Канта Ибрагимов 8 страница

Под гнетом этих проблем Цанаев вновь запил, и сам удивляется — позвонить в Норвегию денег нет, а на бутылку находит. Однако теперь он не пьет до беспамятства, — боится, и не того, что Авроре слово дал, а то, что она позвонит, когда он выпивши. Поэтому по вечерам он телефон отключал. А тут вроде мало выпил, — на работе банкет, и время прошло, а телефон он не отключил, а она позвонила и учуяла:

— Вы выпили?

— Нет-нет, ты что, Аврора!

— Вы выпивши, — жестко констатирует она.

— Чуть-чуть, день рождения у коллеги… Не мог же я отказать.

Долгая пауза — и она грустным голосом:

— Вы ведь слово дали… Ладно. Завтра я на ваш счет перечислю оговоренный в контракте аванс. Еще через неделю — оставшуюся сумму, и наш договор исчерпан. Прощайте.

— Ты что, Аврора! — крикнул он, но телефон уже отключен.

Он много раз ей звонил — бесполезно. На второй день он пошел в банк — денег нет, и на следующий — нет. И вдруг сорок тысяч евро! На его личном счете! Он в тот же день побежал в банк, где были взяты кредиты. У них была большая задолженность по квартплате, за коммунальные услуги, телефон и прочее. Он оплатил общежитие, а потом дня два-три обходил всех знакомых и друзей, все выяснял, кому он сколько должен и даже пытался больше положенного вернуть.

Когда он со всеми и за все расплатился, у него еще оставались деньги, как поступили еще — двадцать тысяч евро и письменное уведомление от Авроры:

«Контракт завершен. — И приписка: — Просьба. На эти деньги не пейте».

Он пил. Конечно не запоем, как раньше и не каждый день, и не так много, но пил. Пил потому, что слабо. Оставшуюся сумму, а это в рублях почти миллион, отдал жене, и теперь у них в семье вроде мир да любовь, и бракоразводный процесс закрыт, жена отозвала заявление. Пил от того, что слабо: науку совсем забросил и числится каким-то старшим научным сотрудником, получая гроши. А главное, пил от того, что слабо: данное Авроре слово не сдержал, а теперь без нее жить не может, всякими путями старается ее разыскать, восстановить контакт, так что даже несколько раз в посольстве Норвегии был. И дошло до того, что жена ему как-то хладнокровно заявила:

— Слушай, ты, хватит тебе этой Авророй грезить. Достал всех. Оставь ее в покое, не ищи ее.

— А откуда ты знаешь?

— Она звонила.

— Оставила телефон?

— Да кому ты, пьяница, нужен?

— Замолчи… Она мне для науки нужна.

— Знаем мы твою науку.

— А как я миллионы сделал?! Твои долги погасил.

— Хм, — усмехнулась жена, — я тоже об этом думала… То ли Аврора от тебя откупилась, то ли хотела купить… да товар гнилой.

— Замолчи!

— Не замолчу. От этой ведьмы что угодно можно ждать: то она в парандже, то как европейская леди.

— Как тебе не стыдно? Она столько близких похоронила, но не вечно ж ей траур носить.

— Ой-ой-ой, какой заботливый! Как он о ней печется! А она, небось, в Норвегии развлекается.

— Замолчи!

— Ты на меня не кричи! И рот не затыкай. Сохнешь по ней, езжай к ней, в свою Чечню или Норвегию.

«Боже», — осенило Цанаева.

Впервые он свою жену за ум зауважал: ведь она ему все подсказала.

Он так и сделал: полетел в Чечню. Казалось, что в Грозном найти родных Авроры будет нетрудно. Не нашел. Аврора так замела следы, что Цанаев несколько дней потратил зря, и лишь случайно встретил в городе свою бывшую сотрудницу — подругу Авроры, она выболтала и показала письмо.

Время, пока Цанаев оформлял загранпаспорт и визу в Норвегию, длились как вечность. Правда, он время зря не терял. Можно было, как проводника, найти в Норвегии земляка-чеченца, и он бы все организовал. Да Цанаев даже такой огласки и посторонних глаз не хотел, все хотел сам, неожиданно предстать перед Авророй. А чтобы ее найти, он норвежский не знает, зато английский хоть и подзабыл, но он купил словари, книги, разговорник.

