Глава вторая 4 страница

Кстати, «леджеровская» версия моей императрицы Евгении будет напечатана в субботу. Гранки привели меня в некоторое замешательство. Они там все перекроили, пытаясь «улучшить» мое скромное сочинение подробным описанием нарядов императрицы, выдержанным, как им кажется, в моем стиле. Результат получился чудовищный и глубоко унизительный.

Когда я предложил написать еще одну статью, о принцессе Матильде, мне было сказано, что никто в Америке о ней понятия не имеет. Однако «Последние дни Наполеона III» приняты. Единственная проблема в том, что я ничего не знаю о последних днях бедняги, кроме того, что у него были мучения с предстательной железой и мочевым пузырем. Но я надеюсь испечь что-нибудь «леджероугодное». Я достаточно часто видел императора в течение многих лет, чтобы с надрывом описать его мучительный конец.

Не могу сказать, что самая холодная в памяти ньюйоркцев ночь — лучшее время для похождений в обществе молодого человека, который годится мне в сыновья, но все же достаточно зрелого, чтобы не напиться, хотя это так ему свойственно. К несчастью, мой аппетит не на шутку разыгрался после визита на площадь Пяти углов. Меня привлекают проститутки, мрачные комнаты, бренчание расстроенного рояля, сапожки с красными кисточками «танцующих официанток», как они рекламируются в «Геральд». Из своей собственной газеты Джейми может получить точные сведения о том, кто, где и что делает.

Возница Джейми отлично знает своего хозяина. Без единого слова он повез нас на запад по Пятой авеню; улица была сплошной каток. Но даже в столь поздний час нам навстречу попалось несколько саней.

— Мы отправляемся, — объявил Джейми, слегка протрезвев, — в китайскую пагоду, где такие красотки, каких вы отродясь не видели. Меня там знают, — добавил он, как будто мне нужны были какие-то гарантии.

Мы выехали на Шестую авеню, которая теперь играет в Нью-Йорке роль прежней площади Пяти углов. Днем на всем протяжении от Четырнадцатой до Двадцать третьей улицы Шестая авеню прячется в тени воздушной железной дороги. Ночью эта тень повергает авеню в кромешную тьму или превращает в джунгли — слово, облюбованное бойкими газетчиками. Должен сказать, что опоры надземки, зловещий лес столбов, предоставляют прекрасное укрытие для картежников и шлюх, жуликов и убийц, а также для тех, кто готов с ними играть или, точнее, быть ими обыгранным; жертвы зачастую находят конец в кучах хлама, разрубленные на куски «уличными крысами», которые продают останки тем, кто знает применение жиру, костям или волосам.

Улица была пустынна. Стоял лютый мороз. Лошади с перестуком копыт везли нас под умолкшей надземной железной дорогой. В некоторых окнах горел свет, виднелись фонари красного или синего стекла с именем хозяйки, выведенным белой краской: «Флора», «Жемчужина», «Амазонка». Это вывески проституток.

Мы остановились у какого-то дома. В окнах не было света, вообще никаких признаков жизни. Мы вылезли. Возница спросил у Джейми:

— Ваш пистолет при вас, сэр?

Джейми кивнул и похлопал себя по карману пальто.

— А твой?

— Да, сэр. Я подожду здесь. Как обычно.

Тревожный обмен репликами.

Джейми постучался. Забранное чугунной решеткой окно приоткрылось. Невнятный разговор, после которого нас впустили в шумный, залитый ярким светом, прокуренный зал, где оркестр играл Оффенбаха и танцевали девушки з костюмах для канкана; на каждой были сапожки с красными кисточками. По какой-то причине такие сапожки de rigueur [32] в подобных местах. Отличительный знак? Или просто порочный вкус владельца?

Крупный, хорошо одетый человек-горилла тепло с нами поздоровался и сказал Джейми нечто загадочное:

— Жемчуг, но не бриллианты. Есть рубины. Сюда, пожалуйста, джентльмены.

Он провел нас к простой деревянной лестнице. Мне было не по себе, когда я поднялся за ними в длинный коридор с множеством дверей через равные промежутки одна от другой по обеим сторонам.

Наш проводник открыл одну из дверей и провел нас в ложу, откуда, скрытые пыльной бархатной портьерой, мы могли видеть все, что происходило внизу.

