Одиннадцать 1 страница

Два

Вниз по лестнице через две ступеньки. Бегом мимо стены, покрытой надписями: «Эйми шлюха», «Лорен сосет за бесплатно», «Звоните Тоби, кто хочет потрахаться». Через парадную дверь на улицу. Майки свернул влево, обогнув валявшиеся на тротуаре обертки от гамбургеров и пивные банки и двух старых бомжей с тележками, занимавшими всю мостовую, и ускорил бег. Прочь от дома, от толпы детей у магазинчика Аджая, завтракающих колой и чипсами, от лавки мясника, лавки с бейсбольными карточками; скорее вперед, к главной улице.

Серое небо нависло над головой. Пахло дизелем и рыбой. Он пробежал рынок. Продавцы только расставляли лотки; овощи и фрукты яркими пятнами мельтешили перед глазами. На скамейках, как обычно, тусовались одни и те же люди. Он миновал девушку с коляской, женщину, подсчитывающую мелочь у магазина, старика с костылем, старуху, вцепившуюся ему в рукав, – оба были крошечные и сгорбленные.

Он решил бежать и не останавливаться, пока не доберется до места. А потом растереть Тома Паркера в труху. Том Паркер никогда не состарится.

На светофоре какой – то парень высунулся из машины и посвистел вслед девчонке:

– Улыбнись, крошка!

Та показала ему средний палец, потом увидела Майки и улыбнулась:

– Эй, Майки!

Он задержался, поджидая, пока она перейдет через улицу.

– Сьенна, привет. Мне сейчас некогда. Она прижалась к нему, поцеловала в губы.

– Ты весь вспотел.

– Бежал.

– Не от меня, надеюсь?

Он пожал плечами: мол, сложно объяснять.

– Мне пора.

Она сложила руки на груди и нахмурилась:

– Мы сегодня увидимся?

Ему казалось, что мир вдруг стал больше, настойчивее, и все давили на него со всех сторон и о чем‑ то просили. Он взглянул на нее, пытаясь почувствовать то же, что минуту назад, когда увидел, как она машет, – хоть какой‑ то намек на теплоту.

– На работу заходи, – буркнул он. – Я не против.

– Не против? Что ж, спасибо большое. – Она еще крепче обхватила себя руками и пошла прочь, не оборачиваясь.

Он ей не подходит. Ему вообще казалось, что он никому не подходит. Он вечно что‑ то делал не так. Девчонки задавали слишком много вопросов и всегда рассчитывали, что ты угадаешь, что у них на душе, а он не умел читать мысли.

Он уже потерял несколько минут, потерял скорость. Он снова побежал. На этот раз прочь от главной улицы, по извилистой Лоуэр‑ Роуд. Компания подростков медленно шла в одном направлении; ближе к школе их становилось все больше. Карин сейчас должна быть с ними. Он выбежал на проезжую часть, чтобы не сталкиваться с ними, и пробежал мимо учительской парковки и ворот. Замер на месте, увидев друзей Карин на мосту: четыре девчонки сбились в стайку и смотрели на воду. Одна из них его заметила и толкнула остальных; они обернулись, как по команде.

Ему бы остановиться, подойти к ним и рассказать, как у Карин дела, поблагодарить за открытки и подарки, которые они присылали. Но он знал, что будет, сделай он так, – они станут расспрашивать. Когда она захочет нас увидеть? Почему не отвечает на сообщения? Когда суд? Думаешь, она когда‑ нибудь вернется в школу? И тогда ему придется отвечать, что он не знает, что ничего не изменилось с тех пор, как они задавали ему те же самые вопросы в прошлый раз.

Он выдавил улыбку и помахал. – Некогда, – крикнул он.