Однако все это второстепенное. Главное, он разом бросил вредные привычки, и если через три дня не выдержал, вновь закурил, зато о спиртном ни разу не вспомнил. Плюс к этому, каждый день все увеличивающиеся прогулки, физзарядка, словом, стал следить за собой, а сердце, вроде, больное сердце, вообще не слышно, не болит, лишь от радости скорой встречи иногда екнет.

Недаром Цанаев — ученый, провел целое исследование перед поездкой: Драммер — город-спутник столицы Осло, а там у моря кампус — отдельный научный городок. Цанаев, не без труда, да нашел лабораторию, где работала Аврора: объяснили, Таусова отпросилась, может, заболела. Он узнал, где она живет, а она за день до его визита съехала, куда — неизвестно. Еще три дня Цанаев без толку слонялся по научному городку, лишь поздно ночью возвращался в отель. Аврора исчезла, он не мог ее найти, и тогда на третий день он не выдержал, нашел какой-то паб и там от жажды начал с пива, а потом перешел на крепкие напитки, стал ко всем приставать, спрашивая Аврору, и вдруг, он, вроде, отрезвел: она сидит перед ним — строгая, даже суровая:

— Вы для этого сюда приехали? Опозорить меня, всех нас? Пить могли бы и в Москве.

Цанаев тяжело дышал, изо всех сил хотел прийти в себя, но у него уже и язык еле поворачивался:

— Аврора! Аврора! — только это он смог громко сказать.

— Не шумите, — Аврора вскочила, от неловкости оглядывалась. — Вставайте, я вас отвезу. Где вы остановились?

Дальнейшее Цанаев помнит фрагментарно. В пабе он задел, то ли опрокинул соседний столик, кого-то грубо толкнул, и Аврора извинялась. На улице его стало тошнить; он не помнит, вырывал или нет. А в такси, куда его с трудом усадили, вконец развезло, мир перевернулся, все рвалось наружу, и он более ничего не помнит. А пришел в себя от ужасной головной боли и жажды. Полумрак, откуда-то свет и какой-то шорох. От его стонов, как ангел, неожиданно появилась Аврора, и словно зная желание:

— Выпейте это, вам полегчает.

Он залпом осушил довольно емкий бокал. После этого долго сидел, тупым отрешенным взглядом упершись в пол, иногда выдавая отрыжку, и когда в его сознании мир, вроде бы, чуточку просветлел, чувствуя ее близость, он неожиданно прошептал:

— Аврора, я люблю тебя! — не услышав ответа, он поднял голову, повторил громче: — Аврора, я люблю тебя! — видя, как она, кинув сожалеющий взгляд, уходит, вдруг бросился к ней, пытаясь обнять, поцеловать, положить на диван.

Он помнит борьбу, и что проиграл, больше ничего не помнит… А когда очнулся, уже светло, откуда-то манящий аромат кофе и чего-то еще вкусного, жареного.

Цанаев тяжело встал, с ужасом обхватил голову. Он спал в костюме, только туфли сняты. Весь измят, брюки грязные, воняют, следы блевотины. Да кошмар в ином: он в жизни в постели не мочился. От стыда готов был сквозь землю провалиться.

— Гал Аладович, вы проснулись? — он вздрогнул от голоса Авроры.

Её не видно, тон отнюдь не жестко-повелительный, скорее, участливый.

— На стуле — вешалка для одежды, белье положите в пакет. Там же халат. Вешалку и пакет повесьте на ручку двери, — у него выбора не было, он исполнил ее просьбы. — Я в прачечную, — он увидел лишь ее руку, — через пару часов вернусь. Завтрак на столе, ванная рядом, разберетесь, — хлопнула входная дверь.

Жилплощадь очень маленькая, как раз для неприхотливой Авроры.

Цанаев долго принимал душ, после с аппетитом ел, — желудок горел, когда позвонила Аврора:

— Гал Аладович, у вас все нормально? В холодильнике есть еда.

