Трейси Шевалье 3 страница

Как мне хотелось надеть эту накидку и этот жемчуг! И узнать поближе человека, который так ее написал.

Я вспомнила, как сама недавно смотрела в зеркале на свое отражение, и мне стало стыдно.

Мария Тинс безмолвно стояла рядом со мной и смотрела на картину. Как странно было смотреть на ее фон, где были изображены уже знакомые мне предметы: письмо на углу стола, пуховка возле оловянной миски, синяя ткань, оттеняющая горшочек. Все, казалось бы, было то же самое, но выглядело чище и яснее. Мне, как бы я ни старалась, их так не отчистить.

И вдруг я заметила разницу и тихонько ахнула.

— В чем дело, девушка?

— На картине стул не украшен львиными головами, — сказала я.

— Это верно. Одно время на нем стояла лютня. Он многое меняет в процессе работы. Рисует не то, что видит, а то, что больше соответствует его замыслу. Скажи, как по‑ твоему — эта картина закончена?

Я посмотрела на нее с удивлением. В ее вопросе была какая‑ то ловушка, но я не представляла себе, чтобы картину можно было улучшить.

— А разве нет? — неуверенно проговорила я. Мария Тинс фыркнула:

— Он над ней работает уже три месяца. И наверное, не скоро закончит. Вот увидишь, он еще многое в ней изменит. — Она огляделась. — Закончила уборку? Тогда иди займись своими другими обязанностями. Скоро он придет посмотреть, как у тебя получилось.

Я в последний раз посмотрела на картину, но, когда я глядела на нее в упор, что‑ то как будто исчезало. Так бывает, когда темной ночью смотришь на звезду: если смотришь в упор, ее едва видно, а если поглядеть из уголка глаза, она становится гораздо ярче.

Я собрала швабру, ведро и тряпку. Когда я уходила, Мария Тинс все еще стояла перед картиной.

Я принесла с канала два ведра воды и поставила их на огонь. Потом пошла искать Таннеке. Она была в той комнате, где спали девочки, и помогала Корнелии одеваться. Мартхе помогала Алейдис, а Лисбет одевалась сама. Таннеке была не в духе. Она бросила на меня взгляд, но, когда я хотела с ней заговорить, сделала вид, что меня не замечает. Тогда я подошла и встала прямо перед ней, так что ей пришлось на меня посмотреть.

— Таннеке, я хочу пойти в рыбный ряд. Что мне нужно купить?

— Так рано? Мы всегда ходим позже.

Таннеке опять перевела взгляд на белые банты в виде пятиконечных звезд, которые она завязывала в волосах Корнелии.

— Я свободна, пока греется вода, и решила сходить туда сейчас, — ответила я. Не стоит, наверное, ей напоминать, что лучшие доли раскупают с утра, даже если мясник или торговец рыбой обещал отложить для вас хороший кусок.

— Что‑ то мне сегодня не хочется рыбы. Сходи к мяснику и купи кусок баранины.

Таннеке закончила с бантами, и Корнелия вскочила со стула и пробежала мимо меня. Таннеке отвернулась и, нагнувшись, стала искать что‑ то в ящике комода. Я смотрела на ее широкую спину, туго обтянутую тускло‑ коричневым платьем.

Она ревнует. Мне позволили убираться в мастерской, куда ее никогда не пускают, куда, видимо, можем заходить только я и Мария Тинс.

Таннеке выпрямилась, держа в руке капор, и сказала:

— А знаешь, что хозяин однажды написал мой портрет? Я на нем наливаю в кастрюлю молоко. Все говорили, что это — его лучшая картина.

— Хотелось бы на нее взглянуть, — сказала я. — Она все еще в доме?

— Нет. Ее купил Ван Рейвен.

Подумав минуту, я сказала:

— Значит, на твое изображение каждый день любуется один из самых богатых людей Делфта?

Таннеке ухмыльнулась, от чего ее рябое лицо стало еще шире. Я угодила ей этими словами. Все дело в том, чтобы найти нужные слова.

