Клуб адского огня 2 страница

Путешествие наконец‑ то завершилось. Самолет заложил вираж, пошел на снижение, пробежал, подпрыгивая, по полосе аэропорта Шанлыурфы и остановился. Стояла темная ясная ночь. Настолько ясная, что через иллюминаторы казалась прохладной. Но когда дверь открылась и подкатили трап, Роб почувствовал, как в самолет хлынул обжигающий воздух. Как будто кто‑ то взял да открыл громадную печь. Очень жаркое место. Край Синайской пустыни.

Аэропорт оказался крохотным. Робу нравились подобные маленькие воздушные пристани. В них отсутствовала безликость современных монстров и, напротив, всегда имелось что‑ то свое, особенное. А в аэропорту Шанлыурфы этого «особенного» хватало с избытком. Прямо в зале прилета прибывшие получили багаж из рук толстого бородача, облаченного в помятую грязную куртку, а паспортный контроль был представлен одним – единственным парнем, с полусонным видом сидевшим за шатким столиком.

Перед аэропортом на автостоянке пыльный горячий ветер трепал листья и без него взлохмаченных пальм. На площадке, предназначенной для такси, стояло несколько машин, из которых на приезжего смотрели водители. Роб тоже осмотрел их и принял решение.

– Шанлыурфа, – обратился он к тому, что помоложе.

Мужчина с лицом, заросшим многодневной щетиной, улыбнулся. Его рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани выглядела поношенной, но чистой. Он казался дружелюбнее остальных таксистов, которые зевали и сплевывали из окон своих машин. Больше того, этот парень, как выяснилось, говорил по‑ английски. После краткого обсуждения цены и того, в какой отель ехать, водитель взял сумки Роба, кинул их в багажник, уселся за руль и сообщил:

– Урфа! Не Шанлыурфа. Урфа!

Роб сел на заднее сиденье. Он сильно устал за день. Путешествие из Тель‑ Авива оказалось долгим, очень долгим. Завтра он пойдет и осмотрит эти сногсшибательные раскопки. Но сейчас он хотел только спать. Однако таксист был решительно настроен на разговор.

– Желаете пива? Я знаю отличное место.

Роб мысленно застонал. За окнами проносилась темная пустая равнина.

– Спасибо, нет.

– А женщину? Я знаю отличных женщин!

– Э‑ э, нет.

– Тогда ковер. Вам обязательно нужен ковер. Мой брат…

Роб вздохнул и глянул в зеркало заднего обзора. И обнаружил, что водитель улыбается. Он просто шутил.

– Очень смешно.

Таксист расхохотался.

– Проклятые ковры!

А потом, не отрывая взгляда от дороги, полуобернулся и протянул руку. Роб пожал ее.

– Меня зовут Радеван, – представился таксист. – А вас?

– Роберт. Роб Латрелл.

– Привет, мистер Роберт Латрелл.

Роб рассмеялся и тоже сказал: «Привет». Они уже въехали на окраину города. Вдоль освещенной редкими фонарями изрядно замусоренной улицы тянулись магазины автомобильных шин. В душном мраке сияла алыми огнями заправочная станция. Потом пошли кварталы бетонных домов. Во всем ощущалась сильная жара. Тем не менее у женщин, которых Робу удалось разглядеть издали в освещенных окнах кухонь, головы были обвязаны платками.

– Вам нужен шофер? – спросил Радеван. – Вы по делам здесь?

Роб задумался. Почему бы и нет? Приветливый парень, с чувством юмора.

– А ведь верно. Мне нужен шофер и переводчик.

– На завтра?

– Может, и больше.

Радеван радостно хлопнул ладонью по баранке, а другой рукой прикурил сигарету. За руль он, собственно, не держался. Роб уже подумал, что сейчас они слетят с дороги и врежутся в стену освещенной неоновыми огнями маленькой мечети, но Радеван в последний момент взялся за баранку, и они покатили дальше. Водитель попыхивал вонючей сигаретой и болтал.

