|
|||
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 4 страница– Куда вы? – Будь свидетелем, – сказал священник. – Я не заходил в Кармен. Но если ты помянешь там про меня, тебе дадут поесть. – Да как же?.. Подождите! – Метис стал заворачивать голову мула, но сил на это у него не хватало. Мул шел и шел вперед. Священник крикнул: – Помни. Я не заходил в Кармен. – Но куда ему теперь идти? И он понял, что во всем штате есть только одно место, где не возьмут заложником ни в чем не повинного человека. Но в такой одежде там нельзя показываться. Метис цеплялся за седельную луку, умоляюще вращая малярийными глазами: – Не бросайте меня! – Но не только метиса бросал он здесь, на лесной тропе: мул стоял на ней поперек и мотал своей глупой башкой, отгораживая его, точно барьером, от родных мест. Он был как человек без паспорта, которого гонят из всех гаваней. Метис кричал ему вслед: – А еще христианин! – Он все‑ таки ухитрился выпрямиться в седле и сыпал бранью – бессмысленным набором грязных слов, которые замирали в лесу, точно слабые удары молотка. Он прохрипел: – Если мы когда‑ нибудь встретимся, пеняй на себя… – У этого человека, конечно, были все основания прийти в ярость: он лишился семисот песо. Метис крикнул отчаянным голосом: – У меня память на лица!
В жаркий, насыщенный электричеством вечер по площади кружили молодые мужчины и девушки; мужчины – в одну сторону, девушки – в другую. Они не заговаривали друг с другом. В северной части неба сверкала молния. Это гулянье чем‑ то напоминало религиозный обряд, который давно потерял всякий смысл, но тем но менее ради него все наряжались. Иногда к молодежи примыкали женщины постарше, внося в это шествие чуть больше оживления и смеха, точно у них еще сохранилось воспоминание о прежней жизни, о которой теперь и в книгах не прочтешь. Со ступеней казначейства за гуляющими наблюдал полицейский с кобурой на бедре, а у дверей тюрьмы, держа винтовку между колен, сидел маленький, щуплый солдат, и тени пальм тянулись к нему, точно заграждение из сабель. В окне у зубного врача горело электричество, освещая зубоврачебное кресло, ярко‑ красные плюшевые подушки, стакан для полоскания на низеньком столике и детский шкафчик, набитый инструментами. В жилых домах, за проволочной решеткой окон, среди семейных фотографий, взад и вперед покачивались в качалках старухи. Делать им было нечего, говорить не о чем – сидели и покрывались потом под ворохом своих одеяний. Так шла жизнь в главном городе штата. Человек в поношенной бумажной одежде сидел на скамейке и смотрел на все это. К казармам прошел вооруженный отряд полиции; полицейские шагали не в ногу, держа винтовки кое‑ как. Площадь освещалась электрическими лампочками – по три на каждом углу; их соединяли между собой безобразно обвисшие провода. От скамьи к скамье ходил нищий, безуспешно клянча милостыню. Нищий сел рядом с человеком в поношенной одежде и повел какое‑ то длинное объяснение. Тон у него был вкрадчивый, и в то же время в нем слышалась угроза. Улицы спускались с площади к реке, к порту, к заболоченной равнине. Нищий говорил, что у него жена и куча детей и что последние недели они голодают. Он замолчал и потрогал своего соседа за рукав. – Сколько же, – спросил он, – такой материал стоит? – Не поверишь, как дешево, просто гроши. Часы пробили половину десятого, и лампочки сразу погасли. Нищий сказал: – Так совсем ум за разум зайдет. – Он повертел головой, провожая взглядом гуляющих, которые уходили вниз по склону. Человек