|
|||||||
Annotation 11 страницаВчера я отправилась во взрослое психиатрическое отделение, чтобы поговорить с Синди насчет музыкального произведения, сочиненного Алексом. Ей очень не хотелось общаться со мной. Я подошла к палате вместе с медсестрой, которая разносила таблетки, и подслушала их разговор через открытую дверь палаты Синди. – К тебе пришла женщина, Синди. Доктор Аня… Вздох. – Скажите ей, что мне нездоровится. – Она говорит, что хочет кое-что спросить о твоем маленьком мальчике, Алексе. – Почему она продолжает приходить сюда? Через несколько минут медсестра вышла из палаты Синди и сказала, что я могу войти. Синди сидела у окна, смотрела на дождь, притоптывала по полу обеими ногами. Я заметила, что волосы у нее грязные, а ногти обгрызены. Остановилась на пороге, ожидая разрешения войти. – Привет, Синди, – произнесла я. – Могу я войти? – Делайте, что хотите, – буркнула она. Я передвинула стул, который стоял у кровати, поближе к Синди. – Я знаю, что у вас скоро занятие по арт-терапии. – Хотела снять куртку, но передумала. – Надолго я вас не задержу. Она сверкнула глазами. – Не пойду я ни на какие занятия! – Почему? Синди принялась грызть ногти, глядя в окно, подтянув одно костлявое колено к груди. – Зачем вы пришли? – Хотела спросить, занимался ли Алекс музыкой. – Только для этого и пришли? Я кивнула. – Насколько я знаю, нет. Мы не могли позволить себе этого. – У вас в доме пианино. Кто-нибудь из вас играл? – Нет. Это семейная реликвия. К нему долгие годы никто не подходил. – А в школе его музыке не учили? – Алекс, главным образом, строил збмки и все такое, чем увлекаются мальчишки. – То есть этого он сочинить не мог? – Я достала лист с нотами и показала Синди. Она взяла его у меня, посмотрела. – Нет. Он никогда не сочинял музыку. – Синди постучала пальцем по надписи над нотами. – Похоже, почерк Алекса. Могу я посмотреть внимательнее? – Конечно, – кивнула я. Она подставила листок под падающий из окна свет и всмотрелась в него. – Да, это почерк Алекса. – Синди повернулась ко мне, в недоумении и счастливая. – Надо же? Мой мальчик – композитор. Впрочем, я не удивлена. – Почему вас это не удивляет? Она пожала плечами и подтянула к груди другую ногу, чуть ли не ткнувшись левым коленом в подбородок. – Алекс всегда делал то, что, казалось бы, не мог по возрасту. Я его ничему не учила, однако у него получалось. Трудно представить, что он мой сын. – Алекс говорит, что сочинил музыку кто-то еще. – Нет, это его почерк… На лице Синди отразилось недоумение. Она пожала плечами. – Если Алекс говорит, значит, так оно и есть. Я бы ему поверила. – Даже если Алекс говорит, что этот кто-то – демон? Синди, похоже, меня не расслышала. – Что плохого в том, что Алекс записал чью-то музыку? Даже если он не сочинил ее сам, это не означает, что он глупый… – Я не говорила… Она сунула мне лист с нотами, лицо стало злым и испуганным. – Возьмите. И больше не спрашивайте о нашем пианино. Это не ваше дело. Я взяла лист с нотами и убрала обратно в брифкейс. – Здесь вам не разрешают курить? – спросила я. Лицо Синди смягчилось. – Да, не разрешают. – Она покачала головой. – Я бы отдала почку за одну сигарету. Я улыбнулась, воспользовавшись случаем перевести разговор на другую тему. – Если бы у меня были сигареты, я бы с радостью вас угостила. – Благодарю. – Она кисло улыбнулась, опустив ноги. Если мои вопросы и напрягли Синди, то теперь она расслабилась. Я наклонилась, чтобы поднять с пола брифкейс. – В любом случае, вас скоро выпишут отсюда. Она посмотрела на меня. Что-то в ее взгляде заставило меня оставить брифкейс на полу. – Или нет? – произнесла я. Синди принялась грызть ногти. Я откинулась на спинку стула, чувствуя, что она сказала еще не все. Через минуту-другую она наклонилась вперед и спросила: – Вы любите детей? – Почему вы интересуетесь? Синди почесала голову. – У Труди детей нет, поэтому она не понимает. Но вы знаете, что я хочу сказать? – Что? Она придвинула стул. – Иногда возникает ощущение, что они – родители, а ты – ребенок. Словно у них больше ответов, чем у нас. – То есть Алекс старше, чем выглядит? – Он всегда был независимым, будто не нуждался во мне. Я никогда не хотела быть матерью. Наверное, плохо так говорить, да? Но когда появился Алекс, я влюбилась в него по уши. Стала его поклонником номер один. Он удивительный. С трудом верится, что он вышел из меня. Я ловила каждое слово. Но продолжения не последовало. Вскоре начался дождь. – Синди, когда вы выйдите отсюда, вам с Алексом надо взять небольшой отпуск. На ее лице