Через час она вновь позвонила:

— Я уже рядом. Вы пройдите, пожалуйста, в комнату.

Цанаев вновь увидел лишь ее руку. Одежда свежая, аж пахнет. Он оделся. К сожалению, совесть так не выстирать: он мучается.

— Вы будете пить чай?

Маленькая кухня, маленький, уже накрытый стол, но она не садится, стоит в дверях.

— Садись, сядь, пожалуйста, — умоляет Цанаев.

— Я и так нарушила все каноны чеченской девушки.

— Какие «каноны»? — раздражен Цанаев. — Ничего не случилось.

— Случилось, — вдруг повысила голос Аврора. — Что вы еще хотите?.. К себе в дом сама привела! От алкоголя разве добро будет?

— Ты хочешь сказать, от алкоголика?

— Я хочу сказать, что это для меня позор. И этот изъян не отмоешь.

— Да о чем ты говоришь? — развел руками Цанаев. — Кто видел? Чеченцев тут все равно нет, а этим — сама знаешь.

— При чем тут «чеченцы» и «эти»? Бог все видит. А совесть моя? Вы хоть помните, что чудили?

И тут у Цанаева вырвалось, ляпнул, что думал:

— А ты хоть девственница?

— Ах! — воскликнула Аврора, зубы заскрежетали, дернулась, будто молнией прошибло, и такое напряжение, даже Цанаева ток прошиб. Виновато он уставился на нее. А ее лицо скривилось, а потом позабытая маска-улыбка, как защитная реакция; но и она не помогла — слезы ручьями покатились, она закрыла лицо, убежала.

— Прости, прости Аврора, — Цанаев теперь был в тесноватом коридоре, а она — в единственной комнате, где он спал. — Прости меня.

— Уходите, уйдите из моей жизни, навсегда.

Цанаев торопливо обулся, хотел было выйти, прикрыл дверь, нервничая, долго переминался с ноги на ногу в коридоре.

— Вы еще не ушли?

— Аврора, у меня денег нет… То ли потерял, может, пропил. Куда я?.. Чужая страна. Никого не знаю. Одолжи.

— Подождите на улице, — злобы не уловил Цанаев в ее голосе. А она: — Нет. Не выходите. Подождите на кухне. Я быстро.

Цанаев вновь очутился на кухне, понял, что Аврора молится. После этого он исполнял все ее пожелания.

Вечерним рейсом он вылетал в Москву.

— Спасибо, — говорил Цанаев. — Спасибо, что провожаешь.

— Я боюсь, что вы вновь начнете пить, все пропьете.

Теперь он обиделся, насупился, до спецконтроля молчал и у самой черты вдруг спросил:

— Аврора, а ты как узнала, что я лечу?

— Ваша супруга сказала.

— Она знала твой телефон?

— Как-то узнала. Здесь, в Норвегии, ведь немало чеченцев проживают.

— Да, — подтвердил Цанаев, задумался. — Кстати, у нее двоюродная сестра здесь живет… А что она тебе наговорила?

— У нее спросите, — она глянула прямо в его глаза. — В одном она оказалась права.

— В чем? — дернулся Цанаев, и видя, что Аврора упорно молчит. — В том, что я напьюсь? Я полтора месяца не пил, даже больше. А вчера… вчера я сорвался… Ты ведь исчезла, стала скрываться от меня.

— Я не от вас скрывалась, — перебила Аврора.

— А от кого? — оторопел Цанаев.

— От вашей жены. Прощайте, — она развернулась, быстро стала удаляться;

Цанаев, словно только проснулся, долго смотрел ей вслед, и когда она уже стала исчезать в толпе, бросился за ней:

— Аврора! Аврора! — кричал он, как сумасшедший.

Она остановилась, смутилась:

— Гал Аладович, — уже строгие, повышенные нотки появились в ее тоне и в жестах, — вы ведете себя…

— Прости, прости, — от бега задыхался он. — Аврора, послушай меня.

— Я послушала вашу жену и не хочу, даже боюсь, с вами впредь общаться. Прощайте, — она хотела уйти, но он схватил ее, тут же одернулся.