в поношенной одежде поднялся со скамьи, нищий тоже встал и поплелся следом за ним в дальний конец площади. Его босые ноги шлепали по асфальту. Он сказал: – Несколько песо… Что тебе стоит, не разоришься. – Еще как разорюсь! Нищий озлился. Он сказал: – Иной раз готов на что угодно пойти ради нескольких песо. – Теперь, когда огни во всем городе погасли, они стояли, скрытые дружелюбной темнотой. Нищий сказал: – Осуждаешь меня? – Да нет. И не думаю. Что бы он ни сказал, все выводило нищего из себя. – Иной раз, кажется, убить готов… – Вот это, конечно, очень нехорошо. – Значит, нехорошо, если я схвачу кого‑ нибудь за горло? – Что ж, голодный на все имеет право ради спасения своей жизни. Нищий смотрел на этого человека с яростью, а тот продолжал говорить, словно обсуждая какой‑ то отвлеченный вопрос: – Из‑ за меня, пожалуй, не стоит идти на такой риск. Пятнадцать песо семьдесят пять сентаво – вот все мое богатство. Я сам двое суток ничего не ел. – Матерь Божия! – сказал нищий. – Да ты что, каменный? Сердце у тебя есть? Человек в поношенной одежде вдруг хихикнул. Нищий сказал: – Вранье. Почему же ты ничего не ел, когда у тебя пятнадцать песо в кармане? – Видишь ли, в чем дело, я хочу купить чего‑ нибудь выпить. – А именно? – Того самого, чего в этом городе чужому не найти. – Значит, тебе нужно спиртное? – Да… и вино. Нищий подошел к нему вплотную, нога к ноге, тронул за руку. Они, как близкие друзья, как братья, стояли вдвоем в темноте. Теперь даже в домах гасили огни, и таксисты, весь день тщетно поджидавшие пассажиров на склоне холма, начали разъезжаться. Вот последняя машина скрылась за углом полицейских казарм, мигнув задними огнями. Нищий сказал: – Ну, друг, считай, тебе повезло. Сколько ты мне дашь… – За бутылку? – За то, что я сведу тебя с человеком, у которого есть бренди – настоящее, из Веракруса. – С моим горлом, – пояснил человек, – мне можно только вино. – Пульке, мескаль – у него все есть. – А вино? – Айвовое. – Я отдам все свои деньги, – торжественно сказал человек в поношенной одежде и уточнил: – То есть кроме сентаво… за натуральное виноградное вино. – Где‑ то внизу, у реки, послышались барабанная дробь и нестройный топот – раз‑ два, раз‑ два. Солдаты или полицейские возвращались на ночевку в казармы. – Сколько? – нетерпеливо повторил нищий. – Я дам тебе пятнадцать песо, и ты достанешь мне вино. Сколько заплатишь, твое дело. – Тогда пошли. Они стали спускаться с холма; на углу, где одна улица вела к аптеке и дальше, к казармам, а другая – к гостинице, набережной и к складу «Объединенной банановой компании», человек в поношенной одежде остановился. Навстречу, держа винтовки как придется, шагали полицейские. – Подожди. – Вместе с ними шел какой‑ то метис; два клыка выступали у него над нижней губой. Человек в поношенной одежде следил за ним из темноты. Метис повернул голову, и взгляды их встретились. Полицейские прошли мимо, поднимаясь на площадь. – Пошли. Быстрее. Нищий сказал: – Они нас не задержат. Они за другой дичью охотятся – покрупнее. – А почему этот человек с ними, как ты думаешь? – А кто его знает? Может, заложник. – Заложнику связали бы руки. – Почем я знаю? – В словах нищего была вызывающая независимость – не редкость в стране, где бедняки имеют право клянчить милостыню. Он спросил: – Так тебе нужно спиртное или нет? – Мне нужно вино. – Не знаю, что у него там есть. Бери, что дадут. Нищий повел своего спутника к реке. Он сказал: – Может, его и в городе нет. – Жуки вились вокруг