Быстрей, огибая машины, через перекресток, мимо вокзала и дальше, по Норвич‑ Роуд… Раз‑ два, как солдат‑ пехотинец. Он бежал и думал о Карин. Другого брата у нее нет, и его задача – о ней позаботиться. Он никогда ничего подобного не испытывал – ужасное чувство ответственности. Чувство, что он совсем взрослый, взрослый мужчина, что у него есть цель. Он вполне способен на это, вполне. Это будет легко. Он нащупал в кармане ключ – тот никуда не делся. Майки почувствовал, что ключ там, где и должен быть, что он поступает правильно.

Ноги уже подкашивались. Вкус во рту был соленым, словно море в этой части города впиталось в воздух. Здесь он был свежее, дышалось свободнее. Да ц, дома так не липли друг к другу. Рэттон‑ Драйв, Акация‑ Уок, Уилбур‑ Плейс… Даже названия улиц тут были другие, и деревья как будто выше.

Он перешел на бег трусцой и выбежал на дорожку – точь‑ в‑ точь картинка из журнала о загородной жизни. Вот и ворота. А за ними – дом с лужайкой и окнами, с занавесками, просторный, сияющий. Перед домом припаркован «ягуар».

Майки перемахнул через ворота и пошел по усыпанной гравием дорожке к дому. Сейчас он постучит в дверь, и все изменится навсегда. Он знал это, словно давным – давно его судьбу предначертали и скрепили печатью. Он убьет Тома Паркера и будет стоять и смотреть, как его мозги стекают по крыльцу.

Молоток на двери был медным, в виде головы льва с пышной гривой и золотыми глазами. Он трижды ударил с силой. Хотел, чтобы они сразу поняли: он не шутит.

Но ничего. Никто ему не открыл.

Вместо этого за дверью повисла тишина, будто все разом замолкли и прислушались, будто даже мебель внутри шикарного дома затаила дыхание и стала ждать. Он оперся о стену: закружилась голова – и снова постучал.

Дверь открыла девчонка. На ней были юбка и футболка. Руки и ноги почти не прикрыты. – Что вам? – спросила она.

Девчонку он никак не ждал увидеть. Да еще одного возраста с Карин. Он едва нашел в себе силы взглянуть ей в лицо.

– Вы из ресторана? – проговорила она.

– Что?

– Еду привезли?

Может, он не в тот дом попал? На всякий случай проверил номер на двери – номера не было. Заглянул внутрь, в коридор, как будто это могло дать какой‑ нибудь намек. Коридор был огромный – деревянные полы, роскошные ковры. Стол, скамейка, подставка для зонтиков, место для сапог и ботинок.

– Маму позвать? – спросила девчонка.

Он снова взглянул на нее – коротенькая юбочка, футболка с фиолетово – голубым орнаментом, волосы затянуты в хвостик, подпрыгивающий за спиной.

– Ты сестра Тома Паркера? – спросил он.

– Да.

– Он дома?

Ее глаза сузились до щелочек.

– Нет.

Где‑ то в доме залаяла собака. Потом перестала. Тишина.

– А где он тогда?

Она вышла на порог, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней:

– Ты друг его, что ли?

– Да.

– Тогда сам должен знать, где Том. Майки нащупал ключ в кармане:

– Ну, я знаю, что сегодня слушание. Просто хотел спросить, когда он дома будет.

– Мы не знаем.

Прошло несколько секунд, а может, и минут. Тут он впервые заметил красный шрам, тянущийся от угла ее губ по подбородку. Она увидела, что он рассматривает шрам, и с вызовом ответила на его взгляд. Он знал девчонок достаточно, чтобы понять: шрама она стыдится.

Он улыбнулся:

– А как тебя зовут?

Она покраснела, но не отвела глаза:

– Папа написал на страничке Тома в «Фейсбуке», чтобы друзья знали, как у него дела.

Майки пожал плечами:

– Я несколько дней компьютер не включал.

– Вы с ним вместе в колледже?

– Ага.

– Что‑ то я тебя раньше не видела.

В городском колледже он однажды был – ездил узнать про курсы для управляющих ресторанами. Ее замечание его не смутило.

– А у меня времени общаться почти нет: учеба все отнимает. Не хочу напортачить с экзаменами.

