьбе поместья. Мадам выпрямилась с непримиримым видом и устремила на Блейка испепеляющий взгляд. Блейк не сдавался. Он переступил порог комнаты. Мадам подняла руку, чтобы его остановить: — Если вы сделаете еще один шаг, я вас уволю, — сказала она холодным повелительным тоном. Эндрю отступил. — Не надо меня увольнять, мадам. Мы много потеряем — и вы, и я. 47

Блейку не удалось узнать, с какой целью Мадам пригласила гостей на вторую половину дня, но он был уверен, что речь пойдет о финансовых вопросах. Хозяйка отстранила мажордома от дел, передав его обязанности кухарке, и категорически запретила ему обращаться к ней. Всем теперь занималась Одиль, а Эндрю, как приговоренный к заключению, должен был сидеть в своей комнате. Однако он не намеревался безропотно подчиниться. Когда в холле запищал домофон, он незаметно вышел на лестницу четвертого этажа и подошел к перилам, чтобы убедиться, что все идет по плану. Он услышал голоса, увидел спускающуюся вниз Мадам, потом Одиль, провожавшую троих гостей в маленькую гостиную. Для Блейка наступило время действовать. С электрическим фонариком в кармане он спустился на второй этаж, проскользнул в комнаты Мадам и направился прямиком в спальню. Неубранная постель, наполовину выдвинутый ящик — комната производила совсем иное впечатление, чем тогда, когда он очутился здесь впервые. Он открыл встроенный шкаф и, просунув руку между одеждой, надавил на заднюю панель. Та не сдвинулась с места. Эндрю надавил еще — безуспешно. Растерявшись, он стал ощупывать панель в поисках открывающего механизма, но не обнаружил ни выемки, ни какой другой неровности. Может, тайная дверь — это плод его воображения? Он зажег фонарик и с головой нырнул в висящую одежду. Направляя свет в каждый уголок, Эндрю упорно искал. Встал на четвереньки, чтобы проверить за коробками с обувью. Он же не сумасшедший. Справа, за коробкой, обнаружилась прикрепленная к стене маленькая ручка. Он повернул ее. Раздался щелчок, и стенка сдвинулась. Эндрю толкнул потайную дверь, и фонарик осветил гораздо больше, чем Блейк ожидал увидеть. Это был не просто тайник, это была настоящая комната. Только проникнув в нее, он понял, почему коридор был длинее, чем смежная с ним стена спальни Мадам. Эта комната была почти такой же большой, заполненной до отказа, ее стены были доверху обиты черным сатином. Водя фонариком, Блейк не переставал удивляться. Середину пространства занимал стол с исписанными листками, на многочисленных стеллажах стояли папки и книги. Но удивительней всего были стены, обклеенные фотографиями, письмами — и везде присутствовал Франсуа Бовилье. Различные безделушки, одежда дополняли эту невероятную коллекцию. Комната походила скорее не на музей, а на храм, место тайного поклонения, целиком посвященное памяти покойного. Эндрю вдруг стало не по себе: у него возникло впечатление, что он оскверняет святыню, вторгается в самый интимный уголок души Мадам. Но уходить было поздно. Отныне он знает. И не сможет забыть или делать вид, что ничего не видел. Все, что открылось ему здесь, поражало самое смелое воображение. Он провел фонариком по фотоснимкам, маленьким записочкам, адресованным «Нали». Попадались и пожелтевшие детские рисунки. Стало быть, Мадам не сидела часами в своей спальне, подремывая или уставившись в телевизор. Она проводила дни, скрываясь в прошлом. Знала ли Одиль о существовании этого святилища? Изучая фотографии, Блейк много узнал о том человеке, чья тень всегда витала в замке. Этот человек хорошо выглядел, и, несмотря на добродушную внешность, его позы и взгляд свидетельствовали о его непререкаемом авторитете. На одном снимке они с Мадам сидели за столом в ресторане. На