них и оседали на асфальт; они щелкали под ногами, как грибы‑ дождевики, а с реки тянуло зеленой кислятиной. В раскаленном, пыльном скверике белел гипсовый бюст генерала, а на первом этаже единственной в городе гостиницы глухо пульсировал движок. Широкие деревянные ступени, усеянные жуками, вели на второй этаж. – Ну, я постарался ради тебя как мог, – сказал нищий. – Больше никто бы не сделал. Из номера на втором этаже вышел человек в черных брюках, в плотно облегающей торс фуфайке и с полотенцем через плечо. У него была аристократическая седая бородка, брюки держались на подтяжках и на поясе. Откуда‑ то из недр гостиницы донеслось урчанье водосточной трубы; жуки с размаху хлопались об электрическую лампочку без абажура. Нищий повел серьезный разговор с человеком в черных брюках, и пока они говорили, свет погас, а потом, мигая, зажегся опять. На верхней площадке лестницы стояли вразброс плетеные качалки, а на большой черной доске были написаны фамилии постояльцев – трое на двадцать номеров. Нищий повернулся к своему спутнику. – Того господина, – сказал он, – сейчас нет, хозяин говорит. Ну что, подождем его? – Мне времени не жалко. Они вошли в большой пустой номер с плиточным полом. Маленькую черную железную кровать, стоявшую там, словно кто‑ то забыл при переезде. Они сели на нее рядышком и стали ждать, а жуки влетали в комнату сквозь дырявую москитную сетку. – Он очень важный человек, – сказал нищий. – Двоюродный брат губернатора. Все достанет, все, что ни пожелаешь. Но свести тебя с ним может только тот, кто пользуется у него доверием. – А ты пользуешься? – Я на него работал, – сказал нищий и добавил с полной откровенностью: – Хочешь не хочешь, а приходится доверять. – И губернатор знает об этом? – Конечно нет. Губернатор человек крутой. Водопроводные трубы то и дело громко заглатывали воду. – Почему же он мне должен довериться? – Ну, любителя выпить сразу видно. Ты еще не раз к нему придешь. У него товар хороший. Дай‑ ка мне твои пятнадцать песо. – Он дважды пересчитал монеты. – Получишь бутылку самого хорошего бренди из Веракруса. Помяни мое слово. – Свет погас, и они сидели в темноте. Когда кто‑ нибудь из них двигался, кровать под ним скрипела. Послышался голос: – Бренди мне не нужно. Во всяком случае, не целую бутылку. – Так что же тебе нужно? – Я уже говорил – вино. – Вино дорого. – Это неважно. Или вино, или ничего. – Айвовое? – Нет, нет. Французское вино. – У него иногда бывает из Калифорнии. – Ну что ж, это мне годится. – Сам‑ то он, конечно, получает все даром. С таможни. Движок внизу снова начал тарахтеть, загорелся тусклый свет. Дверь отворилась, и хозяин поманил нищего; последовали длинные переговоры. Человек в поношенной одежде откинулся на кровати. Подбородок у него был порезан в нескольких местах – там, где рука с бритвой дрогнула, – лицо осунувшееся, болезненное; когда‑ то, вероятно, щеки были круглые, пухлые, но теперь ввалились – ни дать ни взять разорившийся делец. Нищий вернулся. Он сказал: – Тот господин сейчас занят, но скоро придет. Хозяин послал за ним мальчишку. – Где он? – Ему нельзя мешать. Он играет на бильярде с начальником полиции. – Нищий подошел к кровати, раздавив двух жуков босыми ногами. Он сказал: – Гостиница эта прекрасная. Ты где остановился? Ты ведь не здешний? – Да, я здесь только проездом. – Этот господин очень влиятельный человек. Хорошо бы угостить его. Ведь не унесешь же ты все с собой. Выпить можно и здесь. – Мне бы оставить себе хоть немножко – взять