Она, кажется, разделяла его волнения, потому что лицо ее смягчилось.

– Мне можешь не рассказывать. У меня экзамены в мае, а я пока вообще ничего не делала.

Май еще через сто лет, чего она беспокоится? Но стоило ей поделиться этим, как что‑ то в ней изменилось. Она наклонилась к нему чуть поближе, будто вдруг решила, что ему можно доверять.

– Послушай, – сказала она, – у нас тут попозже будет праздник.

Праздник? В честь того, что ее братца отпустили под залог?

– Приходи, если хочешь. Том будет рад сегодня увидеть друзей.

Но не успел он ответить, что думает по этому поводу, как из‑ за угла дома вышла женщина и энергично помахала.

– Ну, наконец‑ то, – воскликнула она. – Я уже испугалась, что вы вообще не приедете.

Девчонка смущенно взглянула на него:

– Она думает, ты из ресторана.

Женщина подошла ближе, размахивая папкой с бумагами и глядя на Майки:

– Вы же из «Приятного аппетита»?

– Нет, мам, – со вздохом ответила девушка.

– А откуда тогда? Шатер привезли?

Он знал, что нужно что‑ то ответить, объясниться, но мог думать лишь об одном: мать сразу поймет, ее не одурачишь, как дочь. И тогда она позовет собаку, охранников, вызовет полицию, наконец.

– Это друг Тома, мам.

– А‑ а… ясно. Том будет позже.

– Я ему так и сказала.

Мать Тома Паркера повернулась к ней:

– Все нормально, детка. Иди делай уроки. Девчонка улыбнулась Майки, вошла в дом и закрыла

за собой дверь. Он остался наедине с матерью.

– Надеюсь, ты не против, – сказала та. – Мы все сегодня очень заняты.

Он ненавидел ее. За то, что даже она не знала, кто он такой; за то, с какой легкостью развернула его у двери.

– Приходи на праздник. Друзьям Тома мы всегда рады. – Она быстро ушла прочь, прижимая папку к груди; зад у нее был костлявый и почти не раскачивался. Мясца нет, вот и пружинистой походке неоткуда взяться.

Он постоял на пороге еще минуту, думая, не издевается ли над ним Бог. Окинул взглядом дорожку, деревья вдоль забора, изгородь – как все это отличалось от их квартала, где все жили скученно: один дом – много квартир. Где машины, крики, хлопающие двери, звуки чужих жизней…

Ключ в кармане куртки впился в ребра. Майки дважды обошел вокруг «ягуара», улыбнулся. Карин говорила, что у ублюдка крутая машина. И верно: желтая, как канарейка, и так чисто вымыта, что в стеклах отражается небо.

Это было просто, как провести ручкой по бумаге, а когда он представил, сколько денег уйдет на ремонт, у него аж на душе потеплело. Он провел ключом ровную линию, у дверцы описал зигзаг, прорвал обивку на руле и откидной крыше, как будто открыл консервную банку ножом, обведя по окружности, а потом приподнял крышку. Казалось, еще немного – и «ягуар» закровоточит.

Но нет, за кровью он вернется позже.

Три

Оказывается, апельсин можно почистить так, что останется только мякоть, без белых горьких перепонок. Майк этого не знал. А Деке его научил. Он завороженно смотрел, как кожура сходит одной лентой, ни разу не оборвавшись, и ярко‑ оранжевые завитки летят на пол. Ему нравился липкий сок на пальцах. А еще он знал, что, когда дочистит всю партию, Деке покажет ему, как делать апельсиновую глазурь с бренди.

В пабе было тихо. Обычный день. Джеко засыпал горошек со сладкой кукурузой в кастрюли с кипящей водой. Деке у черного хода чистил картошку, выставив голые но ‑ ги под дождь. Майки, как и каждое утро, сперва занялся салат‑ баром – коктейль с креветками, яичная «Мимоза», коул‑ слоу. Втроем им работалось хорошо. Все шло своим чередом. Об остальном мире легко было не думать.