– Я смогу вам помочь. Я хороший переводчик. Говорю по‑ курдски, по‑ английски, по‑ турецки, по‑ японски, по‑ немецки.

– Вы говорите по‑ немецки?

– Nein[2].

Роб снова рассмеялся. Похвальба Радевана ему понравилась. Не в последнюю очередь потому, что они пролетели десять миль за десять минут, ни во что не врезавшись, и уже находились в центре города. Тут и там виднелись забегаловки, где днем торговали кебабами – по ночному времени их окна прикрывали ставни, – и круглосуточные лавки с восточными сластями. Пешеход в костюме и пешеход в арабском одеянии. Двое подростков на мопедах. Несколько молодых женщин в джинсах, с яркими пестрыми платками на головах, смеющихся какой‑ то шутке. Машины сигналили на перекрестке. Отель Роба находился в самом центре города.

Радеван посмотрел на Роба в зеркальце.

– Мистер Роб, вы англичанин?

– Типа того… – неопределенно ответил Роб.

Ему совершенно не хотелось вдаваться в долгий разговор о своем происхождении, по крайней мере сейчас. Слишком уж он устал.

Радеван ухмыльнулся.

– Я люблю англичан! – Он потер большим пальцем указательный, словно прося денег. – Они богатые. Англичане очень богатые!

Роб пожал плечами.

– Ну, попадаются, конечно…

Радеван не пожелал сдаться.

– Доллары и евро! Доллары и фунты! – Новая ухмылка. – Ладно, я подхвачу вас завтра. Куда ехать?

– В Гёбекли‑ тепе. Знаете такое место?

Молчание.

– Знаете Гёбекли‑ тепе? – повторил Роб.

Радеван не отвечал. Почти сразу же машина остановилась.

– Ваш отель, – сухо сообщил водитель.

Улыбки на его лице как не бывало.

– Э‑ э… вы заехать меня завтра? – осведомился Роб, невольно перейдя на пиджин‑ инглиш. – А, Радеван?

Тот кивнул, помог Робу перенести вещи к двери отеля, шагнул к своей машине, но вдруг остановился.

– Вы сказали… Вы сказали, что хотите в Гёбекли‑ тепе?

– Да.

Радеван нахмурился.

– Гёбекли‑ тепе – плохое место, мистер Роб.

Роб стоял у двери отеля. Возникло чувство, будто он очутился в скверном варианте фильма «Дракула».

– Эй, Радеван, это же всего лишь раскопки. Вы сможете отвезти меня туда или нет?

Радеван сплюнул на дорогу, уселся на водительское сиденье, захлопнул дверцу и высунулся в окно.

– Завтра в девять утра.

Громко взвизгнули покрышки, и машина исчезла в лабиринте улочек Шанлыурфы.

На следующее утро, после завтрака, состоявшего из очень круто сваренных яиц, овечьего сыра и трех фиников, Роб уселся в машину. Они направились к выезду из города. По пути Роб спросил Радевана, почему он так отреагировал на слова о Гёбекли.

В первый момент водитель вновь помрачнел, пожал плечами и что‑ то пробормотал. Но когда машин на дороге поубавилось и по сторонам потянулись бескрайние поля, пересеченные оросительными каналами, он раскрылся, как окружающий пейзаж.

– Там нехорошо.

– Расскажите, в чем дело.

– Гёбекли‑ тепе, может быть, содержит большое богатство. Такое, что весь курдский народ разбогатеет.

– Но?..

Радеван яростно затянулся третьей сигаретой.

– Посмотрите на эти места, на этот народ.

Роб послушно посмотрел в окно. Они въехали в деревушку из глинобитных домиков, перед которыми тянулись открытые дренажные канавы; среди куч мусора играли чумазые ребятишки, махавшие вслед машине. За деревней раскинулось хлопковое поле, где на обжигающей жаре работали женщины в выгоревших платках цвета лаванды. Роб вопросительно взглянул на водителя.

