Гор Видал. ПРЕДИСЛОВИЕ

Гор Видал

ПРЕДИСЛОВИЕ

В двухсотлетний юбилей Соединенных Штатов, необычайно пышно отмеченный в этой стране в 1976 году, внес свой вклад и известный американский писатель Гор Видал (р. 1925). Он опубликовал роман «1876» — второй по хронологии событий том трилогии, открытой «Вице-президентом Бэрром» и завершенной «Вашингтоном, округ Колумбия». Обе книги переведены на русский язык вслед за их выходом в США соответственно в 1973 и 1967 годах. Теперь трилогия превратилась в тетралогию: в 1984 году издан роман «Линкольн», а пока советский читатель может познакомиться с романом «1876». В послесловии Видал заметил: «1876 год был, вероятно, самой низкой точкой в истории нашей республики; знать кое-что о происходившем тогда, думаю я, нам очень полезно сейчас, потому что времена становятся снова не слишком утешительными».

Стоило писателю отправить героев своего романа на сто лет назад, как они оказались на вековом юбилее США, что, однако, не столь существенно. Много важнее и поучительнее, по замыслу писателя, другое: они столкнулись как с жившими тогда американцами, так и с вымышленными персонажами, которыми населили те самые семидесятые годы предшественники Видала по перу, в первую очередь современники событий, ныне описанных во всеоружии опыта, накопленного за столетие. Роман «1876» как бы обрамляют два политических романа — вышедший в 1874 году «Позолоченный век» Марка Твена и Чарльза Уорнера и «Демократия» Генри Адамса (1880 год). «Позолоченный век», самим названием которого интеллигентные американцы именуют этот период отечественной истории в пику самодовольной буржуазии, называющей его «Золотым веком», и «Демократия» принадлежат к классике американской литературы.

Видал, адепт парадоксов, просто не мог избежать соблазна столкнуть своих героев с Марком Твеном, которого писатель заставил разговориться о Позолоченном веке. Есть, наверное, смысл напомнить, какой представлялась Марку Твену столица США и ее сановные обитатели. Он начал с Белого дома: «Большой белый сарай, расположенный на обширном, но весьма неприглядном участке. Здесь живет президент. Сарай и снаружи достаточно уродлив, но это пустяки по сравнению с его внутренним убранством. Единственное, что глаз ваш отметит внутри этого дома, если он и сейчас остался таким, каким был всегда, — это доведенную до математического совершенства безвкусицу и унылое однообразие». Примерно таким же предстает Белый дом в романе Видала, причем простое «математическое совершенство» поднято до уровня высшей математики.

Что до должностных лиц заокеанской республики, то описанного Марком Твеном некоего О’Рейли поймали на крупном воровстве. Он тут же спрятался, сумев избраться вместе с сообщником в законодательное собрание штата Нью-Йорк, а когда их все же привлекли к судебной ответственности, «наша восхитительная система суда присяжных дала возможность обоим преследуемым чиновникам в отставке обеспечить себе присяжных в составе девяти пациентов ближайшего сумасшедшего дома и трех ученых джентльменов, прошедших полный курс наук в тюрьме Синг-Синг, — и вот их репутация полностью восстановлена. К законодательному собранию взывали, чтоб оно изгнало их из своей среды, но оно не вняло призывам. Ведь это было все равно, что просить детей отречься от родного отца. То было вполне современное законодательное собрание».

Читатель без труда обнаружит в «1876» твеновские интонации, хотя иной раз может сложиться впечатление, будто Видал несколько критически относится к своему предшественнику. Впрочем, колкости в адрес Твена не должны никого вводить в заблуждение. Видал движется, в общем, по проторенной дороге, но там, где сатирик-Твен не оставляет камня на камне, исторический романист Видал предпочитает иронию. Что же до Генри Адамса, то в «1876» воскрешен вымышленный барон Якоби из «Демократии». На то — особое внимание к Адамсу — есть веские причины.