— Что вы себе позволяете? — она гневным взглядом измерила его с ног до головы. — Счастливого пути. Не опоздайте на рейс.

Она растворилась в толпе, а Цанаев, как вкопанный, простоял минут пять на том же месте. Он слышал, что уже не в первый раз объявляют посадку на Москву, однако глаза искали иное, и он уже был у барной стойки, как его легонько тронули:

— Гал Аладович, я вас умоляю, — ее голос был очень участливым. — Вы ведь в Грозном почти не пили. Отчего вы так сломались?

— Аврора, Аврора, ты позволишь мне звонить? — его глаза увлажнились, он дрожал. — Прошу тебя. Ты нужна мне… Клянусь, я больше пить не буду.

— Тогда можно.

— Правда? — он широко, словно ребенок, зачарованно улыбнулся. — Ты будешь отвечать? Мы ведь будем видеться?

— Да-да, вы опаздываете, — она уже подталкивает его.

Не говоря ни слова, они вновь дошли до линии спецконтроля.

— Доброго пути.

— Постой, — он весь вспотел, вытер пот со лба, почистил руку о пиджак и кончиком пальцев тронул ее кисть. Она не одернула. — Я больше пить не буду… Я хочу жить. Я хочу рядом с тобой жить.

— Вы опаздываете, — она его толкнула, дверь спец-контроля автоматически закрылась за ним.

* * *

Как только самолет приземлился, Цанаев получил SMS-ку «Берегите себя. Аврора». Он стал по этому номеру звонить — телефон отключен. У него настроение испортилось и более не улучшилось, потому что после Европы сама атмосфера аэропорта Шереметьево с этими пограничниками и навязчивыми таксистами действовали угнетающе.

Еще хуже обстояло дело дома. Жена встретила его подбоченясь:

— Ну что, вернулся? А что ж ты там не остался? Ха-ха, даже этой старой деве такая пьянь не нужна… И так денег нет, а он на всяких шлюх… Не трожь меня. Я милицию вызову… Лучше работай, как все, деньги в дом приноси.

— Миллионами приносил, миллионами! — кричал Цанаев.

— Это Аврора хотела тебя купить. Небось, должок отдавала.

— Замолчи, дрянь!

— Это твоя Аврора дрянь. С женатым мужчиной общается, заигрывает, к себе зовет… Но от тебя ведь проку нет. Вдруг умрешь, похоронить не на что. И заработать не можешь.

— Умирать я не собираюсь, — орет Цанаев, а вот насчет работы — как есть. Профессор, а платят копейки, еле-еле до очередной получки хватает. Адекватно и он, впрочем, как и большинство ныне, работает: с утра и до обеда время убьет, а после обеда, если нет какого-либо мероприятия, свободен, и в институте практически никого нет, и науки как таковой нет, одна показуха. Но в один день ему пришлось задержаться — неожиданно позвонили:

— Майор Федоров… тот, что вас в больнице навещал. Нам надо встретиться, поговорить. Как вам удобно? Я могу к вам на работу заехать, в три.

Было уже без четверти четыре, а майор не приехал. Цанаев, ясное дело, нервничал, все посматривал в окно. И вот увидел майора.

Цанаев уже немолодой и помнит, как выглядели работники спецслужб в советское время — скромно, тихо, незаметно. А теперь: дорогая иномарка, шикарно одет, походка барина, и Цанаев невольно вспомнил слова министра — «пять процентов спецслужбам, чтобы людям жить не мешали».

— Вы виделись с Авророй? — вновь тот же вопрос.

— Да, виделся. А что? — еле скрывает раздражение Цанаев.

— В общем, ничего, но вопросы есть.

— Говорите прямо, пожалуйста. Какие претензии ко мне и к Авроре?

— Хорошо… Дело в том, что Таусова перечисляла вам значительные суммы.

— Да, по контракту, за науку, грант. А что? Многие ученые на грантах живут, а иначе, как я сейчас.

— Я в курсе, — спокоен майор, по ходу он смотрит свои бумаги. — Просто грант международный, и мы хотели бы знать суть дела подробнее.