– Курды очень бедные! – громко, с возмущением заявил Радеван. – Взять хотя бы меня. Я таксист, хотя говорю на многих языках. И все равно я таксист.

Роб кивнул. Он знал, что курдам живется очень плохо. И что они давно уже борются за независимость.

– Турецкое правительство держит нас в нищете.

– Да, верно, – согласился Роб. – Но я не понимаю, как политика связана с Гёбекли‑ тепе.

Радеван выкинул окурок в окно. Они вновь выехали на открытый простор; видавшая виды «тойота» загромыхала по разъезженной грунтовой дороге. Вдали вздымались, дрожа в знойной дымке, синие силуэты гор.

– Гёбекли‑ тепе может быть чем‑ то вроде пирамид или… или Стоунхенджа. Но его держат в секрете. Сюда бы приезжало много туристов, они платили бы курдам деньги, но нет. Турецкое правительство сказало: нет. Оно даже не построило туда дорогу, даже не поставило указателей. Будто это тайна какая‑ то. – Он закашлялся, сплюнул за окно и поднял стекло, спасаясь от окутывавшей машину пыли. – Гёбекли‑ тепе – дурное место, – повторил он снова и умолк.

Роб не нашел слов. Впереди бесконечной грядой тянулись в сторону Сирии невысокие желто‑ коричневые холмы. Он разглядел еще одну курдскую деревушку; над ржавыми железными крышами, словно сторожевая вышка в концлагере, вздымался изящный коричневый минарет. Робу хотелось возразить, мол, своим положением курды в какой‑ то степени обязаны собственным традициям, самоизоляции, своей религии. Но решил, что вряд ли Радеван в настроении его выслушивать.

Дальше они ехали молча. Дорога становилась все хуже и хуже, а тянувшаяся вдоль нее полупустыня все неприветливее. В конце концов машина вновь свернула, и Роб, подняв глаза, увидел одинокое тутовое дерево на фоне безоблачного неба. Радеван сказал: «Гёбекли» – и резко остановил машину. Потом обернулся и улыбнулся; к нему неожиданно возвратилось хорошее настроение. После чего вышел из машины и, точно личный шофер, открыл для Роба заднюю дверь. Тот смутился. Он вовсе не желал обзаводиться личным шофером.

Радеван вернулся в машину и извлек газету с большим портретом футболиста на первой полосе. Было ясно, что он настроен ждать. Роб сказал: «Пока» – и добавил: «Через три часа? » Радеван только улыбнулся.

Повернувшись, Роб пошел вверх по склону холма и вскоре оказался на вершине. За спиной на тридцать километров тянулась долина с тонущими в пыли деревушками, безжизненной пустыней и хлопковыми полями с чахлой порослью. А впереди открылось потрясающее зрелище. Посреди сухой равнины возвышались семь холмов. На самом большом из них копошилось множество землекопов и археологов. Они поднимали ведра с камнями и внимательно изучали свою добычу. Были там и палатки, и бульдозеры, и теодолиты.

Ощущая себя непрошеным гостем, Роб продолжил путь. Некоторые землекопы отложили лопаты и, разогнувшись, провожали его взглядами. И когда он почувствовал себя совсем уж неловко, к нему приблизился самый настоящий европеец лет пятидесяти с чем‑ то. Роб узнал Франца Брайтнера.

– Willkommen[3], – приветливо сказал немец таким тоном, будто был уже знаком с Робом. – Вы ведь журналист из Англии?

– Да.

– Вам очень повезло.

В главном вестибюле больницы Святого Фомы было как всегда многолюдно. Старший инспектор Марк Форрестер протискивался между суетящимися медсестрами, болтающими родственниками и креслами на колесах, в которых под подвешенными к металлическим штативам капельницами сидели старушки. В третий раз за утро он задумался, справится ли со своей задачей.

Он должен поговорить с изувеченным человеком. Это нелегко. Ему довелось повидать многое – как‑ никак сорок два года жизни за плечами, – но в этом деле его что‑ то особенно тревожило.