– Что‑ то вы ребята сегодня притихли… – проговорил Деке. – Опять проблемы с девчонками?

Майки покачал головой:

– Не то, что ты думаешь.

– У меня проблема с девчонкой, – заметил Джеко, – ее просто нет.

– У Сьенны сестра есть, – сказал Майки.

– И как она?

– Не знаю. Ни разу не видел.

– А со Сьенной давно у тебя?

– Пару недель. Джеко рассмеялся.

– Тогда нам с ее сестрой надо срочно познакомиться, – заметил он, – а то две недели для тебя, Майки, мировой рекорд.

Деке погрозил ему картофелечисткой:

– Если бы у меня были дочери, вы двое меня такими разговорами здорово бы напугали.

– Это его надо бояться, – махнул Джеко в сторону Майки. – Он любую девчонку может заполучить, какую захочет, помяните мое слово. Эй, Майки, расскажи Дексу про свой первый раз.

– Со Сьенной‑ то?

– Да нет. Вообще первый. Майки улыбнулся:

– Не буду я вам ничего рассказывать.

– Она сама ему предложила минет сделать, – продолжал Джеко. – В баре познакомились, он даже имени ее не спросил, а она уж сама его обслужила.

Деке зацокал языком:

– Это личное. Разве можно такое выбалтывать?

– Нет, вы представьте… – не унимался Джеко. – Это ж какая девчонка такое сотворит?

– Вас послушать, так с вами постоянно что‑ то невероятное творится, – заметил Деке.

Майки представил, как бы отреагировал Деке, узнай он, что Сьенна вчера всю ночь проплакала в подушку. А все потому, что он не хотел ее целовать и не хотел даже раздевать, потому что в последний момент передумал и ушел домой посреди ночи.

Он взглянул на Декса, в который раз пытаясь понять, что у того на уме. У Декса была бритая голова и сильный французский акцент, и со стороны его можно было бы принять за бандита, но Майки ни разу не слышал, чтобы тот повышал голос или выходил из себя. На руках у него были самодельные татуировки – он их наколол булавкой и чернилами – «Я ЛЮБЛЮ СЬЮ», от костяшки до костяшки. Он ради этой Сью много чего делал – потрясные ужины после закрытия, подарки даже не на день рождения. Один раз песню ей написал. Джеко говорил, что Деке ведет себя как коврик, об который впору ноги вытирать. Но что, если это и есть любовь?

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Сью. Скрестив руки на груди, она окинула их троих взглядом:

– Нужен кто‑ то чтобы убраться. Вчера кто‑ то в туалете наблевал.

– Перед тобой шеф‑ повара, милая, – ответил Деке, не отрываясь от чистки картошки.

Сью фыркнула, подошла ближе и постучала Майки по плечу:

– Ты вполне сгодишься для этой роли. Майки покачал головой:

– Я собрался пирог печь.

– Это паб, а не ресторан Гордона Рамзи. А ты здесь, чтобы мыть кастрюли или, если мне того захочется, чистить туалеты. Давай, через двадцать минут открываемся.

Майки надел целлофановый передник, повязав его поверх джинсов, и вслед за Сью прошагал к чулану с чистящими принадлежностями. Та вручила ему швабру, ведро, бутылку хлорки и отвела в туалет:

– И руки не забудь потом вымыть.

Майки почувствовал тяжесть на душе. Когда он хозяйничал на кухне или слонялся с Джеко, было еще ничего. Даже с девчонками она немного отступала. Но в эти последние две недели, стоило ему очутиться дома или просто наедине с собой, как давящее ощущение наваливалось разом. Вытирая стены шваброй, он думал о том, где окажется через год, два, пять лет. Высчитал, сколько кому будет лет. Через пять лет Карин исполнится двадцать, Холли – тринадцать. Его маме будет сорок два. Ему – двадцать три. Потом он сам на себя разозлился из‑ за этих расчетов. Такой ерундой только дети занимаются. Если так засчитаться, то и день своей смерти высчитать недолго.

