От автора 2 страница

Понятно, что все Таусовы в разработке. А тут такой вызов! За племянником Авроры стали следить. И вот поймали в горах. По словам Таусова, он намеревался посетить высокогорное родовое село. По записи следователя, юноша снабжал провизией боевиков в горах.

Позже, чуть позже, когда адвокаты пытались помочь Таусову Моце, обвиненному в пособничестве боевикам, в их руки попала копия протокола изъятых вещей:

1) нож (перочинный),

2) спички,

3) хлеб (откусанный),

4) мясо (вяленое, вареное — 150 гр),

5) шоколад «Сникерс» (2 шт. ).

Тем не менее, Таусова задержали. Двое суток о нем не было никаких известий. Понятно, что сноха Авроры запаниковала, позвонила в Норвегию, где, вроде бы, богатая и влиятельная тетя. Аврора вылетела, и почему-то предпочла путь через Баку — Дербент — Грозный.

На пограничном посту Дербента Аврору задержали. То ли старая запись сохранилась, то ли новую занесли, да Таусова оказалась в списке «неблагонадежных» граждан. Ее более суток продержали на границе — все делали запрос в Москву: как быть? Так и не получив вразумительный ответ (все решается на местах), Авроре предложили оплатить въезд, то есть поделиться наличными.

Когда Аврора все же добралась до Грозного, ситуация уже прояснилась. По крайней мере, племянник жив — уже хорошо, и даже известно, где содержится. Правда, ситуация в самом Грозном и вокруг него с тех пор, как Аврора отсюда уехала, почти не прояснилась; только центральная улица кое-как отремонтирована, а остальное — в руинах. И хотя говорят, что война позади, так это только говорят: всюду вооруженные люди, много военной техники и всюду стреляют, да люди как-то живут, верят в мир и считают, что ситуация с каждым днем улучшается. И Аврора сама в этом убедилась, потому что в Грозном уже есть адвокатская контора, и Аврора решила идти цивилизованным путем. А иного нет, потому что прокуратура, суд, милиция и остальные правовые службы отгорожены от народа блок-постами и стенами так, что Китайскую стену легче обойти.

А адвокат, мужчина пожилой, опытный, Тау-совых знает, называет заблудшими дурачками, да уважает, и он прямо говорит, что нужно заплатить выкуп.

Вот тогда Аврора позвонила Цанаеву, чтобы выслал деньги. Не хватало, еще просила. Вроде всех ублажила. А ее, как в России принято говорить и порою делать, кинули.

Правда, адвокат был честным, а вот местный прокурор и его подельник — милицейский чин какой-то непонятной службы ОРБ или ОБР, в общем, подчиняется только Москве, туда эти молодые сотрудники вроде укатили с деньгами, пропали, на связь не выходят, и их никак не найти.

Вот когда Аврора, как потом в Москве объяснили, вступила в связь с боевиками. Это сноха кому-то звонила, о чем-то договаривалась, как выяснилось, искала друга братьев Таусовых — вместе воевали.

Поздно ночью в их квартиру пришел обросший, здоровый, обвешанный оружием мужчина — охрана в подъезде и во дворе, а на нем форма подполковника, где в двух местах — «МВД России». Он спокойно выслушал Аврору и ее сноху. Коротко сказал, что тех, кто деньги взял, он не знает и пока, по крайней мере, связаться не может. А вот племянника вытащить постарается.

— Я его хорошо знаю, слово сдержит, — постановила сноха, и к удивлению Авроры, ровно через сутки, тоже в полночь, этот подполковник лично племянника доставил и скоро уходя сказал:

— Больше меня не беспокойте. Сам хожу по лезвию ножа, ненароком вас подставить могу.

На это Аврора и не обратила внимание, обнимала любимого племянника. Еще день она внушала юноше, чтобы больше в горы не ходил, а учился. Дала деньги на загранпаспорт — за большие деньги обещали сделать, и спешно вылетела в Москву.