Я повернулась, чтобы идти, пока она опять не впала в дурное настроение.

— Можно я пойду с тобой? — спросила Мартхе.

— И я, — добавила Лисбет.

— Не сегодня, — твердо сказала я. — Вам надо завтракать, а потом помогите Таннеке.

Я не хотела, чтобы у девочек вошло в привычку сопровождать меня на рынок. Это будет им наградой за хорошее поведение.

Кроме того, мне хотелось пройти по знакомым улицам одной, не слушая болтовни, напоминающей мне о моей новой жизни. Когда я оставила позади Квартал папистов и оказалась на Рыночной площади, я впервые свободно вздохнула. Оказывается, в этом доме я ни на минуту не давала себе расслабиться.

Прежде чем пойти к палатке Питера, я остановилась поболтать с нашим бывшим мясником, который при виде меня расплылся в улыбке.

— Наконец‑ то ты решила со мной поговорить! А вчера куда как высоко надо мной вознеслась, — поддразнил он меня.

Я стала объяснять ему, что мои обстоятельства изменились.

— Знаю‑ знаю, — перебил он меня. — Все только об этом и говорят — дочка плиточника Яна пошла в услужение к художнику Вермеру. И что я вижу: проработав там всего один день, она уже так возгордилась, что не замечает старых друзей!

— Мне нечем гордиться. Что хорошего в том, чтобы быть служанкой. Отец этого стыдится.

— Твоему отцу просто не повезло. Его никто не винит. И тебе не надо этого стыдиться, милая. Разве что того, что больше не покупаешь мясо у меня.

— От меня тут ничего не зависит. Все решает хозяйка.

— Вот как? Значит, ты покупаешь мясо у Питера не потому, что его сын — красивый парень?

— Я еще не видела его сына, — нахмурившись, ответила я.

Мясник засмеялся:

— Еще увидишь. Ну, иди по своим делам. Когда увидишь мать, скажи, чтобы она ко мне пришла. Я оставлю для нее кусочек получше.

Я поблагодарила и пошла дальше. Мое появление как будто удивило Питера.

— Пришла с утра пораньше? Видно, язык понравился?

— Сегодня мне нужен кусок баранины.

— Ну признайся, Грета, что вкуснее языка ты не едала?

Но он не получил от меня комплимента, которого добивался.

— Язык съели хозяин с хозяйкой. Не знаю, как он им понравился.

При этих словах на меня обернулся молодой человек, который рубил позади Питера мясо. Видно, это и был его сын. Он был выше Питера, но у него были такие же ярко‑ голубые глаза. Светлые густые волосы вились по плечам, окаймляя лицо, которое показалось мне похожим цветом на абрикос. Единственное, что мне в нем не понравилось, — это забрызганный кровью фартук.

Его глаза остановились на мне, точно бабочка, опустившаяся на цветок, и я невольно покраснела. Глядя только на его отца, я повторила заказ: хороший кусок баранины. Питер стал перебирать куски на прилавке. Потом положил один из них передо мной. На меня внимательно глядели две пары глаз.

Кусок был серый по краям. Я понюхала его.

— Это не свежее мясо, — прямиком сказала я. — Хозяйка будет недовольна, что вы прислали им такой кусок.

В моем тоне сквозило высокомерие. Впрочем, они этого заслужили.

Отец с сыном молча смотрели на меня. Я выдержала взгляд отца, стараясь не обращать внимания на сына.

Наконец Питер повернулся к сыну:

— Питер, дай тот кусок, что мы отложили в сторону.

— Но он же предназначался… — Сын Питера оборвал себя и ушел, вскоре вернувшись с другим, гораздо более свежим куском.

Я кивнула:

— Так‑ то лучше.

Сын Питера завернул кусок и положил мне его в корзину. Я поблагодарила его и, уже уходя, заметила взгляд, которым обменялись отец с сыном. Даже в тот первый день я поняла, что они имеют в виду и чем это для меня обернется.