— Если честно, то я знаю суть, но не подробности — это работа Таусовой. Но если знал бы, то не сказал бы без разрешения Авроры… Еще вопросы есть?

— Есть. Когда вы общались с Авророй в последний раз?

— У меня нет ее телефона.

— Да, — улыбнулся Федоров, — она вас упорно избегает… Видимо, из-за вашей жены.

— Вы подслушиваете телефон?

— Ваш — нет… Кстати, вот новый телефон Таусовой.

— Вы будете подслушивать?

— Не знаю… Но знаю, и вас хочу предупредить, что с того же счета, что и вам, были перечислены в тот же день деньги боевикам, или лесным братьям, как вы их называете.

— Никаких боевиков я не знаю и не знал, — возмутился Цанаев.

— Зато ваша Аврора знает.

— А почему она моя? — на этот вопрос майор лишь повел плечами, ушел, а у Цанаева появился номер Авроры.

Час назад он об этом мечтал, а сейчас позвонить боится — прослушивают? Но как хочется услышать ее голос. Несколько раз он набирал, сбрасывал. Вновь набирал, вновь не решался. И не то что он боялся, что Аврору «подставит», — просто он не мог и не хотел представить, что между ними кто-то еще есть, кто не просто подслушивает, а как бы присутствует при их разговоре. Хотя никогда ничего лишнего, тем более интимного, они не говорили. И все же… От этих терзаний Цанаеву стало явно не по себе и, казалось бы, позабытое влечение начинало довлеть. Чтобы снять этот стресс, Цанаев, как-то бессознательно, направился в ближайший вино-водочный магазин, уже деньги достал, выбирая водку по средней цене, как зазвонил мобильный — Аврора!

— Гал Аладович, у вас был майор?

— Как ты узнала?

— Только что и мне звонил.

— Аврора, — Цанаев торопливо отошел от прилавка в угол, где потише. — Аврора, как ты там?

— Нормально… Я хотела вам сообщить, что деньги я перечисляла только вам и моим племянникам.

— Что ж он болтает?

— Они считают моих племянников-подростков потенциальными боевиками, раз у них фамилия Та-усовы.

— Безобразие, — прошептал Цанаев, и еще тише: — Он еще хотел, — тут он замялся, не зная, как это закамуфлировать, да Аврора прямиком:

— Эти гады-бидаевы хотят, чтобы я на них работала, шпионила здесь, там и всюду. Не выйдет!

— Аврора! — чуть ли не закричал Цанаев. — Тебя, нас подслушивают.

— Пусть подслушивают. Я не шпионка, я ученый, и мне нечего скрывать… А вы мне не звоните, подслушивать вас не будут.

— Погоди, погоди Аврора, — встревожился Цанаев, — позволь мне звонить, хоть иногда.

Наступила долгая, очень долгая пауза, и он слышит ее учащенное дыхание:

— А ваша жена?

— При чем тут жена?! Я хочу быть с тобой, — вдруг выдал он, от неожиданности умолк, а она вновь, после паузы:

— Как хотите. Вы мужчина, и вам выбирать. Но звоните только по делу и при одном условии.

— Каком? — перебил Цанаев, и зная наперед: — Не пью. Честное слово, не пью, не пил и пить не буду.

Они попрощались. Только сейчас Цанаев вспомнил, что он в вино-водочном магазине. После разговора с Авророй, с ее, как он считает, ангельской чистотой, этот магазин, с этими запахами, с этими испитыми, опухшими, угрюмыми лицами — чуть было не вырвал. Выскочил из магазина.

