От автора 1 страница

го

сти в местном университете и такой гонорар, что он воскликнул.

— Особо не восхищайтесь, — пояснила Аврора. — Это, по сравнению с вашей зарплатой в Москве, сумма приличная, а по здешним меркам — средняя, как и отношение к вам, точнее, к нам.

— Что ты хочешь сказать? — удивлен Цанаев.

— Допуск в лабораторию ведь не дали.

— Ничего, — рад профессор. — Читать лекции в Норвегии — разве не почет?

— Почет, но за вами еще будут наблюдать.

— Да что за секреты в вашей лаборатории? — возмутился Цанаев. — Мне надо готовиться к лекциям, — все же он уже почувствовал свою востребованность.

Лекции были не обременительны: через день — две пары, так что он имел возможность спокойно подготовиться. Понятно, что читал он на русском, и тут же шел синхронный перевод. На удивление Цанаева, перевод делал компьютер. Все все понимали, и в аудитории — не только студенты, но и молодые ученые, профессора, а иногда, когда успевала, даже Аврора сидела за последней партой.

В отличие от Москвы, здесь задавали очень много вопросов, и Аврора потом говорила:

— Так приятно вас слушать, держались молодцом. Вас еще больше здесь стали уважать.

Цанаев и сам это чувствовал, гордился. Все его приветствовали — «господин профессор», даже автограф просили.

Контракт, то есть курс лекций, рассчитан всего на месяц, а тут через две недели Цанаев получил допуск в лабораторный корпус Авроры.

Само здание не ахти, в Москве академические корпуса куда солидней. Зато внутри все так напичкано оборудованием… Многие приборы Цанаев даже не видел и не представлял, что такие уже есть. А когда вошел в лабораторию Авроры, он почему-то вспомнил, как она работала в подвале грозненского НИИ.

— Да, — печально улыбнулась Аврора, — я тоже каждый раз, входя сюда, это вспоминаю… Какое было время, — у нее глаза увлажнинись, — отец был жив.

— Ты сегодня к племянникам в Грозный звонила?

Конечно, звонила. Каждый день, с раннего утра этим начинаются ее будни. О них Аврора не любит говорить, да Цанаев знает, что Аврора сама уже попросила «вид на жительство» в Норвегии и племянников хочет сюда перевезти — проблема у детей с загранпаспортами.

* * *

В официальных документах так и написано, что профессор Цанаев привлечен «для обмена научным опытом». Понятно, что все это благодаря Авроре, а главная задача Цанаева — это помощь в подготовке докторской диссертации Авроры, тем более, что он отныне утвержден как ее научный консультант.

В принципе, Аврора сама бы могла написать диссертацию, но у нее на это почти что нет времени: она завершает последний грант, занята исследованиями. А Цанаеву особо делать нечего, к тому же опыт есть.

По просьбе Авроры, он должен подготовить введение, первую главу, так называемый «обзор литературы», то есть достижения по этой теме исследований, и самое сложное — заключение, выводы и предложения.

Цанаев знал трудолюбие, целеустремленность и талант Авроры. Он знал и примерный объем ее трудов. Однако увиденное его просто ошеломило.

— Тут материал на три докторские, — воскликнул он, а следом: — Что ты отдаешь Ломаеву?

— Ломаеву я все уже отдала.

— Вот это да! — поражен профессор. — Ну, ты поработала на славу. Таких диссертаций теперь нет, почти все халтура.

— Это в России халтура, а здесь науку берегут.

— Так ты будешь защищаться в Москве или здесь?

— Гал Аладович, — улыбается Аврора. — Во-первых, не «ты», а мы. Правильно я говорю?

— Да, — доволен Цанаев.

— А во-вторых, защитить докторскую я хочу и здесь, и в Москве. Разве плохо?

— Отлично.

— Только язык надо подучить.

— Ты-то подучишь, — уверен Цанаев.