другом он позировал перед замком, с Манье на заднем плане. Эндрю задержал внимание на снимке, где рядом с Месье была другая женщина и совсем маленький ребенок. Судя по одежде, фото было не намного старее, чем те, где он был с женой и Гуго. Волнующие моменты жизни. Запечатленные мгновения, из которых складывается человеческая сущность. Восстановить по нескольким кадрам человеческую личность во всей ее сложности — значит превратиться в следователя. Надо прочесть каждую деталь, каждый незаметный жест, каждый взгляд — все, что не стремился увековечить фотограф, но что все-таки запечатлевает фото. Мадам отобрала эти документы, чтобы вспоминать, воссоздавать. Без сомнения, интерес вызывала не только ценность, которую она придавала этим фотографиям, но и заключенная в них информация. Эндрю нашел документы, которые первоначально искал. Балансы банковских счетов, свидетельства о собственности и официальные бумаги были аккуратно сложены в папки и подписаны. Но Эндрю не стал в них углубляться: то, что он обнаружил под ними, заинтересовало его куда больше. Сперва ему показалось, что он ошибся, но, наклонившись, чтобы прочесть повнимательней, он раскрыл глаза от удивления. Оказывается, Мадам собрала обширную коллекцию книг по спиритизму и общению с потусторонним миром. Книг на эту тему насчитывалось десятки, ими были забиты две полки. В некоторых речь шла о способах вступить в контакт с умершими, в других — о душах и подаваемых ими знаках. Блейк не мог опомниться. Он никогда бы не подумал, что Мадам интересуется эзотерикой. Однако, с учетом того, какую пустоту оставил в ее жизни уход мужа, подобный интерес выглядел вполне объяснимым. Эндрю наткнулся на серию работ, посвященных автоматическому письму. Не представляя, о чем в них говорится, он взял книгу и прочел на задней стороне обложки: «Позвольте душам ушедших дорогих вам людей водить вашей рукой и прочтите то, что они хотят вам сказать! Задайте им вопросы и получите от них ответы! Все приемы и методы анализа в ясном и доступном изложении. Не теряйте связи с теми, кто вас покинул, но кто вам дорог. Общайтесь с другим миром». Получить такую фантастическую способность по цене одной книги — вот подарок так подарок, иронизировал про себя Эндрю. Такого рода обещание заслуживает доверия не больше, чем рекламные рассылки, на которые Мадам набрасывалась каждое утро. Блейк поставил назад книгу и пошел взглянуть, что лежит на столе. Он не верил во все эти паранормальные истории, но был потрясен тем, какое значение придавала им Мадам. По его мнению, это говорило прежде всего о снедавшей ее глубокой тоске, которая находила волнующий отклик и в его сердце, хоть он и переживал ее по-другому. На круглом столе, покрытом бархатной скатертью, лежали листы бумаги с коряво написанными буквами разной величины, порой наползающими одна на другую. Эндрю взял несколько листов, стараясь ничего не сдвинуть с места. Иногда на листе была написана всего одна расположенная как попало буква. На других фигурировали какие-то штрихи, по всей видимости ничего не значащие. На каждой странице внизу стояла дата, иногда даже время. Почти каждый день Мадам предавалась этому занятию — и днем, и среди ночи. Эндрю представил себе Мадам, сидящую с ручкой, закрыв глаза, в надежде на то, что Франсуа станет водить ее рукой, чтобы передать свое послание. Эндрю понял, что возле стены, прямо на полу — из-за чего он сначала принял их за стопку старых документов, — лежало внушительное количество таких листков, являющихся результатом потусторонних контактов. Все они были рассортированыпо месяцам. В лежащую сверху тетрадку мадам Бовилье записала «интересные» результаты. Первые