— Дайте мне знать, мистер Беннет, я буду внизу. — Человек показал на угол возле сцены, где танцевали девушки, и покинул нас.

— Ну, что вы об этом думаете, Чарли? — Опьянение набегает на Джейми волнами; как только его язык начинает заплетаться, речь становится невразумительной, а тело оседает и теряет координацию, он внезапно весь подтягивается, каким-то образом изгоняет из головы хмель и на время трезвеет. Конечно, поездка по морозной улице прочистила ему мозги, теперь он снова принялся оглушать их шампанским, поданным в ведерке со льдом.

— Забавно, — сказал я нейтрально. — В дни моей молодости ничего подобного здесь не было. — Пора мне уже перестать поминать мой преклонный возраст и те далекие времена, в которые я умудрился жить. Ведь я должен убеждать издателей в том, что я еще в состоянии твердо водить пером по бумаге.

Я начал разглядывать танцующих. Не девушек на сцене, а тех молоденьких женщин, что танцевали с какими-то подозрительными типами, очень свеженьких, несмотря на их крашеные лица.

В конце зала в противоположной стороне от сцены тянулся длинный бар; возле него толпились люди.

— Дорогое местечко, эта китайская пагода. Конечно, ничего китайского здесь нет. И не всякого сюда пускают. Нужно быть таким повесой, как я, или удачливым наемным убийцей, как вон та Железная маска. — Джейми показал на толпившихся у бара клиентов, среди которых было не менее двадцати кандидатов на эту роль.

— Если найдете что-нибудь по вкусу, я плачу. — Джейми грациозно помахал рукой в сторону танцующих.

— Боюсь… — Меня охватил страх прятавшегося за занавеской Полония. Вообще-то, несмотря на тяжелый обед, я постепенно заражался атмосферой заведения. Впервые, позвольте признаться со стыдом (эти слова неизменно употребляют, чтобы угодить читательницам, но мужчины — если они что-нибудь читают — могут заменить «со стыдом» на «с удовольствием»), я снова ощутил, что нахожусь в своем Нью-Йорке, на площади Пяти углов сорокалетней давности, когда мы с Леггетом бродили, как персонажи «Тысячи и одной ночи», и знали как свои пять пальцев все приличные бордели района; теперь мне надлежит так же хорошо знать кабинет министров генерала Гранта и разбираться в тонкостях юридических побед губернатора Тилдена.

К нам подошла официантка — спросить, не нужно ли нам чего-нибудь. Блондинка с голубыми глазами, совсем недавно приехавшая из деревни, она выглядела испуганной (может быть, Джейми нравится этот тип «пугливых девственниц»? ).

— Еще одну бутылку, Полли. Тебя зовут Полли?

— Долли, сэр.

— Это то же самое! И еще бутылку того Же самого. — Она взяла пустую бутылку. — И мой привет Полли, Долли!

Джейми разразился хохотом над собственным остроумием, а затем сказал вдруг совершенно серьезно:

— Знаете, там был сейф, битком набитый уличающими документами. Они его взломали.

— О чем ты, мой мальчик?

— Генерал Бэбкок. Завтра я пришлю вам ыои записки. Но все это полнейшая тайна. Даже большое жюри не знает того, что известно мне.

— Бэбкок сам пытался вскрыть сейф?

— Он и его дружки из этой банды торговцев виски украли почти десять миллионов долларов. Конечно, он получил свою долю. Да, влип, можно сказать, по уши. — Но на Джейми вновь накатила волна опьянения: четкость первых фраз сменилась теперь невразумительным потоком слов или мыслей.

— Ну и что же с этим сейфом?

— А-а… — Это слегка привело его в чувство. — Бэбкок использовал для взлома сейфа секретную службу.

— Но это же незаконно! — весьма глупо откомментировал я. Оркестр наигрывал мексиканские мелодии.

— Конечно! Еще как незаконно! Именно это мы и должны обыграть. Личный секретарь президента использует секретную службу Белого дома для взлома сейфа. Если уж это не свалит Гранта, значит, он вообще неуязвим.

Прямо под нами на столе танцевала темноволосая девушка. Джейми одобрительно присвистнул.