домой. – Какая разница, где пить. Я считаю, где есть стул и стакан, там и дом. – Все‑ таки… – Свет опять погас, а молнии на горизонте взлетали, как занавески. Откуда‑ то издали сквозь москитную сетку в комнату докатились удары грома, похожие на гул, который доносится с другого конца города во время воскресного боя быков. Нищий спросил по‑ дружески: – А ты чем занимаешься? – Да так, чем придется. Они замолчали, прислушиваясь к шагам на деревянной лестнице. Дверь отворилась, но в темноте ничего не было видно. Чей‑ то голос отпустил ругательство – для порядка – и спросил: – Кто тут? – Зажженная спичка осветила синеватую тяжелую челюсть и потухла. Движок затарахтел, и свет снова вспыхнул. Вошедший устало проговорил: – А, это ты. – Это я. Он был маленький, с широким не по росту, бледным лицом, одет в узкий серый костюм. Под жилетом у него выпячивался револьвер. Он сказал: – У меня ничего нет. Ровным счетом ничего. Нищий прошлепал через всю комнату и начал тихо и серьезно говорить что‑ то. За разговором он осторожно нажал босой ногой на начищенный до блеска ботинок своего собеседника. Тот испустил вздох, раздул щеки и подозрительно оглядел кровать, словно опасаясь, уж не распорядились ли тут посетители без него. Он резко проговорил, обращаясь к человеку в поношенной одежде: – Значит, тебе нужно бренди? Из Веракруса? Это противозаконно. – Не бренди. Бренди мне не нужно. – А пиво, скажешь, плохо? – Поскрипывая ботинками по плиткам, он развязно, начальственно вышел на середину комнаты – губернаторский родственник! – И пригрозил: – Мне ничего не стоит тебя посадить. Человек в поношенной одежде сказал, как и полагалось, приниженно: – Конечно, ваше превосходительство… – Думаешь, только мне и дела что поить каждого попрошайку, который… – Я бы не стал вас беспокоить, но вот этот человек… Губернаторский брат сплюнул. – Но если вашему превосходительству угодно, я уйду… Тот резко проговорил: – Я человек мягкий. Всегда делаю одолжение людям… когда это в моих силах и никому не вредит. Я человек с положением, понимаешь? Спиртное получаю легально. – Да, конечно. – И беру за него столько, сколько оно мне самому стоит. – Конечно, конечно. – А не брать, так по миру пойдешь. – Ступая осторожно, точно ему жали ботинки, он подошел к кровати и откинул одеяло. – Болтать любишь? – бросил он через плечо. – Нет, я умею держать язык за зубами. – Болтать‑ то болтай, только знай кому. – В тюфяке была большая дыра; он вытащил из нее пук соломы и снова запустил туда пальцы. Человек в поношенной одежде с деланным безразличием устремил взгляд на скверик за окном, на темные глинистые берега и на мачты парусников; позади них вспыхивали молнии, гром стал слышнее. – Вот, – сказал губернаторский брат. – Это я могу тебе дать. Хорошее бренди. – Да мне, собственно, не бренди нужно. – Бери, бери, что дают. – Тогда, пожалуй, верните мне мои пятнадцать песо. Губернаторский брат вскричал: – Пятнадцать песо? – Нищий поторопился объяснить, что этот человек хочет купить и немножко вина, и бренди. Сидя на постели, они стали яростно торговаться вполголоса. Губернаторский брат сказал: – Вино трудно достать. Бренди две бутылки я тебе дам. – Одну бренди, а вторую… – Это лучшее бренди. Из Веракруса. – Но я пью вино… Если бы вы знали, как мне хочется вина… – Вино я получаю по дорогой цене. Сколько ты можешь еще заплатить? – У меня осталось всего‑ навсего семьдесят пять сентаво. – Тогда бери бутылку текилы. – Нет, нет. – Ну, давай еще пятьдесят сентаво. Бутылка