записи были сделаны несколько лет, последние — несколько дней назад. «15 октября: Франсуа больше не доверяет вложениям Гернера»; «17 октября: Франсуа меня по-прежнему любит»; «18 октября: Франсуа полагает, что надо пересмотреть предложение “Вандермель-Недвижимости”». Блейк был одновременно растроган и очень обеспокоен. Каждый день Мадам Бовилье пыталась найти ответ на свои тревоги. Она жила с проблемами и сомнениями, которые мучили ее, становясь навязчивыми идеями. Блейк положил тетрадь на место. Оставаться здесь дольше было рискованно. Словно киношный вор, он в последний раз провел фонариком по комнате. Никогда больше он не сможет смотреть на Мадам прежними глазами. Внезапно в его представлении она перестала быть холодной и нервозной. Она его заинтриговала. 48

Пока Манон занималась мытьем окон у них на этаже, Блейк одолжил у нее ноутбук и подключил его в библиотеке. Поиски в области спиритизма и автоматического письма вывели его на многочисленные сайты и форумы. Изучив их, он сделал малоутешительный вывод: есть люди, которые страдают, и есть те, которые на этом наживаются. Несть числа историям женщин и мужчин, сломленных горем, не знающих, как жить после утраты ребенка, друга, родителя, готовых на все, чтобы поверить, что смерть разлучила их не окончательно. И наряду с этими несчастными — когорты мошенников, ловкачей и мистификаторов, готовых принять их в свои объятия. Чего только они не придумывают, чтобы извлечь выгоду из страданий других людей. Деньги в обмен на то, что не имеет цены. Среди всего этого моря циничной лжи Блейк тем не менее отметил некоторые свидетельства, способные поколебать убеждения самых отъявленных скептиков. Но не об этих опытах говорили больше всего. В Интернете мало кто ставит своей целью поделиться информацией или утешить страждущих, зато полным-полно тех, кто жаждет вам что-то впарить. В который раз темная сторона человеческой натуры берет верх над остатками высоких чувств и стремлением к тайному знанию. Блейк не собирался опровергать чужие заблуждения, но что бы ни произошло между Мадам и ее почившим мужем, ему было ясно: Мадам нуждается в помощи живущих. Он открыл электронную почту и принялся писать: «Здравствуйте, Хизер! Надеюсь, что у вас все хорошо. Пишу вам, чтобы сообщить, что я теперь доступен по электронной почте. Только не надейтесь, что сможете пользоваться ею трижды на дню, и никому не давайте этот адрес. Удалось ли вам узнать что-либо о “Вандермель-Недвижимости”? Заранее вас благодарю. Сердечно ваш, Эндрю Блейк». Прежде чем начать другое письмо, Блейк на мгновение задумался. Воспитание велело ему молчать, но инстинкт подсказывал, что написать надо. Странно, но он не был уверен, как поступила бы на его месте Диана. «Здравствуйте, Гуго! Мы никогда с вами не встречались, и мой поступок, без сомнения, вас удивит. Я позволил себе обратиться к вам с этим письмом, потому что я знаю вашу матушку. С ней все хорошо. Важное уточнение: она не в курсе, что я вам пишу, и я был бы вам признателен, если бы вы не стали ей об этом говорить. Мне трудно вам объяснить, кто я такой, но мне кажется, я понял, что у вас с матерью довольно сложные отношения. Я не намерен в них вмешиваться (ваша матушка сказала бы, что уже вмешиваюсь, и была бы права! ), но то обстоятельство, что вы можете быть знакомы с кем-то из окружающих ее людей, может оказаться полезным. Я надеюсь, вы не истолкуете моего поступка превратно. Я не преследую никакого личного интереса. И был бы очень рад, если бы кто-нибудь сделал то же самое для меня, окажись я на вашем месте. Если вы мне не ответите, я все пойму и больше вы обо мне не услышите. Искренне ваш, Эндрю Блейк». Одиль