отразилось недоумение. – Когда я выйду отсюда? – Не обязательно тратить много денег. Но вам необходимо побыть вдвоем, немного развлечься. Пусть это даже будет один день на пляже. Она покачала головой и рассмеялась. – Это какой-то бред, правда? До пляжа три мили, а мы там никогда не были. С другой стороны, тут никогда не светит солнце. – Даже если будет идти снег, – улыбнулась я. – Когда вас выпишут, вам надо как можно больше времени проводить вместе. Синди опустила голову. – Да. Когда меня выпишут. * * * Я проснулась на полу в своей спальне. В ушах звучала музыка Алекса. Я не могла не проигрывать ее. Хотела слышать Поппи в этих нотах, вновь почувствовать ее близость. Нет, не просто почувствовать ее близость: найти ответы. Это ее композиции в сочинении Алекса заполняли мою маленькую квартиру. Родившись, она не дышала две минуты. Врачи суетились между моих ног с аспирационным аппаратом, пока наконец акушерка не взяла ее за лодыжки, держа головой вниз, и не шлепнула по попке. Тут она закричала, и я ощутила безмерное облегчение. Теперь родовая травма получила новое звучание: может, она и вызвала болезнь? Недостаток кислорода подействовал на мозг? Или шизофрения таилась в моих генах, перескочив от моей матери к Поппи? Или я что-то сделала не так? Что еще я могла сделать, чтобы спасти ее? Я проверила мобильник. Пропущенные звонки Фай, Майкла, с незнакомого мне номера. Я набрала его, но мне не ответили. Вскоре я позвонила Мелинде. – Привет! – воскликнула она после того, как я поздоровалась и представилась. – Маэстро! Как поживаете? Я спросила, можно ли мне воспользоваться инструментом в одном из репетиционных классов. – Разумеется, – ответила Мелинда. – Приезжайте, и я вас отведу. В главном репетиционном классе у нас «Стейнвей». Подойдет? – Да, – произнесла я и отключила связь. * * * Я прибыла в кабинет Мелинды с банкой колы и шоколадным кексом размером с большой моток шерсти. Решила, что скоро месячные – гормоны бушевали, а потому я не находила себе места. На эту же причину списала и бессонницу. Мелинда при виде кекса в прозрачном пластиковом пакете едва не пустила слюни и повела меня в репетиционный класс. Совершенно пустой, если не считать вращающегося табурета и сверкающего черного концертного рояля «Стейнвей». Я бросила колу и кекс в корзинку для мусора. Мелинда нахмурилась. – Я же ничего такого не говорила… – Я покачала головой. – Нет аппетита. Хочется только играть. Когда она закрыла дверь, я начала с нескольких арпеджио, чтобы разогреть пальцы. За последние четыре года я прикасалась к клавишам не более десяти раз. Несмотря на такое пренебрежение к музыке – и меня это удивило, – мои пальцы, казалось, сами отыграли все то, что я знала раньше. Я уже не могла вспомнить ноты Второго концерта Рахманинова или равелевской «Паваны на смерть инфанты», но мои пальцы безошибочно находили нужные клавиши. Я чувствовала себя марионеткой наоборот: мое тело двигалась под воздействием струн рояля. Наконец я достала из кармана сложенный лист с музыкой Алекса. Хотя мелодия звучала в голове, пальцы ее еще не выучили. Я вновь просмотрела ноты, перед моим мысленным взором возникла головка Поппи, склоненная над кабинетным роялем. «Я люблю тебя, мамочка». Я разгладила лист, потом поставила на пюпитр, скользнула пальцами по бумаге. Начала играть, взяла ноту си правой рукой, аккомпанируя левой. Не закончив первого такта, остановилась и на дюйм подняла пальцы над клавишами. Сердце сжалось от эха музыки в этом холодном пустом классе. Какие бы воспоминания ни расшевелили эти начальные ноты, они вызвали не только картинку, возникшую перед мысленным взором. На сей раз воспоминания заполнили вены, кожа ожила под мягкостью ее кожи, как в тот раз, когда я впервые держала на руках Поппи, щечкой к груди, а ее головка умещалась в моей ладони. Реальность ощущений потрясла меня. Но они и искушали. Я вновь опустила руки на клавиши и продолжила. Ощутила лопатки дочери, прижимающиеся к моим ладоням, когда я подняла ее на руки после падения с велосипеда, словно музыка стала проводником между мной и тем моментом, перенеся меня сквозь время. Я играла. Через кисти в руки и далее по всему телу растекалось ее тепло, как в тех случаях, когда она, забравшись в мою кровать, прижималась ко мне после кошмарного сна. Ее ноги сжимали мои, гладкие волосы щекотали подбородок. Когда я закончила первую часть, сердце мое билось очень часто. До конца оставалось несколько тактов, но вдруг раздался громкий стук в дверь. Я перестала играть. – Войдите. Очень медленно дверь