Нашумевший в 1880 году роман «Демократия» вышел анонимно. Авторство приписали кружку Генри Адамса, Джона Хэя и Кларенса Кинга, лиц весьма приметных в высшем американском обществе. Г. Адамс — маститый историк, правнук и внук двух президентов Адамсов; Дж. Хэй — бывший помощник президента Линкольна, литератор и дипломат, на склоне лет, уже в XX веке, в течение восьми лет государственный секретарь; К. Кинг — публицист. Все они тогда «открестились» от «Демократии». Загадка разрешилась только в 1918 году после смерти Г. Адамса. Выяснилось, что историк, автор многих книг (в том числе девятитомной истории США в эпоху Джефферсона и Мэдисона), написал еще и этот роман. Отнюдь не из любви к изящной словесности, а по повелительной необходимости, как представлялось дело в его кружке. Адамс, Хэй и Кинг — зрелые сорокалетние люди, пресловутые американские прагматисты — сочли нужным глава за главой читать и обсуждать роман, править его, в общем, тратить время. Чего ради?

Они, плоть от плоти высшего класса Америки, были безмерно обеспокоены — страна стояла на распутье. Прошло полтора десятка лет после победы Севера над Югом в Гражданской войне. Драгоценная Свобода, за которую пролили море крови, обернулась торжеством «грубого индивидуализма», оргией разнузданной наживы; богатые становились богаче, бедняки беднели, хотя у них-то и без того мало что было. На глазах происходила резкая поляризация общества. Не надо было обладать острым зрением, чтобы увидеть: все это было чревато громадным социальным взрывом. Бизнес угрожающе вторгался в политику в том государстве, которое, по американской мифологии, было достаточно отлажено — демократия с весьма широким, по критериям века, избирательным правом и прочими атрибутами, введенными еще «отцами-основателями» как раз для предотвращения социальных потрясений. Если так, рассудил Г. Адамс с друзьями, то каковы перспективы демократии, способна ли она оказаться надежной дамбой против «опасных классов», как именовал американский пролетариат Дж. Хэй.

Гарвардский историк Г. Эйкен, подготовивший переиздание «Демократии» в 1961 году, напомнил: книга «заставляет нас заняться двумя вопросами, которые большинство американцев игнорирует. Первый — старый вопрос Платона, может ли народное правительство последовательно работать в интересах народа. И второй, тесно связанный с первым, — не таит ли идея демократии, как давным-давно подметил Гоббс, в себе противоречие. При демократии люди голосуют, но они не правят и не могут править. А тогда кто же правит и в каких целях? Адамс, достаточно внимательно, хотя и по-своему читавший Маркса, был убежден лишь в одном: государство, как природа, не терпит пустоты, и теми, кто не может или не хочет править, будут править, по всей вероятности, люди еще более неразборчивые и невежественные, чем они сами. Ведь как и его блистательные предки, Генри Адамс был реалистом» [1]. Вот это поучение своему классу и высказали Г. Адамс и К° в «Демократии».

Реалисты до мозга костей, они прекрасно понимали, что те, кому в первую голову адресована книга, умеют и любят считать, но не читать и отложат в сторону философский трактат. Посему они и облекли свои идеи в форму романа с не очень замысловатой, а попросту говоря, банальной интригой: влиятельный сенатор Ретклиф, вероятный будущий президент, по-деловому и без памяти влюбляется в Мадлен Ли, старшую из двух сестер-красавиц, приехавших в Вашингтон провести зимний сезон и доискаться до сути американской политики. Коль скоро, как доподлинно было известно уже в XIX веке, лучшие слушательницы — женщины, самые отработанные сентенции вкладываются в уста вымышленных героев в их обществе. Польза для читателя, натурально, не меньше, чем для любознательных дам, подстегивавших своим вниманием красноречие ораторствовавших американских политиков.

Мадлен «приперла к стене» конгрессмена Гора коварным вопросом: «Неужели вы считаете демократию самой лучшей формой правления, а всеобщее избирательное право — успехом? » Взяв с собеседницы слово, что она никогда не перескажет услышанного, Гор с «энергией отчаяния» объяснил ей и читателям: «Я допускаю, что демократия всего-навсего эксперимент, но ведь это единственный путь, по которому стоит следовать обществу; единственная концепция долга общества, достаточно широкая, чтобы удовлетворить его потребности; единственный результат, стоящий усилий или риска. Любой иной возможный шаг есть шаг назад, а я не желаю повторения прошлого. Я рад, что общество схватилось со спорными проблемами так, что никто не может позволить себе остаться нейтральным».