Увидев табличку «Отделение интенсивной терапии», Форрестер взбежал по лестнице, подошел к стойке, предъявил симпатичной девушке полицейский жетон – и в ответ Марка попросили немного подождать.

Буквально через несколько секунд из двери вышел врач, с виду китаец, на ходу стягивая резиновые перчатки.

– Доктор Синг?

– Инспектор Форрестер?

Форрестер кивнул и протянул руку. Ответное рукопожатие показалось ему неуверенным, как будто доктор собрался сообщить дурную весть. Форрестер почувствовал легкий приступ паники.

– Он еще жив?

– Да. Только…

– Что с ним случилось?

Врач посмотрел куда‑ то вдаль через плечо Форрестера.

– Полная глоссэктомия.

– Простите?

Врач вздохнул.

– Ему отрезали весь язык. Чем‑ то вроде ножниц…

Форрестер взглянул на пластиковую двустворчатую дверь, за которой находились палаты.

– Боже!.. Мне сообщили, что дело плохо, но…

Где‑ то за этой дверью находился его единственный свидетель. Пока живой, но без языка.

Доктор покачал головой.

– Огромная потеря крови. И не только из‑ за… языка. Ему вдобавок вырезали полосы на груди. И обрили голову.

– Выдумаете?..

– Я думаю, что если бы их не спугнули, дело обернулось бы еще хуже. – Доктор взглянул Форрестеру в глаза. – Точнее говоря, если бы сигнализация в автомобиле не сработала, его, по всей видимости, убили бы.

Форрестер тяжело вздохнул:

– Преднамеренное убийство.

На лице врача отразилось нетерпение.

– Вы полицейский.

Форрестер кивнул.

– Можно увидеть его?

– Тридцать седьмая палата. Только прошу вас, как можно короче.

Форрестер еще раз пожал врачу руку, сам не до конца понимая, зачем это делает. Прошел за пластиковые двери, увернулся от тележки, нагруженной «утками» с мочой, и постучал в дверь с номером 37. Изнутри донесся стон. Что делать‑ то? Но тут он вспомнил: человеку отрезали язык. Вздохнув, детектив толкнул дверь. Обычная больничная палата с закрепленным на металлическом кронштейне телевизором в углу. Телевизор был выключен. В комнате пахло цветами и чем‑ то намного хуже.

Лежавший в кровати старик испуганно смотрел на Форрестера. Его голова была начисто выбрита, да так, что на коже осталось множество порезов и ссадин. Форрестеру пришла на ум карта железных дорог. Рот был закрыт, но в уголках губ запеклась кровь, словно засохший кетчуп на горлышке старой бутылки. Туловище обмотано бинтами.

– Дэвид Лоример?

Тот кивнул. И смотрел. И смотрел.

Этот дикий взгляд – вот что заставило Форрестера промедлить. За время службы он перевидал множество испуганных лиц, но абсолютный ужас в глазах раненого – это было нечто иное.

Дэвид Лоример издал какой‑ то звук. Но тут же закашлялся, изо рта брызнула кровь, и Форрестера пронзило чувство вины.

– Прошу вас, – он предостерегающе вскинул руку. – Я не хочу причинять беспокойство. Мне просто… просто нужно кое‑ что выяснить…

Глаза старика наполнились слезами, словно у обиженного ребенка.

– Мистер Лоример, вы испытали страшные мучения. Мы… я только хочу сказать, что мы полны решимости поймать этих людей.

Слова прозвучали жалко и совершенно неадекватно. Перед ним лежал насмерть перепуганный, подвергшийся кошмарному насилию человек. Ему ножницами отрезали язык. Исполосовали живое тело кровавым узором. Форрестер чувствовал себя полным идиотом. Полицейский хотел сказать: «Мы обязательно прижучим этих подонков», но слишком уж неподходящим местом казалась больничная палата для того, чтобы вставать в позу. Детектив сел на пластмассовый стул в изножье кровати и как можно приветливее улыбнулся несчастной жертве, пытаясь успокоить.