Он чувствует себя вполне комфортно: спокоен, здоров, вокруг него Аврора создала уют и тепло, и он теперь занимается любимым делом — наукой. Чтобы вплотную заняться диссертацией и систематизировать все труды Авроры, он вновь и вновь анализирует лабораторные опыты и как-то заявляет:

— Аврора, в этих исследованиях нет итога. Ты остановилась на полпути? — она молчит. — Не может быть, чтобы твои заказчики не захотели бы пойти до конца, — она продолжает молчать. — Гипотезы две: либо у твоих заказчиков кончились деньги, во что я не верю, либо результат получился ужасный и его разглашать нельзя.

— Гал Аладович, — удивленно прошептала Аврора. — Я знала, что вы одаренный. Живи вы здесь, сколько-го бы вы достигли!.. Вот почему из России умы бегут, там таким делать нечего.

— Да, наука у нас в плачевном состоянии… но я не бежал. Да и кому я здесь нужен?

— Мне, мне очень нужны, — улыбается Аврора, а Цанаев не унимается:

— Аврора, скажи честно, ты продолжила исследование?

После долгой паузы она отвечает:

— Гал Аладович, я от вас ничего не скрываю. Скажу одно, что опыт был продолжен. Однако результат строго засекречен и я вам верю, но по контракту разглашать не могу. Сами знаете.

— Знаю, что эти опыты к добру не приведут. Это следующий шаг после генно-модифицированной продукции. Если эти химикаты применить в пищевой промышленности, например к фруктам и овощам, то они будут храниться без порчи годами… В плане глобализации мира это огромный прогресс, можно решить продовольственную проблему. В плане экономики — это огромные прибыли, потому что порчи нет, затраты на хранение, упаковку и транспортировку сокращаются. Но если говорить о конечном потребителе — человеке, то здесь многое очевидно.

— Что? — насторожилась Аврора.

— Ну, если образно. Когда, скажем, яблоко гниет, то это закономерный природно-биологический процесс: завязь, оплодотворение, созревание, зрелость, старость, то есть порча, продукт умирает. Впрочем, как и человек… А вот реагенты надолго консервируют процесс зрелости, точнее, останавливают развитие… Тоже самое произойдет и с человеком. Я думаю, что все это скажется на умственном и тесно связанным с ним половым развитием человека.

— Гал Аладович! — перебила его Аврора. — Вы гений! — она приблизилась к нему и с жаром стала шептать. — Сюда пригласили ведущих ученых. Было закрытое совещание. Высказали такое же предположение и эксперимент был остановлен.

— Эксперимент не будет остановлен… То, что знают два человека, уже не секрет. А здесь сверхприбыль и глобальная политика — воздействие на умы и животы. Что еще надо господам мира?!

— Боже! Гал Аладович, прошу вас, не говорите об этом… Неужели я взяла на себя такой грех?

— При чем тут ты?

— При том… Я ведь тоже не последняя дура.

— Успокойся. Мы ученые, и обязаны познавать мир и природу. Там, где есть вред, там есть и польза… Главное, чтобы открытия ученых политики использовали лишь во благо.

— В свое благо?

— Да, — печально сказал профессор, — все политики — богатые люди, либо исполняют волю богатых людей.

— Что я наделала?

— Да при чем тут ты?! Не ты, так другой ученый сделал бы этот эксперимент. И по большому счету — это открытие! Ты молодец! И по правде, чем больше я изучаю твой труд, тем больше я тобой горжусь и восторгаюсь.

— Правда? — засияла Аврора.

Как отметил Цанаев, и не только он, после замужества она стала красивей, счастливей и даже заметно поправилась, округлилась. Однако сейчас в ней появилась некая печаль, точнее, задумчивость, и она полушепотом сообщает: — Гал Аладович, об этом тоже говорить нельзя. Но это не мой контракт и я лишь наблюдатель. Эксперимент над крысами и овцами уже идет.

— И что? — возгорелся исследовательский интерес Цанаева.