«Предположим, ваш эксперимент не удастся, — сказала миссис Ли, — предположим, общество уничтожит себя всеобщим голосованием, коррупцией и коммунизмом».

Гор в ответ предложил Мадлен жить верой. «Если нашему веку суждено поражение, мы должны принять смерть в строю. Если же нам уготована победа, мы возглавим шествие. В любом случае нельзя стоять в стороне или быть нытиком». С этими энергичными суждениями Гор и удалился, повторив на прощание: нужно забыть о том, что он сказал. В противном случае его «репутация погибла»[2].

Вот где причина анонимности романа «Демократия», когда книга впервые увидела свет! Проницательный американский историк В. Паррингтон в двадцатые годы нашего века нашел: в лице Гора «Адамс явно изобразил самого себя», ибо в его уста вложил «свои политические убеждения»[3]. Находку эту Паррингтон обнародовал в своем трехтомном труде «Основные течения американской мысли» не из профессорского любомудрия, а по иной, весьма существенной причине — он исследовал развитие либерализма в Соединенных; Штатах.

Уже в семидесятых-восьмидесятых годах минувшего столетия люди, причислявшие себя к политическим мыслителям правящего класса, задумались о том, как встретить на дальних подступах «коммунизм». У них стала выкристаллизовываться доктрина буржуазного либерализма как комплекса очень сложных и внешне противоречивых мер, которые обеспечат долголетие американского капитализма. Они принялись — пока в духовной сфере — спасать капитализм от тех капиталистов, которые не видели дальше своего носа.

Адамс разобрал доводы сторонников возвращения к истинам времен Джорджа Вашингтона, но, если бы и «было восстановлено старое общество… даже сам генерал Вашингтон не смог бы спасти его. Еще до смерти он потерял свое влияние даже в Виргинии», то есть на собственной родине. Так что же делать? Помнить: «судьба этой благородной партии (республиканской. — Н. Я. ), записавшей в свой актив немеркнущие достижения, зависела от того, расстанется ли она с принципами. Единственный принцип — не иметь принципов». Но ведь отсюда следует коррупция, смертельно опасная для существующего порядка. Нужно, говорят иные, очистить правительство, но эти люди забывают испанскую пословицу: «берущийся отмыть голову осла потратит зря время и мыло». Таково очередное поучение Гора — Адамса. Все это излишне эмоционально, а потому не всегда понятно.

Писатель, вероятно, почувствовал, что не сможет развязать завязанные сюжетные узлы. И призвал на помощь вымышленных персонажей — блиставшего в высшем свете русского дипломата князя Попова, который, оторвавшись от служения музам, приводит в вашингтонские салоны болгарского посланника барона Якоби. Адамса мало заботит, что в описываемое им время — начало семидесятых годов — Болгария еще не была освобождена Россией и, следовательно, не могла иметь посланников, один из которых, по воле Адамса, представлял эту страну за пределами Балкан уже не менее полувека! Историческая достоверность, впрочем, не нужна, ибо барон Якоби приглашен в книгу на роль адвоката дьявола, чтобы придать остроту пресным американским спорам о демократии. Тому свидетельство — филиппика Якоби в адрес сенатора Ретклифа:

«Вы, американцы, считаете себя свободными от действия всеобщих законов. Вам безразлично прошлое. Я прожил семьдесят пять лет, и всегда — среди коррупции. Я коррумпирован сам, но только у меня есть смелость признаться в этом, а у других ее нет. Рим, Париж, Вена, Петербург, Лондон — все коррумпированы, а Вашингтон, видите ли, чист! Ну, должен сказать вам, за всю свою жизнь я не видел такой коррумпированной страны, как Соединенные Штаты… Везде у вас идет надувательство как государства, так и частных лиц, деньги воруют, скрываются с похищенным из государственной казны. Вы, господа сенаторы, любите декларировать, что вашим великим США, возглавляющим цивилизованный мир, нечему учиться у остального мира. Вы правы, совершенно правы! Великим Соединенным Штатам в этом отношении примера не нужно. Я бесконечно сожалею, что не могу прожить еще сто лет. Если бы тогда я вернулся в Вашингтон, я был бы куда более доволен, чем сейчас. Клянусь честью, — горячо вскричал, жестикулируя, старик, — Соединенные Штаты тогда будут куда более коррумпированы, чем Рим при Калигуле, церковь при папе Льве X и Франция при Регентстве»

Барон Якоби даже не подозревал, насколько пророческие слова он произносит.