Пытаясь не вдыхать вонючий воздух, он прополоскал швабру под краном, думая о том, что когда‑ нибудь и его работу начнут ценить по достоинству. Он переедет в Лондон и поселится, может, в Тоттенхэме, где выросла мама. Устроится шеф‑ поваром и заработает кучу денег. Будет ходить на футбольные матчи, покупая билеты на лучшие места и брать с собой Холли. Убирая швабру обратно в чулан и моя руки с жидким мылом из контейнера, он пытался верить, что все так и будет.

Перекур бы не помешал. Не станет же Сью его из‑ за этого долбить? Туалет‑ то вычищен до блеска. На улице дождь барабанил вовсю, обрушившись с неба внезапной завесой. Майки нравилось. Погода под стать настроению.

Он взглянул на машины, припаркованные у гавани: их стекла запотели, а сидевшие внутри клиенты ждали, пока откроется паб и их накормят ланчем.

Дверь открылась, вышел Джеко и тоже закурил. Они проводили взглядами девчонку, которая прошла мимо, сунув руки глубоко в карманы и ссутулив плечи под до ‑ ждем. Джеко присвистнул:

– Что мне в них нравится, так это то, что все они такие разные.

Вечно он выдавал такой вот философский бред. Но Майки нравилось. Со старым другом можно говорить обо всем, что на душе.

– Сегодня слушание по освобождению под залог, – бросил Майки.

Джеко кивнул:

– Вчера видел в пабе маму твою. Говорит, на этот раз он точно выйдет.

– Это потому что копы заключили сделку с его адвокатом. И скоро он будет по улицам гулять, как будто и не сделал ничего.

– А ты как собираешься быть?

– Не знаю. Но что‑ то нужно делать, однозначно. Карин твердит, что никогда больше нос из дому не высунет.

Джеко долго и пристально смотрел на него.

– Серьезно?

– Я ей сказал, что его к ней близко не подпустят, но не помогло.

– Козел.

Майко кивнул. Он знал, что Джеко поймет.

– Я тут опять к нему домой ходил. Хотел врезать, но его не было.

– Один ходил?

– Разозлился я сильно. Надо было что‑ то сделать. – Майки выбросил бычок в лужу, послушал, как шипит горящий кончик. – А потом, ты был на работе.

– Я бы все бросил… – Джеко хлопнул Майки по спине. – Сам знаешь.

И Майки рассказал ему все – про разводной ключ, путь к тому дому, праздник в честь выхода под залог… Просто стоять и говорить об этом с кем‑ то было так приятно. У Майки на душе потеплело.

– У них там еда из ресторана и все такое. Виде^ его мать и сестру – подумали, что я его друг, даже пригласили на эту чертову вечеринку.

Джеко присвистнул:

– Чувак, да ты безумец просто.

– Представь, если б Карин об этом узнала. Каково бы ей было?

– Не рассказывай ей, это уж слишком. – Джеко швырнул окурок от самокрутки в лужу под ногами. Теперь два промокших бычка плавали рядом, как лодки.

Они стояли и молчали, и у Майки зародился план. План был безумный, и Майки попытался отогнать мысли о нем, но стратегия сама вырисовывалась в мозгу. Он вспомнил о своих, подумал, что надо бы погулять во дворе с Холли, чтобы та не обижалась, что он не повел ее в школу, сходить в магазин, если мать забыла. Но план все крутился и крутился в голове. Придется его родным как‑ то обойтись без него разок – не может же он быть с ними круглосуточно.

– Ты сегодня что делаешь?

Джеко медленно расплылся в улыбке:

– Мы идем на вечеринку?

– Я обещал Карин, что я его достану. Так почему не сделать это в вечер, когда он меньше всего этого ожидает?

– Хочешь, позову ребят?

