Канта Ибрагимов 4 страница

— Гал Аладович, неужели?.. — когда завхоз вышел, Аврора с широко раскрытыми глазами уставилась на директора. — Это нам?.. Как мне вас благодарить?

— Выйди на работу, дел много, — ответил Цанаев.

* * *

В институте, действительно, дел с годами все больше и больше. В Москве, в Российской академии наук, что финансирует деятельность НИИ, требуют науку. А какая наука может быть среди войны? Так, по гуманитарным отраслям кое-что есть, и то все местечкового формата, а по техническим, тем более естественным, наукам — почти полный провал, потому что отсутствует лабораторно-экспериментальная база, без оборудования опыты не проведешь. А как физик, Цанаев, в первую очередь, отвечает за естественные науки. Он просит в Москве деньги хотя бы на простейшее научное оборудование, а ему отвечают: у вас естественные науки не развиты.

— А как развивать науку, если приборов нет? — докладывает Цанаев на Президиуме РАН, а ему в ответ:

— Зарабатывайте, как все, на научных грантах.

— Как гранты получить, если нет приборов? — жалуется директор.

— У нас денег нет, только гранты.

Вот такой замкнутый круг. Академия дает деньги только на зарплату и намекает: не будет развития науки, институт могут закрыть. Давайте науку!

Словом, так называемая рыночная экономика вторглась и в науку России. И если другие институты как-то выживают, то грозненское НИИ на дотациях содержать государство более не намерено, и Цанаев волей-неволей пытается на каждой копейке экономить, а тут бухгалтер жалуется — на интернет расходуются значительные суммы, и как выяснилось, более в этом деле преуспела опять Аврора.

— Таусова, — от раздражения Цанаев называет ее по фамилии, — что за переписка у тебя в интернете? Такие суммы!

— Гал Аладович, простите, только наука… Вы ведь знаете, я работала в Норвегии, опыты проводила на уникальном оборудовании. Так там богато живут и устаревшие приборы списывают. Зная это, еще работая в МГУ, я заключила договор, что данное оборудование в рамках научного обмена будет передано в дар московскому университету. Теперь эти приборы поступили в Москву, они на таможне. А МГУ приборы не забирает, им оно не нужно, работать некому, я ведь ныне здесь. И вот веду переговоры, чтобы это оборудование передали нам.

— И что? — заинтересовался Цанаев.

— Если бы эти приборы установить здесь, то мы бы выиграли не один грант, хоздоговоры и прочее. И наука была бы, и я докторскую закончила бы.

— Так в чем дело?

— Надо лететь в Москву, договоры переделать и нам оплатить растаможку. Деньги немалые, но все окупится с лихвой, а главное, у нас появится наука, настоящий эксперимент.

— Можешь все расписать на бумаге? — недоверчив Цанаев.

— Запросто, — улыбается Аврора. — Но вы лично, как руководитель, должны быть в Москве, документы подписывать.

— А кто бумажной волокитой займется? Ты должна вылететь со мной.

— Как я брошу инвалидов? — задумалась Аврора. — Ладно, я с одной медсестрой договорюсь.

— Я оплачу затраты, — предложил Цанаев.

— Спасибо. Деньги мне нужны, — как всегда сказала Аврора. — А командировочные? Два-три дня надо будет провести в Москве.

Они вместе вылетели. В отличие от Авроры, Цанаев предполагал, что это дело затянется, как минимум, на неделю, и ему придется изрядно побегать по инстанциям, соблюдая бюрократическую волокиту.

Отчасти так и получилось — две недели они провели в Москве. Однако самому Цанаеву бегать почти не пришлось, Аврора сама всюду моталась и по вечерам она прямо на дом приходила к Цанаеву для подписи или печати на очередном документе.

— Ты зайди, чайку попей, — предлагает Цанаев.

— Нет-нет, я не голодна, уже поздно, еще дела, — дальше дверей Аврора не проходит, тут же, как бы извиняясь, все директору докладывает, а после ее ухода вдруг жена Цанаеву говорит:

— А у тебя с этой Авророй ничего нет?