Когда я вернулась, Катарина сидела на скамейке и кормила Иоганна. Я показала ей баранину, и она кивнула. И после паузы добавила тихим голосом:

— Муж осмотрел мастерскую и решил, что его устраивает твоя уборка.

Она сказала это, не глядя на меня.

— Спасибо, сударыня.

Я зашла в прихожую, посмотрела на натюрморт с фруктами и омаром и подумала: значит, я и в самом деле принята на работу.

Остаток дня прошел примерно так же, как и первый день и как будут проходить последующие. Закончив уборку в мастерской и сходив на рынок за мясом или рыбой, я опять принималась за стирку. Один день я сортировала и замачивала белье и выводила пятна, другой — кипятила, стирала, полоскала, выжимала и вешала белье на веревку, чтобы его выбелило солнце; в третий день я гладила, чинила и укладывала белье в комод. Посреди дня я делала перерыв и шла помогать Таннеке готовить обед. Потом мы убирали со стола и мыли посуду, и у меня оставалось немного свободного времени, чтобы заняться шитьем — на скамейке или во дворике. После этого я заканчивала стирку или глажку и помогала Таннеке готовить ужин. Напоследок мы еще раз мыли пол, чтобы он был чистым и свежим на следующее утро.

Ночью я закрывала висевшую у меня в ногах картину распятия фартуком, который я носила в тот день. Тогда я легче засыпала. На следующий день я клала фартук в грязное белье, которое намечала стирать.

Когда на второе утро Катарина отперла для меня дверь мастерской, я спросила ее, можно ли вымыть окна.

— А почему бы и нет? — раздраженно отозвалась она. — Что ты меня спрашиваешь о разных пустяках?

— Но ведь от этого изменится освещение, сударыня, — объяснила я. — Вдруг это повлияет на картину.

Она не поняла, о чем я говорю. Она не могла — или не хотела — зайти в мастерскую и поглядеть на картину. По‑ видимому, она никогда здесь не бывала. Когда Таннеке перестанет злиться, надо будет спросить, почему он ее туда не пускает. Катарина пошла вниз спросить его про окна и крикнула мне оттуда не трогать их.

Убираясь, я не заметила никаких признаков того, что он там был. Ничто не было сдвинуто с места. Палитры оставались чистыми, в картине как будто не произошло никаких изменений. Но что‑ то говорило мне, что он все же был в мастерской.

Первые два дня после того, как я начала работать на Ауде Лангендейк, я почти совсем его не видела. Иногда я слышала его голос на лестнице или в прихожей: он шутил с детьми или тихо обсуждал что‑ то с Катариной. В эти минуты у меня возникало ощущение, что я иду по самому краю канала и вот‑ вот в него упаду. Я не знала, как он будет обращаться со мной в своем собственном доме, обратит ли он внимание на овощи, нарезанные мной у него на кухне.

Никогда прежде ни один важный господин не проявлял ко мне такого интереса.

На третий день моего пребывания в его доме мы встретились лицом к лицу. Перед самым обедом я пошла за тарелкой, которую Лисбет оставила на улице, и чуть не натолкнулась на него в коридоре. Он нес на руках Алейдис.

Я попятилась. Он и его дочь смотрели на меня одинаковыми серыми глазами. Он мне ни улыбнулся, ни не улыбнулся. Мне было трудно встретиться с ним взглядом. Я вспомнила женщину на картине, которая смотрит на себя в зеркало, я вспомнила жемчуг и желтую атласную накидку. Ей не было бы трудно встретиться взглядом с важным господином. Когда я наконец сумела поднять глаза, он на меня уже не смотрел.