— Крыс не видела, боюсь. А вот с баранами я ведь все детство и юность провела, — она вздохнула, видимо, что-то вспоминая; взяла себя в руки. — В общем, скажу так, я повадки овец хорошо знаю. У этих лишь одно желание — брюхо набить. И даже у самцов очень слабый половой интерес. Но самое интересное в ином: самки редко рожают, а главное, самки своих детей отторгают, не кормят, не признают, не любят, если можно так сказать.

— Можно, можно, — задумался профессор. — В средние века люди вели эксперимент, чтобы дети забывали прошлое, не признавали родителей, даже родную мать — манкурт. А теперь пошли дальше — создают трукнам.

— А что такое трукнам?

— Это если слово манкурт прочитать наоборот. То есть трукнам — когда родители не будут любить и признавать детей. Это полный морально-нравственный регресс. Конец диалектики, жизни.

— Боже! — Аврора машинально, обеими руками обхватила свой живот, прислушалась, а Цанаев, улыбаясь:

— Ты ждешь ребенка?

Аврора смутилась, выбежала из комнаты.

* * *

Позже, вспоминая и анализируя свою жизнь, Цанаев считал, что если не учитывать годы молодости, проведенные с родителями, то самым счастливым периодом жизни была жизнь с Авророй в Норвегии. И думая об этом, сравнивая Аврору с первой женой, он понимал, что жена, как Аврора подчеркивала, «настоящая жена», мать детей, конечно же, была женщиной сугубо прагматичной, но и Аврора была не простушкой, всегда имела свой расчет. Недаром она не раз твердила, что своим замужеством она намерена решить триединые задачи.

Первую она сама озвучила: заставить всех уважать профессора Цанаева. Третью Цанаев никак разгадать не мог, и Аврора даже не намекает. А вот вторую задачу Цанаев сам разгадал и это было нетрудно, почти понятно: как и всякая женщина, она мечтает о ребенке и, почему-то, о дочке, хотя уже известно, что будет мальчик. Подсказки кругом: книги на всех языках для будущих мам. В интернете ее интересует та же тема. Пьет какие-то лекарства или витамины, где на упаковках изображены счастливые женщины. Помимо этого, Аврора частенько ходит по врачам. Но самое главное, хотя она это тщательно скрывает, да как в маленькой квартире утаить, — она уже купила белье для новорожденного, — нежно-голубого цвета. Да это все утайкой и при муже никаких по этому поводу речей. Она не хочет эту тему даже затрагивать, возможно, стесняется, скорее, так и есть, а может, боится сглаза, и это тоже понятно.

Как бы там ни было, в их молодой семье — гармония, мир, покой и любовь.

Опытный в семейно-житейских делах Цанаев не хотел верить, но точно предполагал, что это нежносладостная идиллия свежей любви, как медовый месяц, продлится месяц-полтора, но не более. Потом все приестся, и бытовые проблемы, груз прежних лет и забот дадут о себе знать, и любовь, если не охладеет, то отойдет на второй план. Но этого не случилось и через два месяца, и три, и даже четыре. Наоборот, они не то что привыкли, они как-то воедино слились, и дошло до того, что Цанаев уже не представлял жизни без нее, и даже, если полчаса с момента их расставания всего проходило, он начинал звонить, спрашивая, как дела, когда домой придет, словом, он в ней души не чаял, потому что она создала вокруг него, и даже в нем самом, удивительный комфорт и мужскую значимость. Однако, жизнь есть жизнь, и они, как ученые, понимали, что такие идеальные условия — только в задачах для детей, а современная жизнь — это множество факторов, порой непредсказуемых и ма-лоожидаемых. И Цанаев интуитивно чувствовал, что у этой гармонии почему-то будет печальный конец, и плохая весть придет ночью, под утро, по телефону. Наверное, поэтому он каждую ночь свой телефон отключал, и словно боялся, что Аврора улетит, крепко прижимался к ней, ненасытно ощущая аромат ее ска-зонного тела, невесомо-нежные, как крылья бабочки, теплые, родные объятия любви, которые вспугнулись от звонка телефона Авроры.