ждала у входа в библиотеку. Когда он увидел, что она пристально смотрит на него, его чуть инфаркт не хватил. — Дверь была открыта, — принялась она оправдываться. — Входите, прошу вас. Как поживает Мадам? — Она немного поела. — Все еще сердится на меня? — Она об этом не говорит. Но она попросила меня заниматься всем. Она не хочет никого видеть, кроме меня. «До нового распоряжения», — так она сказала. — Я сожалею, вам прибавилось работы. — Не страшно. До вас я так работала годами. К тому же я чувствую себя виноватой в вашей ссоре… — Ни в чем вы не виноваты. Это я к ней вломился. — Если б я вам ничего не рассказала, вы бы к ней не пошли. — Рано или поздно, разумеется, пошел бы. У вас правда нет ни малейшей причины упрекать себя. Блейк встал. — А вы одобряете мой поступок в отношении Мадам? — спросил он. — Только честно. — Я бы никогда не осмелилась сделать то, что сделали вы. — Вы не отвечаете на мой вопрос… Одиль смутилась: — Будь я посмелее, я бы сказала ей то же самое. Она всегда бежит от правды, прячется в своей скорлупе… Ей бы посоветоваться с врачом и не доверять больше тем, кто ее разоряет. Но когда я так говорю, мне кажется, я предаю ее. С Мадам хоть иногда и непросто, но она всегда была ко мне добра, и я многим ей обязана. — Даже самая большая верность требует иной раз маленького предательства. Мне необходимо знать, на моей ли вы стороне или я должен действовать в одиночку. Она пригрозила меня уволить. И она это сделает. Но вряд ли она выгонит нас обоих. — Я боюсь. Меня всегда учили не вмешиваться в личные дела других людей. — Меня учили тому же, но в некоторых случаях невмешательство равносильно отказу прийти на помощь гибнущему. Немного поколебавшись, Одиль сказала: — Вы можете рассчитывать на меня. Но вы должны знать, что, стоит Мадам повысить голос, я становлюсь совершенно беспомощной. — Ручаюсь, что на меня она будет раздражаться в первую очередь. — Если вам удастся уберечь ее от всего, что ей угрожает, она будет вам очень обязана. — Я тоже ей многим обязан. Как, впрочем, и вам. Здесь я чувствую себя на своем месте. И могу вам сказать, что я не часто испытывал это чувство. Немного помолчав, Блейк добавил: — Одиль, могу я вам кое-что предложить? — Если вы хотите, чтобы мы называли друг друга по имени, то да. Во всяком случае, вы уже именно так и делаете. — Я по поводу вашей кухни. — А что такое? — Я бы хотел, чтобы в один из вечеров вы, Манон, Филипп и я поужинали вместе. Я думаю, что все хотят чувствовать себя менее одинокими. В конце концов, мы же вместе живем… 49

Судя по тому, как Мефистофель вскочил со своей подушки, он еще не привык к тому, что домофон на кухне снова работает. Словно получив удар электрическим током, кот взмыл в воздух, шерсть у него встала дыбом, и он умчался в неизвестном направлении. Трескучий голос Манье всех застал врасплох. — Уже пора? — поинтересовался он, находясь на другом конце парка. Эндрю, прежде чем ответить, уменьшил громкость: — Все готово, ждем тебя. — О’кей, иду! В белом фартуке, завязанном на талии, Одиль лихо манипулировала кухонной утварью. Вытяжка работала на полную мощность. Стол был накрыт на четверых. — Что это с Мефистофелем? — спросила Манон, заходя в буфетную. — Я только что его видела. Он мчался куда-то со вздыбленной шерстью. — Его голос Филиппа напугал, — объяснил Эндрю. По случаю совместного ужина девушка надела платье. Эндрю сделал ей комплимент: — До чего же ты красивая! Манон повернулась кругом, пышная юбка поднялась в воздух. — Вот, любуйтесь, а то животик-то растет, я уж, наверное, в последний раз надеваю это платье. Видя, что Одиль чем-то озабочена, Блейк наклонился к ней: — Что-то не так? — У вас не