Похоже, это помогло. Прошла минута, другая, и страх в глазах пострадавшего стал постепенно ослабевать. Лоример трясущейся рукой указал на прикроватную тумбочку. Форрестер поднялся, подошел к ней и взял несколько исписанных от руки листов бумаги.

– Вы писали?

Лоример кивнул, продолжая плотно сжимать губы.

– О том, что случилось? – Еще один кивок.

– Большое спасибо, мистер Лоример.

Форрестер наклонился и с ощущением неловкости похлопал его по плечу. У больного сделалось такое выражение лица, будто он вот‑ вот заплачет.

Положив бумаги в карман, Форрестер вышел, почти выскочил из палаты. Прочь, вниз по лестнице, за вращающуюся дверь. Оказавшись на обсаженной деревьями набережной, он глубоко вдохнул сырой воздух поздней весны и почувствовал, что на душе полегчало. Ужас, поселившийся в глазах сторожа, был слишком силен.

Форрестер быстро шел по набережной, а затем по мосту через Темзу – слева возвышалось желтое готическое здание парламента – и на ходу читал сделанные неверным почерком записи.

Дэвид Лоример оказался смотрителем из музея Бенджамина Франклина. Шестьдесят четыре года. Собирался выйти на пенсию. Жил один в квартире на верхнем этаже музея, точнее, на перестроенном чердаке. Этой ночью проснулся часа в четыре от донесшегося снизу звука разбитого стекла. Пришлось спуститься в подвал. Там он обнаружил пять или шесть незнакомых людей, судя по всему молодых, с лицами, закрытыми лыжными масками или вязаными шлемами. Они умудрились ловко проникнуть в музей и зачем‑ то принялись рыть яму в подвале. У одного из них был «шикарный голос».

Вот, собственно, почти все, о чем сообщал в своей записке Лоример. Они набросились на него, но по чистой, хотя и очень счастливой случайности снаружи заревела автомобильная сигнализация – как раз тогда, когда злодеи резали ножами шею и грудь Лоримера, – и они поспешили удрать. Смотритель остался в живых лишь благодаря удачному стечению обстоятельств. Если бы этот парень, Алан Грининг, не вошел в приоткрытую дверь и не обнаружил его, он, несомненно, истек бы кровью.

Голова Форрестера пухла от предположений. Свернув со Стрэнда направо, он направился по тихой георгианской улочке к музею – Дому Бенджамина Франклина, огороженному бело‑ голубой пластиковой лентой. Снаружи стояли две полицейские машины, возле двери возвышался констебль в форме, а под козырьком подъезда близлежащего делового здания укрывались две журналистки с магнитофонами и не спеша потягивали из пластиковых стаканчиков купленный где‑ то поблизости кофе.

Одна из журналисток, увидев приближавшегося Форрестера, подошла к нему.

– Детектив, это правда, что жертве отрезали язык?

Форрестер вежливо улыбнулся и ничего не сказал.

Журналистка – молодая и хорошенькая – предприняла еще одну попытку:

– Скажите, это могли быть неонацисты?

Вопрос заставил Форрестера остановиться. Он повернулся и взглянул на девушку.

– Пресс‑ конференция состоится завтра.

Это была ложь, но он решил, что сойдет. Повернулся к дому, поднырнул под ленту и помахал жетоном. Констебль отворил перед ним дверь, и Форрестер сразу же почувствовал острый химический запах, свидетельствующий о том, что криминалисты трудятся вовсю. Распыляют порошок для обнаружения отпечатков пальцев. Просвечивают все своими хитрыми приборами. Применяют силиконовый гель и суперклей. Пройдя в конец благородного георгианского вестибюля, украшенного портретами Бенджамина Франклина, Форрестер по узкой лестнице спустился в подвал.

