Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Путешествие 6 страница



Марк углубился в галерею, не желая ни встретиться с каким‑ нибудь старым знакомым, ни втягиваться в разговоры. Номер оказался довольно мрачным. Большая пустая темная комната, в которой стояла только кровать из черного дерева под неработающим вентилятором. Окна, судя по всему, выходившие на кухню, закрыты завинченными ставнями. Температура здесь, наверное, могла подниматься до тридцати пяти градусов.

Он пожал плечами: оставаться в Пномпене не входило в его планы. Расследование обязательно поведет его по следам Линды Кройц, в Сием‑ Реап, к храмам Ангкора…

Расследование…

Но с чего же начать?

Он больше не ждал писем. Он знал, что Элизабет предстояло испытание: ей надо будет действовать в одиночку. Тем не менее он включил свой компьютер и подключился к телефонной линии.

Он получил новый знак. Реверди написал просто:

«Ищи фреску».

 

 

Марк открыл глаза. В девять утра он уже просыпался. Проклятье: проспал рейс на Сием‑ Реап. Придется задержаться на день в Пномпене. И чем же заняться? Ночью он размышлял над приказом Реверди: «Ищи фреску». Игра продолжалась. И у него не оставалось сомнений в том, где он должен искать: храмы Ангкора с тысячами разных барельефов и орнаментов. Это сулило успех.

После легкого завтрака он решил провести время в столице с толком и прибегнуть к старым испытанным методам. Тем, которыми воспользуется любой французский журналист, чтобы продвинуться в предпринятом им расследовании. Сделав несколько телефонных звонков, он взял «такси‑ мопед» и отправился в редакцию главной франкоязычной городской газеты «Камбож суар».

Редакция помещалась на неасфальтированной улице в самом центре города. Серое здание с отсыревшими стенами, с сине‑ белой вывеской, какие встречались в старину на парижских улицах.

В ожидании встречи с главным редактором, которому он передал свою визитную карточку, он мерил шагами холл: темную комнату с голыми бетонными стенами, в которой стояли остро пахнущие бензином мопеды. В глубине, под лестницей, находился вход в еще более темное помещение, единственное окно которого загораживали пачки газет. Заинтересовавшись этим нагромождением, Марк подошел поближе.

Архив.

За свою карьеру он повидал немало архивов, но этот бил все рекорды беспорядка и заброшенности. Вдоль стен стояли ящики, переполненные связками грязной бумаги. При взгляде на эти старые, потрепанные газеты напрашивалось сравнение с мертвыми лианами, а не с печатным словом, хранящим память. В центре комнаты были свалены испорченные компьютеры вперемешку со сломанными, лежащими кверху ножками креслами и книгами в масляных пятнах.

Необъяснимым образом это мрачное помещение напомнило ему другой архив, куда более упорядоченный, который он видел на Сицилии. После смерти Софи он вернулся туда в поисках фотографий ее тела — такого, каким он его нашел, но которое не запомнил. Эти фотографии и сейчас стояли перед его глазами: обугленный рот, вспоротый живот, внутренности на полу. Но вся эта картина представала перед ним только в виде четких глянцевых отпечатков. Он так и не сумел вспомнить ни одной Детали… реальной детали.

— Вы здесь по поводу Реверди?

Марк обернулся. В открытой двери показался силуэт человека. Вопрос удивил Марка: он и не представлял себе, что можно так быстро установить связь между его приездом и событиями в Рапане.

— Я что, не первый? — осведомился он.

— И, боюсь, не последний, — ответил человек, подходя к нему. — Его арест вызвал большой интерес.

Он протянул Марку руку над разбитыми компьютерами:

— Рувер. Главный редактор.