большая. – Он снова начал копаться в тюфяке, вытаскивая оттуда солому. Нищий подмигнул человеку в поношенной одежде и показал, будто откупоривает бутылку и наливает вина в стакан. – Вот, – сказал губернаторский брат. – Хочешь – бери, хочешь – нет. – Возьму, возьму. Губернаторский брат сразу оставил свой грубый тон. Он потер руки и сказал: – Вечер какой душный. Дожди в этом году, наверно, рано начнутся. – Не окажет ли мне ваше превосходительство честь выпить бренди в ознаменование моей покупки? – Ну что ж… можно. Нищий отворил дверь и крикнул, чтобы принесли стаканы. – Давно я не пил вина, – сказал губернаторский брат. – Для тоста оно, пожалуй, больше подходит. – Конечно, – сказал человек в поношенной одежде. – Как вашему превосходительству будет угодно. – С мучительным беспокойством он смотрел, как бутылку откупоривают. Он сказал: – Если позволите, я лучше выпью бренди, – и заставил себя улыбнуться кривой улыбкой, глядя на убывающее в бутылке вино. Сидя на кровати, все трое чокнулись; нищий пил бренди. Губернаторский брат сказал: – Это вино моя гордость. Прекрасное вино. Самое лучшее – из Калифорнии. – Нищий подмигнул, сделал знак рукой, и человек в поношенной одежде сказал: – Еще стаканчик, ваше превосходительство, и могу ли я порекомендовать вам… бренди. – Бренди хорошее, но я все‑ таки выпью вина. – Они наполнили свои стаканы. Человек в поношенной одежде сказал: – Я хочу взять вино домой… угощу свою старушку. Она любит пропустить стаканчик. – И правильно делает, – сказал губернаторский брат, осушая свой стакан. – Значит, у тебя есть старушка? – У всех у нас есть. – Ты счастливчик. Моя умерла. – Его рука потянулась к бутылке, схватила ее. – Иной раз тоскую по ней. Я звал свою «дружок». – Он наклонил бутылку над стаканом. – С твоего разрешения? – Пожалуйста, ваше превосходительство, – уныло проговорил человек в поношенной одежде и сделал большой глоток бренди. Нищий сказал: – Старушка и у меня есть. – Ну и что? – оборвал его губернаторский брат. Он откинулся к стене, и кровать под ним скрипнула. Он сказал: – Я всегда говорю, женское влияние благотворнее мужского, женщина склоняет нас к миру, добру, милосердию. В годовщину смерти моей старушки я хожу на ее могилу – с цветами. Человек в поношенной одежде чуть не икнул, но сдержался из вежливости. – Если бы я тоже мог… – Но ты же сказал, что твоя мать жива. – Я думал, вы говорите о своей бабушке. – Что я могу о ней сказать? Я ее даже не помню. – Я тоже. – А я помню, – сказал нищий. Губернаторский брат сказал: – Ты слишком много болтаешь. – Может, послать его, чтобы завернул бутылку? Как бы меня не увидели с ней. Я не хочу подводить ваше превосходительство. – Подожди, подожди. Куда нам торопиться? Ты здесь желанный гость. Все, что есть в этой комнате, все к твоим услугам. Выпей вина. – Пожалуй, бренди… – Тогда с твоего разрешения… – Он наклонил бутылку и пролил немного вина на одеяло. – О чем это мы говорили? – О наших бабушках. – Нет, не о них… Я свою даже не помню. Самое первое мое воспоминание… Дверь отворилась. Хозяин сказал: – Начальник полиции поднимается по лестнице. – Прекрасно. Проведите его сюда. – А это ничего? – Конечно. Начальник хороший человек. – Он сказал, обращаясь к своим собутыльникам: – Но на бильярде с ним держи ухо востро. В дверях появился коренастый мужчина в фуфайке, в белых штанах и с револьвером в кобуре. Губернаторский брат сказал: – Входи, входи. Как твои зубы? Мы тут говорим о наших бабушках. – Он резко сказал нищему: – Подвинься. Уступи