На следующий день я увидела эту женщину. Когда я возвращалась от мясника, впереди меня по Ауде Лангендейк шли мужчина и женщина. Поравнявшись с нашим домом, мужчина повернулся к ней, поклонился и пошел дальше. На нем была шляпа с большим белым пером. Это, наверное, тот самый человек, который несколько дней назад был у хозяина в гостях. Я мельком увидела его профиль: у него были усы и толстое — под стать телу — лицо. Он улыбался, словно намереваясь сделать даме лестный, но неискренний комплимент. Женщина вошла в наш дом. Я не увидела ее лица, в волосах у нее был красный пятиконечный бант. Я задержалась у входа, пока не услышала, как она поднимается по лестнице.

Позднее я увидела ее опять: я укладывала в комод белье — в большой зале, а она спустилась по лестнице. Я встала, когда она вошла. Она несла на руке желтую накидку. Пятиконечный бант все еще был у нее в волосах.

— А где Катарина? — спросила она.

— Она ушла с матерью в ратушу, сударыня. По делам.

— А… Ну, не важно. Повидаюсь с ней в другой раз. А это я оставлю для нее здесь.

Она положила накидку на кровать и сверху бросила жемчужное ожерелье.

— Хорошо, сударыня.

Я не могла отвести от нее глаз. У меня было странное ощущение, что я вижу ее как бы не наяву. Как сказала Мария Тинс, она не была красивой, не такой красивой, как на картине, где свет падал ей на лицо. И все‑ таки она была красива, хотя бы потому, что такой осталась в моей памяти. Она смотрела на меня с каким‑ то недоумением, словно силясь вспомнить, знает ли она меня, раз я так бесцеремонно на нее пялюсь. Я сделала над собой усилие и опустила глаза.

— Я скажу госпоже, сударыня.

Она кивнула, но с беспокойным видом поглядела на жемчужное ожерелье, которое положила поверх накидки.

— Пожалуй, я оставлю это у него в мастерской, — заявила она и взяла в руки ожерелье. Она не взглянула на меня, но я знала, что она думает — служанкам нельзя доверять жемчуг. Она ушла, а я все еще ощущала ее лицо как едва уловимый запах духов.

В субботу Катарина и Мария Тинс взяли Таннеке и Мартхе с собой на рынок, где они собирались покупать овощи на неделю и прочие продукты для дома. Мне очень хотелось пойти с ними — я надеялась встретить там матушку и сестру, но мне велели оставаться дома и присматривать за младшими девочками и Иоганном. Мне едва удалось удержать детей от побега на Рыночную площадь. Я и сама с удовольствием их туда отвела бы, но не осмелилась оставить дом пустым. Вместо этого мы смотрели, как по каналу в направлении рынка плывут баркасы, тяжело нагруженные капустой, свиными тушами, цветами, дровами, мукой, клубникой и подковами. На обратном пути они были уже пустые. Хозяева баркасов считали деньги или выпивали. Я научила девочек играм, в которые играла с Франсом и Агнесой, а они научили меня играм, придуманным ими самими. Они надували мыльные пузыри, играли с куклами, катали обручи. Я же сидела на скамейке с Иоганном на коленях.

Корнелия как будто забыла про оплеуху. Она была веселой, дружески разговаривала со мной, помогала мне с Иоганном и ни разу не ослушалась. «Помоги мне», — попросила она, пытаясь вскарабкаться на бочку, которую соседи оставили на улице. Она смотрела на меня широко открытыми карими глазами с самым невинным выражением. Ее хорошее поведение расположило меня к ней, хотя я и знала, что ей нельзя доверять. Она была самой интересной из девочек и самой непредсказуемой — и плохой, и хорошей в одно и то же время.

Девочки перебирали свою коллекцию раковин, которые они принесли из дома, раскладывая их кучками по цветам. И тут из дома вышел он. Я стиснула Иоганна так, что он закричал, и сунула нос ему в ухо, чтобы спрятать лицо.

— Папа, можно я пойду с тобой? — крикнула Корнелия, подпрыгивая и хватая его за руку.

Я не видела выражения его лица. Лисбет и Алейдис бросили свои ракушки.

— Я тоже хочу, — хором крикнули они, хватая его за другую руку.