Об этом у чеченцев говорить не принято, но у Авроры из-за этих перелетов и переездов, а более, из-за нервного перенапряжения, возникли проблемы с беременностью. Посредством старых знакомств, а может, даже при помощи жены, первой жены, — это Цанаев точно не знает — Аврора легла в больницу для сохранения плода. Врачи рекомендовали ей полежать хотя бы пару недель, но она, как ей стало лучше, через неделю засобиралась в путь — она боялась не только за плод, но и очень волновалась и скучала по Цанаеву. И вот на границе, в аэропорту Шереметьево-2, ее вновь задержали.

Она думала, что снова откупится, но на сей раз дело оказалось серьезным, ее из аэропорта отвезли куда-то в центр Москвы, в светлое, но давящее своей подвальностью помещение, где долго ничего не объясняли, пока не появились ее личные кураторы — уже старые знакомые — Бидаев-младший и майор Федоров: устроили так называемый перекрестный допрос. А начали с того, что спросили:

— Все же ты приехала в Москву, Россию, хотя и божилась, что более не сунешь сюда нос? — а потом: — Твоя сноха — религиозная экстремистка, твой племянник — на сто пудов потенциальный террорист-боевик.

— Он калека, инвалид войны, — возмутилась Аврора.

— Есть инвалиды Отечественной и Афганской войны. А в Чечне мы наводим конституционный порядок. А твой племянник инвалид, а занимается восточными единоборствами.

— Он отличник учебы, ученым хочет стать.

— Да, Бог с ним. Речь не о нем, а о тебе… Ты-то все-таки пошла на связь с боевиками.

— Я не знаю никаких боевиков.

— А этого знаешь? — ей показали фотографию того чеченца-подполковника, что спас племянника.

— Знаю, — удивилась Аврора.

— А знаешь, что он, как террорист-боевик, во всероссийском розыске?

Для вескости своих слов они тут же раскрыли сайт «Особо опасные преступники», и там действительно фото и краткая биография, так сказать, послужной список преступника и в конце подчеркнуто — «в данный момент замначальника РОВД, подполковник милиции».

— Ха-ха, — невольно прыснула Аврора, — так оно и есть, он был в милицейской форме — «МВД России». Он же в розыске — опасный преступник?

— Эти менты — все суки, — почти в один голос заключили допрашивающие.

На что Аврора выдала то, что она всегда, как аксиому, твердила:

— Спецслужбам террористы нужны. И где процветает терроризм, процветают спецслужбы.

— Как ты к такому выводу пришла?! — ерничает Бидаев.

— Вы подсказали, — отпарировала Аврора.

Как бы там ни было, а накал допроса после этого спал. Федоров посмотрел на часы, мол, поздно, встал, беззаботно потянулся и как-то демонстративно покинул помещение. А Бидаев придвинул кресло поближе к Авроре и перейдя на чеченский:

— Хм, гулять в ночной клуб пошел… Эти гады всю Россию на откуп жидам отдали, нас подставили, — он пристально глянул на Аврору и не увидев ее реакции: — Мы должны Россию спасать. А то больше всех мы пострадаем.

— Ну и Россия, раз такие, как ты, ее спасать должны, — ухмыльнулась Аврора. — Ты лучше спасай свою душу, и меня выпусти — ни за что задержали. Мне нужен адвокат.

— Адвокат? — в такт ей тоже попытался ухмыльнуться Бидаев. — А больше ты ничего не хочешь?.. Короче, уже поздно, и я устал. Нам от тебя многого не нужно. Ты работаешь на нас, то есть в интересах России, подпишешь документ и будешь жить припеваючи, ну, конечно, исполняя наши поручения. Нас интересуют твои опыты, чем занимается норвежская наука и прочее.

— Ничего я подписывать не буду, — твердо заявила Аврора. — Мои опыты все опубликованы. И страну свою защищаю, на конференциях выступаю как представитель России, и докторскую буду защищать в Москве.

— Ты должна сотрудничать с нами, — перебил ее Бидаев, — и это облегчит тебе жизнь. Подпиши документ ия…

— И ты завербовал меня? — в свою очередь перебила Аврора. — Никогда! Мы, Таусовы, чистых кровей. Таусовы никогда не были стукачами, и поэтому вы нас преследуете.