место хефе. Хефе стоял в дверях, вид у него был несколько смущенный. Он сказал: – Так, так… – У нас тут небольшая пирушка. Может, присоединишься к нам? Сочтем за честь. При виде вина лицо у хефе сразу просветлело. – Ну что ж, стаканчик… пива всегда кстати. – Правильно. Налей хефе пива. – Нищий налил вина в свой стакан и подал его хефе. Тот сел на кровать и выпил, потом сам взял бутылку. Он сказал: – Хорошее пиво. Очень хорошее. У вас только одна бутылка? – Человек в поношенной одежде смотрел на него, застыв от волнения. – Увы, только одна. – Ваше здоровье! – Так о чем же, – спросил губернаторский брат, – мы говорили? – О вашем первом воспоминании, – сказал нищий. – Первое мое воспоминание… – не спеша начал хефе. – Но этот господин ничего не пьет. – Я выпью бренди – немножко. – Ваше здоровье! – Ваше здоровье! – Первое, что мне запомнилось более или менее ясно, это мое первое причастие. Ах, какой душевный трепет оно вызвало! Я стоял в окружении родителей… – Сколько же у тебя их было? – Двое, конечно. – Тогда они не могли тебя окружать, на это требуется по крайней мере четверо. Ха‑ ха! – Ваше здоровье! – Ваше здоровье! – И вот какая ирония судьбы. Мой тяжкий долг повелел мне присутствовать при расстреле того старика, священника – от которого я принял первое причастие. Не постыжусь признаться, по у меня лились слезы. Я утешаю себя тем, что он, вероятно, причислен к лику святых и молится за нас. Не каждый заслужил заступническую молитву святого. – Неисповедимы пути… – Да, жизнь – это загадка. – Ваше здоровье! Человек в поношенной одежде сказал: – Стаканчик бренди, хефе? – В этой бутылке так мало осталось, что я лучше… – Мне очень хочется отнести немножко матери. – Да тут на самом дне. Ты ее обидишь. Один осадок. – Он опрокинул бутылку над своим стаканом и хмыкнул: – Если у пива бывает осадок. – Потом, задержав руку с бутылкой, удивленно проговорил: – Да ты плачешь, друг? – Все трое, чуть приоткрыв рты, уставились на человека в поношенной одежде. Он сказал: – Со мной всегда так – от бренди. Простите меня, господа. Я быстро пьянею, и мне начинает видеться… – Что? – Сам не знаю. Будто все человеческие надежды угасают. – Да ты поэт! Нищий сказал: – Поэт – душа своей страны. Окна белым полотнищем осветила молния, где‑ то над головой у них грянул удар грома. Единственная лампочка под потолком мигнула и погасла. – Плохи дела у моих полицейских, – сказал хефе, раздавив ногой слишком близко подползшего жука. – Почему плохи дела? – Дожди рано начинаются. Они ведь рыщут. – За тем гринго?.. – Да что там гринго! Губернатору стало известно, что у нас в штате все еще есть священник, а вы знаете, как он к ним относится. Я бы на его месте не трогал беднягу – пусть бродит. Все равно умрет от голода или от лихорадки или сдастся. От него теперь ни добра, ни зла. Да и занялись им всего два‑ три месяца назад, а до этого никто и не замечал, что он здесь. – Тогда вам надо поторопиться. – Да никуда он не денется. Разве только перейдет границу. У нас есть человек, который знает его. Говорил с ним, им пришлось заночевать вместе. Давайте о чем‑ нибудь другом побеседуем. Полицейским не позавидуешь. – Где он сейчас, по‑ твоему? – Никогда не догадаешься. – Почему? – Здесь – то есть у нас в городе. Да, да, мы пришли к такому выводу. В деревнях начали брать заложников, ему деваться некуда. Его отовсюду гонят, не хотят иметь с ним дело. Так что мы пустили того человека, о котором я говорил, как собаку по следу. Не сегодня, так