— Нравится, Чарли?

Я больше был не в состоянии прятаться за портьерой.

— Да, — сказал я. — Еще как.

— Будет сделано.

И действительно это было сделано. Каждая из дверей на противоположной стороне коридора вела в небольшую спальню. Я не только нервничал как мальчик, но и был смущен, как впрочем, и положено тучному, усталому мужчине шестидесяти с лишним лет, когда перед ним оказывается жизнерадостная темноволосая ирландка с васильковыми глазами и весьма пышными формами.

— Вы, погляжу я, внушительный джент. — Улыбнувшись, она начала расстегивать блузку. — В таком случае закажите шампанского, ладно? Нет, не для меня, но мистер Хорнер прямо-таки из себя выходит, если мы не выставим клиента хоть на бутылочку шипучки его собственного изготовления. Звонок здесь. О, эти сапоги меня когда-нибудь угробят!

Я позвонил, попросил шампанского, которое принесли минутой позже. Старый негр-официант ловко откупорил бутылку. Я дал ему пятьдесят центов чаевых (Джейми проинструктировал меня относительно цен, да и всего протокола. Девушка должна получить двадцать долларов, за которые «она сделает все, что угодно Чарли! »).

«Все, что угодно» — это совсем не так уж много, тем более что в моем возрасте элементарный ритуал должен совершаться с той неспешностью, какая была бы немыслима в мои юные годы. К счастью, у меня нет ни малейшего намерения грустить об ушедшей юности, поскольку молодой Чарли Скайлер благополучно скончался и погребен под этой тяжелой, стремящейся к земле плотью, которую мне еще кое-как удается оживлять, отчаянно сопротивляясь силе тяжести, влекущей ее вниз, в могилу.

Пока Кэтлин — так зовут девушку — помогала мне одеваться, мы приятно поболтали о том о сем. Как и большинство девушек ее положения, она мечтает однажды открыть собственное дело (молодой Чарли пытался когда-то сделать из такой девушки портниху и с треском провалился).

— Приходится быть очень бережливой, потому что с деньгами теперь туго. У меня сейчас и цента не наберется сходить поглазеть на слона. — (Что она имеет в виду?..

Зоологический сад? ) — Я накопила, представляете, больше тысячи, да все потеряла, когда Джей Кук лопнул в семьдесят третьем.

Я расхохотался, и, как ни странно, дышалось мне на удивление легко.

— Что ты говоришь! Я ведь тоже влип и разорился вчистую, как и ты, и в тот же самый год.

— Бедняга! — Мы посочувствовали друг другу. Оказалось, она отлично разбирается в финансовых проблемах. Получше меня, уж точно. И немудрено: она регулярно принимает банкира, который полон энтузиазма в отношении акций железнодорожной компании Огайо.

Она похвалила меня за мои неугасшие силы.

— …Добрая половина джентльменов еще не оправилась от биржевой паники.

— Ты хочешь сказать, что это… отразилось на их достоинствах?

— Прямо трагедия. Они стараются. Я стараюсь. Мы стараемся. Но все впустую, если плакали ваши денежки. Я иногда жалею мужчин.

Джейми был уже внизу и поджидал меня у бара. Необычайно довольный собой и тем, что я ничуть не задыхаюсь, я начал спускаться по узкой лестнице и тут же столкнулся лицом к лицу с отвратительным персонажем прошлого — Уильямом де ла Туш Клэнси. Он безобразен, как и в прежние времена, на лице экзема, скорее всего — сифилитическая. С ним был несчастный смуглокожий юноша, турок или еврей, мускулистый и жаждущий заработать, потому что только умирающий от голода может продать себя такому человеку, как Клэнси, обезображенному явными признаками болезни.

Мне выпала редкая удача: он меня не узнал. Неужели я так сильно изменился? Что-то гнусаво бормоча в ухо молодому человеку, Клэнси поднялся мимо меня по ступенькам.

Джейми стоял у бара в обществе нескольких важных особ. Мне показалось, что они были в ресторане или в театре. Кого-то я даже принял за одного из Эпгаров (четвертого или пятого из девяти братьев). Если бы это было так! Но я обознался. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из этого самодовольного братства показался в таком месте, где даже мне, своего рода богеме, не место в мои-то… нет, хватит. Сегодня я снова молод.