Это могли понять только чеченцы. Бидаев от злости вскочил, сверху, уничтожающим взглядом посмотрел на нее и сквозь зубы, уже на русском:

— Либо ты подпишешь, либо… — он сделал паузу, а она с вызовом, тоже на русском:

— Нет. И не мечтай.

— Тогда и ты не мечтай о Норвегии, о науке, — он снова сел перед ней и с ехидцей в ее лицо: — Знаешь, что я сейчас сделаю? Пущу новостную строку — «в аэропорту задержали террористку. Фамилию в интересах следствия не разглашать». А фото представлю. Просто кнопку нажму, — подошел к компьютеру. — Считаю до трех — раз, два, три, — он нажал, с напускной торжественностью. — Теперь посмотрим, как ты в Норвегии работать будешь, террористка!

— Не мужчина ты, — на чеченском выдала Аврора.

— Чего?! Ах ты, сучка, — он подскочил к ней и звонко прозвучала оплеуха, отбросив в сторону ее голову.

Аврора звука не проронила, только позабытая было маска улыбка-ухмылка появилась на ее лице и она через паузу, тоже на чеченском, выдала:

— Мы все получим по заслугам.

— Что? — вскрикнул Бидаев. — Ты намекаешь про моего отца? Я не забыл, что его у твоего дома убили.

— Благослови его Бог, если захочет, — спокойной хочет быть Аврора, — только мы-то все знаем, эту школу войны и террора прожили… Убили-то твоего отца ваши коллеги, — она сделала ударение на последнем слове, — либо по их указке.

— Замолкни!

— А что молчать?! У вас командующий один, а все, кто воюет, его солдатики-игрушки: туда-сюда водит он вами. Но он ведь тоже не главный, не главный кукловод… А ты кукла, хоть и возомнил из себя…

— Замолкни! — еще одна хлесткая пощечина.

Да она вновь сдержалась, вновь эта маска-ухмыл-ка на ее лице и она шепотом говорит:

— Впрочем, есть Бог, хвала Ему!.. Могу я помолиться?

— Тебе не поможет, поздно.

— Это никогда не поздно… Ты бы начал молиться: на мир, на людей, на себя по-другому бы посмотрел.

— Это как?

— Просто, по-человечески.

— Ах, ты, дрянь! — возмутился Бидаев. — Ты хочешь сказать, что ты человек, а я не человек?

— А разве, что ты творишь, гуманно?

— Замолкни! Ты будешь учить меня, старая шлюха!

— Что? — вот тут Аврора дернулась, стала вскипать. — Я все стерплю, и терпела. Но «шлюха»?.. Не забудь. Я замужем, у меня есть муж.

— Ты о Цанаеве? — усмехнулся Бидаев.

— Есть и Таусовы.

— Ты о своем ублюдке калеке-племяннике? — и это она вынесла. А он продолжал: — Так он еще раз в горы пойдет, кокнем, и ваши боевики, то есть бандиты-менты, его не спасут.

— Все в руках Бога. Всех не истребишь.

— Ха-ха-ха, ты, наверное, об этом, — он грубо ткнул пальцем по ее слегка выпирающему животу — Оплодотворилась?! Хочешь, чтобы еще один ублюдок поперек моего горла встал?

Вот тут она не совладала собой, с воплем:

— Сам ты ублюдок и породивший тебя отец был ублюдок и тварь! — она, как защищающая свое потомство волчица, бросилась на него, словно жаждая вырвать его злобный язык, бессовестные глаза.

И неизвестно, как бы этот поединок закончился, все-таки Аврора и духом, и телом была сильна, подмяла следователя. Да все, как положено, было под контролем. В кабинет забежали сослуживцы, оторвали Аврору, и она в пылу гнева и борьбы услышала слова Бидаева:

— Шприц, укол ей всади.

— Нельзя, она ведь беременна.

— Я сказал, быстрей!