завтра он на него наткнется, а тогда… Человек в поношенной одежде спросил: – Многих заложников вам пришлось расстрелять? – Пока нет. Троих‑ четверых. Ну‑ с, приканчиваю пиво. – Он с сожалением опустил стакан. – Теперь, может, попробовать ваш… назовем его сидрал. – Да, пожалуйста. – А мы с тобой никогда не встречались? Твое лицо мне… – По‑ моему, я не имел чести. – Вот вам еще одна загадка, – сказал хефе, протягивая свою длинную толстую руку и легонько отталкивая нищего к медным шишечкам кровати. – Иногда тебе кажется, что ты уже видел человека, бывал в каком‑ то месте… Во сне это было или в прошлой жизни? Один врач говорил, будто вся причина тут в фокусе зрения. Но он американец. Материалист. – Я помню, как… – сказал губернаторский брат. Молния высветила порт, над гостиничной крышей ударил гром. Так было во всем штате – снаружи гроза, а за стенами разговоры, разговоры и бесконечно повторяющиеся слова «загадка», «душа», «источник жизни». Они сидели на кровати и разговаривали, ибо не было у них ни дел, ни веры, ни других мест получше, куда можно пойти. Человек в поношенной одежде сказал: – Ну, мне, пожалуй, пора. – Куда ты? – Да… к знакомым, – неопределенно ответил он и, описав руками широкий круг, включил в него все свои несуществующие знакомства. – Бутылку бери с собой, – сказал губернаторский брат и добавил, признавая очевидный факт: – Ты же за нее заплатил. – Спасибо, ваше превосходительство. – Он взял бутылку. Бренди в пей было пальца на три. Вина, конечно, совсем не осталось. – Спрячь ее, спрячь, любезный, – резко проговорил губернаторский брат. – Да, да, ваше превосходительство. Я поостерегусь. – Какое он тебе превосходительство? – сказал хефе. Он заржал и столкнул нищего с кровати на пол. – Да нет, я… – Он бочком вышел из номера, все еще с пятнами слез под красными, воспаленными глазами, и услышал из коридора, как они снова завели свой никуда не ведущий разговор о «загадке», «душе», «тайне».
Жуков на улице больше не было; их, видимо, смыло дождем. Дождевые струи падали отвесно, с каким‑ то мерным упорством, точно вбивали гвозди в гробовую крышку. Но в воздухе стояла все такая же духота; пот и дождь пропитывали одежду. Священник задержался на минуту в гостиничных дверях, слушая, как позади тарахтит движок, потом пробежал несколько ярдов до другого дома и, юркнув в нишу у входа, поглядел оттуда мимо гипсового генеральского бюста на пришвартованные к причалу парусники и старую баржу с железной трубой. Идти ему было некуда; дождь нарушил все его расчеты: он думал, что как‑ нибудь перебьется – заночует на скамейке или у реки. Мимо по улице, отчаянно ругаясь, прошагали к набережной двое солдат. Они шли под дождем, не обращая на него никакого внимания, словно все до того плохо, что есть дождь или нет дождя – это уже неважно… Священник толкнул деревянную дверь, доходившую ему только до колен, и вошел в таверну: штабеля бутылок с минеральной водой, единственный бильярдный стол, над ним нанизанные на веревку кольца – счет очков; трое‑ четверо мужчин, чья‑ то кобура, положенная на стойку. Священник торопился спрятаться от ливня и, войдя, нечаянно толкнул под локоть человека, готовившегося к удару кием. Игрок повернулся и яростно крикнул: – Матерь божия! – Он был в красной рубашке. Неужели нигде, даже на минуту, нельзя почувствовать себя в безопасности? Священник униженно извинился, попятился к двери и, опять сделав неосторожное движение, задел за стену; бутылка с бренди звякнула у него в кармане. На