Он покачал головой, и тогда я увидела, что у него озадаченный вид.

— Нет, не сегодня. Я иду в аптеку.

— Ты там будешь покупать краски? — спросила Корнелия, все еще держась за его руку.

— И краски тоже.

Иоганн заплакал, и он посмотрел вниз на меня. Я подбрасывала ребенка, не смея посмотреть на него.

Он как будто хотел что‑ то сказать, но вместо этого стряхнул висящих на нем девочек и решительно зашагал по улице.

С тех пор как мы обсуждали с ним цвет и форму овощей, он не сказал мне ни одного слова.

В воскресенье я проснулась рано — сегодня мой выходной день и я пойду домой! Мне надо было дождаться, пока Катарина отопрет парадную дверь, но, когда я услышала, что дверь отворилась, и вышла в прихожую, я увидела с ключом Марию Тинс.

— Дочь неважно себя чувствует, — сказала она, пропуская меня наружу. — Ей придется несколько дней полежать в постели. Ты без нее справишься?

— Конечно, сударыня, — ответила я и добавила: — А если мне надо будет что‑ нибудь спросить, я спрошу вас.

— Ну и хитрюга ты, — с улыбкой сказала Мария Тинс. — Знаешь, к кому надо подлизываться. Ну, ничего, умниц у нас в доме не так‑ то много. — Она дала мне несколько монет — мое жалованье за проработанные дни. — Беги домой. Небось будешь рассказывать матери про все, что у нас тут творится.

Не дожидаясь, пока она подпустит еще какую‑ нибудь шпильку, я вышла за дверь. Навстречу мне по Рыночной площади шли прихожане к ранней службе в Новой церкви. Оставив площадь позади, я поспешила вдоль каналов к дому. Завернув на свою улицу, я подумала: как странно, я не была дома всего несколько дней, и все уже кажется другим, солнечный свет словно бы ярче, канал — шире. Платаны, растущие вдоль канала, стоят неподвижно, как часовые, словно дожидаясь меня. Агнеса сидела на скамейке у нашего дома. Увидев меня, она крикнула в дом: «Пришла! » — побежала мне навстречу и взяла за руку.

— Ну как тебе там? — спросила она, позабыв поздороваться. — Они хорошо к тебе относятся? А работы много? Другие девочки там есть? А дом роскошный, наверное? Где ты спишь? А ешь небось на фарфоровой посуде.

Я рассмеялась, но отвечать на ее вопросы не стала. Сначала надо было поцеловать матушку и поздороваться с отцом. Я с гордостью отдала матушке заработанные мной деньги, хотя сумма была и небольшая. В конце концов, я для этого и пошла в услужение.

Отец вышел из дому — он тоже хотел послушать, как мне живется на новом месте. Я подала ему руку, чтобы помочь переступить через порог. Сев на скамейку, он потер большим пальцем мою ладонь.

— Руки у тебя загрубели, — сказал он. — Мозоли, трещины. Тяжелая работа уже оставила свой след.

— Не беспокойся, — утешила я его. — Просто там скопилось очень много нестиранного белья — одна Таннеке со всем не могла управиться. Скоро станет легче.

Матушка принялась разглядывать мои ладони.

— Я сделаю настойку бергамота на масле, — сказала она, — будешь этим натирать ладони. Тогда будут мягкими. Мы с Агнесой сходим за ним за город.

— Ну расскажи же нам про них, — воскликнула Агнеса.

Я рассказала — почти все. Не упомянула только того, как я устаю к вечеру, как у меня в ногах висит картина, изображающая распятие, как я дала оплеуху Корнелии. Не сказала я и того, что Мартхе — ровесница Агнесе. А все остальное рассказала.

Я также передала матушке приглашение мясника.

— Очень любезно с его стороны, — сказала она. — Но он знает, что у нас нет денег на мясо, а милостыню мы не возьмем.

— По‑ моему, он не думал о милостыне, — возразила я. — Просто дружеский подарок.