открылась. Я ожидала увидеть Мелинду или какого-нибудь студента, не заметившего моего имени в списке репетирующих, который висел в коридоре у двери. Но в класс вошел низенький и очень старый мужчина, лысый, сгорбленный, в потрепанном твидовом костюме, пожелтевшей рубашке и коричневом галстуке-бабочке. Я начала объяснять, что получила разрешение на репетицию до окончания часа, но замолчала, потому что что-то в нем мне показалось очень знакомым. Попыталась вспомнить, откуда могла его знать. Посеревшее лицо, густо изрезанное морщинами, выступающие вперед губы, островки седых волос на затылке. Он переступил порог, волоча ноги. – Могу я вам чем-нибудь помочь? – вежливо произнесла я. Он остановился, чуть распрямился, улыбнулся. Я отпрянула. Даже для человека его лет он выглядел отталкивающим. – Вы слишком отделяете один звук от другого, – сказал он с легким акцентом, но я не могла понять, с каким именно. – Или вы не обращали внимания на фразировочные лиги? Я посмотрела на листок с нотами, который лежал передо мной. – Вы про это? – Я сочинил музыку, которую вы играете. – Он низко поклонился. – Сожалею, что вы получили это произведение не из моих рук. Я наблюдала, как мужчина медленно поворачивается и закрывает за собой дверь. – Это ваше произведение? – Разумеется, мое. – Он двинулся к роялю. – Вам нравится? Я в недоумении поднялась. – Кто вы? Он уже обходил рояль, заложив руки за спину. Я наклонилась, чтобы взять брифкейс. Когда подняла голову, мужчина стоял справа от меня, достаточно высокий, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Только радужных оболочек у него не было. Их словно закрыла однородная серая катаракта. И напоминали они камушки. Я ахнула и отступила на шаг. – Аня! – Он наблюдал, как я пячусь. – Аня! Я почувствовала, как бьется сердце и трясутся руки. Посмотрела на дверь. – Вы хотели бы иметь этот рояль? – Он улыбался. – Или такой же, как этот? Он вновь двинулся вокруг рояля, ведя скрюченными пальцами по черному корпусу. Я пыталась сообразить, что происходит. – Вы сказали, что написали это произведение? – Любопытство взяло верх, несмотря на исходящее от него ощущение угрозы, заполнившее репетиционный класс. – Вы больше не собираетесь играть? – Другой человек, которого я знаю, говорил, что он написал эту музыку, – произнесла я. Мужчина взглянул на лист с нотами и улыбнулся. – Вы знаете Алекса? – спросила я, внимательно наблюдая за ним и продвигаясь к выходу. Он посмотрел на дверь. Клянусь, я услышала, как щелкнул замок. Пот выступил на спине и под мышками. Я сказала себе, что надо сохранять спокойствие, бояться нечего, ему лет семьдесят пять, и если я не смогу отбиться от мужчины его возраста, тогда напрасно двадцать лет держала себя в форме. Но речь шла не о физической силе. Я чувствовала себя связанной, попавшей в ловушку, и свет в репетиционном классе мерк, в углах сгущались тени. Я вспомнила про мобильник. Трясущимися руками вытащила его из кармана и начала набирать номер. Секундой позже дисплей потух. Разрядился аккумулятор. – Алекс говорит, что вы – демон. – Негоже называть так друга семьи, правда? Или на то есть причины? – Мужчина сел перед роялем и улыбнулся. – Вы пришли в университет, чтобы взглянуть на рояль? – спросила я, пятясь к двери. Он оказался позади меня, у двери. На его лице читалась угроза. Я охнула. Здесь творилось что-то очень, очень странное. На мгновение я поверила, что у меня острый психоз, руки неистово тряслись, пол под ногами закачался. – С вами все в порядке? – услышала я его слова. Я почувствовала, как сворачиваюсь калачиком на полу, к которому меня буквально притянуло. В сердце, которое только что казалось тяжелым камнем, внезапно образовалась пустота. Подобные ощущения я уже испытывала, когда увидела Поппи в окне и прыгнула к ней, но вновь опоздала на полсекунды, руки остались пустыми, а момент моего движения продолжал сказываться на всем, что я делала теперь: ее недостижимость давила на меня. Потом все ушло. Мои глаза оставались плотно закрытыми, но тело наполнилось солнечным светом. Темнота отступила. Снова и снова я чувствовала, как по мне прокатываются волны тепла. Я оторвалась от пола, словно кто-то поднял меня, и каким-то чудом обрела невесомость. Мысленным взором я больше не видела Поппи в момент ее смерти. Ее встревоженное, прекрасное лицо возникло передо мной, и она положила руки мне на плечи. Начала трясти. «Все хорошо, мамочка. Я здесь. Прямо здесь». Я хотела открыть глаза, но боялась, что она исчезнет. Вместо этого увидела, как мои руки протянулись