— Ты о чем? — удивился Цанаев.

— Как о чем?! — недовольна жена. — Ты там в этом Грозном один, можно сказать «холостой» мужчина. Квартира своя, пустая. А эта Аврора уже не юная девица… Да и девица ли вообще? Вроде весь мир объездила, всюду побыла, все повидала и, видать, испробовала.

— Замолчи! — перебил супруг. — Как ты смеешь так говорить!

— О-о! Уже защищаешь? — ухмыльнулась жена. — То-то, она так смотрит на меня, будто я тебя у нее отнимаю.

— Не неси чушь!

— Это не чушь. Я по-женски все вижу и чувствую. Она неровно дышит к тебе.

— А, может, и я неровно дышу к ней? — усмехнулся Цанаев.

— Вот это меня и беспокоит, — констатировала жена и, как про себя отметил Цанаев, не без основания. Потому, что он стал замечать, что хочет быть рядом с Авророй, общаться с ней, и ему это приятно, хотя их точки зрения по многим событиям не совпадают, но у Авроры очень странная, даже оригинальная жизненная позиция, которая Цанаева и отталкивает, и одновременно притягивает.

Иногда, когда Аврора ему среди дня звонит, что-то согласовать, он, если жена не слышит, предлагает ей где-либо в кафе посидеть, обсудить дела, правда, все официально. А она также сухо отказывается, и лишь под конец сама предложила:

— В честь успешного завершения давайте пойдем в Большой театр.

— Я билеты куплю, — загорелся Цанаев, но Аврора его остудила.

— Тогда четыре — еще ваша супруга и моя знакомая.

Такой состав Цанаеву не очень интересен, но пришли еще и Ломаев с супругой (тоже Аврора пригласила), хоть было с кем в антракте коньяк распивать.

А сама опера Цанаеву не понравилась — убаюкивала, он все позевывал; в общем, по окончании его вердикт:

— Чуть не заснул, — на что Аврора сказала:

— Не надо было пить, — а уже дома жена Цанаева подытожила:

— Эта Аврора корчит из себя светскую даму. Тоже мне, оперой увлекается, а в Большой пошла чуть ли не в парандже, всех напугала… Дура!

Почти то же самое подумал и Цанаев, когда через месяц, работая даже ночами, Аврора все же умудрилась собрать экспериментальное оборудование. Да это все можно считать пустое, потому что материалов для исследования нет, и еще нужен дорогущий термовакуумный пресс.

— Как ненужная мебель, — стал возмущаться Цанаев.

«Вот сейчас бы уволить ее», — даже подумывал он. Но за что? Не только как ученый секретарь, но и всю документацию Аврора ведет; как уборщица — тоже все в порядке. Да вот жена к Цанаеву из Москвы ежедневно звонит и непременно, как бы между прочим, спросит:

— Ты еще эту Аврору не уволил?.. Смотри, что-то есть в ней революционно-реакционное. Эта дура что угодно учудит, тебе отвечать придется.

А сама Аврора в то же время говорит:

— Гал Аладович, я уже договорилась с Норвегией. Мой институт дает нам материалы для исследования бесплатно.

— Ну и в чем дело? — сух Цанаев.

— Надо поехать, привезти.

— Ну и в чем дело?

— Деньги на дорогу нужны.

— Тебе, Аврора, постоянно деньги нужны.

Как обиженный ребенок, она потупила взгляд и чуть погодя сказала:

— Мы могли бы получить не один грант: и наука, и деньги. И я бы докторскую добила, — последнее она сказала так жалостливо, что Цанаев, прекрасно понимающий значение защиты для ученого, все же поддался:

— Сколько денег и срок исполнения? — и, ужесточая требование: — Все в письменной форме. Не уложишься — пеняй на себя.

На следующий день, увидев справку Авроры, Цанаев усмехнулся:

— Ты посчитала только дорогу? Ведь там жизнь дорогая.