Там тоже кипела бурная деятельность. В углу работали судмедэксперты, две девушки в зеленых бумажных одноразовых костюмах и масках. На полу выделялись темные пятна крови. С противоположной стороны комнаты Форрестеру помахал детектив‑ сержант Бойжер. Форрестер улыбнулся в ответ.

– Они копали вот здесь, – сообщил Бойжер.

Форрестер заметил, что белокурые волосы Бойжера недавно подстрижены, причем, похоже, стрижка обошлась недешево.

– И зачем им это понадобилось?

Бойжер пожал плечами.

– Спросите что полегче, сэр. – Он указал на кучу вывороченной брусчатки. – Но потрудились они на славу. На то, чтобы расковырять всю эту дрянь и выкопать такую глубокую яму, ушло часа два.

Форрестер наклонился, разглядывая груду земли и глубокую влажную яму.

– Смотрителя видели? – спросил из‑ за его спины Бойжер.

– Угу. Бедняга.

– Врач сказал, что его определенно хотели убить. Причем медленно.

– Думаю, из него хотели понемногу выпустить всю кровь, – ответил не оборачиваясь Форрестер. – Если бы не сработала автомобильная сигнализация да если бы тот парень сюда не забрел, смотритель наверняка умер бы от потери крови.

Бойжер кивнул. Форрестер выпрямился.

– Значит, покушение на убийство. Придется говорить с Олдриджем, а он потребует план действий и все такое. В общем, будем создавать оперативный штаб.

– А что насчет шрамов на груди?

– Прошу прощения?

Бойжер подмигнул ему и продемонстрировал фотографию.

– Вы это видели? Врач сделал снимок порезов на груди старика. И утром по электронной почте прислал к нам в участок, так что вы просто не успели увидеть.

Форрестер посмотрел. Камера запечатлела бледную, дряблую грудь смотрителя. Кровавыми линиями на ней была изображена звезда Давида. Тут невозможно ошибиться. Тело грубо исполосовано, однако знак виден четко. Два треугольника, наложенных один на другой. Иудейская звезда, вырезанная по живому кровоточащему телу.

– Значит, это и есть та самая резьба, о которой упоминали в статье?

– Ja[4].

Роб и Брайтнер находились в самом сердце раскопок. Они стояли на краю котлована и смотрели вниз, на круг высоких Т‑ образных камней. Это и были мегалиты. А вокруг кипела работа: турки ковыряли лопатами и сметали метлами землю, лазили вверх и вниз по лестницам, вывозили тачки с грунтом по деревянным трапам. Нещадно пекло солнце.

Резьба казалась странной – и все же знакомой, ведь Роб видел ее на фотографиях в газете. На одном камне были вырезаны львы и несколько не очень ясно различимых птиц, возможно уток. На следующем камне красовалось что‑ то вроде скорпиона. Похожие резные изображения находились примерно на половине мегалитов; часть была сильно повреждена, часть – нет. Роб сделал несколько снимков мобильным телефоном, затем кратко описал первые впечатления в блокноте. Там же он со всем возможным тщанием зарисовал странную Т‑ образную форму мегалитов.

– Но, – сказал Брайтнер, – это, конечно, далеко не все. Komm[5].

Они прошли вдоль края котлована к другой, меньшей яме. В ней возвышались еще три охряные колонны, обнесенные глинобитной стеной. На земле между колоннами лежали осколки, очень похожие на черепицу.

– Guten Tag[6], – приветствовала Роба белокурая юная немка, проходившая мимо с пластиковым пакетом, набитым кремневыми осколками.

– У нас тут много студентов из Гейдельберга.

– А остальные рабочие?