вперед, коснулись ее лица. Она чуть повернула голову, чтобы поцеловать мою руку. «Мамочка, ты не потеряла меня. Все действительно хорошо. Понимаешь? » Я притянула ее к себе, моя грудь вздымалась и от облегчения, и от неверия. Наконец она подалась назад и посмотрела на меня. Выглядела дочь старше, темно-каштановые волосы стали длинными, окаймляли лицо роскошными, как у красавиц Боттичелли, локонами, в карих глазах читалось только спокойствие. Никакого страха, никакой темноты. «Теперь возвращайся, – сказала она. – Я тебя люблю». * * * Когда я открыла глаза, Мелинда склонилась надо мной, била ладонью по лицу и выкрикивала мое имя. Я почувствовала, как делаю глубокий-глубокий вдох, словно только что вынырнула из глубин океана. Руки и ноги онемели, голова гудела, как при сильном похмелье. Резкий запах духов Мелинды ударил мне в нос, и я вновь распласталась на полу. Ужас на ее лице сменился облегчением, когда я вновь села. – Господи, дорогая… я подумала, что вы умерли! – воскликнула она. Я потрясла головой, чтобы подтвердить, что я жива, как бы ужасно ни выглядела. Тело покалывало, словно я только что вылезла из теплой ванны или после целого дня, проведенного на солнце. – Я видела ее, – сообщила я Мелинде. – Видела Поппи. Она как-то странно посмотрела на меня. Я поднесла ко рту трясущуюся руку. Мелинда взяла мобильник, который на шнурке висел на шее, и позвонила в службу безопасности. Потом сняла с себя кашемировый кардиган и накинула мне на плечи. – Тут арктический холод, – заметила она. – Вы открывали окно? Я покачала головой, хотя озабоченность в ее голосе заставила меня улыбнуться. Своим присутствием Мелинда подтверждала, что я в безопасности. Она нервно рассмеялась. – Вы ни за что не догадаетесь, – сказала Мелинда, когда я поднялась, ухватившись за край рояля, чтобы не потерять равновесие. – О чем? Она сложила руки на груди и улыбнулась. – То музыкальное произведение, которые вы мне показывали, на сто процентов оригинальное. Никаких заимствований. Я кивнула, оглядев репетиционный класс. – Этот мальчик гений, – продолжила Мелинда. – Вундеркинд. Я посмотрела на рояль, потом принялась оглядывать пол. – Что? – спросила Мелинда. – Его нет, – ответила. – Лист с нотами исчез. Глава 23 Дорогой дневник! Что сказал Папа Юлий II Микеланджело? «Слезай, сынок, доклеим обоями». * * * Утром я проснулся рано, потому что сегодня суббота и в десять часов мне предстояло увидеть маму. По ощущениям создавалось полное впечатление, что это рождественское утро. Я поставил будильник на семь часов, чтобы успеть принять душ до того, как остальные проснутся, почистить зубы, уши и постричь ногти. Боялся, что в прачечной забудут постирать мою одежду, поэтому хотел иметь в запасе достаточно времени, чтобы постирать и высушить ее самому. Однако волновался я напрасно: когда заглянул в шкаф, там висели рубашка, брюки и жилетка. Чистенькие и выглаженные. Проснулся я задолго до звонка будильника и долго стоял под душем. Потом примерно час наводил глянец на туфли, черным маркером закрасил все потертости, чтобы они выглядели как новенькие. Управился со всем до восьми утра. Перевесил фотографии и рисунки нашего нового дома, которыми украсил стены моей комнаты, какое-то время посидел, представляя, как мы там будем жить, вместе готовить в кухне, выходить в сад, когда выглянет солнышко, развешивать по стенам фотографии лилий и дельфинов. Я нарисовал маме картину и написал на обратной стороне: «Мама, я надеюсь, ты скоро поправишься, потому что я тебя люблю, и если здоровья у тебя будет столько же, сколько у меня любви к тебе, то ты перестанешь болеть». Мама ждала меня в гостиной, которой пользуются все пациенты ее отделения. Она надела новые джинсы и синюю футболку, немного подкрасилась: светло-розовые тени для век, румяна, тушь для ресниц. Я так обрадовался, увидев ее, что чуть не расплакался, но подумал, что она тоже расплачется, глядя на мои слезы, и сдержался. Когда она отпустила меня, я сел напротив и улыбнулся. – Как тебе нравится новая школа? – спросила мама, хотя уже говорила, что не рада моему переводу в новую школу. – Нормально, – ответил я. – Это ведь только временно? Она кивнула. – А что ты принес? Я держал в руках альбом. – Я нарисовал много картин. Аня говорит, что так я быстрее поправлюсь. Показать тебе? Мама улыбнулась. Я сознательно больше не рисовал скелеты, потому что они вроде бы огорчали людей, поэтому показал ей цветочные клубы, которые видел из окна, класс на занятиях, портрет Вуфа. Когда мама увидела Вуфа, улыбка сползла с ее