* * *

Когда мы вместе с героями Видала, включая взятого напрокат у Генри Адамса барона Якоби, возвращаемся в Вашингтон 1876 года, происходившее тогда в США переосмысливается с учетом случившегося в последующее столетие. Прогулка на машине времени дает возможность обстоятельно ответить на вопросы, поставленные, но далеко не решенные в кружке Адамса. Что же обнаружили персонажи Видала, отправившиеся по тропинкам, истоптанным героями Марка Твена и Генри Адамса?

Литературный прием Видала в романе «1876» аналогичен тому, к которому прибег Адамс в «Демократии», — в Вашингтон направляется главный герой (героиня) книги. Видаловские американский публицист Ч. Скайлер с дочерью Эммой наделены большим, чем миссис Ли, опытом; они приехали из Европы. У Видала барон Якоби возвышен до дуайена дипломатического корпуса в Вашингтоне. Тут невольно приходит на ум отнюдь не праздная мысль: творящие в «демократических» США художники слова как XIX, так и XX века самые бойкие сентенции насчет все той же «демократии» склонны вкладывать в уста иностранных визитеров…

Вернувшись в Соединенные Штаты в самой середине семидесятых годов, Скайлер обнаруживает, что обстановка в стране напоминает виденное им во Франции. Ему довелось в Париже в 1871 году быть свидетелем рождения и гибели Парижской Коммуны и даже написать об этом книгу. На родине Скайлер выясняет, что его книгу газеты замолчали, хотя при встрече коллеги-журналисты и издатели к месту и не к месту поминают ее, неизменно перевирая название. Однако дело не в названии. Скайлер оказался свидетелем, как на американской земле пробились первые ростки чертополоха — антикоммунизма, в дебрях которого и поныне живет правящий класс США.

Уже на первых страницах романа Скайлер размышляет: «Парижское восстание сильно напугало нью-йоркских бюргеров… Впрочем, мировая революция, начавшаяся в 1848 году, еще не кончилась». Поближе познакомившись с Нью-Йорком, Скайлер заключает: «Это очень жестокий город, не тот, что был во времена моей юности, когда преступность и бедность, конечно, существовали, но концентрировались только в одном районе… Теперь половина города кишит беднотой, главным образом иммигрантами из Европы… У богатых горожан есть все основания бояться коммунизма. Здесь дела обстоят похуже, чем в Париже в 1871 году».

По всему роману рассыпаны зарисовки, чаще беглые, нищеты и отчаяния простых американцев и рецепты исцеления социальных язв, предлагаемые сытыми. Дочь Скайлера, проведшая немало лет при дворе Наполеона III, делится мудростью, видимо там и почерпнутой: коль скоро в стране изобилуют «нищие», неплохо устроить войну, да поскорее. Видал заставляет Скайлера усмотреть основное — «ужасающую бедность, мрачно контрастирующую с невероятной роскошью». В этом отношении Видал-литератор языком художественной прозы совершенно точно передает сухую научную оценку того периода в истории США. Прогрессивный американский историк Ф. Фонер вынес в заголовок раздела об этих годах слова: «Контраст между богатством и бедностью углубляется».

Отправляясь от этой генеральной констатации, Видал создает яркую ткань незаурядного политического романа, посильно решая задачу показать, как и в какую сторону удалось направить жизнь в США, чтобы избежать, казалось, неизбежного в те годы гигантского социального взрыва. Исследуя политические нравы в США в 1876 году, Скайлер, по ясно выраженной воле Видала, видит исторический парадокс: несчастья стране принесла победа в Гражданской войне, ибо она утвердила у власти республиканскую» партию. В Белом доме с 1861 года живут только президенты-республиканцы. Вслед за героями Адамса персонажи Видала скорбят о том, что «республиканская партия сделала свое дело и умерла». К выборам 1876 года достаточно прояснилось, что скопище политических проходимцев и жуликов лишь прикрывается названием партии, выигравшей войну и отменившей рабство. Коль скоро республиканцам нет противовеса на политической арене, коррупция захлестнула страну. Разоблачения мошенников из администрации президента Гранта, чем была отмечена избирательная кампания 1876 года, «свалили бы любое парламентское правительство». Администрация Гранта, однако, устояла, следовательно, непоколебим «этот сильный, уродливый, клокочущий мир, посвятивший себя заколачиванию денег любой ценой».