будет закуски, я ее проворонила. — Не расстраивайтесь. Тут все свои, и вам не надо ни на кого производить впечатление. Нам и так повезло, что нас потчует такой талантливый повар. Не надо чересчур усердствовать, а то вам самой это будет не в радость. Одиль постаралась улыбнуться, открывая крышку кастрюли. Филипп постучал в стекло. Эндрю ему открыл. На Манье была «выглаженная» рубашка. Глядя на результат, можно было подумать, что утюгом водила Юпла… Кроме того, Филипп причесался — пригладил волосы, разделив их на прямой пробор, чего никогда раньше не делал. Он был похож на первопричастника, опоздавшего на церемонию на тридцать пять лет. — Чтобы наш ужин не получился слишком тяжелым, у нас не будет закуски. Пожалуйста, рассаживайтесь… Управляющий и горничная заняли места с одной стороны стола, мажордом и кухарка — с другой. Едва Манье сел, как лицо его приняло какое-то странное выражение. Блейку показалось, что он вот-вот заплачет. — Что с тобой? — Мне так странно. Я очень давно не ужинал в замке… Огромное спасибо, что вы меня пригласили, правда. Извините, я и не думал, что на меня это так подействует… — Четверо за этим столом, — сказала Одиль, — я сама никогда такого не видела. — Четверо с половиной! — уточнила Манон, показывая на свой живот. — Мы же забыли про вино! — вдруг воскликнул Блейк. — Ничего не забыли, — заметила Одиль. — Вино в подвале… Если хотите, идите за ним сами. — Я с места не двинусь, — отозвался Манье. — Мне так здесь хорошо! Не хочу уходить. Манон тоже отказалась, и тогда Блейк заявил: — Выпьем вина в следующий раз. А сегодня будем наслаждаться вкусом ваших блюд, дорогая Одиль. Пока кухарка наполняла тарелки, в кухню с торжествующим видом вернулся Мефистофель. — Он и вправду красавец, — сказал Манье. — Я его видел в парке, но издалека. Интересно, поладят ли они с Юплой… — Между твоей собакой, которой вечно хочется за чем-нибудь бегать, и Мефистофелем, которому надо побольше двигаться, возможно взаимовыгодное партнерство, — ответил Блейк. — Оставьте моего кота в покое, — грозно сказала Одиль. Профессиональным движением она поставила перед Манон полную тарелку и объявила: — Фирма предлагает: утка конфи с картофелем по-сарлатски. Манье тотчас же развернул салфетку и засунул ее край себе за ворот. Провожая носом тарелку, которую подавала ему Одиль, он, точно гурман, с наслаждением вдыхал аппетитный запах. Последним Одиль обслужила кота, поставив перед ним тарелочку поменьше. Хотя Филипп уже схватился за вилку, никто не приступал к еде, все ждали, когда хозяйка кухни сядет наконец за стол. — Всем приятного аппетита, — сказала она. Кончиком ножа Блейк попробовал хрустящую утиную кожицу. Великолепно. Он удовлетворенно кивнул головой. Отведав первые кусочки, все отдали должное кулинарному таланту Одиль, и даже кот прыгнул на стол в надежде полакомиться чем-нибудь еще. — Что это с тобой? — удивленно воскликнула Одиль, возвращая его на пол. — Ты же никогда так не делал! — Для него это тоже праздник, — попытался защитить его Манье. — Я, во всяком случае, страшно доволен. — Только не пытайся стянуть что-нибудь у нас из тарелок! — пошутил Блейк. Разговор зашел о погоде, с каждым днем все более ненастной, и о необходимости — весьма спорной — носить шарфы и зимние шапки. Слушая рассказы о том, как в детстве матери заставляли их носить шерстяные шлемы и как после школы они сражались в снежки, Манон узнавала своих коллег по работе с новой стороны. Одиль, Блейк и Филипп вспоминали о самом разном: о том, в котором часу каждый из них в детстве ложился спать, о своих любимых комиксах и даже о вкусе зубных паст — как выяснилось, он был своим в каждой стране. Они говорили об