— Общежитие бесплатно, уже договорилась, — сообщает Аврора, ее глаза жизнью загорелись. — А питание — пятнадцать долларов в день… Я и на пять долларов там жила — нормально.

— А срок? Две недели.

— У меня открытая виза.

— Ну, смотри, — Цанаев дал добро, и когда Аврора вновь зашла подписать расходный ордер, он сказал: — Вижу, тебе Норвегия нравится.

— Сказать честно… — она немного задумалась. — Там, как мне кажется, словно в раю. Все живут честно, хорошо и добросовестно трудятся.

— А мы здесь не трудимся?

— Трудимся, — гримаса появилась на ее лице, — зарабатываем мало… Несправедливо.

— Это про меня? — возмутился Цанаев.

— Да при чем тут вы? Государство такое.

— Так что ж ты в Норвегии не осталась?

— Осталась бы с удовольствием. И была бы возможность, — ее голос стал несколько вызывающим и вдруг осекся: — Здесь трое инвалидов на мне.

— Да, — согласился Цанаев и, глянув в окно, про себя подумал, что Норвегия должна быть раем по сравнению с руинами Грозного. — А с кем больных оставишь? — поинтересовался он.

— С медсестрой договорилась, и сноха… Я, надеюсь, быстро управлюсь.

Быстро не получилось. Не исходе была уже четвертая неделя. Цанаев был в Москве и почему-то постоянно думал об Авроре, и с раздражением — так задержалась. А что ни говори, а оказывается, институт без нее еле функционирует; все на ней, а она пропала в райской Норвегии.

И вдруг жена Цанаева выдает:

— Оказывается, твой институт, кого хочет, в Европу командирует.

— Ты это о чем? — удивился Цанаев.

— Как «о чем»? Твоя Аврора в Норвегии.

— А как ты узнала?

— Хм, — усмехнулась жена. — Тут целая драма, — она смакует тему. — Оказывается, по этой старой деве вроде бы сохнет твой друг Ломаев. И даже хотел вместе с Авророй лететь, якобы, помочь. Так знаешь, как эта Аврора отшила Ломаева?

— Как? — не сдержался Цанаев.

— Позвонила жене Ломаева, и спросила: отпускаешь супруга?

— И что?

— Ясное дело, «что? ». Скандал в семье… Так этой Авроре этого мало. Несмотря на это, она по электрон-ке прислала письмо Ломаеву: «Деньги нужны».

— И что? — встрепенулся Цанаев.

— Жена Ломаева письмо перехватила. Вновь скандал… А ты что побледнел? Может, тоже за Авророй в Норвегию полетишь?

— Замолчи, — крикнул Цанаев, и гораздо мягче: — Она мой сотрудник. Я ее командировал.

В тот же день он встретился с Ломаевым.

— Сколько у тебя она просила?.. Всего сто долларов?!

— Дело не в деньгах, — оправдывался Ломаев. — Хотя я Авроре столько помогал. Ей всегда нужны деньги!

— Деньги всем нужны! — раздражен Цанаев. — Сколько она тебе должна?

— Она мне ничего не должна… Но, поверь, не зря она сама себя нарекла Авророй — точно революция. Вокруг нее все не так.

— Перед женой подставила? — недобро усмехнулся Цанаев. — Дай мне ее реквизиты.

— Правильно, — сказал Ломаев, — должна была сразу к тебе обратиться, ты ведь ее начальник.

— А может, она тебя посчитала другом? Любишь ее? — прямо спросил Цанаев.

— От нее лишь проблемы.

В этом же в очередной раз убедился и Цанаев. То ли он переусердствовал, то ли просто сложилось так. Но он, искренне желая помочь, отправил в Норвегию триста долларов, а более того и существеннее, он дал задание в Грозный посетить дом Авроры и там тоже подсобить деньгами, как бы в счет зарплаты. И надо же, через день, они ужинают с женой и с музыкой приходит SMS-ка.