А Аврора еще более взбунтовалась, рассвирепела… Увы! Когда она пришла в себя — вокруг тишина, покой, белым-бело, лишь от постели сыростью и подвалом веет, а она первым делом провела по животу, ведь она уже привыкла его ласкать, с ним разговаривать, и он ее частенько, когда недоволен был, — ножками или головой…

Все. У нее все болело, все ныло. Она, наверное, впервые в жизни почувствовала какой-то надлом, — впереди только пропасть, бездна, как ад, и она с трудом, на ватных ногах пошла туда, постучала в это чертово логово, а кричать, кого-то звать, сил нет. Да и кого здесь возможно позвать? Да тяжелая дверь в преисподнюю отворилась и перед ней — крупная, взрослая женщина в выцветшем халате.

— Где мой ребенок? — взмолилась Аврора.

Слезы ручьями текли по ее изможденному, бескровному лицу.

— Какой ребенок? — женщина с бесстрастием и с презрением с ног до головы осмотрела Аврору. — Что надо?

— Где мой ребенок? — испуганно-мертвецким голосом произнесла Аврора.

— A-а, ты о выкидыше? В канализацию, куда ж еще?

— О-о! — вознесла дрожащие руки Аврора, будто хотела эту женщину задушить, но та ее грубо отпихнула, захлопнула дверь.

Аврора стала стучать в дверь, как могла, кричала, точнее, слабо стонала. Тишина, и вдруг она догадалась:

— Откройте! Я подпишу любую бумагу! Передайте Бидаеву, что я подпишусь.

Не мгновенно, но среагировали — появился Бидаев, тоже не совсем свежий, злой, с исцарапанным лицом (за это он получит медаль и повышение по службе, как борец с терроризмом).

— Что скулишь?.. Давно бы так. А то выпендриваешься, словно у тебя иной вариант есть.

— Отдай, верни! Будь человеком, — она на кафеле, полусидя, полуваляясь перед ним, умоляла: — Если ты чеченец, помоги. Отдай. Не дай бросить в канализацию. Помоги! Отдай!

— Ты о чем?.. Да успокойся и внятно скажи.

— Ребенок, ребенок, — скулила она.

— А! — додумался Бидаев. — Ну и что?

— Отдай, не дай в канализацию… Это ведь существо, моя кровь…

— Это невозможно, — он пихнул ее. — Вставай.

— Я заплачу.

Наступила пауза. Он сел на корточки перед ней, с брезгливостью на лице, но все же прильнул к ее уху и на чеченском прошептал:

— Сколько?

— Все. Все, что у меня есть, — так же на чеченском шептала она.

— Это сколько?

— Все. Все, что есть.

— Сколько? Цифру скажи.

— Двадцать.

— Что?

— Двадцать тысяч.

— Чего? Деревянных, русских? Или?

— Евро.

Лицо Бидаева оживилось, приняло вразумительный вид:

— Это почти невозможно. Но я постараюсь, — он встал, вновь ее пихнул. — Но ты не шуми.

Вернулся он скоро. Видимо, старался, аж запыхался. А она застыла в той же позе, лишь слезы текут и вся дрожит.

— Договорился, — тихо сказал он. — Только вашему брату веры нет. Как говорил классик: «Утром деньги — вечером стулья». Кому будешь звонить? — и пока она думала, он уже и это знал. — Цанаеву?

Как только произнесли эту фамилию, она встрепенулась, словно очнулась. Встала, даже спину выпрямить постаралась.

— Воды, дайте мне, пожалуйста, воды.

Ее зубы стучали о стакан, и любимый номер она еле набрала и, поразив даже Бидаева, говорила с мужем твердо, как можно спокойнее.

— Хе-хе, молодец, — доволен Бидаев, — из тебя получится хороший агент, — она ничего не говорит, вновь плачет. А он с вопросом. — А Цанаев перечислит? … И ты исполнительной будь. Не забывай, я тебе жизнь спас, а то могла бы, как и ребеночек, в канализации сгнить… А теперь слушай меня. Пойми и запомни.

Поняла она, что ее высадили из машины у метро на окраине города. Вроде свободна, да очень несчастна. А запомнила лишь одно: в восемнадцать тридцать, в центре зала метро «Киевская-кольцевая».