лица. Она долго смотрела на картину, приложив руку ко рту. – Что-то не так? – спросил я. Она глубоко вдохнула, а потом сжала мою руку своими. – Алекс, очень жаль, но и Вуфу пришлось переехать в новый дом. – Это ты про что? – удивился я. Я не расслышал всех ее слов, потому что мое сердце билось слишком громко, но основное уловил. Вуфа поместили в приют для собак, когда тетя Бев уехала обратно в Корк, и в доме никого не осталось, чтобы кормить и выгуливать его. С собой она взять собаку не могла. Подумал о Вуфе, запертом там с другими лающими, несчастными собаками, кружащим по клетке, размером с половину туалета, и гадающим, что он сделал не так, раз уж попал туда. Наверное, дыхание у меня участилось, потому что мама обняла меня и произнесла: – Ох, Алекс, мне так жаль, это моя вина. – Мы сможем его забрать? Мама еще крепче прижала меня к себе, а когда вновь посмотрела на меня, тушь потекла по лицу влажными черными полосками. – Вероятно, – ответила она. – Если он все еще там. Я хотел спросить, не думает ли она, что Вуфа могли усыпить. Однажды я подслушал, что в приютах так поступают постоянно, поскольку собак у них слишком много. Но испугался, что вопрос еще сильнее расстроит маму. – Это моя вина, – повторила она. – Если бы я не попала сюда, мы бы скорее всего оставались дома. Наконец-то я вспомнил о манерах и достал из кармана носовой платок. Протянул маме, она улыбнулась и вытерла лицо. – Когда ты поедешь домой? – спросил я. – Не знаю. Я задумался: что мне сделать или сказать, чтобы мама повеселела? Тут же в голову пришла мысль о Руэне, спасшем папу, но мне не хотелось говорить ей про ад: она бы решила, что я спятил. Поэтому сказал другое: – Я знаю, что тебе недостает моего папы, мама, и я вижу, что ты постоянно грустишь после того, как он умер. Но я думаю, что когда-нибудь мы сможем увидеть его. На Небесах. Мама очень медленно опустила носовой платок. Выглядела рассерженной. – Алекс, что значит, он умер? – спросила она. – Я хотел сказать, что он умер в то утро, когда я нашел тебя в кровати со всеми этими таблетками, а бабушка вызвала «скорую»… Я замолчал, потому что мама смотрела на меня так, будто я сошел с ума. Ее рот открылся, а на лбу появилась линия, которая начала превращаться в букву V. – Мама, извини, не следовало мне говорить об этом. Она опустила руки и вздохнула. – Мне очень жаль. – После моего прихода она только и делала, что извинялась. – Я думала, ты понимал, Алекс. – Она взглянула в окно, солнце осветило ее лицо. – Бабушка всегда говорила, что я воспринимаю тебя взрослым, ожидая от тебя слишком многого. Наверное, потому, что ты всегда казался мне старше своих лет. Ты знаешь, что пошел в десять месяцев? Мой желудок начал завязываться в узел. – Патронажная сестра удивлялась, она никогда не слышала, чтобы ребенок в девятнадцать месяцев так говорил. Прямо-таки как четырехлетний, и это с учетом того, что обычно мальчики отстают в развитии от девочек. – Она улыбнулась. – Я очень тобой гордилась, Алекс. И боялась. Не знала, как тебя кормить, как приглядывать за тобой. Не знала, даю ли я тебе все необходимое. Но ты удивлял нас всех. – Ты хочешь сказать, что папа жив? – спросил я. – Он в тюрьме Магиллигэн. Я пыталась взять тебя с собой на свидание, но ты отказался. Я откинулся на спинку стула, словно она только что ударила меня в лицо. – Алекс! – Мама наклонилась ко мне, протянув руки. Я почувствовал, как моя голова поворачивается из стороны в сторону, будто кто-то крутил ее за меня. – Где находится Магиллигэн? – прошептал я. – В семидесяти милях отсюда. Сразу за Дорогой гигантов. Я хочу тебе кое-что сказать, Алекс. Я поднялся и пересел к ней. Перед глазами у меня все плыло. – Ты этого не заслуживал, – продолжила она. – Ты меня не заслуживал. Имел право на лучшую мать, чем я. И я подумала, может, именно из-за того, что я такая, мои приемные родители ругали меня. Я кивнул, хотя не до конца понимал, о чем мама говорила. Ведь приемные родители – это люди, которые не твои родители? – Но требуется время, чтобы осознать, что ты хорошая, если всю жизнь считала себя никчемностью. – Какие еще приемные родители? Мама нахмурилась. – Видишь ли, в чем дело, Алекс. Я не была честной ни с тобой, ни с собой. Бабушка – не моя настоящая мать. Она удочерила меня. * * * Не помню, что произошло после того, как мама мне это рассказала. Словно гигантская стеклянная трубка опустилась с потолка и накрыла меня. Так люди накрывают банкой паука, и он не может из-под нее выбраться. Я сидел в трубке и слышал только собственные мысли. Вот