* * *

Цанаеву казалось, жить он начал заново: бросил пить и курить, и от этого такое просветление, словно мир стал ярче или зрение лучше, и в теле такая непонятная легкость, упругость, и эта вонь, вонь табака и спиртного, от его существа просто явственно каждый день исторгается — на душе покой, комфорт, ощущение радости каждого дня, а ведь это не все, потому что в неделю два-три дня просто праздники — он имеет возможность звонить Авроре. Она ему никогда не звонит. А он, вроде бы, только по делу, и недолго они говорят о науке, но для Цанаева это очень важно, приятно, ответственно. Почему-то после общения с Авророй он словно бы заряжается энергией, и хочется жить, по-новому жить. Он каждый день делает зарядку, увеличивая нагрузку. Он в поисках новой работы или допол-нительной нагрузки. Однако, то ли у него уже возраст не тот, то ли он не вписывается, в новое так называемое «рыночное» отношение по-российски, где о науке особо не пекутся, а довлеет лишь денежный вопрос, — нужны связи, предприимчивость, деловитость, чего у Цанаева нет. А Аврора ему говорит:

— С вашим бы потенциалом, вы здесь, в Европе, жили бы как положено профессору жить.

— Я ведь языка не знаю, — отвечает Цанаев, — да и возраст не тот, чтобы жизнь заново начинать. Дети взрослые, семья, — а она ему радостно говорит:

— По-моему, вы и курить бросили.

— Ты это заметила? — удивлен Цанаев.

— Конечно, хрипоты нет, кашель и одышка пропали… Берегите себя, вы ведь известный ученый. На ваши труды и труды вашего отца здесь часто ссылаются, ценят вас, — а в следующий раз она вдруг спросила: — Гал Аладович, я уже завершаю работу над грантом, и хочу за докторскую взяться. Вы не поможете мне? Станете моим научным консультантом?

— С удовольствием. Тем более, что материала для диссертации в избытке.

Так, или примерно так, они общались в течение некоторого времени, и если случалось, что Цанаев по каким-либо причинам задерживался со звонком, тогда она грустно говорила:

— А я вчера ждала вашего звонка. У вас все нормально?

— Нормально, — отвечает Цанаев. — Эти дни бегал, работу поприличнее искал. Без толку. Старый.

— Вы не старый, далеко не старый, — успокаивает Аврора.

— Я хочу тебя видеть. Я не могу без тебя. Я люблю тебя, — уже не в первый раз говорит Цанаев, а она в ответ:

— Вы женатый человек, не говорите так.

— Я не имею права любить?

— Не говорите со мной об этом. Прошу вас.

— Но я люблю тебя.

— Не говорите этого.

— Сказал. Буду говорить… А ты любишь меня?

— Нет. Женатых не люблю.

— Я разведусь.

— Я не буду с вами общаться.

— А диссертация?

Долгая пауза.

— Другого консультанта найду. Прощайте, — она прервала связь, и так получилось, что Цанаев не стал вновь набирать, он по тону Авроры, по интонации ее голоса почувствовал, он знал, что она тоже любит, но вряд ли когда признается, может, вновь вовсе связь прекратить, и вдруг так оно и случилось: неделю, десять дней он постоянно ее набирает — телефон отключен.

Цанаев встревожен, раздражен, места себе не находит, а жена:

— Что с тобой? Совсем бледный… Пойди в баньку с друзьями, расслабься, пообщайся, может, работу поприличнее найдешь.

— Ищу, не берут.

— Да, сдал, состарился… Вон, твои ровесники все при делах, а ты профессор, гроши получаешь.

Эта вечно гнетущая тема в их семье, и сам Цанаев думает так же, ведь только дееспособного мужчину, а не какую-то мямлю, могут полюбить женщины. Да любимая вновь неожиданно пропала, а мысли Цанаева только об этом.

А тут жена, ухмыляясь сообщает:

— Говорят, твою Аврору здесь арестовали, как пособницу боевиков.

— В Москве? Она ведь в Норвегии.

— Ха-ха-ха, ну и профессор! Водит она тебя за нос… Ой-ой, как побледнел… Чем об этой дуре думать, лучше работу ищи.

Цанаев так и поступил, в Интернете стал искать информацию и нашел, лишь одна строка: «В Москве задержана сестра известных боевиков Таусовых, прибывшая из-за границы».

Он не знал, что делать, как быть. Позвонил старому другу Ломаеву:

— Ведь она была в Норвегии, — говорит Ломаев. — Такие гранты получала. Может, того… действительно, на Запад или Восток работала?

— Что ты несешь? — возмущен Цанаев. — Аврора — чистая девушка, и ты сам это знаешь.