От Авроры Цанаев никогда SMS не получал, а сейчас просто нутром догадался, что она. Он резко встал из-за стола, быстро прочитал: «Всем сердцем благодарна за Ваше участие… Здесь бюрократы похлеще наших. На днях все разрешится. Дай Бог Вам здоровья (на чеченском)».

Цанаев сразу эту запись стер, но жена тут как тут — за спиной:

— Небось, твоя Аврора к себе кличет? Эта старая дева… Хе-хе, вроде, старая дева. Весь мир объездила, нагулялась, а теперь к чужим мужьям! Сучка! Дрянь!

— Замолчи! А ну, дай телефон.

Не только в семье Ломаевых, но и у Цанаевых из-за Авроры скандал. К сценам ревности Цанаев вроде бы относится спокойно. Да его беспокоит иное: он почему-то много стал думать об этой Авроре, в то время, как ему надо было бы готовиться к докладу на Президиуме РАН, где ему сразу же заявили:

— Гал Аладович, мы понимаем, что у вас тяжелая постконфликтная ситуация, и мы вам всеми способами помогаем. А вы еще просите средств, но науки-то у вас, согласитесь, как таковой, нет. Одни гуманитарии — историки и филологи, и у них мелкотемье, местечковый уровень. А естественные науки — совсем провал… Мы не требуем от вас фундаментальных исследований, но хотя бы прикладной характер должен быть. Иначе…Что нам занести в протокол?

— Через год у нас будут фундаментальные исследования, — заявил вдруг Цанаев.

— Фундаментальные? — удивился председатель.

— Да, — твердо подтвердил Цанаев, и он думает вновь только об Авроре, лишь она теперь может спасти его личную репутацию и весь институт.

Из Норвегии Аврора вернулась совсем иной: светский костюм, открытое лицо, ухоженная прическа. Однако это мало кто видит; Аврора сутками пропадает в лаборатории.

Цанаев волнуется, как бы она не сдалась, а у нее, наоборот, в глазах огонь, видно, что занимается любимым делом и у нее все идет. А идет она по уже проторенной дорожке, и Цанаев даже представить не может, что Аврора, точнее, их институт совместно с норвежским научным центром уже выполняют задание на крупный международный грант, где исследование Авроры — составная часть.

По контракту, который Цанаев хранит в своем портфеле, Аврора обязана в течение пяти месяцев завершить экспериментальную часть. От себя Цанаев по привычке добавляет еще пять-шесть месяцев — всего год. Как раз он успеет к Президиуму РАН показать результат. А Аврора ровно через три месяца вдруг заявила:

— Гал Аладович, мне с отчетом надо срочно лететь в Норвегию. Я готова, и меня ждут.

— Деньги нужны? — непонятны чувства директора.

— Нет, — улыбается Аврора, — мне на счет уже выставили аванс.

— Аванс?.. А если… — директор запнулся.

— «Если» не будет. Я уже выслала по электронке полученный результат, и получила прекрасные отзывы. Меня там ждут.

— А ты останешься в Норвегии? — вырвалось у Цанаева.

— Как я останусь? — вмиг омрачилось лицо Авроры, видать, вспомнив родных.

На сей раз Аврора была в Норвегии всего нару недель. Приехала — не узнать! Настоящая европейка: ухоженная, статная, уверенная. И ее первый вопрос директору:

— Деньги не поступили?

— А что, должны? — обрадовался Цанаев; на счету института — ноль, и они кругом должны, даже связь отключили.

В ожидании денег он каждый день ездил в банк.

В прифронтовом Грозном всего один банк — это военно-полевой банк, который соответствует своему названию. Кругом высоченный забор с колючкой, БТР-ы, многочисленная охрана и огромная очередь на входе.

У Цанаева привилегия — удостоверение советника Главы, да и оно действенно, если внутри мзда. От того, что Цанаев проник в банк, вовсе не значит, что деньги поступили на счет. Цанаев уже злится, Аврора беспокоится, ведь европейцы — четкие в своих делах. А тут сообщение: согласно контракту сумма не может быть зачислена на счет института, а только на личный счет грантообладателя — Таусовой. Так на имя Авроры поступила огромная для нее сумма — сорок пять тысяч евро.