Она помолчала, но я поняла, что к мяснику она не пойдет.

Узнав, что я беру мясо у Питера и его сына, она подняла брови, но ничего не сказала.

Потом мы пошли в нашу церковь, где кругом были знакомые лица и звучали знакомые слова. Сидя между матушкой и Агнесой, я с облегчением почувствовала, как, опираясь о спинку скамьи, расслабляется спина, которую я всю неделю держала прямо, и как с лица сходит застывшая маска. И мне захотелось плакать.

Когда мы вернулись домой, матушка с Агнесой не позволили мне помогать им готовить обед. Я сидела с отцом на скамейке. Он поднял лицо к солнцу и так и держал его, пока мы разговаривали.

— Расскажи мне о своем новом хозяине, Грета. Ты о нем не обмолвилась ни словом.

— Я его почти не видела, — сказала я, не кривя душой. — Он или сидит в мастерской, где никому не позволено его беспокоить, или уходит из дому.

— Наверное, по делам Гильдии. Но ты ведь была у него в мастерской — ты рассказывала, как вымеряла расстояние, чтобы ничего не сдвинуть с места при уборке. Но ни слова о картине, над которой он работает. Опиши ее мне.

— Не знаю, получится ли у меня так, чтобы ты смог ее представить.

— Попробуй. Мне теперь не о чем думать — только и остается, что предаваться воспоминаниям. Мне будет приятно представить себе картину мастера, даже если в моем воображении возникнет лишь жалкое ее подобие.

Я попыталась описать даму, примеряющую ожерелье, ее поднятые руки, ее взгляд, устремленный в зеркало. Я также сказала, что свет из окна высвечивает ее лицо и желтую накидку. И как темный ближний план отделяет ее от зрителя.

Отец внимательно слушал, но лицо его не посветлело, пока я не сказала:

— Задняя стена кажется такой теплой в этом свете, что чувствуешь, будто солнце греет тебе в лицо.

Отец закивал и улыбнулся — наконец‑ то он смог что‑ то себе представить.

— Видно, в твоей новой жизни тебе больше всего нравится убирать мастерскую.

Единственное, что мне нравится, подумала я, но не произнесла этого вслух.

Когда мы сели обедать, я старалась не сравнивать еду с тем, что мы ели в квартале папистов, но я уже успела привыкнуть к мясу и хорошему ржаному хлебу. Хотя матушка готовила лучше Таннеке, хлеб из отрубей драл рот, а овощной суп без всякого жира казался безвкусным. Комната тоже как будто изменилась — ни мраморной плитки на полу, ни тяжелых шелковых гардин, ни резных стульев. Все было просто и чисто — но не было ничего, что украсило бы комнату. Я любила ее, потому что здесь выросла, но сейчас почувствовала, что она какая‑ то бесцветная.

Мне было очень трудно прощаться вечером с родителями — труднее, чем в тот день, когда я впервые уходила на работу, потому что теперь я знала, что меня там ждет. Агнеса проводила меня до Рыночной площади. По дороге я спросила, как ей теперь живется.

— Одиноко, — ответила она. Было грустно слышать это слово из уст десятилетней девочки. Весь день она была веселой, но сейчас погрустнела.

— Я буду приходить каждое воскресенье, — пообещала я. — А может, смогу забегать и в будни после того, как сделаю покупки.

— Хочешь, я буду приходить на рынок, когда ты покупаешь мясо или рыбу? — обрадованно предложила она.

Нам действительно удалось несколько раз встретиться в мясном ряду. Я всегда была рада ее видеть — если только я была одна.

Постепенно я привыкала к жизни в доме на Ауде Лангендейк. Катарина, Таннеке и Корнелия порой проявляли враждебность, но в основном я была предоставлена самой себе. Возможно, этим я частично была обязана Марии Тинс. Она, по‑ видимому, решила, исходя из собственных соображений, что мое появление принесло дому пользу, а другие, даже дети, следовали ее примеру.