уже умерших родителях. Взгляд Манон сделался печальным. Не желая, чтобы Манон грустила, Эндрю осторожно перевел разговор на другую тему. — В конце концов, если подумать, получается, что, несмотря на разницу в возрасте, нравились нам и раздражали нас одни и те же вещи. И все же говорят, что на вкус и цвет товарищей нет. Возьмем кино, например… Манье ухватился за новый сюжет: — Я вот смотрю в основном приключенческие фильмы и комедии, но я помню, что обожал китайские фильмы, медленные такие, с субтитрами в три слова, в то время как артисты говорили минут десять. А вы, мадам Одиль? Ку харка, вздохн у в, улыбн улась: — Не знаю, стоит ли говорить, вы будете смеяться. Со всех сторон на нее стали наседать, и она в конце концов призналась: — Я питаю слабость к американским мюзиклам. Они меня трогают до слез. Эти люди, которые поют о своих болях и надеждах, такие трогательные. У них те же заботы, что и у нас, но когда все это сопровождается музыкой, самые большие трагедии становятся чем-то возвышенным. Они так красиво страдают… Вот я говорю, а у меня уже мурашки бегут. Некоторые считают, что это безвкусица, а я думаю, что, если б надо было показать какому-нибудь инопланетянину наши самые сильные чувства и одновременно самое лучшее, что мы способны создать, то мюзикл подошел бы идеально. Блейк кивнул, его убедили рассуждения Одиль. Филипп тоже был под впечатлением. — Вы их часто смотрите? — спросила Манон. — У меня есть небольшая коллекция на DVD. Это все, что осталось от моей прошлой жизни. Когда я их смотрю, я всегда держу под рукой носовые платки… Люди расстаются — я плачу, а когда находят друг друга — плачу еще больше. В общем, Мадлен да и только… — Мадлен? — удивился Блейк. — Что-то я не понимаю, вы плачете, как знаменитое печенье? — Не печенье, а та знаменитая блудница, которая плакала у ног Христа! У вас она Магдалина, а у нас — Мадлен. А вы, Эндрю, какие фильмы любите? — Я уже давно ничего не смотрел. Фильмы всегда выбирала Диана, в противном случае мы могли попасть на какое угодно барахло — я как-то не очень в этом разбирался. Диана открыла для меня французское кино — вашу классику, но еще и экспериментальные фильмы. Она умела пробуждать интерес к странным вещам. Я шел за ней. Вообще-то у меня нет любимого жанра. Иногда я люблю посмеяться, в другой раз с удовольствием смотрю какой-нибудь политический фильм или драму. Или ужастики — когда хочется как следует испугаться. — Это и я люблю… — призналась Манон. — Мы с Жюстеном часто выбирали фильмы только для того, чтобы испытать ужас пострашнее. Даже самые дурацкие. Ну, вроде того, что молодые люди оказываются ночью в лесу, а их преследует какое-нибудь фантастическое чудовище. Обожаю! Еще лучше, если чудовища нет на экране. Если его хотя бы раз увидел, то уже на так страшно. Я прижималась к Жюстену и так стискивала ему руку, что у него появлялись синяки. А потом боялась даже пойти в туалет. — А я помню, что меня больше всего потряс фильм ужасов, который назывался «Вирус каннибалов». Жуткий фильм… Мне было пять лет. Я целый месяц всех боялся. Как только какой-нибудь взрослый до меня дотрагивался, я орал. А еще я попытался оторвать руку у своей соседки, — я был уверен, что она зомби. — В пять лет? — удивилась Одиль. — Это кто же вам позволил смотреть это в пять-то лет? — Матери надо было куда-то отлучиться, и она отвела меня к одной своей сослуживице, а у нее были дети-подростки… — Да, зомби — это беспроигрышный вариант, — прокомментировал Блейк. — Они всюду были бы хороши. Только представьте: «Моя прекрасная леди и зомби», «Выживут только зомби» в фильмах с Джеймсом Бондом или еще «Граф Монте-Кристо и зомби»… — Это удивительно, что