«Ты поможешь институту? » — хотел было сказать Цанаев, но Аврора его опередила:

— Четвертую часть могу оставить себе? А остальное институту.

— Я думал, половину, — доволен Цанаев. — Но если так, то треть точно твоя.

— Боже, как я благодарна тебе, — прошептала Аврора. — Эти извечные долги — как удавка на шее, — тут она чуть ли не подпрыгнула. — Никому не буду должна. Как я счастлива!

Это счастье длилось недолго. Уже на следующее утро, как раз Цанаев курил на балконе, он увидел свысока въехавший во двор «Уазик». Тот самый усатый чеченец-чекист направился ко входу.

Директор подумал, что это к нему, вернулся в кабинет. Прошло более четверти часа — никто не зашел. Цанаев выглянул во двор, машина уже разворачивается. Он сразу же пошел в кабинет Авроры, а она улыбается своей странной улыбкой-ухмылкой.

Теперь Цанаев знал, что это некая маска Авроры, за которой она скрывает чувства свои.

— Этот усатый у тебя был?

— Да, — Аврора встала, как положено приветствуя мужчину.

— Чего он хотел?

— Денег.

— Узнал, что на твой счет поступили деньги?

— Они все знают, — грустно выдала Таусова.

— И сколько? За что?.. Я это так не оставлю. Мы ученые! Я советник Главы. Я…

— Гал Аладович, не впутывайтесь в это дело. Грязь! Ведь вся эта гарь войны — из-за денег и ради денег. Лучше я в последний раз откуплюсь, и все. Дальше будем спокойно работать; у нас еще не один грант впереди, денег еще больше.

— Да, — быстро согласился Цанаев, понимая, кто правит балом, и надеясь от этого уйти. — А крышу починить сможем?

— И крышу починим, и отцу с племянником операцию в Европе, и себе дом! — вот теперь улыбается, буквально сияет Аврора. — Лишь бы не было долгов и никто не мешал… Все будет хорошо, — и вдруг, как бы внушая самой себе, она выдала: — Я сильная, очень сильная! Я вынесу все!

* * *

Как настоящий ученый, тем более естественник, Цанаев политику, точнее, политиканство, не любил. Он это объяснял просто. Бог создал мир по одним, неизменным, законам, которые люди должны познать, чтобы выжить и жить еще лучше. А политика зависит от людей, от тех законов, которые выдумывают и изменяют люди — это не постоянство, это нестабильность, и вообще, политика — это в угоду одних, назло другим и так далее. То ли дело физика: любой человек поскользнется — упадет, а не взлетит — вот это закон!

Но как бы там ни было, а человечество все равно должно жить по каким-то законам, конституции. И вот после долгих-долгих лет войны, хотя военный конфликт еще тлеет, Глава Чеченской Республики в поисках мира добился права провести референдум по статусу республики и по конституции.

Цанаев всегда и во всем поддерживает Главу, и когда объявили, что в НИИ, по традиции со времен СССР, будет организован избирательный участок и председатель он, Цанаев, как советник Главы, добросовестно взялся за это политическое дело, однако, без особой любви, потому что к нему в первый же день явился усатый особист, и хотя он и раньше представлялся, Цанаев его фамилию не запомнил, а теперь вроде придется работать вместе:

— Бидаев — ответственный за этот участок и, вообще, за всю территорию в округе, — он грузно, по-хозяйски расположился на стуле. — Я обязан знать и знаю все, что творится здесь.

— Вы участковый?

— Хм, — ухмыльнулся вошедший. — Скажем так — смотрящий.

— Это жаргон? — удивлен директор.

— Ну, чтобы было понятней — ответственный… И мне до окончания референдума нужен здесь рабочий кабинет.

Цанаев — законопослушный человек. Он понимает, что референдум — дело архиважное, и необходимо ради общества немного потерпеть. Тем более, что теперь вокруг НИИ постоянно дежурят военные и милиция. Но они не докучают, кабинеты не требуют.