– Исключительно курды. – Сверкающие глаза Брайтнера за стеклами очков на секунду затуманились. – Конечно, у меня есть и другие специалисты, палеоботаники и еще кое‑ кто. – Он извлек носовой платок и стер пот с лысины. – А вот и Кристина…

Роб обернулся. Со стороны палаток к ним решительным шагом приближалась миниатюрная женщина в брюках хаки и поразительно чистой белой рубашке. Все остальные, кого он видел на раскопках, были покрыты вездесущей бежевой пылью с истощенных холмов Гёбекли‑ тепе. Но только не эта дама‑ археолог. Роб внутренне напрягся – как всегда, когда его знакомили с привлекательной молодой женщиной.

– Кристина Мейер. Наша повелительница скелетов!

Миниатюрная темноволосая женщина протянула руку.

– Я остеоархеолог, занимаюсь биологической антропологией. Человеческие останки и тому подобное. Вот только мы пока не нашли здесь ничего по моей части.

Роб уловил французский акцент. И, словно угадав его мысли, снова заговорил Брайтнер:

– Кристина училась в Кембридже у Исобель Превин, но родом она из Парижа. Так что у нас тут настоящий интернационал…

– Да, я француженка. Но много лет жила в Англии.

Роб улыбнулся.

– Я Роб Латрелл. У нас немало общего. В смысле, я американец, но с десяти лет живу в Лондоне.

– Он приехал, чтобы написать о Гёбекли! – со смешком сказал Брайтнер. – Я хочу показать ему волка!

– Крокодила, – поправила Кристина.

Брайтнер рассмеялся и, повернувшись, пошел дальше. Роб задержался, растерянно глядя на обоих ученых. Брайтнер помахал ему рукой, приглашая следовать за собой.

– Komm. Я вам покажу.

Они пошли извилистым путем между котлованами разных размеров и отвалами грунта. Роб с любопытством смотрел по сторонам. Повсюду были мегалиты. Часть из них все еще наполовину скрывала земля. Некоторые угрожающе накренились.

– Их куда больше, чем я ожидал, – пробормотал журналист.

По узкой тропинке идти можно было лишь гуськом.

– Радио‑ и магнитная локация показывают, что под холмами захоронено еще две с половиной сотни камней, если не больше, – сообщила замыкавшая шествие Кристина.

– Ого!

– Просто изумительное место.

– И ведь оно невероятно древнее, да?

– Да…

Брайтнер успел довольно далеко вырваться вперед. Роб решил, что он похож на мальчишку, который горит желанием показать родителям свое новое логово. Кристина же поясняла:

– На самом деле датировать это место очень трудно: здесь совсем не осталось органики.

Они подошли к железной лестнице, и Кристина опередила Роба.

– Сюда, вот так.

Она легко и стремительно спустилась, стараясь не испачкать ослепительно белую рубашку.

Роб последовал за нею – далеко не так ловко. Они оказались на дне котлована. Вокруг, словно мрачные стражи, возвышались мегалиты. Журналист представил себе, каково оказаться здесь ночью, но поспешил отогнать эту мысль. Он вновь достал блокнот.

– Вы говорили насчет датировки?..

– Да. – Кристина нахмурилась. – До самого последнего времени мы не могли сколько‑ нибудь точно определить возраст этого места. То есть мы знали, что оно очень старое… но относится ли к концу раннего неолита или к позднему неолиту…

– Простите?

– На прошлой неделе мы наконец‑ то смогли провести радиоуглеродное датирование кусочков древесного угля, которые нашли на одном из мегалитов.

Роб поспешно записывал.

– И выяснилось, что этому месту десять‑ одиннадцать тысяч лет? Так написано в статье «Трибьюн».

– Вообще‑ то, сообщение не слишком точное. Даже результаты радиоуглеродного анализа очень приблизительны. Чтобы уточнить их, мы сравнили обнаруженные здесь кремни с изделиями из Немрика и Библа – наконечники стрел и еще кое‑ что. Теперь, располагая более обширными данными, мы считаем, что возраст Гёбекли на самом деле ближе к двенадцати тысячам лет.

– Отсюда все это волнение вокруг него?

Кристина взглянула на него, откинула прядь волос, упавшую на ясные глаза, и рассмеялась.