ты заговорил о «Графе МонтеКристо», — отметил Манье. — Дело в том, что я как раз начал читать эту книгу Янису. — Так это правда, что вы занимаетесь с мальчиком из города? — подхватила тему Одиль. — Как хорошо, что вы это делаете. — Он мне помогает с покупками, а я ему — со школой… — Если бы все делали, как вы, мир был бы намного лучше, — сказала Манон. — Пока с этой книгой не все так просто, — сказал Манье. — Этот кирпич больше чем в тысячу страниц, и я ума не приложу, куда там всунуть Юплу… Блейк расставил тарелки для десерта, и Одиль объявила: — А теперь я предлагаю вам тарталетки с засахаренными яблоками. Только будьте снисходительны, я их уже сто лет не готовила… На ее слова никто не отреагировал. Хуже того, все трое застыли в смущенном молчании. Одиль ничего не понимала до тех пор, пока не проследила за взглядами присутствующих, устремленными к входу в буфетную. Там стояла мадам Бовилье. Блейк и Манье резко встали. — Я рада видеть, как вы мило проводите вечер, — сказала Мадам. Одиль подалась назад, на ее лице выразилось боязливое удивление. — Не прерывайтесь, — продолжала хозяйка. — Я хоть и спустилась, но не для того, чтобы вам помешать… Просто я заинтересовалась, кто это там смеется. Блейк перехватил инициативу: — Попробуйте вместе с нами десерт. Он поспешил поставить еще одну тарелку. — Очень любезно с вашей стороны, но я лучше вернусь к себе. — Я настаиваю… Едва произнеся эти слова, Эндрю пожалел. — Что-то вы слишком часто настаиваете… — заметила с иронией Мадам. В ее словах, однако, не прозвучало ни малейшего упрека. — Ну так останьтесь с нами, — вмешался Манье. — Зачем уходить-то! Одиль, не способная вымолвить ни слова, просто положила на тарелку тарталетку. — Ну хорошо, — сдалась Мадам. — Посижу с вами немного. В гробовом молчании она села за стол и повернулась к Манон: — Вам в вашем состоянии не стоит возиться с котом. Для беременных это вредно. — Ничего. Мне сделали анализ, а токсоплазмоз у меня уже был. Спасибо, что вы об этом подумали. Блейк подал свою тарелку Одиль, та разделила тарталетку пополам и одну часть подала ему. — Нам действительно приятно вас видеть, — сказал Манье, обращаясь к Мадам. — Вам еще надо бы зайти ко мне. Парк в это время года великолепен. — Мои хвори не позволяют мне выходить из дому, но я признательна вам за приглашение. Каждый попробовал десерт, высказав набор приличествующих случаю фраз. — Я предложила бы вам шампанского, чтобы отметить ваше веселое собрание, — сказала Мадам, — но я даже не знаю, осталась ли в доме хоть одна бутылка. Да и хорошее ли оно? Вы не в курсе, Одиль? — Если оно и есть, то в подвале, а я туда никогда не спускаюсь. Из-за… — Я и забыла. Мадам вскоре пожелала их оставить. Она уже говорила с Блейком обычным тоном и, казалось, сменила гнев на милость. Вечер потихоньку близился к концу. Не заметив, как прошло время, Манье с сожалением засобирался в обратную дорогу. — В следующий раз, мадам Одиль, я принесу вам белых грибов, чтоб вы их приготовили. Еще раз спасибо, было очень вкусно. Одиль смотрела, как он удаляется в ночном тумане, с салфеткой на шее, которую забыл снять. Манон предложила помочь вымыть посуду, но Одиль, посмотрев на ее уставшее лицо, отправила ее спать. Мефистофель отправился с ней, что не совсем понравилось кухарке. Кот все чаще изменял ей. Одиль и Блейк остались наводить порядок. — Этот совместный ужин — хорошая идея, — сказала Одиль. — Правда. Вы думаете, им по вкусу моя готовка? — А вы еще сомневаетесь? Даже Мадам съела всю тарталетку. — Мне понравилось готовить для вас всех. Это действительно приятно. Может, нам продолжить? 50

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