Будто неведомая сила ее влечет, она буквально выпорхнула из его объятий, он понял, что не удержит — навсегда! Потому что она, услышав первые слова, быстро удалилась на кухню.

Была еще ночь, ближе к рассвету, но за окном еще очень темно. Цанаев не шевелился и даже дыхание затаил, чтобы услышать, о чем речь, но он слышал лишь ее повышенные возгласы и удары своего встревоженного сердца.

Она так и не вернулась из столовой. И, может, Цанаев вновь заснул, то ли чуть отключился, да очнулся от шелеста ее платья, от тихих шагов. Она стала, как обычно, на утренний намаз… А Цанаева, к его огорчению, овеяло новым — ее тело, ее душа не истощали любовь, не возбуждали его, тем более, не пьянили: она думала не о нем, иные заботы овладели ею, и это Цанаев явно осознал и ощутил.

Конечно, Аврора мгновенно и заметно изменилась: печаль и тревога в ее глазах. Тем не менее, на быте Цанаева это вроде бы не должно было сказаться — утро с настоек лекарственных трав, потом прогулка, завтрак, но уже нет национальной чеченской кухни, и Аврора говорит:

— Все мои беды оттуда… Я должна срочно вылететь в Чечню.

— Что случилось?

— Племянника старшего ночью забрали.

— Он ведь ребенок, инвалид!

— Да, инвалид войны. Уже пятнадцать.

— За что?

— Не знаю. Сноха звонила… Я должна лететь.

— А без тебя?

— Сноха несчастная, безграмотная женщина. Два инвалида на ней. А более никого — всех убили… Почему я их не вывезла?

— Ты ведь не смогла, загранпаспортов нет.

— Сейчас куплю. Любые деньги отдам.

Лишь о семейных делах Таусовых они не говорят: негласное табу, и эта тема для Авроры болезненна. А в остальном между Авророй и Цанаевым секретов нет. Бюджет общий, открытый, и здесь все понятно: почти все деньги заработаны ею — всего пятьдесят тысяч евро. Она спрашивает у мужа, можно десять тысяч на всякий случай взять.

— Конечно. Можно, я с тобой полечу?

— Нет. Одной будет легче и не накладно.

Она специально выбрала маршрут не через Москву — боится, а кругом: Осло — Франкфурт-на-Майне — Баку — Грозный.

Они постоянно поддерживали связь, и Цанаев поражен, как она быстро, почти за сутки, добралась до Баку. А потом — территория России, и связи нет. Аврора обещала, что в Грозном возьмет местный номер и позвонит. Прошло два дня — Цанаев места себе не находил, пока Аврора не объявилась:

— Все нормально, — успокаивает она. — В дороге были некие неприятности. Я уже в Грозном. Гал Аладович, вышлите мне десять тысяч евро. Я поиздержалась в дороге. Сегодня вышлю вам здешний счет.

Они созванивались каждый день. Потом, вдруг, Аврора на пару дней исчезла, а когда позвонила, у нее появился новый номер:

— По тому номеру более не звоните, — по ее голосу Цанаев понимает, что у нее в Грозном много проблем, но она твердит: — Все нормально, все нормально.

— Давай, я вылечу. Может, помогу.

— Нет. Все нормально… Вышлите, пожалуйста, еще десять тысяч, — просит она.

Цанаев понимает, что, судя по затратам, дела усугубляются, а тут Аврора звонит:

— Гал Аладович, все нормально. Племянник дома, выпустили. Я сегодня через Москву к вам. Очень скучаю.

— Через Москву ведь опасно.

— Все одно. А так хоть напрямую.

Она звонила из Москвы, говорила, что проведет пару дней по делам здесь. По ее голосу Цанаев понимал, что ее настроение лучше, но она встревожена. Потом она призналась, что по женским делам должна лечь на недельку в больницу.

— Давай я вылечу, — просит Цанаев.