На ощупь рука напоминала окружавшие их связки бумаг. Марк никогда не видел настолько карикатурной личности. Рувер представлял собой превосходный образчик бывшего колониалиста, какими их изображали в приключенческих романах двадцатого века. Он мог бы быть разорившимся плантатором, контрабандистом предметами искусства, бывшим офицером колониальных войск…

Впрочем, лет ему было не так уж много, просто годы, проведенные с бутылкой, сделали его вдвое, если не втрое, старше. Пятидесятилетний старик, с серой кожей, почти лысый, жалкие волоски, оставшиеся на черепе, образовали вокруг него какое‑ то облачко. Марк отметил, что брюки у него не застегнуты, а пуговицы на рубашке пришиты кое‑ как. Великолепный представитель Франции в экспортном варианте.

Марк представился и перешел к делу, стараясь быть как можно менее конкретным:

— Что вы можете мне сказать об этом деле?

— Много чего, — ответил Рувер с тщеславной улыбкой. — Я, без сомнения, лучший специалист по этому делу в Пномпене. К сожалению, я не могу тратить свою жизнь на то, чтобы отвечать на вопросы посетителей

— Так что же?

Лицо Рувера приобрело еще более довольное выражение.

— Я исполню три пожелания. Выбирайте сами. Как в детских сказках. — Он произнес эти слова по слогам, покачивая головой. — Я буду «добрым джинном» из лампы.

Под глазами у доброго джинна были такие мешки, что Марку внезапно захотелось проткнуть их шприцем, просто чтобы увидеть, каким эликсиром они наполнены. Впрочем, ответ был очевидным: виски или коньяком…

Он сосредоточился, пытаясь сформулировать самую существенную просьбу:

— Я хотел бы увидеть фотографию.

— Фотографию?

— Портрет Линды Кройц. Еще живой.

Дурацкая просьба — он уже видел лицо жертвы, и это ему ничего не даст. Но ему хотелось получше понять ее.

— Никаких проблем.

Рувер перешагивал через старые компьютеры и распотрошенные кресла, как рыбак, идущий в высоких сапогах через болото. Ему удалось добраться до противоположной стены, где стоял металлический шкаф. Когда он открыл его, Марк увидел полки с конвертами.

Он порылся в груде бумаг и вытащил снимок. Марк, не садясь, рассмотрел его. Он вспомнил первую фотографию, раскопанную Венсаном, полустертую и испорченную крупнозернистой печатью. На сей раз он держал в руках оригинальный отпечаток, четкий, цветной, форматом 21 х 29, 7 см.

Линда Кройц позировала рядом с молодым монахом в ярко‑ оранжевой рясе. Оба улыбались, и эта улыбка связывала их, как лента связывает цветы в букете. На ней были широкие шаровары, кожаные сандалии, белая блузка без рукавов. Трогательный образ молодой девушки‑ хиппи.

Ее лицо вызывало настоящую неясность.

Бледная, молочно‑ белая кожа, усыпанная веснушками. Пышные рыжие волосы падают на лицо, придавая девушке вид маленького притаившегося зверька, хитрого и пугливого одновременно. И в то же время на этом лице читались уверенность и счастье. Марк попытался представить себе, о чем могла мечтать эта девушка, в двадцать два года покинувшая родительский дом в Гамбурге. Конечно, она поехала в Азию в поисках мистических откровений, а также и настоящей любви…

Густой голос Рувера пояснил:

— Этот снимок нашли в ее личных вещах, в отеле в Сием‑ Реапе.

Внезапно Марк понял, что эти сияющие глаза смотрят в объектив. На того, кто ее фотографировал. С содроганием он подумал, что, может быть, сам Реверди и снимал ее в руинах Ангкора.

— Жду вашего второго вопроса, — предупредил Рувер.

На этот раз Марку надо было задавать полезный вопрос. Ему хотелось продвинуться в разгадке Вех Вечности. Но он вовремя одумался: в этих словах заключалось его собственное преимущество, его личный шанс, пусть даже расшифровать их он пока еще не мог. Нет, об этом нельзя разговаривать с незнакомцем.

Он вспомнил последний наказ Реверди: «Ищи фреску». Может быть, под этими словами подразумевался не обычный орнамент, нарисованный или вырезанный в камне, а рисунок ран? Убийца подсказывал ему: изучай раны на теле Линды Кройц, тогда скорее поймешь, что значат «вехи»… Даже не обдумав как следует эту гипотезу, он потребовал:

— Расскажите мне о ранах.