– Думаю, Франц хочет, чтобы вы посмотрели на его ящерицу.

– Волка, – поправил Брайтнер, остановившись подле одной из неполностью расчищенных Т‑ образных колонн.

У ее подножия, примыкая к вертикальной грани, находилась скульптура фута в два длиной, изображавшая животное. Она была изваяна очень тщательно и удивительно хорошо сохранилась. Обращенная вниз каменная пасть была приоткрыта в рычании. Роб взглянул сначала на Брайтнера, потом на стоявшего за его спиной турецкого рабочего. Турок пожирал археолога гневным, даже ненавидящим взглядом. Выражение его лица было просто жутким. Заметив, что Роб глядит на него, он повернулся и быстро вскарабкался по лестнице. Роб перевел взгляд на Брайтнера, совершенно не обратившего внимания на это маленькое происшествие.

– Это наша вчерашняя находка.

– Кто это?

– Думаю, волк, если судить по лапам.

– А я считаю, что крокодил, – возразила Кристина.

Брайтнер рассмеялся.

– Видите?

Он снова надел очки, ярко сверкавшие на солнце, и Роб внезапно почувствовал восхищение – этот человек с таким энтузиазмом относился к своей работе.

Брайтнер между тем продолжал:

– Мы с вами и рабочие – первые люди, которые видят это изваяние с… конца ледникового периода.

Роб даже заморгал. Такое не могло не впечатлить.

– Это совершенно новая для нас фигура, – добавила Кристина. – Никто не понимает, что она значит. Вы можете строить догадки на равных основаниях со всеми остальными.

Журналист всмотрелся в челюсти каменного животного.

– По мне, так оно похоже на кошку. Или на взбесившегося кролика.

Брайтнер задумчиво потер подбородок.

– Представитель кошачьих… Знаете, такое мне в голову не приходило. Какая‑ то разновидность дикой кошки…

– Вы позволите вставить это в мою статью?

– Ja, natü rlich[7], – ответил Брайтнер; но эти слова он произнес без улыбки. – А теперь, пожалуй, чаю?

Роб кивнул, ему уже давно хотелось пить. Брайтнер повел их обратно мимо разнообразных ям, мимо чего‑ то, спрятанного под брезентом, мимо рабочих с ведрами. За последним подъемом оказалась ровная площадка, где расположились открытые с боков палатки, устланные красными коврами. Из самовара, стоявшего в одной из них, налили в три изящные, похожие на тюльпаны чашечки ароматный турецкий чай, положили сахару. Открытая палатка позволяла видеть впечатляющий пейзаж: вдаль, в сторону Сирии и Ирака, уходили бескрайняя желтая равнина и невысокие пыльные холмы.

Несколько минут они сидели и спокойно болтали. Брайтнер объяснял, что во время оно окрестности Гёбекли были плодородными – отнюдь не та пустыня, которая здесь нынче.

– Десять – двенадцать тысяч лет назад эта местность вовсе не была засушливой. Больше того, она была прекрасна – истинный пасторальный пейзаж. Стада пасущихся диких животных, рощи плодоносящих деревьев, реки, полные рыбы… Потому‑ то на камнях и вырезано столько зверей – тех, которых вы теперь здесь днем с огнем не сыщете.

Роб записал его рассказ. Он рассчитывал узнать что‑ нибудь еще, но тут появилась пара турецких рабочих, заговоривших с Брайтнером по‑ немецки. Робу хватило знания этого языка, чтобы понять суть вопроса: они хотели рыть глубже, хотели добраться до нового мегалита.

Брайтнера их рвение, похоже, не на шутку встревожило; он волновался по поводу безопасности. В конце концов археолог вздохнул, пожал плечами и отправился на место разбираться. Когда он уходил, Роб заметил на лице одного из рабочих странное, мрачное выражение. В атмосфере разговора определенно ощущалось напряжение. Но почему? Роб задумался – теперь, когда они с Кристиной наедине, не обсудить ли с нею свои подозрения?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