— Но братья у нее боевики. Историю ведь не перепишешь.

— Их давно нет в живых.

— А друзья, родственники, связи остались.

— Какие «связи»? Аврора — ученый, племянников хочет на ноги поставить.

— Не знаю, — холоден голос Ломаева.

Цанаев не знает, что ему делать, как Авроре помочь, где ее искать. Он вспомнил о майоре Федорове, но его визитку выкинул. Еще день-два Цанаев был в смятении, как Аврора сама позвонила:

— Гал Аладович, простите за беспокойство. Хотела в Грозный полететь на годовщину смерти отца, по племянникам соскучилась. А в Москве прямо в Шереметьево задержали. И знаете, кто меня допрашивал?

— Майор Федоров?

— И Федоров был, а второй, не поверите, Бидаев.

— Бидаев? — изумился Цанаев. — Так его ведь вроде подорвали.

— А это его сын, уже капитан.

— И что?

— Вначале по протоколу: откуда, куда, зачем? А потом заявляет: «Ты знаешь, что мой отец у твоего дома погиб? » Я говорю: «У нас дома нет, жилье снимали. Там жили дети и сноха. А меня и вовсе в то время в Грозном не было». А он: «Неважно… Для меня его гибель связана с тобой», — наступила долгая пауза.

Цанаев не выдержал:

— А ты что?

— А я его спрашиваю: «Мстить собираешься? » А он: «С женщинами не воюю… Племянники подрастут, тоже Таусовы… яблоко от яблони…» — Аврора вновь замолчала.

А Цанаев, зная ее:

— Что ты сказала?

— Сказала, что такие, как он и его отец, не воины, не мужчины, и воевать, даже с женщинами, не способны. Только стучать и деньги вымогать. А с племянников волос упадет… А он, усмехаясь: «И что? Своим лесным братьям скажешь? ». Он начал меня провоцировать, а я в ответ: «Никаких лесных братьев не знаю, вы их знаете. А разберусь сама».

— Разве можно так с ними говорить?! — переживает Гал Аладович.

— Нельзя. Не выдержала, — Цанаев слышит ее всхлипы.

— Ты плачешь, Аврора?

— Я вам так благодарна, Гал Аладович, вы заставили меня плакать. Для меня это облегчение.

А Цанаев вспомнил ту ночь в Норвегии:

— Аврора, прости.

— Да ладно, сама виновата.

Вновь долгая пауза, и чтобы поменять тему:

— А в Грозный не полетела?

— Знаете, от этих спецслужб добра ведь не жди… Грешить ни на кого не хочу, может, сама потеряла, но у меня прямо в аэропорту пропал кошелек: деньги, кредитки. В общем, я рисковать не стала. У меня был обратный билет, дату поменяла и тут же обратно в Норвегию… Больше в Россию ни ногой, и племянников постараюсь вывезти, — она уже явно плачет.

— Аврора, Аврора? Чем тебе помочь?

— Да… Поэтому и звоню. Не могли бы вы помочь? Деньги выслать племянникам, а через месяц я вам верну.

— Сколько? Адрес сообщи.

По сравнению с той помощью, что оказала Аврора, сто тысяч рублей вроде бы ничего. Однако, когда их нет, это почти годовая зарплата Цанаева. Да это дело чести, и он из домашнего запаса все деньги забрал, на работе аванс попросил, вновь залез в долги — выслал. И был очень собой доволен. Да вот жена обнаружила исчезновение денег, а потом в кармане квитанцию на сто тысяч на имя Таусовых, и устроила настоящий бунт.

— Почему ты шаришь по моим карманам? — возмутился Цанаев.

Дома более жизни не было, и он вновь обратился к Ломаеву — комнату в общежитии. Друг, конечно же, помог, но как будто все знает, сказал:

— Оставил бы ты эту Аврору — от нее покоя не жди, бедовая женщина.

— Ты ведь сам ее мне навязал, — отвечает Цанаев. — Небось, до сих пор ее любишь.

— А ты? — в лоб спросил Ломаев.

— Люблю.

— Тогда женись.

— А ты почему на ней не женился?