Как же ликвидировать жутковатое положение, когда, например, недавно созданная секретная служба вместо поддержания законности покровительствует взлому сейфов! По мере приближения повествования к кульминационной точке — президентским выборам 1876 года — и сразу после них множатся планы и советы, как именно вернуть течение государственных дел в более или менее нормальное русло, во всяком случае, обуздать самых наглых мошенников и казнокрадов. Планы и советы эти, однако, нередко клонятся к достижению законных целей незаконными средствами: либо прибегнуть к оружию, закаленному в годы администрации Гранта, — взяткам и подкупам, либо употребить даже вооруженную силу, ввергнув страну в кровопролитие.

Всего этого не случилось, ибо, на взгляд Видала, кандидат в президенты от демократической партии Тилден оказался государственным мужем, наделенным завидными качествами политика. Он сумел остановить самых ретивых своих сторонников у роковой черты, за которой следовало обращение к голой силе. Мораль романа — появление на выборах 1876 года как равноправной политической силы демократической партии (ответственной за недавнюю Гражданскую войну! ) восстановило баланс в политической жизни США. Двухпартийная система, подорванная многолетним доминированием республиканской партии, вновь начала функционировать. Гальванизация ее, достаточно скромная в исторических рамках, очерченных в романе, сулила постепенное притупление опаснейших классовых антагонизмов, за которыми иным в США уже мерещилась Коммуна 1871 года. Если этого не случилось, если Новый Свет оказался избавленным от того, что потрясло Старый Свет, то за это нужно восхвалить принципы «американизма», и больше всего — двухпартийную систему.

На первый взгляд эта аргументация представляется довольно убедительной, что лишний раз свидетельствует о литературном даровании Видала и большой силе приемов, к которым он прибегает, воссоздавая прошлое своей страны. В «1876» основные герои как-то затеяли оживленный спор об истории. Скайлер и барон Якоби высказали в ходе его милые сердцу Видала истины. Барон Якоби нашел: «То, что мы принимаем за историю, есть не что иное, как беллетристика». Скайлер воскликнул:

«— Согласен, барон. Абсолютно точной истории не существует. Когда я пытался писать о парижских коммунарах — а я сам был очевидцем событий, — я редко мог точно установить даже то, кто и кем был убит…

— Но как же тогда постичь прошлое?

— С помощью Данте, Шекспира, Скотта и других писателей.

— Но история Шекспира не всегда точна.

— Зато характеры его всегда правдивы».

Вероятно, руководствуясь этим принципом, Видал рисует определенно контрастные портреты претендентов на президентское кресло — Тилдена и Хейса. Здесь не место подробно рассматривать их личные качества, достаточно удовлетвориться сказанным в книге. Необходимо, однако, подчеркнуть: оба политических деятеля неотделимы от выдвинувших их кандидатуры партий. А демократическая партия, бросавшая увесистые и меткие обвинения республиканцам в коррупции, отнюдь не была образцом морали и прочих высоких гражданских доблестей. Конечно, Видал не прошел совсем мимо этого, но упомянул о неблаговидных делах демократов, чтобы оттенить прекрасные качества Тилдена. В целом оказалась описанной лишь вершина айсберга.

Яростный спор между демократами и республиканцами по поводу выборов 1876 года не угасал во время администрации Хейса. Он проходил на фоне невиданного обострения классовой борьбы в США. Всеобщая стачка железнодорожников летом 1877 года свидетельствовала о том, что терпение масс истощилось. Они пошли на штурм цитаделей капитализма — железнодорожных компаний. Стачка была буквально потоплена в крови федеральными войсками, национальной гвардией и охранниками компаний.