какие: «Бабушка – не моя бабушка? » «Тетя Бев – не моя тетя? » «Папа не умирал? » «Тогда кого Руэн освободил из ада? » Но, должно быть, при этом я реагировал правильно, потому что мама говорила и говорила. Она обсуждала со мной наш новый дом и планы относительно его отделки после того, как она выйдет из больницы. Какие-то слова до меня долетали: «в красный цвет, может, даже в оранжевый» или «много роскошных ламп». И пока она говорила, одна мысль гремела у меня в голове, как полуночный скорый поезд: «Руэн лжет». Он не освобождал моего отца из ада. Не было никакого огромного здания или драконов в небе. И что он там утверждал? Мой отец хотел, чтобы я оплатил долг? Иными словами, Руэн чувствовал, что может обвести меня вокруг пальца да еще нагреть на этом руки. Я встал. Мама уже говорила, похоже, сама с собой, теперь о том, что она всегда хотела иметь ковровую дорожку на лестнице. Вытирала со щек слезы, но улыбалась. – Может, мы сумеем начать все с чистого листа? Я взял ее за руку. – Мама, я тебя люблю. Но мне надо кое-что сделать. И я ушел, в тот самый момент, когда она выбирала цвет для кафеля в ванной – розовый или персиковый. * * * После того, как я ушел от мамы, меня отвели в Макнайс-Хаус. Как только мы миновали большую красную парадную дверь, что-то грохнуло, и какая-то женщина в сеточке на волосах и фартуке велела мне идти по коридору очень медленно, чтобы не наступить на осколки стекла. – Сегодня я просто растяпа. – Она подняла руки и пошевелила пальцами, словно удивляясь, что все они на положенных местах. На полу валялись одиннадцать разбитых кружек, а воды хватило на большую лужу. Я посмотрел вниз: в донышке одной кружки увидел улыбающуюся физиономию Руэна, но сам он не показывался. Знал, что я на него зол. Мисс Келлс ждала меня у двери спальни. Я подошел к ней. – Хочу пойти поплавать, – сказал я. Она посмотрела на меня очень серьезно, и я заметил, что глаза и рот у нее, как у Майкла. Собрался уже ей это сказать, но подумал, что она спросит, кто такой Майкл, и промолчал. – Алекс, я бы хотела поговорить с тобой об очень важном. – Прямо сейчас? Она кивнула. – Извините, не могу. Не сказал, что сначала мне надо поговорить с девятитысячелетним демоном, который наврал, будто проник в ад и помог моему отцу выбраться оттуда, чтобы я все делал по его указке. И для этого мне требовалось найти тихое и уединенное место. Потому что, начни я кричать в своей спальне, врачи явились бы со смирительной рубашкой и белыми таблетками. – Мне надо поработать над техникой баттерфляя. – И я многозначительно посмотрел на стрелку-указатель бассейна у нее за спиной. Мисс Келлс присела рядом со мной, и я подумал о подержанных книгах с их желтыми страницами. – Знаешь, Алекс, ты можешь говорить со мной обо всем. Именно для этого и нужен личный наставник. Что бы ты мне ни сказал, ты не наживешь из-за этого никаких неприятностей. Понимаешь? Не понимал, но после ее слов узел в моем животе превратился в масло, и по телу разлилось тепло. Я открыл рот. Она кивнула, предлагая начать. Мне хотелось рассказать ей о Руэне и попросить у нее совета. – Мисс Келлс, что бы вы сделали, если бы тот, кому вы доверяли, солгал вам в важном вопросе? Она улыбнулась. Я сообразил, что она знает, почему я спрашиваю, и я даже подумал: а может, ей кто-то солгал так же, как мне? – Я бы сказала им, что никогда больше не хочу их видеть. Даже если бы я очень их любила, уже ни в чем не стала бы им доверять. Мисс Келсс взяла меня за руку. – Тебе нужна моя помощь, Алекс? – Да, – ответил я и тут же покачал головой, поскольку не знал, каким образом она может мне помочь в этом деле. – Если в будущем тебе понадобится моя помощь, просто подойди и скажи об этом. – Спасибо. * * * Я плавал и плавал от одного края бассейна к противоположному, напрягая тело при каждом взмахе рук, представляя, что борюсь с Руэном. Иногда отдыхал, держась за бортик, и шепотом приказывал Руэну показать его отвратительное окаменевшее лицо. Но он не являлся. Наконец я вылез из бассейна и направился в сауну. Остальные ребята играли в футбол, спасатель стоял у бассейна, так что сауна оказалась в полном моем распоряжении. Я лег на скамью и вообразил, как чистая ярость сочится из всех пор. Кашель. Я открыл глаза. Сквозь пар разглядел старика, стоящего у стены. Злобного вида, с улыбкой пираньи и в костюме, из которого лезли нитки. Нитки эти змеями ползли сквозь туман и заканчивались у моего полотенца. – Ты звал? – спросил Руэн. – Ты врун! – крикнул я. – Ты сказал мне, что освободил моего папу из ада! – И