— Не вышла… А за тебя выйдет. Уверен, тебя она любит. Как мусульманин, ты можешь иметь хоть четыре жены.

— И одна довела, — вздыхает Цанаев, — вот до чего дожил, — с грустью он окинул взором комнату в общежитии.

Конечно, как друг, как председатель профкома, Ломаев, все, что мог, вроде бы сделал — бесплатно комнату выделил. А как иначе, если рыночная экономика, и все — за деньги. Да что это за комната — два на полтора; скрипучая, старая кровать, на которой Цанаев может только калачиком спать. И это, как считает он, небольшая беда. Хуже, что санузел общий на этаже, за пятьдесят метров идти надо, там такая антисанитария. Впрочем, есть и значительные достоинства: именно в этой комнате когда-то жила Аврора — целых два года! Этот факт как-то скрашивает быт Цанаева, тем более, что все это, как он представляет, временное житейское неудобство, зато дух Авроры витает.

И вдруг от нее звонок:

— Гал Аладович, простите за беспокойство… Звонила ваша жена, оказывается, я разрушила вашу семью. Столько оскорблений! И все о деньгах. Я на днях вышлю вам долг.

— О чем ты говоришь? — перебил ее Цанаев. — Это я тебе должен.

— Гал Аладович, я прошу вас, мне не нужны эти сплетни, эти проклятия вашей жены. Давайте прекратим всякое общение.

— Аврора, перестань! А докторская?

— Сама как-нибудь разберусь, — у нее очень резкий, обиженный голос. — На этом конец! Я вам очень благодарна. Спасибо за все. Я вам очень многим обязана. Но больше оскорбления вашей жены я слышать не могу… Кстати, на какой счет или по какому адресу вам выслать деньги?

— Аврора, — как можно мягче говорит Цанаев, — о каких деньгах ты говоришь? Я тебе должен. Я…

— Гал Аладович, — перебила она, — дайте счет или адрес.

— Счета нет, — после паузы сказал он, — а где живу сейчас, скажу… Мне приятно, что в этой комнате когда-то жила и ты. Что-то мне здесь о тебе напоминает.

— Где вы живете? — изменился голос Авроры.

— В 1401. Ломаев сказал, что и ты здесь жила.

— В 1401? — Цанаев слышит ее учащенное дыхание. — Да вы что? Профессор Цанаев — в 1401?!. Я там жила будучи никем, без прописки, только приехав из Чечни, уборщица!.. Да что это такое?!

Связь оборвалась. Цанаев подумал, что Аврора опять и этот номер отключит навсегда. Набрал, занят, вновь набрал, вновь занят, и тут к нему звонок:

— Гал, — это Ломаев, — только что звонила Аврора, ругает: «Такого ученого в 1401! » А что я могу сделать, Гал? Ты ей скажи, что переехал, а то она меня съест. Оказывается, ты великий чеченский ученый, а мы, дикари, не ценим тебя.

— Все нормально, — смеется Цанаев, и чуть погодя, к его крайнему удивлению, звонит жена:

— Ха-ха-ха, — недобрый смех. — Это сумасшедшая — твоя Аврора, совсем охамела. Сама мне звонит и нагло заявляет, что сам Бог меня, якобы, осчастливил, дав такого великого и знаменитого мужа, как ты, а я, дура, это благо и добро не ценю. Мол, «такого ученого и профессора в общагу, в конуру». Знаешь, как я ее послала?

— Представляю.

— Так вот, если ты такой умный и великий… Ха-ха, что-то никто не ценит тебя.

— Как дети?

— Ой-ой, что ж ты о детях вспомнил?

— Я о них не забывал. На каждой молитве о них Бога прошу.

— Во-во, эта сучка тебя сверхнабожным сделала. Этот алкаш ныне молится, в мечеть ходит. Нет, чтобы как все, работать и зарабатывать.

— Я работаю.

— И зарабатываешь?.. Короче, сделай так, чтобы эта дрянь больше не смела мне звонить, — кричит жена. — И вообще, я ей сказала, если ты такое «счастье», пусть забирает себе, не жалко. Понял? И ей передай. Ха-ха-ха!

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