Но и это не принесло мира, что понимали власти предержащие в США. А. Невинс, из числа благонамереннейших американских историков, заметил в одном из выпусков 12-томной истории США: «Страна (то есть правящие классы. — Н. Я. ), до тех пор самодовольно убежденная, что американское общество слишком мирно и состоятельно, чтобы опасаться таких конвульсий, какие только что испытала Франция в Коммуне, пребывала в глубоком потрясении» Бурный взрыв рабочего и фермерского движения на глазах размывал устои двухпартийной системы; создавалось впечатление, что эксплуатируемые быстро выстраиваются против эксплуататоров. Тогда в Вашингтоне и поторопились, помимо прочего, заняться укреплением основ этой самой двухпартийной системы.

В мае 1878 года по настоянию демократов, причем Тилден сыграл здесь не последнюю роль, палата представителей учредила комиссию под председательством конгрессмена К. Поттера для расследования злоупотреблений при подсчете голосов на минувших президентских выборах в штатах Луизиана и Флорида. Ожидались жуткие разоблачения; о характере их, впрочем, можно было догадаться еще до выводов комиссии по тому, что за необходимость проведения расследования демократы куда энергичнее бились вне стен конгресса, чем в нем.

Комиссия Поттера, естественно, подтвердила, что республиканцы добивались своих целей на выборах отнюдь не в белых перчатках. Сенсацию вызвало не это, а неожиданный успех в искусстве дешифровки. В распоряжении комиссии оказалось около семисот зашифрованных телеграмм, истребованных у телеграфной компании «Вестерн юнион». Они были отправлены во время избирательной компании Тилдена в 1876 году. Когда телеграммы были расшифрованы и рассмотрены в комиссии Поттера, выяснилось, что речь шла о попытках подкупить выборщиков в пользу Тилдена. Приглашенный в комиссию Тилден поклялся, что он не знал и не ведал об усердии своих ревностных сторонников. Тем дело и кончилось.

По горячим следам этих событий Дж. Блейн в 1884 году выпустил монументальную двухтомную монографию «Двадцать лет конгресса. От Линкольна до Гарфилда». Современник событий, красочно описанных на страницах «1876», Блейн откомментировал: «Во время расследования в центре внимания был мистер Тилден и все связанное с ним. Засим последовало общее обсуждение — яростные обвинения и горячая защита. Ничто из собранных доказательств не противоречило клятве мистера Тилдена, и не было проявлено никакого желания объявить его виновным. Однако дело просто — президентская кампания (демократов. — Н. Я. ), начатая с трескучего манифеста с призывом провести «реформы» решительно во всех сферах правления и обвинениями всех, кому в течение шестнадцати лет была доверена власть, во всяческих мошенничествах и коррупции, завершилась настойчивыми и бесстыдными потугами подкупить выборщиков в трех штатах! » [4]

Дж. Блейн, государственный секретарь в восьмидесятые годы, многократный неудачливый претендент на пост президента от республиканской партии, был весьма компетентен в делах, о которых писал. Он был среди тех, кого обвиняли в коррупции во времена администрации Гранта.

Мы привели точку зрения республиканцев, а как насчет демократов? Обратимся к другому современнику событий, бывшему президенту Конфедерации во времена Гражданской войны Джефферсону Дэвису. 24 декабря 1876 года в частном письме он выразил надежду, что «дела мирно разрешаются и следующим президентом станет Тилден. То, что страна испытывает, смехотворно и в какой-то степени трагично. Это может побудить тех, кто сомневается в способности людей управлять самими собой, вскричать: мы это знали! » [5] Вероятно, от подобных констатаций и отправлялся Видал, строя свою аргументацию по поводу политической системы США.

Несомненно, Видал использовал ретроспективные оценки современников схватки за Белый дом на выборах 1876 года. Во всяком случае, следы расследования комиссии Поттера кое-где просматриваются на страницах романа.

Читая роман, неизбежно снова и снова задаешься вопросом о его исторической достоверности. Ответ однозначен: эпоха передана правдиво. Одно из многих доказательств — внимание мыслящих американцев в изображении Видала к России и русской культуре. Достаточно иметь в виду отзывы Скайлера — Видала о Тургеневе, которого, впрочем, сумел оценить лишь некий молодой американский писатель (в нем определенно угадывается Генри Джеймс), ибо «кому еще может быть интересен. Тургенев в этот ужасный век и в этой ужасной стране», то есть в Соединенных Штатах.