Джеко имел в виду Вуди, Шона и Марка – друзей, с которыми они вместе учились в школе и долгие годы дрались бок о бок на детских площадках и в подростковых войнах за территорию. Они по‑ прежнему часто встречались, играли на бильярде, пили пиво, но у всех теперь была своя жизнь. Вуди женился, и его жена ждала ребенка. Шон с Марком устроились подручными строителей. В ночь, когда Карин вернулась из полицейского участка и Джеко позвонил им, они ни секунды не думали, что ответить. Гнев, что обуял их в ту ночь, все еще был свеж в памяти, но просить их о том же снова… это было бы неправильно. В конце концов, Карин – его сестра, и это его война.

– Если нас будет много, нас заметят.

Джеко кивнул. Майки знал, что тот сейчас обдумывает основные детали плана, тактику грамотного проникновения на вражескую территорию. В их школьных битвах Джеко всегда был лучшим стратегом. Не зря, видать, часами играл в компьютерные игры.

На пороге появилась Сью и показала на часы.

– Там будет полно народу, – пробурчал Джеко, когда они вслед за ней вернулись в бар. – Но темнота сыграет нам на руку.

Он приоткрыл дверь кухни. Деке, как обычно, слушал кантри‑ канал по радио: все песни там были о разводе, разбитом сердце и пасторах. Он помахал им картофелечисткой:

– Вот они, мои ребята! Джеко склонился к Майки:

– Хочешь, я сяду за руль?

– Так ты со мной?

– Конечно, с тобой, дружище. Я для тебя что хочешь сделаю.

Майки улыбнулся. Впервые за много дней хоть что‑ то у него складывалось.

Четыре

Элли Паркер сидела на ступеньках в патио и махала руками, как антеннами, на солнце. Было странно, потому что весь сад при этом как будто затих. Она затаила дыхание – не хотела портить такую красоту. На секунду ей показалось, будто ей подчиняется вся Вселенная. Потом женщина из ресторана протопала мимо с коробками в руках, а ее мать со своей папкой подошла и проговорила:

– Слава богу, дождь кончился.

Элли сорвала лавровый лист с дерева, разломила его пополам, понюхала и разорвала на маленькие кусочки. Ошметки листка с острыми краями рассыпались по крыльцу. Она сорвала еще и еще один, сминая и терзая зеленые листья в руках.

Мать села рядом и склонилась к ней:

– Ты не переживай, милая. С братом все в порядке, он уже в машине – едет домой.

– Что, если в полиции передумают?

– Это же судебное решение. Его принимают раз и навсегда.

– Но что, если у них вдруг появятся новые сведения? Мать покачала головой и уверенно улыбнулась:

– Папа все держит под контролем, прорвемся, говорю тебе. Увидишь.

Как Элли ни хотелось ей верить, порой она закрывала глаза и вспоминала то, что не давало ей покоя. Видела, как Тома уводят на допрос – бледного, испуганного. Фургон с надписью «СУДМЕДЭКСПЕРТИЗА», припаркованный на дорожке, и следователей в черных костюмах, выходящих из дома с ноутбуком Тома, его постельным бельем и одеялом, упакованными в целлофановые мешки. Ребят в машине, которые наблюдали за происходящим с улицы, и ясно было, что к утру новость разнесется по всему городу. Копа, навесившего замок на дверь комнаты Тома и опутавшего ее полицейской лен ‑ той. «Не трогайте, пожалуйста, комната теперь – место преступления», – сказал он. А отец ответил: «Что, даже в собственном доме у нас теперь будут запреты? » Мать сидела на лестнице и плакала, глотая слезы.

Элли сосредоточилась, пытаясь успокоиться. Чувство было такое, словно у нее в животе что‑ то засело и просилось наружу. Она оглядела сад – пустые столы, штабеля стульев, коробки с фонариками, только ждущие, чтобы их развесили, стремянка у забора, – и больше всего ей захотелось, чтобы сегодня вечером они остались только вчетвером и очутились в их прежнем доме за много миль отсюда, с едой, заказанной из ресторана, и взятым напрокат кино.