лицах, обращенных к нему, появилась недобрая усмешка: почему не подшутить над незнакомцем? – Что это у тебя в кармане? – спросил человек в красной рубашке. Юнец, ему, вероятно, и двадцати лет не было – золотой зуб, насмешливая, самодовольная складка у рта. – Лимонад, – ответил священник. – А зачем ты с собой лимонад таскаешь? – Я принимаю хинин на ночь… запиваю лимонадом. Краснорубашечник вразвалку подошел к нему и тронул кием его карман. – Лимонад, говоришь? – Да, лимонад. – Ну‑ ка, дай взглянуть на твой лимонад. – Он горделиво повернулся к своим партнерам и сказал: – За десять шагов контрабандиста чую. – Потом сунул руку священнику в карман и нащупал бутылку с бренди. – Вот, – сказал он. – Что я говорил? – Священник рванулся к двери и выскочил под дождь. Позади кто‑ то крикнул: – Держи его! – Веселью их не было конца. Он побежал к площади, свернул налево, потом направо – на улицах, к счастью, было темно, луну закрывали тучи. Если держаться подальше от освещенных окон, его не разглядят. Он слышал их перекличку вдали. Они не прекращали погони – это было интереснее, чем играть на бильярде; где‑ то послышался свисток – к ним присоединилась полиция. И вот в этот‑ то город он мечтал попасть, получив повышение и оставив в Консепсьоне долги – столько, сколько подобало. Сворачивая с одной улицы на другую, он вспомнил собор, Монтеса и одного знакомого каноника. Что‑ то, глубоко запрятанное в нем – воля к спасению, – придало на миг чудовищную смехотворность тому, что происходило с ним. Он усмехнулся, перевел дух и снова усмехнулся. В темноте слышались свистки и улюлюканье, а дождь все лил и лил. Дождевые струи приплясывали на ненужных теперь цементных плитах бывшего кафедрального собора (играть в пелоту при такой жаре никому не пришло бы в голову; вдобавок на краю площадки виселицами стояли железные качели). Он снова побежал вниз по склону холма. Его осенила счастливая мысль. Крики слышались все ближе и ближе, и вот от реки к нему двинулись новые преследователи. Они действовали методически. Он понял это по их размеренной поступи… Полицейские, официальные охотники. Он был между теми и другими – между любителями и профессионалами. Но он знал, где та калитка, которая нужна ему. Он толкнул эту калитку, вбежал во дворик и захлопнул ее за собой. Тяжело дыша, он стоял в темноте и прислушивался к приближающимся шагам, а дождь все хлестал и хлестал. Потом он почувствовал, что из окна на него кто‑ то смотрит, увидел маленькое, морщинистое лицо, темное, как те засушенные головы, что покупают туристы. Он подошел к оконной решетке и сказал: – Падре Хосе? – Вон туда. – В неровном огоньке свечи в окне появилось еще одно лицо, за ним – третье; лица вырастали, как из‑ под земли. Он прошлепал по лужам через дворик и стал стучать в дверь, чувствуя, что за ним наблюдают. Он не сразу узнал падре Хосе; тот стоял в нелепой, расходящейся книзу колоколом ночной рубашке, с лампой в руке. Последний раз он видел его на церковном совете – сидит на задней скамейке, кусает ногти, не хочет оказаться на виду. Это было лишнее – деловитое кафедральное духовенство даже не знало его имени. А теперь, как ни странно, падре Хосе завоевал своего рода известность – не им чета. – Хосе, – тихо проговорил священник из темноты, моргая залитыми дождем глазами. – Кто вы такой? – Ты не помнишь меня? Правда, с тех пор прошли годы… Не помнишь церковный совет в соборе? – О господи! – сказал падре Хосе. – Меня ищут. Я думал, может, ты приютишь меня… на одну ночь?
|
|||
|