А вот Бидаев, хорошо еще, что не отобрал директорский, зато выбрал кабинет ученого секретаря. Так Таусова в кабинете почти не бывает — почти всегда в полуподвальной лаборатории. И Бидаев, мол, осматривает здание, частенько в лабораторию заглядывает, порою там задерживается, и случается даже так, что встревоженно-напряженная Аврора первая выходит из лаборатории и стоя у двери:

— Мне надо запереть дверь, здесь очень ценное и уникальное оборудование.

— Ты ведь так рано не уходишь, — слышен вальяжный голос Бидаева.

— Я устала, покиньте, пожалуйста, служебное помещение.

— Для меня закрытых дверей нет!

— Даже в ад! — уходя крикнула Аврора.

— В загробный мир не тороплюсь, — усмехнулся Бидаев. — И есть ли он вообще?

— Безбожник, — процедила Аврора. — Таковы и ваши дела.

А дела, в смысле научные дела Авроры, совсем не шли. Как директор, Цанаев все это видел и знал, но он ожидал, что Таусова вот-вот к нему явится с жалобой на Бидаева, а она, наоборот, вовсе перестала на работу ходить и уже по институту ходит слушок, якобы, как-то поздно вечером Бидаев явился под хмельком и стал к Таусовой приставать, и, вроде, дело дошло до потасовки. У Таусовой синяк, поэтому она не приходит на работу.

Чтобы не оперировать слухами, а самому во всем убедиться, а если честно, то Цанаев сам хотел видеть Аврору, и пошел к ним — пожалел. Авроры дома не оказалась, а он вновь вошел — эти инвалиды, — у него сердце защемило. Он даже не помнил, как вернулся в свой кабинет, и почти следом — Аврора, в темных очках.

— Правда, что я слышал? — суров директор.

— Вы об этом, Бидаеве?.. Гал Аладович, пожалуйста, хотя бы вы не связывайтесь с ним. Тем более, из-за меня. Грязь!.. Может, я в отпуск уйду до окончания референдума?

— Какой отпуск!? У нас контракт, сроки поджимают, и сама знаешь — одна надежда на твой грант.

— Я думала, — после некоторой паузы сказала Аврора, — что никого и ничего не боюсь, кроме Бога. Но он такой мерзкий. Не связывайтесь с ним.

— Работай, — чуть ли не крикнул директор, — а я с ним разберусь.

Цанаев официально вызвал Бидаева в свой кабинет и специально стал говорить на русском:

— Слушай, — перебил его Бидаев, — может, у тебя с ней того? — и он показал непристойный знак.

— Чего?! — вскочил разгневанный директор. Некоторое время он не мог найти подходящих слов, потом рванулся к двери, настежь раскрыл: — Пошел вон!

— Для меня все двери раскрыты, — нагло и развязно Бидаев приблизился к Цанаеву и, прямо в лицо обдавая неприятным запахом, прошипел. — А ты знаешь, что твоя Аврора проходит по нашей разработке — за экстремизм?.. Хе-хе, теперь и ты с ней будешь на пару.

— Пошел вон, — также в лицо выдал Цанаев, — и пока я здесь директор, чтобы духу твоего не было.

— А то что будет? — Бидаев небрежно ткнул Цанаева локтем.

— Что будет! Что будет! — директор чуть ли не дрожал от ярости. — Посмотришь, что будет! — прошипел он.

— А что откладывать? — усмехнулся Бидаев.

— А-а, — почти рассвирепел Цанаев. Был конец февраля, здание института почти не отапливается — газ еле горит, все в верхней одежде. Цанаев прямо в кабинете скинул пальто: — Пошли, пошли, — схватил он за локоть Бидаева, ощущая его природную мощь, от этого еще более раздражаясь. — А ну пошли, я тебе покажу.

Выросший в Москве, никогда, даже в детстве, не дравшийся интеллигентный Цанаев рвался в бой, по-нимая, что других аргументов в этом городе у него нет.