— Если хочешь увидеть семью, родных, то, конечно… А мне ничего не надо. У меня все нормально. Чуть подкреплюсь и вылечу.

Видимо, в больнице ей стало лучше, и голос у нее окреп, даже было некое озорство, и она уже не скрывала, что с нетерпением ждет встречи. Правда, пару раз она намекнула, что на границе в аэропорту у нее могут быть проблемы… Так и случилось. Аврора сообщила Цанаеву, что идет на посадку, с борта перезвонит, — связь исчезла, и Цанаев думал — Аврора в полете. Рейс из Москвы приземлился, а ее нет.

Цанаев в смятении. Он не знал, что делать, что предпринять. Единственная мысль, как спасение, — ждать следующий рейс, а это почти десять часов. Все это время он ходил по аэропорту; иногда пил чай, кофе. Потом захотел курить. От одной выкуренной сигареты ему стало еще хуже, выкинул пачку.

Он все же дождался следующего рейса, хотя уже знал, что Авроры на нем не будет.

По дороге домой его знобило, все тело болело, ныла душа. Он до того устал, просто иссяк, что буквально без чувств повалился на кровать, и не то что уснул, выключился.

Была глубокая ночь, когда Цанаев проснулся или едва пришел в себя. По нужде пошел в ванную, и машинально, заметив в зеркале свое отражение, он пристально вгляделся и не мог самого себя узнать — перед ним был состарившийся, изможденный, слабый и потерянный человек, которого никак нельзя было назвать мужчиной. И он еще понимал, что жизнь, эта зачастую мучительная жизнь, не закончилась, зато как искра, как сказка, как сладкий сон закончилась его счастливая райская жизнь в любви…

По житейскому опыту, по интуиции и по напряжению своего тела и чувств он понял — это конец; он что-то потерял. Это «что-то» — очень большое, великое, но не вечное. Это любовь! Которой отныне рядом нет. Но и это не все и не главное. Он еще потерял кого-то. Кто это? И в единственном ли числе?.. Как он жалок, бессилен, одинок.

…Он очнулся в ванной. Видимо, потеряв сознание, падая, он ударился, а может, от напряжения, носом пошла кровь, — и на полу уже застывшая, большая лужа.

Позже, все позже выяснится; наверное, это спасло ему жизнь. А может даже вернуло к жизни, потому что он сразу бросился искать телефон: ему никто не звонил, а он бесконечно набирал один и тот же номер — «абонент недоступен»… И тогда его осенило — он набрал справочник Москвы: все и вся в России платное, даже телефон милиции, ФСБ, скорой помощи и аэропорта. И все эти службы у него требовали информацию: кто он такой? откуда звонит? зачем? кто такая Таусова? кем ему приходится? и прочее.

Никакой вразумительной информации он не смог получить, а одна из служб посоветовала обратиться к психиатру. И он вновь набрал номер Авроры — «абонент недоступен». Это была единственная правда — аппарат не врал. Наверное, поэтому телефон более всех пострадал: со всей злостью, как настоящий псих, швырнул его Цанаев. Словно метился, угодил прямо в стеклянный шкаф: треск, вдребезги стекло и мобильный разлетелся. А Цанаев, будто его ударили, очнулся: как без телефона? Ведь Аврора позвонит. Она позвонит, обязательно позвонит!

С этой мыслью от стал спешно собирать разле-тевшие части мобильного и тут порезал ладонь, от колющей боли простонал, хлынула кровь. Он побежал в ванную — и там кровь.

— Какой ужас! — прошептал он и в это время вновь заметил свое отображение в зеркале — жал-кий, слабый, чуть ли не плачущий человек. Какой он мужчина?! Разве такого мужа достойна Аврора? Ведь Аврора стойкая, сильная, выносливая женщина. Она сейчас в непростой ситуации, скорей всего, в неволе… А он в тепле, в свободной Европе и то, как побитая собака, скулит.