Может быть, она заметила, что с моим приходом белье стало чище и лучше выбелено на солнце. Или что выбранное мной мясо было лучшего качества. Или что хозяин доволен чистотой в своей мастерской. Первые две причины были несомненны. Насчет третьей я оставалась в неведении. Когда он наконец заговорил со мной, речь пошла не об уборке.

Я старалась приписывать заслуги за хорошее ведение хозяйства другим. Мне вовсе не хотелось наживать врагов. Если Марии Тинс нравилось мясо, я говорила, что Таннеке отлично его приготовила. Когда Мартхе сказала, что ее фартук стал белее, я сослалась на яркое летнее солнце, которое лучше отбеливает белье.

Катарину я по возможности избегала. Она невзлюбила меня с того самого дня, когда пришла к нам на кухню и увидела, как я режу овощи. Не улучшала ее настроение и беременность, которая превратила ее в неуклюжую толстуху и не давала чувствовать себя изящной хозяйкой дома, какой она себя представляла. Кроме того, лето было жарким, и ребенок у нее в чреве был очень беспокойный и начинал толкаться, когда она ходила. Во всяком случае, так она говорила. Чем больше становился ее живот, тем более усталой и угнетенной она выглядела. Она все позже и позже вставала по утрам, и Марии Тинс пришлось забрать у нее ключи, чтобы отпирать мне дверь мастерской. Нам с Таннеке доставалось все больше работы, которую раньше делала Катарина, — приглядывать за девочками, покупать продукты для дома, менять подгузники Иоганну.

Однажды, когда Таннеке была в хорошем настроении, я спросила ее, почему хозяева не наймут больше слуг, чтобы жизнь для всех стала легче.

— У них такой большой дом, — сказала я. — У твоей хозяйки хорошее состояние, а хозяин зарабатывает большие деньги на картинах — неужели они не могут позволить себе еще одну служанку? Или повариху.

— Как же! — фыркнула Таннеке. — Им и ты‑ то едва по карману.

Я удивилась — каждое воскресенье я уносила домой такую жалкую горстку монет. Мне придется работать много лет, чтобы позволить себе такую вещь, как желтая накидка, которую Катарина хранила аккуратно свернутой у себя в шкафу. Мне не верилось, что у них мало денег.

— Конечно, они найдут деньги, чтобы платить няне, когда появится новый ребенок, — добавила Таннеке с осуждающим видом.

— Зачем им няня?

— Не няня, а кормилица.

— Госпожа не может сама кормить ребенка? — тупо спросила я.

— У нее не было бы столько детей, если бы она каждого кормила грудью. Пока кормишь, нельзя забеременеть — ну ты понимаешь?

— Да? — В этом я как раз понимала очень мало. — Она что, хочет, чтобы у нее еще были дети?

Таннеке усмехнулась.

— Иногда мне кажется, что она наполняет дом детьми, потому что хотела бы наполнить его слугами, но не может. — Она понизила голос: — Дело в том, что хозяин не зарабатывает на слуг. За год он пишет в среднем три картины. А иногда и две. С такой работы богатства не наживешь.

— Разве он не может рисовать быстрее?

Задавая этот вопрос, я уже понимала, что он не станет рисовать быстрее. Он будет тратить на картину столько времени, сколько сочтет нужным.

— Госпожа и молодая хозяйка иногда ссорятся из‑ за этого. Молодая хозяйка хочет, чтобы он рисовал быстрее, а моя госпожа говорит, что это его погубит.

— Мария Тинс — очень мудрая женщина.

Я давно уже поняла, что мне можно говорить Таннеке все, что захочется, лишь бы я хвалила Марию Тинс. Таннеке была ей бесконечно преданна. А Катарина ее раздражала. Когда у Таннеке было хорошее настроение, она советовала мне, как обходить ее приказания:

— Не обращай внимания на ее слова. Когда она тебе что‑ нибудь говорит, смотри на нее пустым взглядом, а потом делай по‑ своему или как тебе говорит моя хозяйка или я. Катарина никогда не проверяет и не замечает, выполнили ли ее приказания. Она дает их, потому что считает, что так полагается. Но мы‑ то знаем, кто наша настоящая хозяйка — и она тоже это знает.