— Сформулируйте поточнее.

— Ранах Линды Кройц. Они были симметричны? Можно ли говорить о своего рода… рисунке на теле?

По‑ прежнему стоя среди сломанных компьютеров и развороченных кресел, Рувер, казалось, размышлял,

— Тело много дней пролежало в реке, — сказал он наконец. — Оно было в очень плохом состоянии.

— Вода не могла стереть раны.

— Вода — нет. Но вот угри…

— Угри?

— Тело Линды было просто нашпиговано пресноводными угрями. Они проникли в живот через рот, гениталии, а также через раны. Тело, коль скоро вы хотите знать все детали, оказалось… выпотрошенным изнутри. Последний вопрос?

Опять тупик. Оставалась единственная возможность вытянуть какое‑ то откровение из этого пьяницы. Похоже, Рувер почувствовал замешательство Марка. Он порылся в газетах и вытащил несколько номеров «Камбож суар».

— Держите, — сказал он, протягивая ему газеты. — Это серия статей, которую я написал по этой теме. Обнаружение тела. Арест Реверди. Факты, установленные следствием. Тут все. Прежде чем потратить последний шанс, прочтите все это. А завтра вернитесь, согласны?

У Марка уже не оставалось времени. Он схватил газеты и начал напряженно просматривать их, как будто с одного взгляда мог впитать все их содержание. И вдруг его осенило.

— Ответьте мне, — требовательно произнес он.

— Что вы имеете в виду?

— Ответ на ваш выбор. Тот, который действительно поможет мне продвинуться.

Рувер широко улыбнулся. Мешки под глазами покрылись морщинками.

— Жульничаете, старина!

— Сделайте так, как будто я задал вам вопрос. Редактор немного запрокинул голову назад, словно обдумывая его предложение. После долгой паузы он наконец пробормотал:

— Вот главная тайна этого дела: почему Реверди отпустили? Все детали дела указывали на его виновность. Так почему нее вину сочли недоказанной?

Марк не ожидал, что Рувер переведет проблему в юридическую плоскость. Он помнил объяснения немецкого адвоката. Некомпетентные судьи. Неграмотное следствие. Политическая ситуация. Он рискнул:

— Из‑ за ситуации в Камбодже, не так ли?

— Да. Но не только. Реверди признали невиновным благодаря одному свидетельству.

— Вы хотите сказать, алиби?

— Нет. Моральному поручительству. В его пользу свидетельствовала важная персона.

Об этом он слышал впервые.

— Кто же?

— Принцесса. Член королевской семьи.

— Принцесса Ванази?

Имя само сорвалось с его губ. Из всех особ королевской крови, с которыми ему доводилось встречаться, именно она произвела на него наибольшее впечатление. Живая легенда. Рувер восхищенно улыбнулся. Марк пояснил:

— Я делал репортаж о королевской семье несколько лет назад.

Рувер встряхнул своими жиденькими волосенками:

— Она познакомилась, с Реверди в Ангкоре, когда там шли восстановительные работы. Она выступила в суде со свидетельством и описала его как человека преданного, образованного и благородного. Этот портрет в корне изменил настроение судей. Это была своего рода королевская амнистия. Поговорите с ней: ее точка зрения довольно… неожиданна.

 

 

Четыре часа дня.

Как только открылись двери Королевского замка, Марк купил входной билет. Лучшее прикрытие: маска обычного туриста. Он даже приобрел сумку, что‑ то вроде рюкзачка, чтобы еще больше походить на рядового посетителя.

Выбора у него не оставалось. Разговаривая с Рувером, он умолчал об одной детали: королевская семья считала его persona non grata. Как обычно, публикуя свой репортаж, он не сдержал собственное обещание соблюдать корректность. Не исключено, что его имя занесено в черные списки службы протокола. Поэтому ему пришлось придумать дерзкий план, чтобы встретиться с принцессой, чьи личные апартаменты были недоступны для туристов.