Час-пик, хаос, море людей, а она в этой толчее ощущает лишь одно — одиночество, боль, тоску. И одна лишь надежда, мечта — он живой. Ее ребеночек живой, живой. Лишь бы принесли. Неужели?! И она стояла в центре зала, пытаясь вглядеться в каждое лицо, вдруг ее не узнают, не найдут. Нашли. Ровно в восемнадцать тридцать, когда столпотворение стало невероятным, какая-то женщина ткнула ей что-то в живот, тут же исчезла. А Аврора теперь, поддаваясь течению толпы, с силой обеими руками обхватив небольшой сверток, на ходу пыталась его запихнуть под пальто, туда, где положено было ему быть… Но она не чувствовала знакомую радость жизни, тепла. А ноги, ее ослабевшие ноги, куда-то ее машинально вели. Было совсем темно, когда она вышла из станции «Проспект Мира». Совсем рядом — Центральная мечеть. В женской комнате на подоконнике, дрожа-щими, посиневшими от холода и смерти руками она разорвала пакет, с трудом развернула окровавленную грязную тряпку — темно-красное, в слизи, несбывше-еся существо, ее жизнь и мечта — мальчик:

— Сан гакиш, [15] — у нее подкосились ноги.

…Позже. Позже Цанаев найдет на татарском кладбище маленький холмик и такой же памятник. На нем краской красивый почерк Авроры:

— Цанаев-Таусов. Сан Малх, сан Дуьне»[16] Н!

— Аврора — Урина — Утренняя Заря?! Так и не взошло твое Солнце на этом свете. А как твоя жизнь там? Тут ты жизни не видела, — на коленях плакал он. — Ты и могилки не заслужила?.. Какой я муж?! Какой я мужчина?!

* * *

Конечно, все это метафизично, но порою, если люди друг друга ценят, понимают, уважают, то как бы они далеко не находились, они всегда вместе, словно слиты воедино, как сиамские близнецы, и когда одному плохо или хорошо, то и другому плохо или хорошо. Это, может быть, любовь, может, еще как-то иначе называется, да это единение — духовное, и даже телесное, вопреки диалектике. Ибо Цанаев, будучи совсем далеко, в Норвегии, всем своим существом ощущает, как тяжело в данное время Авроре и, не имея никакой информации, он понимает, что-то случилось. Материнство Авроры под вопросом.

Лишь бы она сама осталась жива. Он должен быть рядом, должен помочь.

В аэропорту Осло он уже чувствовал крайнюю слабость; как ему показалось, был сердечный приступ, но он все время думал об Авроре и знал, какая она сильная, стойкая. Он гордился ею, он хотел быть достойным ее и держался, хотя пригоршнями лекарства пил. И его до посадки спросили: «Вам не плохо? » «Нет-нет, нормально, о кей», — отвечал он, и пытался, как и Аврора, изобразить на лице маску-улыбку.

А когда самолет взлетел, ему стало совсем невмоготу. Стюардессы окружили его. Ему неудобно, что из-за него беспокоятся люди, что он кому-то причиняет дискомфорт — значит, его состояние не совсем гиблое, силенки еще есть.

Правда, в Шереметьево все было на пределе. Он не смог бы стоять в очереди на погранконтроль — по одному его виду все его пропустили. И тут его встречали жена и старшая дочь: они обхватили его, заплакали, и не столько от того, что вернулся, долго не видели, а от его больного, несчастного вида.

В больнице, куда Цанаева в тот же день скорая увезла, определили, что он на ногах перенес грипп, плюс нервное истощение — осложнение на слабое сердце. Словом, Цанаев в первые дни пребывания в Москве никому бы помочь не мог, сам в помощи очень нуждался. А когда чуточку пришел в себя, сразу же стал думать и беспокоиться об Авроре, а ее телефон вновь недоступен. И вот как-то вечером его навестили жена и старшая дочь.

Дочь — раскрасавица, наряжена, прямо невеста. Но отец, по чеченским канонам, об этом и намекнуть при ней не может, а мать говорит:

— Посмотри, какая на дочери шуба — норковая. А драгоценности — чистые бриллианты, комплект, — она еще что-то в этом роде говорила, а Цанаев задумался, заволновался:

— Ты опять кредит или в долг взяла? Вновь квартиру заложила?