как ты пришел к этому выводу? Я уже стоял, наставив на него палец. Руэн сел на скамью напротив. – Мама сказала, что папа жив и находится в тюрьме Магиллигэн. Так что ты не освободил его из ада, Руэн. Вряд ли ты вообще кого-либо освобождал. Ты все выдумал. И я тебе больше ничего не должен. Руэн очень строго посмотрел на меня. На мгновение я подумал, что он собирается изменить образ и превратиться в монстра, чтобы испугать меня. Но он лишь посмотрел в угол. Повернувшись, я увидел там другого демона. В таком же твидовом костюме, как у Руэна, но новом, и выглядел демон молодым и застенчивым. Казалось, он что-то записывал в блокнот. – Кто это? – спросил я. Демон поднялся, чтобы представиться, но Руэн взмахом руки оставил его. – Это Блейз, – небрежно бросил он. – Стажер. Не обращай на него внимания. Я поднял полотенце и собрался уходить. – Твоя мать солгала, Алекс, – вдруг произнес Руэн. Я сжал кулаки, скрипнул зубами и медленно развернулся. – Что? – Твоя мать солгала. – Да кто ты такой… Он поднял руку. – Пожалуйста. Меня трясло от злости, и губы так напряглись, что я не мог ими шевельнуть. Руэн указал на скамью, предлагая мне сесть. – У тебя десять секунд на объяснения. – Садиться я не стал. – Человек, которого я спас, твой настоящий отец. Мужчина, который сидит в тюрьме Магиллигэн, – нет. Никто не знает, кто твой отец, даже твоя бабушка. Внезапно я вспомнил, как мама однажды сказала о бабушке: «Она не настоящая твоя бабушка». Воспоминание ударило, как обухом по голове. Мне пришлось сморгнуть слезы. – С какой стати маме лгать насчет того, кто мой отец? – крикнул я. – Как ты посмел называть мою маму лгу?.. – Я не называл, – оборвал Руэн. – Я лишь сказал, что она солгала. Твоя мать солгала, чтобы поберечь тебя. Она любит тебя и понимает, сколько боли принесет тебе подобное откровение. Я тебе это говорю только потому, что ты меня заставил. Я посмотрел на другого демона: тот все старательно записывал. Теперь я уже не мог сдержать слез, не мог замедлить бег сердца. Пот катился по лицу, выступал в подмышках, капал с пальцев. Рыдание вырвалось у меня из груди, потом хлынули горячие слезы. Наконец Руэн подошел ко мне. Я закрывал лицо руками. Он похлопал меня по плечу. – Все нормально. Ты не должен был знать. – И добавил: – Так что давай помиримся. Глава 24 Я просыпаюсь с криком. Взгляд, брошенный на часы, которые стоят на столике у кровати, вызывает замешательство. Но быстрый подсчет доказывает, что я проспала пятнадцать часов. Такое трудно даже представить. Я сажусь и выглядываю в окно. Яркий солнечный свет заливает маленький сквер рядом с моим домом, автомобили мчатся по шоссе, ведущему в Дублин, маленькие и яркие, как леденцы. Река Лаган похожа на серебристую ленту, город раскинулся в отдалении, с мостами и кораблями, зелеными – цвета мяты – крышами старых домов и сверкающими небоскребами. В такое утро Белфаст напоминает мне старую сказку о двух сестрах-близнецах, разлученных сразу после рождения. После долгих лет они встретились вновь, одна изможденная и сгорбленная от тяжелой работы, с землистым, осунувшимся лицом и запавшими пустыми глазами. Вторая, где бы ни появлялась, вызывала восхищенные взгляды, статная и стройная, с ослепительной улыбкой. Сестра-красотка показала сестре-карге, как та могла бы выглядеть, и она впервые в жизни стала красавицей. Вот и Белфаст зачастую та самая сестра-карга, но выпадают дни, когда в нем можно увидеть сестру-красотку. Воспоминания о событиях прошедшего дня обрушились на меня холодным душем. Обморок на полу. Поппи. Мужчина в репетиционном классе. Пропавший лист с нотами. Я бросаю кусочки яблока, киви и ананаса в мой новый блендер и пью получившийся коктейль, просматривая список пропущенных звонков. Вижу все тот же незнакомый номер. Нажимаю на клавишу вызова. После пяти гудков кто-то отвечает. – Аня. Привет. Это Карен. Карен Холланд. – Извините, Карен, – говорю я. Голос осип от столь долгого пребывания в кровати. – Я пока еще ничего не выяснила. Алекс в Макнайс-Хаусе и… – Я кое-что нашла, – сообщает она. – Думаю, это важно. У вас есть время поговорить? Я смотрю на часы. – Через двадцать минут у меня совещание. Давайте встретимся во второй половине дня? – Хорошо. Воспоминания о событиях прошедшего дня продолжают выливаться на меня холодным дождем, удивительные и вызывающие нервную дрожь. Даже после пятнадцати часов сна, даже после того, как кофеин заплескался в моей крови и я наконец-то могу сосредоточиться на чем-то конкретном, я знаю, что видела Поппи, ощущала прикосновения ее рук