— Возьми себя в руки, болван, — сам себя обругал Цанаев.

Первым делом собрал телефон, включил — никто не звонил. Он вновь набрал Аврору — «не доступна». Не только духом, он ослаб, почувствовал слабость и ломоту во всем теле: то жар, то озноб. А сердце стучит бешено, и он все же догадался выпить свои лекарства. Видимо, под их воздействием, он прямо в кресле заснул, — от резкого звонка встрепенулся в тревоге, так дрожат руки, что еле смог включить телефон:

— Гал, Гал, — к его крайнему удивлению голос жены, так сказать, первой жены. — Это я, — у нее тоже голос тревожен. — Только что по телевизору в новостях сюжет — «задержали в аэропорту чеченскую террористку». Фамилию не называют, вроде бы «в интересах следствия». Но фото Авроры. Точно она… Разве она не долетела?

— Что?.. А ты знала, что Аврора в Москве?

— Знала.

— У вас была связь? — возмутился Цанаев.

— Гал, сейчас не до этого. Я думала, она улетела. А ее задержали… Вот дочка говорит, что в интернете та же новость.

— Что?.. Я перезвоню, — Цанаев бросился к ноутбуку Авроры — не везет, так не везет во всем: срок оплаты исчерпан.

Тогда Цанаев побежал в лабораторию, а там все заперто. Оказывается, он потерял счет времени — только светает. А как долго тянется это время, когда ежеминутно смотришь на часы. И как назло, никто не звонит, а ему самому лишний раз позвонить домой в Москву тоже неудобно: попрекнут, как приперло к стене — объявился.

Все же рабочий день начался, зашел Цанаев в интернет. Конечно, он, как Аврора, компьютером не владеет, да она, слава Богу, кое-чему его научила. Про Таусову только та же самая информация. Даже в «Википедии» она есть: «известный ученый физхи-мик, участник многих международных конференций и т. д». А вот про террористку Таусову ни слова. И тогда Цанаев набрал домашний.

— Я-то в компьютере не разбираюсь, — говорит жена, — сейчас дочери передам.

— Папа, — к удивлению Цанаева сопереживает дочь, — всю ночь эта информация была, я ее почему-то сосканировала, а под утро исчезла, и ни слова про Аврору, — и тут, сквозь этот разговор на телефон Цанаева поступил сигнал, аппарат не врет — «абонент снова в сети».

С каким волнением Цанаев нажал «вызов»: сигнал доходит, но никто не отвечает. А он все повторяет и повторяет. Это оказалось даже мучительнее, чем — «абонент недоступен», кажется, что она игнорирует его звонки. И вдруг она сама звонит:

— Гал Аладович, — он по голосу понял, как ей тяжко.

— Аврора! Аврора, ты где, что с тобой?!

— Гал Аладович, простите, что перебиваю… — «Все-таки она сильная, очень сильная женщина», — восхищен Цанаев:

— Слушаю, Аврора.

— Спасибо. У меня все нормально… Просьба к вам. На мой электронный адрес поступило сообщение — счет. Оставьте себе деньги на дорогу, а остальные — все, все, — она это подчеркнула, — все, что есть, отправьте на этот счет. Это все…

Здесь связь оборвалась, а у Цанаева в ушах звучит ее прерванная фраза: «Это все — конец! »

* * *

Позже, все позже выясняется…

Конечно, не во всех подробностях и деталях, да основную канву прошедших событий Цанаев позже выяснил и восстановил.

Однозначно то, что у самой Авроры не было и не могло быть связи с боевиками, или как их еще более деликатно называли, «лесными братьями», или еще как… но это неважно. Словом, это люди, которые были против. И Аврора по-европейски считала, что если ты в оппозиции, то борись с помощью парламентских методов, либо смирись, либо уезжай, как она. Но ни в коем случае не бери в руки оружие и не направляй его в сторону себе подобных — это безбожие, страшный грех и никакими молитвами это не искупить.