— Нет, успокойся.

— А откуда эти шубы, серьги, кольца?.. С неба сва-лилилсь? Или ты на работу вышла?

— Сказать честно?

— Конечно, говори. Говори, как есть!

— Аврора ей подарила.

— Что?! — Цанаев чуть ли не подскочил, так и застыл с раскрытым ртом, а жена продолжает:

— Вы только поженились, а у дочери день рождения. Они вначале через интернет переписывались, потом созвонились. И я с ней общалась. В общем, она нам здорово помогла.

— Боже! — Цанаев схватился за голову. — А я-то думал, что это ты такая добрая и ласковая со мной? — он еще долго мотал головой, а потом выдал: — Так, значит, ты вроде меня в аренду сдала?

— А может, Аврора тебя в аренду взяла? — в тон ему возразила жена.

После этого что-то скрывать было бессмысленно, и Цанаев сделал то, что его беспредельно волновало: он вновь попытался позвонить Авроре — «абонент не обслуживается». И тогда вдруг супруга ему помогла:

— Хочешь, я постараюсь вас соединить?

— Это возможно? — как на чудо посмотрел Цанаев. — Где она?

— В Норвегии, — уже набрала, показала мужу — не шуми.

А Цанаев потрясен — случилось невероятное: жена с женою говорит, и, как ни странно, очень вежливо, даже с уважением.

— Аврора, как ты там?.. Я прошу, поговори, пожалуйста, с Галом, — она передала ему трубку, вместе с дочкой торопливо вышла из палаты.

— Аврора! Аврора! Ты где? Как ты? — он от волнения еле говорил. — Почему со мной не общаешься? — и тут он не выдержал, а главном. — Как наш ребенок?.. Ребенок как?.. Ты плачешь?.. Алло! Алло! Аврора! Аврора! — связи уже не было.

И более номер не отвечал.

Пока родня присутствовала, Цанаев крепился, а как они ушли, наступила такая тоска, он чувствовал, что она его насилу, через «не могу», через боль, да все же от себя отторгает, а ему так горько, не по себе, что даже жить более не хочется, просто не хочется, и все. И даже вспомнил водку и табак. И точно бы выпил и закурил — так бесцельна стала жизнь, как на его телефон с интернета (без номера) поступила SMS-ка — на чеченском. Первое понятно — «берегите себя». А второе на русский и перевести сложно — многозначно. Словом — «Не теряйте достоинство. Держитесь! »

Свою Аврору Цанаев уже достаточно познал, и он понимает, что в этом кратком посыле она его вроде бы отторгает, расстается; однако ей очень плохо и «берегите себя» — это от нее самой; а вот вторая часть — «Не теряйте достоинство. Держитесь! » — это не только и не столько для него (хотя этого как раз и не хватает ему по жизни), но более призыв для самой себя — ей одиноко, тяжко. Он должен, он обязан лететь в Норвегию к ней.

А тут проблема банальна: у него просто нет денег куда-либо лететь, тем более, за границу. Тем не менее Цанаев настоял, чтобы его побыстрее выписали из больницы. Он уже привык жить в долг, успокаивал себя тем, что твердил: «Даже Америка вся в долгах», а посему с неким рвением взялся просить у знакомых в долг и тут понял, что жизнь в России кардинально изменилась, люди изменились — никто ему в долг давать не хочет, может, бедны; зато, даже среди друзей появились кредиторы, дают в долг, только под процент, и договор надо заключить и залог обеспечить. Словом, ныне слову в России не верят, даже чеченец не верит.

Рыночная экономика, империализм, глобализм — мир на глазах меняется, люди меняются. Однако Цанаев, к счастью, не ученый-гуманитарий-обществен-ник, где законы люди, как хотят, себе в угоду меняют. Цанаев — естественник, вот где законы вечны, незыблемы, как Бог дал, как в Коране и Библии прописано. Так это догмы, догмы прошлых веков, как в этом вновь убедился Цанаев. У него нет и не может быть достоинства, потому что сам за свою жизнь ничего не нажил, даже любимым помочь не может, и в этом отчаянии — единственный выход то, что нажито отцом — библиотеку продать. Дай он только клич, у него выхватят с руками. А оказалось совсем наоборот.