Эрозию культуры, которую с сокрушенным сердцем наблюдал Скайлер, едва ли могла компенсировать американская разновидность религии, которая так же правдиво описана в романе. Впечатляет сцена: на церемонии празднования 100-летнего юбилея США поднимается епископ и, как подобает «святому человеку», после длинной речи «благославляет мир, коммерцию и бога — именно в таком порядке». Видалу ненавистно господствующее в США религиозное ханжество, поэтому он даже не берет на себя труд разобраться в американском религиозном плюрализме. Во всяком случае, он «открывает» в США в середине семидесятых годов «фундаменталистскую церковь». Отличительный признак ее, по Видалу, в том, что прихожане собираются для «песнопений», то есть «молитвы, произносимой вслух хныкающими гнусавыми голосами». Надо думать, во многих американских храмах звучат такие голоса, но фундаментализм в современном понимании возник через двадцать лет после событий, явившихся предметом романа Видала. В 1895 году на Библейской конференции в Ниагаре религиозные ультраконсерваторы сформулировали пять основных («фундаментальных») доктрин: безгрешность Священного писания, возвращение Христа во плоти и второе пришествие и т. д. Вслед за этим в 1909–1915 годах двое калифорнийских миллионеров-святош напечатали двенадцать томов «Основ» со статьями, разъясняющими значение этих доктрин.

Исповедывающие их и называются в США «фундаменталистами», верящими буквально во все, сказанное в Ветхом и Новом завете. В общем, Видал экстраполировал нынешний взлет фундаменталистов в США на прошлое. Можно высказать предположение по поводу причин, почему писатель безразличен к тонкостям богословских дел: политиканствующие фундаменталисты до смерти надоели мыслящим американцам, к которым, конечно, принадлежит Гор Видал.

* * *

Роман «1876» удивительно современен. Литературный критик лондонской «Таймс» подчеркнул, что «параллели» между описанным в книге и «Уотергейтом и Вьетнамом настолько сильны, что их нет необходимости подчеркивать. Даже самому мистеру Видалу». Да, это так. Историк без труда проведет параллель между администрациями У. Гранта и Р. Никсона. Как в первом, так и во втором случае произошла определенная деформация американской системы правления. Никсон, во всяком случае, попытался превратить исполнительные органы правительства в послушное орудие личной политики.

В обстановке политического кризиса, вызванного долголетней войной во Вьетнаме, эти поползновения Белого дома были пресечены. Уотергейт по большому счету свелся к восстановлению принципов двухпартийной политики. Никсону пришлось уйти под угрозой импичмента. Суд так и не состоялся, больше того, президент Дж. Форд простил деяния Никсона за все время пребывания на посту президента. Осталось впечатление незавершенного процесса. Примерно об этом же написал литературный критик «Таймс» применительно к роману «1876»: «Неполностью, что нехарактерно (для Видала. — Н. #. ), набросан образ реформиста Тилдена. Честность губернатора, его отказ потребовать, если нужно, силой то, что дало ему всеобщее одобрение, близки к политическому высокомерию. Мистер Видал счел за благо не анализировать в книге такую возможность».

Мораль проста: во внутренних распрях правящего класса США применение силы исключается. Незачем даже фантазировать по поводу такой возможности, которой, впрочем, и не существует.

Создается впечатление, что Гор Видал в романе «1876» вновь блистательно подтвердил тонкое понимание отмеченной давным-давно историком Р. Хофштадтером «американской политической традиции», а именно: «Главное в ведущих политических традициях в США — вера в право собственности, в философию экономического индивидуализма, ценность конкуренции, в то, что экономические добродетели капиталистической культуры неотъемлемые свойства людей… Святость частной собственности… гранитная основа символа веры в американскую политическую идеологию».

Видал поставил перед собой задачу показать очередной политический кризис этой системы и многократно проверенную безобидность ее либеральных критиков и «разоблачителей», пекущихся в конечном счете о ее незыблемости. Сделал он это в свойственной ему искрометной прозе, отвечающей его репутации проницательнейшего американского писателя и гражданина.

Я. Я Яковлев

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