Так эта же война оказала и иное влияние, — ведь не все, как Аврора, учились, имели знания и могли свободно, то есть цивилизованно и грамотно, анализировать, мыслить и делать выводы. Ведь у Авроры в Чечне осталась еще родная кровь — племянники, а более — никого. А у этих племянников мать, сноха Авроры, — чересчур набожная, и совсем необразо-ванная женщина. И как многие считали, если бы эта сноха, как и многие чеченские послевоенные матери-одиночки добывала бы хлеб насущный своими руками, своим горбом, то так бы, наверное, не получилось. А тут Аврора своими руками многое наворотила: посылала снохе из Норвегии евро и доллары — вот и появились, а может, и не пропадали у снохи связи с сотоварищами мужа и деверей — боевиками или сочувствующими им. Помимо этого, раз деньги и время есть, появились у снохи всякие не совсем праздные, но, в какой-то степени, религиозно-фило-софские мысли. И понятно, как ни старалась Аврора, а ее старший племянник, уже юноша, поддался влиянию матери, да и собственная судьба диктовала, и под эту диктовку он, будучи, как и все Таусовы, революционным, неожиданно через интернет написал письмо самому Президенту России:

«Уважаемый Президент!

Я, Таусов Моца, родился в 1991 году, ровесник новой России. Моя судьба, словно история молодой страны, вся изранена. Я инвалид с детства, но не с рождения. Смутно, да кое-что я помню, кое-что мать и тетя рассказывали, кое-что взрослые знакомые. А книги и газеты, в основном, врут. Однако, я не об этом, а о другом, о себе, о своем будущем, если оно возможно.

Из родных у меня мать, тетя (она проживает в Норвегии и хочет там остаться) и младший брат, тоже инвалид: в один день пострадали.

У нас нет собственного жилья — разрушено. Снимаем квартиру. Получаем от государства пособие по инвалидности. Но мы не существуем, а вроде, нормально живем, потому что нам помогает тетя. Тетя хочет, чтобы я переехал жить в Норвегию (мать против). Я в раздумьях; тем не менее, по настоянию тети, уже более двух лет я пытаюсь получить загранпаспорт — все тщетно. А вот на днях меня буквально силком, прямо из школы, доставили в милицию, сфотографировали и почти тут же выдали паспорт — «гражданина Российской Федерации». Я спросил: «Зачем это? » А мне лишь в ответ: «По закону после четырнадцати ты обязан иметь паспорт. А тебе скоро пятнадцать… И нам теперь легче будет тебя контролировать. Совершеннолетний гражданин, отныне спрос по закону».

Господин президент! У меня нет отца или старшего брата, поэтому я, будучи гражданином России, обращаюсь к Вам, как к гаранту Конституции (Закона) России.

Когда мне в принудительном порядке выдали паспорт, один из чеченских милиционеров бросил: «Ублюдок Таусовых. Небось, тоже в лес убежит». На что другой добавил: «Этот, слава Богу, далеко не убежит». Намекая на мою ущербность.

Я сдержался. Не потому, что хил и юн, — этим мер-завцам-ментам горло бы перерезал — заточка всегда в рукаве. Просто я это не раз от плебеев слышал — всех не перебьешь, развелось прихлебателей-лизоблюдов. А сдерживает иное: большинство говорят, твои отцы — герои, за Родину свои головы положили. За какую Родину? За Чечню? За Россию? А воевала ли Чечня с Россией? Или просто «наводили конституционный порядок»? Это вопросы Вам. Ответьте, чтобы я смог здесь дальше жить. А я расскажу, как до этого дожил.

Я слабо помню. Был мал, но кое-что смутно перед глазами стоит. Мы, оказывается, жили в Грозном, в собственном большом доме. Почти квартал в центре города принадлежал Таусовым, отцы купили, когда был массовый отток жителей перед очередной и навязанной войной, после которой в Грозном, вроде бы, восстановился конституционный порядок.