В сгущающихся сумерках они обошли здание института, где горами припорошенный снегом послевоенный хлам, строительный мусор и подбитый грузовик.

Не зная, что делать и как делать, Цанаев скинул пиджак, потом галстук, даже боксерскую позу занял.

— Я вижу, ты серьезно болен, — усмехнулся Бидаев. — Надо мозги вправить, — тут он тоже медленно скинул камуфляжный ватник. Под ним оказывается огромный пистолет в кобуре, нож и еще масса непонятного для Цанаева оружия.

— Ну, давай, — дал команду Бидаев.

Цанаев бросился, от удара полетел, упал всем телом на разбитые кирпичи, почувствовал сильную боль.

Раздались крики, из-за угла появились сотрудники института. Цанаев только помнил, как Аврора повела его в кабинет, чистила его одежду, мыла испачканные руки. А потом она сама наливала ему чай, заботилась о нем.

Это внимание Авроры было так приятно, что Цанаев, наверное, еще не раз пошел бы драться. Однако сама Аврора была крайне встревожена:

— С ним, точнее с ними, нельзя вступать в контакт. По жизни не отстанут и не откупиться. Они как попрошайки: раз повод дашь, не отстанут… А вы ведь директор, советник. Референдум на носу. А вдруг кто узнает?

Узнали, даже в подробностях.

Через день в администрации Главы на совещание по референдуму Цанаев получил публичную взбучку.

А потом Глава попросил его задержаться и говорил почти то же самое, что и Аврора, правда, добавил:

— Со спецслужбами связываться опасно. Но ты ничего не бойся… А, впрочем, честь женщины защищать надо!

— Откуда вы все знаете? — подивился Цанаев.

— Я все обязан знать, должность такая. А Бидаев обязан был рапорт написать… На носу референдум! А ты драку устроил… Так что давай, со своим напарником Бидаевым хочешь-не хочешь, а сдружись, нам порядок нужен.

— Он мой напарник? — удивился Цанаев.

— Называй его как хочешь — напарник, подельник, друг… но не враг. Нам провокации не нужны. Все в их руках, понял?

Цанаев понял, что помимо своей воли он потихоньку втягивается в политику, то есть ему со всеми необходимо быть политкорректным, но и это не главное, главное, как он стал понимать, живя в полувоенном Грозном, он, сам того не ведая, стал принимать тоже полувоенные, то есть, почти полу-варварские, методы выяснения отношений — с помощью кулаков. А что, если бы и у него, как у Бидаева, было бы оружие?

Не успел он об этом подумать, как его вновь вызвали в администрацию — перед ним крепкий, самодовольный молодой человек:

— Для вашей безопасности, ну, и чтобы были уверенней, время, понимаете, какое, мы хотим вам выделить табельное оружие.

— Не надо, — категорично отказался Цанаев. — Я и пользоваться им не умею.

— Тогда, может быть, личную охрану? Перед референдумом всякие могут быть провокации.

— Я ученый, — стоит на своем Цанаев. — Больше на провокации не поддамся, — оправдывается он, сам подумал: «До референдума улечу в Москву, к семье».

А ему, словно его мысли читают:

— До окончания референдума никаких командировок, никаких отъездов и разъездов. Все должны быть не местах.

— Я ученый… — хотел было отстоять свою свободу Цанаев, а ему жестко в ответ:

— Вы советник Главы и член избирательной комиссии. Время военное… Вам оружие и охрана нужны?

— Нет.

— Смотрите. Вы должны быть бдительны и осторожны.

— У вас есть какая-то информация? — насторожился Цанаев.

— Война — чей-то интерес. Референдум — окончание войны — наш интерес. За наш интерес мы должны бороться.

— Что я должен делать?

— Быть начеку.

Этот разговор и без того насторожил Цанаева, а тут еще жена из Москвы звонит:

— Все говорят, что перед референдумом в Грозный вновь войдут боевики, бойня будет… Приезжай. Никому твоя наука не нужна. Тем более, в Чечне.