Марк проследовал с группой по узкой аллее под открытым небом к парадному входу во дворец—огромной эспланаде, окруженной лужайками, с разбросанными на ней храмами и павильонами, крыши которых под солнцем казались усыпанными золотой пыльцой.

Обогнав туристов, останавливавшихся перед каждой пагодой, он добрался до ажурной галереи.

Прячась от солнца, он приблизился к башням павильона Шаншайя, где надеялся встретить принцессу. Эта часть дворца была окружена стеной. Не выходя из галереи, он начал искать какой‑ нибудь проход, калитку.

Вскоре он заметил приоткрытую деревянную двустворчатую дверь, перегороженную цепью, которую охраняли два солдата. Марк притаился в тени колонны и вооружился терпением. Он был уверен, что рано или поздно их бдительность ослабеет.

Усевшись возле колонны, он сделал вид, что читает путеводитель. Мысли его блуждали далеко. Ему надоело ломать голову над делом Реверди: слишком много вопросов, слишком мало ответов. Он даже не знал толком, зачем пытается увидеть принцессу Ванази. Может быть, просто для удовольствия.

Он закрыл глаза и стал вспоминать ее.

Их первая встреча стала незабываемой.

Ванази воспитывалась у своей двоюродной бабушки, королевы Сизоват Коссомак, покровительствовавшей труппе «небесного танца». Девочка, чье детство прошло возле павильона Шаншайя, где репетировали танцовщицы, полюбила это искусство и обнаружила уникальное дарование. В шестнадцать лет она, в свою очередь, стала ведущей артисткой Королевского балета. Это ангельское создание не просто радовало людей своим искусством: принцессу считали посредницей между королевской семьей и богами. В то время ее называли Апсара — в честь главной богини кхмерской космогонии.

Затем, в 1970 году, после первого государственного переворота, ей пришлось покинуть страну. Она жила вначале в Китае, а потом в Северной Корее, а в это время красные кхмеры захватили власть и истребили половину населения ее страны. Спустя много лет она вернулась на границу с Таиландом, в лагеря беженцев, чтобы давать своим соотечественникам уроки танца. В девяностых годах семья смогла вернуться в Пномпень. Именно тогда она и познакомилась с Реверди.

Имя убийцы нарушило ход воспоминаний. Он машинально посмотрел в сторону двери. Прошел час. Стражники удалились. Марк вскочил, схватил сумку и проник в закрытый для посещений сад.

Пространство перед новым крыльцом было покрыто цветущими кустарниками. Вместо бормотания туристов слышалось легкое жужжание опрыскивателей. Павильон Шаншайя находился в каких‑ нибудь пятидесяти метрах.

Он направился к огромному каменному порталу, увенчанному золотыми стрелами и рогами. Поднимаясь по ступеням, он испытывал то же потрясение, что и в первый раз. Пространство, открытое ветру и солнцу, было совершенно пустым: простая мраморная поверхность, исполосованная тенями тонких колонн, под расписным потолком, на котором изображены танцующие кхмерские боги и демоны. Вдали за террасой слышался шум транспорта, двигавшегося по бульвару Шарля де Голля.

Марк прошел вперед. В глубине на алтаре возвышался Будда, плохо различимый за дымом благовонных палочек. Запах меди смешивался с едким запахом сандалового дерева, заполнял это разноцветное пространство. Он подошел ближе: у подножия статуи на треножниках лежали металлические головные уборы танцовщиц. Все, казалось, тонет в золотом милосердии Будды.

Справа от него послышалось шуршание ткани.

Она стояла там, облокотившись на балюстраду, глядя на далекие автомобили.

Хрупкая, миниатюрная, закутанная в длинную голубую ткань. Марк вспомнил, что голубой был цветом королевской семьи. В самом дворце только принцесса имела право носить одежду этого цвета. Но самым поразительным в ее наряде была фактура ткани — жесткий, вытканный золотом шелк, каждая складка которого переламывалась, отбрасывая неуверенный, почти незаметный отблеск.

Марк прокашлялся. Она оглянулась через плечо и не выразила ни малейшего удивления.