Мать толкнула ее под локоть, словно прочитав мысли:

– Элли, все будет хорошо, правда. Мы вернули Тома. Давай попробуем сегодня не унывать.

Элли кивнула, но в глаза ей смотреть не могла.

– Мам, можно тебе сказать кое‑ что?

Улыбка матери погасла, она напряглась всем телом.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всем.

– Карин Маккензи отказалась сдавать экзамены. Она вообще в школу не ходит.

Повисла неловкая тишина. Элли кусала губу. Не надо было ничего говорить, но так трудно было держать в себе столько всего. Бывало, и что полегче выскальзывало наружу.

– У меня была подруга, – проговорила мать, – на которую напали двое мужчин, затащили в машину. Она не придумала, все было на самом деле. Ужасная жестокость, но она нашла способ изменить свою жизнь, и изменила.

– И что это значит?

– Это значит, – ответила ее мать, вставая и смахивая с брюк несуществующие пылинки, – что мы сами строим наше счастье. Мне надо поговорить с установщиками шатра. Услышишь машину – зови. Не хочу пропустить его приезд. И если тебе нечем заняться, развесь шарики.

Иногда Элли представляла Карин Маккензи как какое‑ то чудовище в плаще с капюшоном и когтями. Заливаясь маниакальным смехом, чудовище затаскивало Тома в зловонную яму. Но в реальной жизни Карин была всего лишь девчонкой, высокой, худенькой, с длинными темными волосами, и жила в многоквартирном доме на другом конце города. Том ей нравился, причем, судя по всему, уже давно. В тот субботний вечер она явно пыталась привлечь его внимание: яркие красные ногти, фиолетовая помада и пылающе – оранжевая мини‑ юбка, плотно обтягивающая бедра. В школе Карин славилась тем, что хорошо рисовала, а в других предметах, в общем‑ то, и не преуспела. Но все равно глупо отказываться от экзаменов – даже пара зачетов уже могли быть пропуском в колледж, началом неплохой карьеры. Бросишь все в одиннадцатом классе, и некоторые возможности упустишь навсегда.

Мимо прошла девушка с двумя серебряными подносами в руках. Одного с Элли возраста, может, чуть старше; в черной юбке и белой блузке. Поравнявшись с Элли, она остановилась и спросила:

– Ты сестра, да? – И, наклонившись ближе с заговорщическим видом, добавила: – И как держишься? Странно, наверное, все это? – Она была сильно накрашена.

– У вас что, дел других нет? Вот и делайте, – ответила Элли. Потом встала, обошла дом и встала на дорожке перед крыльцом.

Иногда паника была физической, будто стены медленно надвигались со всех сторон. Иногда психологической – необъяснимый страх, осознание, что еще минута этого кошмара, и она вспыхнет, как спичка. Она знала лишь один способ справиться с этим чувством – отключиться, подумать о чем‑ то еще, но в последнее время сделать это становилось все сложнее. Гораздо проще было взять и уйти. Далеко она не собиралась – не взяла куртку; решила всего лишь прогуляться по гравию до электрических ворот. Нажала кнопку, подождала, пока ворота откроются, и вышла на улицу. Дорога была вся в рытвинах и грязных лужах; в траве подрагивали на ветру первые нарциссы. Ворота за спиной захлопнулись.

За этой дорогой она следила каждый день по вечерам из окна своей комнаты – все гадала, вернется ли Том. Верь мне, писал он в письме. Ей хотелось, чтобы эти слова слетели со страниц и заслонили собой небо. Огромные неоновые буквы пронеслись бы над городом, задевая крыши домов и магазинов, а потом навсегда зависли бы над морем, миновав прибрежное шоссе. Верь мне. Все бы прочли эти слова и поверили. Обвинения бы сняли, и жизнь снова стала бы нормальной.