к своему лицу, слышала ее голос, вдыхала запах ее волос, слышала ее дыхание. Но я не имею ни малейшего понятия, как все это объяснить. Не понимаю я и встречи со стариком. Его древнее лицо, словно высеченное из камня, и жуткие пустые глаза. Он по-прежнему стоит перед моим мысленным взором. Я рассказала Мелинде о визите старика в репетиционный класс вскоре после того, как ко мне вернулось сознание. Она проверила регистрационную книгу при входе в музыкальную школу, потом записи видеокамер наблюдения, даже переговорила с охранниками. Не смогла найти никаких его следов, и мы обратились в полицию. – Руэн? – спросила патрульная, приехавшая по вызову. Мы сидели в кабинете Мелинды. Я добивала вторую кружку кофе. На лице патрульной читался скептицизм. – Так он себя назвал. – Сколько ему лет? – От семидесяти пяти до восьмидесяти, – ответила я. – У него был нож? Я вздохнула. Уже тогда все выглядело нелепо. Я не упомянула ни содержания нашего разговора, ни своих ощущений. Думала о захваченных заложниках, которые обнаруживали, что угрожали им совсем не оружием, а приставленным к шее маркером для электронной доски. Мелинда попросила разрешения переговорить со мной, и патрульная отошла в сторону. – Этот человек назвал свое имя? – спросила Мелинда. – Да. – Я кивнула, но тут же засомневалась. Может, он и не сказал, что его зовут Руэн. Может, он вообще не называл своего имени. – Вы уверены? – настаивала Мелинда. – Просто, если судить по вашему описанию, это мог быть один из приглашенных профессоров. – Он знал мое имя, – заметила я. – Назвал меня Аней. – Ваше имя написано в списке репетирующих, – напомнила Мелинда. – Приглашенные профессора приходят в школу нечасто, иногда неожиданно. Некоторые очень, очень старые. Среди них есть один, подходящий под ваше описание… Он невысокого роста и… странный. – У вас есть его фотография? Мелинда указала на компьютер, который стоял на столе. Я попросила патрульную подождать еще минутку, и мы обошли стол. Мелинда сдвинула «мышку», чтобы убрать с экрана заставку, и ввела запрос в поисковую строку. На экране появились фотографии сотрудников. Мелинда добралась до «Приглашенных профессоров» и щелкнула по одной фотографии. – Вот он. Страница сменилось. Экран заполнило лицо лысого старика, глаза которого (возможно, серые) прятались за толстыми черными стеклами очков. Похожий рот, чуть выступающая вперед верхняя челюсть, маленькие желтоватые зубы. Галстук-бабочка и твидовый пиджак. Я наклонилась к экрану, сердце учащенно билось. – Это профессор Франц Амсель. Пару дней назад он отдал на кафедру музыки научную статью. Вы думаете, это мог быть он? Я всмотрелась в широкую улыбку и черные очки. Мужчина, которого я видела, был старше. Я сказала об этом Мелинде. Она усмехнулась: – Большинство этих господ присылают нам фотографии, которые по возрасту старше меня. Я точно знаю, что профессору Амселю глубоко за семьдесят. – Но он заявил, что сочинил это произведение, – пробормотала я, отчаянно пытаясь вспомнить свою встречу со стариком максимально точно, без эмоциональной окраски. Мелинда подняла руку. – Позвольте мне связаться с ним, выяснить, что он делал этим утром. Я кивнула. В другом конце комнаты патрульная постукивала ногой по паркету. Мелинда сняла трубку, набрала внутренний номер, откинула со лба прядь волос. – Добрый день, профессор. Это Мелинда Кайл, из музыкальной школы Королевского университета. Да, да. Я хотела спросить, не заходили ли вы утром в один из наших репетиционных классов? Мы хотим навести порядок в службе безопасности, чтобы они регистрировали всех, кто приходит в школу. Да, да. Так вы там были. – У меня упало сердце. На лице Мелинды отразилось облегчение. – Ох, слава Богу. Нет, ничего. Хорошо, профессор. Я ей скажу. Спасибо вам. – Она положила трубку и закатила глаза. Потом улыбнулась мне и направилась к патрульной, чтобы елейным голоском объяснить, что произошло недоразумение. Я опустилась на стул, глядя на фотографию профессора на экране. Сходство не вызывало сомнений. Я чувствовала себя полной дурой. Как я могла позволить себе так далеко уйти от реальности? Как могла поверить, что этот человек… Сама мысль теперь казалась бредом, и я еще больше разозлилась на себя. Позднее злость исчезла и осталась лишь тревога за собственный рассудок. Если он не будет работать должным образом, разве я смогу и дальше работать детским психиатром? Каким образом мне удастся перестраивать жизни детей, обучая их отличать реальное от нереального, если я сама не могу определить разницу? * * *
|
|||||||
|