— Ваше высочество, — сказал он по‑ французски, изогнувшись в смешном поклоне. — Я позволил себе… — Он кашлянул. — В общем, не знаю, помните ли вы меня… Я журналист. Меня зовут…

— Я вас помню.

Она повернулась к нему и прислонилась к парапету, держа руки за спиной.

— Вы обещали нам большую статью в «Фигаро магазин». А мы оказались в «Вуаля», к тому же со списком ежедневных расходов королевской семьи. Статья называлась «Дворцовая жизнь в Камбодже».

Она говорила по‑ французски превосходно, без малейшего акцента. Марк снова поклонился;

— Не надо на меня сердиться. Я…

— А что, разве похоже, что я на вас сержусь? Зачем вы вернулись? Еще одна статья о моей частной жизни?

Марк не ответил. Ванази была такой же, как в его воспоминаниях. Бесстрастные черты лица. Очень черные, чуть раскосые глаза. Серьезное, отстраненное выражение лица. Но в темных зрачках словно сверкают молнии — огненными всполохами между тучами. Пылкость, проявляющаяся в том, как она вздымает брови.

— Я занимаюсь расследованием по делу Жака Реверди, — сказал он, догадавшись, что следует идти к своей цели напрямик. — Вы свидетельствовали в его пользу на суде.

Она утвердительно кивнула. Ее лицо выражало все меньшее удивление. Марк продолжал:

— Я приехал из Малайзии, где его арестовали за убийство молодой женщины. Его виновность не вызывает ни малейших сомнений. И, как мне кажется, она не вызывала никаких сомнений и здесь, в Камбодже.

Она хранила молчание, рассеянно созерцая сад за спиной Марка. Он попытался ее спровоцировать:

— Если бы его не отпустили в 1997 году, та женщина, в Малайзии, осталась бы в живых.

Наконец она сделала несколько шагов вдоль балкона. Платье полностью закрывало ее ноги. Казалось, она плывет по мраморному полу.

— Вы ведь помните мою историю? Вопрос не предполагал никакого ответа.

— Я все имела и все потеряла… — Она попыталась улыбнуться, ее рука легонько поглаживала балюстраду. — В каком‑ то смысле это сыграло хорошую роль. Я была принцессой, небесной танцовщицей, божественным созданием. Я знала, что такое королевские празднества, жизнь звезды. Потом я пережила изгнание. Грусть Пекина. Немыслимый режим Северной Кореи, где мой дядюшка снимал кино.

Марк припомнил эту поразительную деталь. Помимо политической власти, у принца Сианука была только одна страсть; кино. Он снимал фильмы, романтические мелодрамы, к участию в которых в приказном порядке привлекал своих министров, генералов, а также послов западных стран, чтобы те играли «иностранцев». Ванази продолжала:

— Я узнала, что такое убийственное безумие. Геноцид красных кхмеров. Меня тут не было, я не видела его, но я знала, что тут происходит. Исход. Голод. Каторжные работы. Младенцы, которых убивали штыками, мужчины и женщины, забитые палками, брошенные в болота. В 1979 году я вернулась в лагеря на тайской границе. Я хотела быть рядом с моим народом.

Говорили, будто я вернулась, чтобы преподавать танцы, пробуждать умы, спасать нашу культуру. Это неправда: я вернулась просто для того, чтобы умереть среди своих. Нас было около миллиона, затерянных в джунглях, без помощи и без еды. Кого в то время интересовали кхмерские танцы?

Только позже, уже в девяностые годы, я вернулась в Камбоджу и занялась спасением нашей культуры, в частности, в Ангкоре. Жак работал с саперами.

Она сделала паузу, а потом заговорила мечтательным тоном:

— Он целыми вечерами рассказывал мне о дайвинге. О своих погружениях в морские глубины, о памяти кораллов, об уме морских млекопитающих. Его безумно интересовала архитектура храмов. Это был… редкий человек.

Марк вспомнил симметричные раны Перниллы Мозенсен. Угрей, заползавших в раны Линды Кройц. Как эта женщина могла быть настолько слепой?