— Я не могу вылететь.

— Как это не можешь? Всегда прилетал… Ах, я поняла. Тебя эта сучка Аврора охмурила. Ты, говорят, из-за нее дрался.

— Кто говорит?

— Все говорят. Про тебя уже анекдоты ходят. Приезжай немедленно, либо я вылетаю.

К ужасу Цанаева, буквально на следующий день супруга прилетела.

— С кем ты оставила детей? — первый вопрос Гала Аладовича в аэропорту.

— Не переживай, соседка присмотрит, — отвечает жена, и когда они приехали на квартиру: — Отличное жилье, какая большая жилплощадь. Вот только вид за окном — мрак! А квартира приватизирована?

— Я ее еще не оформил. Некогда. Да и служб таких здесь вроде нет.

— Ну, слава Богу, женщин ты сюда, видимо, не приводишь.

— Замолчи! Какие женщины?! Здесь война.

— Вижу, вижу. Я такого даже не представляла. Просто ужас! Как ты здесь живешь?.. А где твой институт?

— Зачем тебе мой институт?

— Сам повезешь, либо я сама найду?

— Поехали, — с напускным спокойствием произнес Цанаев.

Путь от аэропорта до центра, где квартира Цанаева, по возможности, обихожен, нет блок-постов, прикрыты признаки войны и разрушений. А вот институт почти на краю города.

Супруга Цанаева потрясена.

— Ужас, ужас! — шепчет она, плачет. — Наш город даже не узнать. Это не Грозный. Тут невозможно жить.

А когда они въехали во двор института, ее столичный апломб полностью угас.

— Это и есть твой институт? Эти развалины? Это ж руины.

— Почему? — оптимистичен Цанаев. — Новая крыша. Отремонтировали первый этаж. Есть подвал… Исполняем международный грант. Такое и в Москве не у всех… Так что наука в Чечне есть, несмотря на войну и весь этот бардак. А посмотри на это дерево — древняя ива, ей более полувека, — с огоньком говорит директор. — А видишь на ней птицы — двенадцать, шесть пар.

— Что это? — поражена жена.

— Это совы… Видишь, какие большие красавцы. Нас не боятся. Наоборот, знают, что у нас мир, у нас днюют. Знаешь, какое завораживающее представление, когда они в сумерках вместе взлетают, огромные крылья — магия, волшебство!.. А посмотри на тот тополь. Видишь кормушку, белочка.

— Прямо как в лесу, — говорит супруга. — То-то ты одичал… Как ты здесь живешь? Зоопарк! — в ужасе жена.

— Живу, чтобы ты в Москве хорошо жила. Зарплата гораздо больше. А иначе жена профессора такой наряд не имела бы, — он погладил ее шубу. — Пошли, помещение покажу.

Цанаев знает, что его кабинет супругу мало интересует, тем более, что он по-военному скромно обставлен. Она рвется увидеть Аврору:

— Вот наша наука, наша гордость! Мы сюда категорически никого не пускаем, но тебе… — раскрыл дверь в лабораторию: едкий воздух, пропитанный реагентами и бензином, шум генератора, и Аврора, в поношенной, грязной куртке, в огромных защитных очках, как раз вручную пытается освободить мощный пресс.

— Здравствуйте, с приездом, — Аврора явно смутилась, бегло, с ног до головы, будто сравнивает, осмотрела одежду Цанаевой, почему-то скинула с себя куртку. — Проходите… Может установку отключить? Шумит.

— Нет-нет, — сказал Цанаев.

— Нет! — словно всему окружающему бросила приезжая.

Она явно в шоке, побледнела, попятилась, прислонилась к стене.

— Тебе плохо? — забеспокоился директор.

— Это от самолета и смены климата… Отвези домой, — просит жена.

В квартире ей лучше не стало: отопления нет, спала в шубе. На следующий день супруга с энтузиазмом засобиралась на базар и по магазинам, дабы обустроить быт мужа. Но вид и бытность Грозного быстро погасили и этот пыл.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