Однако в августе 1996 года Грозный атаковали чеченские боевики. Тогда из пяти Таусовых двоих уже не было — погибли в самом начале войны. А мой отец, старший из братьев, был командир, первым зашел в город, и когда победа была уже в руках, он помчался к дому, к семье. Говорят, что когда он вбежал во двор, он от счастья стрелял в воздух и кричал:

— Свобода! Мы победили!

И тут, на месте дома увидел руины, воронка во дворе, а я с годовалым братишкой в крови. Вот тогда мой отец бросил оружие (больше в руки не взял) и помчался спасать нас. И знаете, что произошло? Русский госпиталь был осажден боевиками. Мой отец своим авторитетом эту блокаду снял. Русские врачи спасли нам с братом жизнь, а отец спас жизнь врачам, лично вывез их за город, в аэропорт.

С тех пор мой отец был только за мирные переговоры. Он участвовал в подписании Хасавюртовского договора. Между войнами занимался привычным для себя делом — животноводством. Но началась вторая война. Мой отец за оружие так и не взялся. А два брата не послушались, вновь пошли воевать, и оба погибли… А потом, когда казалось, что война уже закончилась, как-то на рассвете к дому подъехали БТР-ы, собаки залаяли, их пристрелили. Стали бить в дверь.

— Я открываю, открываю, — кричал мой отец, завозившись с ключами.

Его вывели во двор. Мы смотрели в окно. Он что-то говорил, а его избили прикладами, за ноги потащили к БТР-у, на котором российский флаг и даже «спецназ России».

Моя тетя нашла отца. Кто-то сообщил, что на окраине города сожженный труп. Опознала брата по ключам в кармане…

Я уже закончил девять классов, сдал экзамен, так сказать, на каникулах, в раздумьях. Хотя бездельничать некогда. Потому, что мать моя требует, чтобы я изучал арабский, читал Коран, соблюдал все каноны Ислама… Помнил и думал об отце и его братьях.

Моя тетя, я с ней постоянно на связи через интернет, просит, чтобы я хорошо учился. Учусь я только на «отлично». Занимаю первые места на олимпиадах, мечтаю стать, как и тетя, ученым… Но мать? Словом, мне тяжело. И как компромисс, — это и мать, и тетя очень поддерживают, я, несмотря на свою ущербность, — некоторых органов нет, один глаз почти не видит и одна нога короче, — занимаюсь восточными единоборствами, со сверстниками почти на равных. А еще люблю альпинизм, охоту люблю, горы люблю. Там я забываюсь, чувствую себя человеком. Жаль, что мы не в горах живем. Мать не любит. А в городе мне тяжело… С каждым днем все сильнее вскипает злость, месть, жажда справедливости. И у меня к Вам, господин Президент, один, всего один вопрос. Почему, почему люди в масках, да под флагом России, утащили моего отца и не просто «замочили», а сожгли? Почему, если наводили «конституционный поря-док», то отца моего не судили? Дали бы лет двадцать, хотя бы пожизненно. А сейчас, то ли я сын ублюдка — ублюдок или сын героя — герой? Кто был мой отец, кто я? Кто мне, гражданину России, что вразумительно объяснит, если не Президент России? Ведь Вы, как Президент России, — гарант прав и свобод граждан России. Помогите мне получить загранпаспорт, я уеду в Европу. А не то остается лишь одно удовольствие — в горы уйти.

Грозный, ноябрь 2005 года».

Вряд ли это письмо дошло до Президента России, зато до Москвы точно дошло, потому что его распечатали, множество штампов и, как положено в полицейско-бюрократическом государстве, это письмо с указанием «рассмотреть» было отправлено обратно в Чечню, где тоже вряд ли в текст вникали. Да и зачем? Вся, как говорится соль, в последней строке. Например, «в связи с этим прошу вас выделить мне машину, или миллион, или квартиру в Москве, или, в крайнем случае, ордер, лучше героя — отслужу, доплачу». А тут — бах! — прямо заявил: «В горы уйду, там хорошо».

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