Она сухо добавила:

— Мне оказалось достаточно прийти на процесс и рассказать все это, чтобы с него сняли все обвинения. Добавить мне нечего.

— Думаю, что чашу весов перетянуло главным образом ваше присутствие. Тот факт, что вы лично приехали, чтобы встать на его защиту,

— Не в этом дело. Обвинения рассыпалось на глазах. Не было прямых доказательств. Пока существуют хоть какие‑ то сомнения, человека осудить нельзя.

— А теперь что вы об этом думаете?

Она взглянула в сторону бульвара. Доносившийся оттуда шум города усиливался:

— Я не могу представить, чтобы это сделал он.

— Ваше высочество, его поймали с поличным. Его задержали в Папане возле тела.

— Значит, он был не один. Марк вздрогнул:

— Что?

— Есть другой человек.

Марк прислонился к колонне. Она подошла и заговорила громче:

— Некто, кто диктует ему его поступки. Или совершает их вместо него. Проклятая душа, обладающая полной властью над ним. И никто не разубедит меня в этом. Жак Реверди не может быть единственным виновным.

Марк словно онемел. Белый свет солнца внезапно померк, и синеватая молния высветила перед его мысленным взором доселе погруженные во мрак бездны. Он вспомнил, что Реверди всегда предпочитал говорить об убийце в третьем лице. А что, если «Он» действительно существовал?

Он снова подумал о великом отсутствующем во всей этой истории — об отце Реверди. А вдруг он еще жив? Вдруг он и был убийцей, как предполагала доктор Норман, но не убийцей, существующим только в воображении Жака, а самым что ни на есть настоящим?

Нет, к черту все гипотезы. Надо идти по намеченной дороге и следовать указаниям самого Реверди.

Ванази направилась в сад. Марк бросился за ней:

— Ваше высочество… последний вопрос

— Да?

— Вы знаете, почему Реверди интересуется бабочками?

Она резко остановилась:

— Бабочками? Кто вам сказал такое?

— Ну, я… Мне казалось, что в лесу он…

— Бабочками? Никогда в жизни. Жака интересовали пчелы.

— Пчелы?..

— Пчелы и мед. Особенно какой‑ то редкий мед. Я не помню, как он называется.

Картинки заплясали перед глазами Марка, ослепляя его. Аборигены, сидящие у обочины, продающие мед в баночках из‑ под кока‑ колы. Терраса Вонг‑ Фата, где в других банках стояла золотистая жидкость. Правда была у него перед глазами, а он не сумел ее увидеть.

«Вехи, что Парят и Множатся».

«Ищи в небе».

Пчелы.

Мед.

С трудом ворочая языком, он спросил:

— Где он покупал мед? Я имею в виду — тут, в Камбодже?

— Я не уверена… По‑ моему, в Ангкоре. Там живет знаменитый пчеловод. Его называют «владыкой золота».

Точки связывались между собой, образуя правильную геометрическую фигуру. . Мед.

Ангкор.

Линда Кройц.

Марк поспешно распрощался с принцессой и убежал, прижимая к себе свой рюкзак. На какое‑ то мгновение он испытал желание перескочить через балюстраду и приземлиться прямо на бульваре.

 

 

Местный рейс на Сием‑ Реап.

Нервы накалены до предела.

Сорок минут в воздухе, не отрываясь от блокнота, записывая выводы. Или, скорее, гипотезы.

Убийцу притягивает мед. А в крови Перниллы Мозенсен обнаружено аномально высокое содержание сахара. Есть все основания полагать, что Реверди заставлял свои жертвы есть мед в больших количествах. Зачем? Этого Марк сказать не мог, но у него появилось предположение, что мед мог играть очистительную роль в церемониале убийцы.

Где‑ то на периферии сознания крутились слова Ванази о «редкости» таких людей, как Реверди. Его пантеистические речи. Мед занимал определенное место в этой вселенной. Он записал: «Не пьет кровь своих жертв. Дает им мед, чтобы очистить их, приблизить к природе. Сладкая кровь обволакивает жертву подобно околоплодной жидкости, защищающей зародыш». Ныряльщик постепенно приобретал черты «экологического убийцы».