Конечно, интерес к библиотеке есть, престарелые ученые-академики, а также из научных центров. Однако, ни у ученых, ни у научных учреждений де-нег нет. И Цанаев понял, что фундаментальная наука в России в таком же плачевном состоянии, как и он сам — проблема одна — деньги, на науку их нет. И как ему не вспоминать норвежский научный центр — вот где науку поддерживают. Так это в Норвегии, а что творится в более развитых в научном плане странах — Америке, Германии, Японии? Да Бог с ними. Он науку не спасет, а вот Аврору спасать надо, он чувствует, что ей очень плохо, он обязан ей помочь, быть рядом. И в этой ситуации он иного и выдумать не мог, как сделать то, что прежде сделала жена — квартиру под залог. И тут, совсем неожиданно, на помощь пришла жена.

— Гал, — говорит она, — драгоценности дочери купила Аврора. Раз ты любой ценой хочешь к ней полететь, то мы их заложим в ломбард, вдруг за это время что-то изменится. Либо просто продадим их — раз ты к ней рвешься, сгораешь… Однако, я хочу тебя предупредить, у Авроры дела совсем неважные. Она по каким-то причинам уволилась, то ли ее уволили из научного центра. В общем, она без работы.

— Она звонила тебе?.. А почему мне не позвонит? Почему она со мной не общается?

— Не знаю. Видимо, не может или не хочет.

— Почему не хочет? Я должен ее увидеть и поговорить. Я должен туда полететь.

— Лети, — поддерживает жена. — У нас драгоценности есть. По сути, они ее, и ей сейчас действительно плохо. Но я должна передать тебе ее слова: Аврора ныне безработная, запаса денег нет, и она в какой-то студенческой общаге просто койку снимает, а тут явишься ты. И тебя содержать? Сам подумай.

— Я должен ее увидеть, — упрямо повторяет Цанаев, — я должен туда полететь.

И тут жена заявила:

— Наша дочь замуж выходит.

— Замуж? — встрепенулся Цанаев. — Как замуж?

— Вот так, взрослая уже, двадцать лет.

— Да, — задумался отец, за голову схватился.

Дочь! Старшая, любимая! А он, старый пень. Ему ли до любовных утех?.. А там ведь одинокая Аврора. И там, и здесь он должен быть. И там, и здесь нужны деньги. У чеченцев дочь выдать замуж — ой, сколько надо? А надо, как положено. Это ведь его дочь, дочь профессора Цанаева замуж выходит. А там Аврора… Что делать, как быть?

И вдруг он получает SMS-ку: «Дети — святое. Дочку надо достойно выдать замуж. Берегите себя. Аврора».

Это — словно приказ. Но как «достойно» выдать дочь замуж, раз денег нет? Да это ведь Аврора! Поис-тине, для него великая женщина! Потому что в тот же вечер позвонил Ломаев:

— Гал, дело стоящее есть, встретиться надо.

Это чудо! Понятно, что его сотворила Аврора. Сама нуждается, а Цанаеву, и не как могла, а очень здорово помогла. Видимо, она свои экспериментальные данные продала. Вот так стала развиваться наука, если это наука? Однако Цанаеву ныне не до этих мо-рально-этических норм — деньги, как и всем, нужны. И Аврора, видимо, так поставила условия, что сто процентов предоплата.

Принес Цанаев деньги домой, и даже жена признала:

— Аврора — удивительная женщина.

— Она звонила? — встрепенулся Цанаев.

— Звонила.

— А номер есть?

— Нет. Вновь из автомата… Правда, мне показалось, что голос у нее стал поживее.

Оживилась и жизнь Цанаева. По традиции, лично он должен выдать дочь замуж. Скоро свадьба. Многое надо успеть. Необходимо довести до логического конца докторскую Ломаева и также по экспериментам Авроры написать кандидатскую какой-то бестолочи — далекой от науки, да при деньгах.