Хотя Таннеке часто была со мной груба, я скоро поняла, что это не стоит принимать всерьез — она никогда не злилась долго. У нее непрерывно менялось настроение — может быть, оттого, что она столько лет лавировала между Катариной и Марией Тинс. Хотя она так уверенно рекомендовала мне не обращать внимания на приказания Катарины, сама она не всегда следовала собственному совету. Резкости Катарины расстраивали ее. И хотя Мария Тинс была справедливой женщиной, она никогда не защищала Таннеке от нападок Катарины. Я вообще ни разу не слышала, чтобы Мария Тинс за что‑ нибудь выговаривала дочери — хотя это могло бы быть той полезно.

Кроме того, Таннеке была небрежна в выполнении своих обязанностей. Может быть, Мария Тинс, несмотря на это, ценила ее за преданность. Углы комнат никогда не подметались, мясо часто подгорало с одной стороны и оставалось сырым с другой, кастрюли чистились кое‑ как. Мне трудно было себе представить, на что была похожа мастерская, когда в ней прибиралась Таннеке. Хотя Мария Тинс редко выговаривала Таннеке, они обе знали, что она заслуживает выговора, и оттого Таннеке не чувствовала себя уверенной и чуть что принималась оправдываться.

Я скоро поняла, что Мария Тинс, хотя и очень умна, проявляет слабость к людям, которым симпатизирует. Так что ее суждения не всегда были безошибочными.

Из четырех девочек Корнелия была, как она показала в первый же день, наименее предсказуемой. Лисбет и Алейдис были спокойными, послушными девочками, а Мартхе уже приучалась помогать по дому. Это шло ей на пользу, хотя иногда она срывалась и кричала на меня, как и ее мать. Корнелия никогда не кричала, но с ней иногда просто не было сладу. Даже угроза пожаловаться бабушке, к которой я прибегла в первый день, не всегда помогала. То она была веселой и игривой, то напоминала мурлыкающую кошку, которая вдруг кусает руку, которая ее гладит. Она была привязана к сестрам, но это не мешало ей щипать их так больно, что те принимались плакать. Я остерегалась Корнелии и не могла ее любить так, как полюбила ее сестер.

Я находила избавление от всех них, когда убиралась в мастерской. Мария Тинс отпирала для меня дверь и иногда задерживалась перед картиной и вглядывалась в нее, словно это был больной ребенок, порученный ее заботам. Но когда она уходила, я оставалась полной хозяйкой. Первым делом я оглядывала комнату, ища перемен. Поначалу мне казалось, что ничто никогда не меняется, но, когда обстановка комнаты запечатлелась у меня в голове во всех подробностях, я начала замечать мелкие изменения — то кисти на комоде лежали в другом порядке, то один из ящиков оставался открытым, то нож для палитры оказывался на краю мольберта или стул был немного сдвинут со своего места.

Но ничего не изменилось в том углу, который он рисовал. Я старалась ничего здесь не сдвигать с места, научившись так быстро измерять расстояние между предметами, что уборка стола занимала не больше времени, чем уборка остальных мест в комнате.

Поэкспериментировав на других тканях, я стала чистить синюю ткань и желтые гардины, осторожно прижимая к ним сырую тряпку, так чтобы она снимала пыль, но не нарушала складки. Однако, сколько бы я ни глядела на картину, я не замечала в ней никаких изменений. Наконец, увидела, что к ожерелью добавилась еще одна жемчужина. На другой день выросла тень, отбрасываемая гардиной. Мне также показалось, что положение пальцев на ее правой руке немного изменилось.

Атласная накидка приобрела такой естественный цвет и фактуру, что мне хотелось потрогать ее рукой.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