Но поверить было сложно. Спустя двенадцать дней и ночей Элли чувствовала, что вера ее рассыпается на кусочки. Она не могла сидеть, не могла стоять, ей было сложно на чем‑ либо сосредоточиться. Дни летели быстро, минуты бежали, сломя голову, даже часы, проведенные за уроками, проходили как‑ то незаметно.

На солнце набежала туча, и дорога погрузилась в сумерки; у ее ног залегли глубокие тени. В соседском саду залаяла собака, и почти сразу же тучи рассеялись, и мир засиял так ярко, что пришлось прикрыть глаза. А когда она их открыла, то увидела отцовскую машину, сворачивающую за угол. А в окне, как по волшебству, возникло лицо Тома. Он улыбался.

Элли закричала. Не сумела сдержать этот радостный крик, он сам вырвался, когда машина приблизилась.

– Он здесь! – кричала она, и мама, должно быть, была где‑ то неподалеку, потому что тут же выбежала из‑ за дома, тряся вездесущей папкой.

– Открой ворота, Элли, впусти их!

И вот он, как папа Римский, вышел из машины и очутился в саду. Мать подбежала, и он обнял ее. Они закачались, будто в танце. Элли поразила нежность этой картины.

Когда он взглянул матери через плечо и улыбнулся ей, она почему‑ то засмущалась, как будто за последние две недели стала взрослой и этот дом был ее, а он – всего лишь гостем. Что‑ то в нем изменилось – похудел, может быть?

– Так значит, все‑ таки выпустили, – выдохнула Элли.

Он рассмеялся и подошел к ней:

– Копы мечтали оставить меня у себя, что верно, то верно, но я уж им объяснил, что скучаю по сестренке. – Он обнял ее и прижал к себе. – Ты как, в порядке?

Она улыбнулась:

– Теперь да.

Его взгляд скользнул к машине, где мать доставала из багажника его рюкзак, а отец – чемодан. С этим чемоданом он ездил кататься на горных лыжах. Чудно как: теперь чемодан побывал и в самолете, и в Альпах, и в Норвичской тюрьме для малолетних преступников. Отец подкатил чемодан к дому.

– Смотри, Том, что твоя сестра сделала, – проговорил он и указал на растяжку на заборе.

Она три вечера убила на эту растяжку, но вот имен ‑ но сейчас та показалась ей дурацкой. На нем все четверо стояли под радугой, а вокруг – огромное сердце. Вверху – придуманный ею самой семейный герб и лозунг: «ТОМ ПАРКЕР НЕВИНОВЕН». Но по краям, там, где она прикрепила ткань к забору, та уже обтрепалась. И теперь плакат был больше похож на рваную старую простыню, чем на то, во что она вложила всю душу.

– Она столько над этим корпела, – добавил папа и улыбнулся, глядя на Элли. Впервые за несколько дней он взглянул ей в лицо.

Брат толкнул ее локтем:

– Так приятно, Элли, спасибо.

Подошла мать, держа в руках куртку Тома, поглаживая ее, расправляя все складки.

– Там за домом для тебя еще один сюрприз, – сказала она.

– Какой сюрприз? – подозрительно спросил Том, и Элли почувствовала, как у нее застучал пульс. Вечеринку придумала не она, а Тому эта идея могла и не понравиться, между прочим.

– Сейчас увидишь, пойдем, – выпалила она" и потащила его за дом.

На лужайке вырос шатер. У столиков стояли газовые фонари для тепла, вокруг аккуратно расставлены стулья. Тарелки, стаканы и столовые приборы – на отдельном столе. Там же было место для еды; официантки расстилали скатерти и раскладывали салфетки. Китайские фонарики тихонько покачивались в ветвях грецкого ореха и на всех столбах, ветер колыхал связки воздушных шаров.

Элли наблюдала, как Том оглядывает все вокруг.

– Это праздник, – наконец проговорила она. Он провел рукой по волосам:

– Я уже понял.

– Не нравится, да? – Она повернулась к родителям. – Я же вам говорила, что ему все это не нужно! Говорила же?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