Конечно, это вопреки принципам Цанаева. Однако, нынче не ему выбирать, а все же приятно наукой заниматься, тем более, что это труд Авроры, и он постоянно ощущает некое ее присутствие, и потому работает в охотку — тогда и время летит.

В день свадьбы дочери было много гостей, был мулла, был Ломаев. Как отец, Цанаев перед муллой произвел положенный ритуал, благословил дочь. Невесту увезли. А Цанаев думает, побыстрее бы гости убрались, он объяснится с женой — тяжелый разговор, и помчится в аэропорт на вечерний рейс в Осло — Аврору он найдет. А тут, как назло, Ломаев и мулла все не уходят, хоть выгоняй. И он так хотел поступить, а они ему:

— Гал, давай уединимся, разговор есть.

Насторожился Цанаев: неужто с дочкой что? А они без особых церемоний, прямо в лоб:

— Гал, сейчас Аврора позвонит, она просит, чтобы ты с ней развелся. Это у чеченцев просто делается — два свидетеля и два слова.

Цанаев вскочил, вскипел:

— Что вы несете?! Никогда! Вон! — как запиликал телефон Ломаева:

— Аврора, я передаю Галу трубку.

Цанаев не мог мобильный не взять; сколько он ее не слышал, как он соскучился по ее голосу, а она — вроде спокойно:

— Гал Аладович, я прошу вас, исполните мою просьбу.

— Аврора! Аврора! Ты в своем уме?

— Я прошу вас.

— Ни за что! Я лечу к тебе! — он буквально швырнул трубку Ломаеву, и еще как-то пытаясь соблюсти этикет: — Оставьте меня. Я устал. Уходите!

И как только за выдворенными закрылась дверь, рассерженный Цанаев в гневе крикнул жене:

— Я улетаю в Осло.

— Да-да, лети, — сразила она Цанаева. — Я уже приготовила твои вещи… Можно, я провожу в аэропорт?

Разве такой жене откажешь? А вот в аэропорту ему отказали:

— У меня еще месяц срок визы, — тряс Цанаев загранпаспорт.

— Да, на год и на одну поездку, — ответили ему. — Виза аннулирована. Можете возобновить.

С этой мыслю Цанаев и жена поздно ночью вернулись домой, а тут как тут, словно их ждали, вновь Ломаев и мулла, и последний спокойно говорит:

— Гал, раз женщина просит, настаивает… Веди себя достойно, — он узнал слова Авроры.

Вынужден был взять трубку:

— Гал Аладович, — он чувствует, что она плачет. — Я прошу вас. Так надо. Вам надо… Прошу.

— А тебе надо?

— И мне надо.

Он что-то промямлил вслед за муллой. Удрученно повалился на диван, бросил телефон. Весь мир померк, а ему вновь в руки суют трубку:

— Гал Аладович! Спасибо. Благослови вас Бог! Прошу вас, простите. Прощайте. Берегите себя, — частые гудки, в такт им потекли его слезы.

* * *

Чуть позже, вспоминая это время, Цанаев не мог понять, было ли это во сне или наяву. Было ли это счастье или горе. Иногда он на это время сердился, а потом благодарил судьбу. И ему казалось, что жизнь с ним поступила странно: как ребенку, дала лизнуть сладкое мороженое, но только лизнуть, так что вкус еще есть, остался на губах и кончике языка, а более — ничего.

И неужели это был он, это было с ним? Всего пару месяцев назад. И он не верит, никто не поверил бы, и даже лечащий врач не верил, да ведь это был он — мужчина-гигант, в котором круглые сутки необузданно бурлила страсть, расцветала любовь, хотелось жить и думал лишь о жизни, упивался счастьем, в гармонии с самим собой, со всем миром и чувствовал, что он человек, не простой человек — достойный ученый, мужчина, который в жизни многого достиг, всех уважать себя заставил… Так это было рядом с ней, с Авророй. Она поставила его на пьедестал, просто вознесла, и он воспарил, бремени лет не чувствуя, и считал, что это счастье он заслужил, заработал. Видимо, так она ему внушила.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