Впрочем, джентльмены самого разного толка регулярно посещают тихое и дорогое заведение некоей Джози Вудс, где царствуют скрытность, покой, анонимность — и очень высокие цены. Самым забавным из трех тысяч трехсот борделей города (подсчеты Джейми, почерпнутые из досье «Геральд») является или являлось заведение священника унитарной церкви по имени Аллен; расположенное на Уолтер-стрйт, оно не только соперничает в роскоши с заведением мисс Вудс, но и может похвастать Библией, красующейся на самом видном месте в каждой из комфортабельных, обставленных по-домашнему спален. Мой опыт подсказывает, что религиозные американцы нередко с успехом занимаются этим видом бизнеса; но ведь большинство провинциальных американцев одурманены — во всяком случае, так было в тридцатые и сороковые годы — евангелической набожностью, поддерживаемой странствующими проповедниками, напоминающими каждодневно о крови агнца.

Джейми хватило такта не представить меня своим друзьям, хотя, подозреваю, меня узнали. Впрочем, никому еще не повредило реноме человека… все еще полного сил.

Сознаюсь, я подошел к бару с несколько чванливым видом (надеюсь, не вразвалку) и заказал коньяку, чтобы взбодрить сердце и отбить вкус сомнительного шампанского во рту.

— Вы довольны, Чарли? — Джейми сиял, как испорченный племянник, шляющийся со своим испорченным дядюшкой.

— Еще как, Джейми. Меня особенно вдохновил танец на столе. В нем было что-то одухотворяющее, — импровизировал я на ходу, к радости важных друзей Джейми. — Мне даже показалось, что каблучки ее сапог отбивали некое сообщение из мира духов.

Все засмеялись.

— И что же вам сообщили? — спросил кто-то.

— Покупайте акции железнодорожной компании Огайо, которые продаются пока по номинальной стоимости.

Это заявление было встречено с большим восторгом, чем оно того заслуживало. Однако какой-то грузный мужчина с бриллиантом в галстучной булавке величиной с птичье яйцо пояснил, что коммодор Вандербильт регулярно советуется с духом покойного Джимма Фиска и других финансистов через двух сестер, которых он пристроил к маклерскому бизнесу.

Я тихо спросил у Джейми про Клэнси:

— А что, этот дом поставляет и мальчиков тоже?

— Это открытый дом. Но я уверен, что они заставляют Клэнси как следует раскошелиться. — Джейми передернуло. — Отвратительный старик. Ты знаешь, что один из его сыновей старше меня? И член Юнион-клуба?

— Кажется, Клэнси все еще издает на деньги жены свой еженедельник.

— Иногда там печатаются смешные вещи. Клэнси уверен, что лучше Твида мэра в Нью-Йорке не было; впрочем, твой друг Брайант того же мнения.

— Это неправда.

— Спроси Краута. Спроси Нордхоффа, когда встретишься с ним в Вашингтоне. Он наш столичный корреспондент. Отличный человек. И неподкупный, в чем пришлось убедиться Брайанту. Видишь ли, «Пост» получала от Твида денежные подачки, а этот мошенник Гендерсон, который фактически руководит газетой, всегда высоко отзывался о Твиде, и, когда Нордхофф отказался прекратить нападки на муниципалитет, старик Брайант его уволил. А мы его наняли.

Не думаю, чтобы это была правда. Худшее, что мог Брайант сделать, — это не противиться вмешательству force majeure[33].

Впрочем, не исключено, что чувственное умиротворение делает меня нереалистичным и сентиментальным. Иначе почему, собственно, я верю, что если уж и Брайант не совсем честен, то, значит, честных людей в Америке нет вовсе? Очевидно, острота критического восприятия притуплена сегодняшними неслыханными удовольствиями. Я просто хочу, чтобы Брайант был тем, кем ему надлежит быть, — подобием нашего старого друга, борца за справедливость Уильяма Леггета. Именно благодаря Леггету я всегда верил, что где-то в этом продажном и лицемерном американском обществе хотя бы в немногих людях вопреки всему еще живы понятия о честности и благородстве.

Наверное, я пьян. Слезы текут ручьем, а лауданум все никак меня не берет.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