Экологического.

И мистического.

В самой природе меда Марку виделась близость к древней религиозной поэзии, которую он хорошо изучил, когда писал свою диссертацию. Эта поэзия могла приобретать и второй, эротический смысл. Одним из величайших ее примеров была «Песнь песней». В уголке страницы Марк нацарапал цитату из этого произведения:

Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим…

Он знал наизусть этот библейский текст, изобилующий метафорами, относящимися к жидкостям: крови, вину, молоку, меду… А также к ароматам природного происхождения: мирре, лилиям, ладану… Вот и Реверди отмечал свое воссоединение с жертвой с помощью исходных, первородных элементов.

Это был акт любви.

Космическая и в то же время эротическая церемония.

Марк записал дрожащей рукой: «Узнать о физиологических процессах, связанных с медом». Сколько меда надо съесть, чтобы в крови появилось такое количество глюкозы, как у Перниллы Мозенсен? Сколько времени уйдет, чтобы съесть такое количество? Что, Реверди держал свои жертвы в плену в течение нескольких дней? Или лишь нескольких часов?

Главное, оставалось понять, почему Реверди объединял эти два понятия: «вехи» и «вечность»? Что связывало пчел с бесконечностью времени?

Говоря более определенно, у Марка появилась твердая уверенность: за этими словами скрывалась очередная жестокость. Мед использовался для какой‑ то изощренной пытки. Вонг‑ Фат, торговец насекомыми, сказал ему: «Теперь, когда я знаю, что Реверди — убийца, я догадываюсь, что он делал с девушками». Но ведь китаец не мог ничего знать о сладкой крови: в прессе об этом не сообщалось. Тем не менее он понял, какую роль играл мед в жертвоприношении. Каким же образом?

Толчок от приземления на бетонную полосу пронзил его до костей, словно смертельный луч.

Сием‑ Реап был логическим продолжением Пномпеня.

Во всяком случае, так показалось Марку, когда он увидел его глубокой ночью. Большие деревья с поникшими кронами; серая пыль, приобретавшая серебристый оттенок в свете фар; плоские, компактные, однообразные строения.

Доехав до центра города, он остановился в первой попавшейся гостинице. «Голден Ангкор отель». Пятнадцать долларов за ночь, включая завтрак. Кондиционер. И безупречная чистота.

Войдя в номер, Марк сразу же отметил светлые стены, новенький линолеум, запах дезинфекции. На ум пришла галерея современного искусства. С огромным вентилятором под потолком в качестве одного из экспонатов.

Чистое пространство.

Пространство для размышлений.

Все, в чем он нуждался.

Вытянувшись на постели, он снова погрузился в свои рассуждения. В голове постоянно крутились одни и те же вопросы. Но прежде всего, следует ли написать Реверди? Нет. Лучше дождаться посещения Ангкора и встречи с пчеловодом. После этого у Элизабет будет повод показать, что она сумела использовать свой второй шанс.

Он погасил свет. Его терзали разнообразные гипотезы. Например, теория о втором человеке. Ванази удалось заронить семя сомнения в его мозг. Марк не мог исключить существования сообщника.

И вновь возникала загадка, связанная с отцом. Возможно ли, что где‑ то существует этот преступный отец, способный оказывать решающее влияние на Реверди, сформировавший его характер или даже помогающий ему? Танцовщица королевских кровей утверждала: «Он не единственный виновник». И доктор Аланг заметил ему, в связи с видеокассетой: «Он говорит об убийстве так, словно бы был его свидетелем, а не автором». И наконец, Марк слышал, как Реверди, внезапно превратившийся в ребенка, произносит тоненьким голоском: «Прячься скорее: папа идет…»

Марк энергично потряс головой. Нет. Невозможно. Он дал себе клятву, что больше не будет возвращаться к этой абсурдной теории. Он и так уже достаточно понервничал, когда представил себе, что правой рукой Жака стал полоумный адвокат, так называемый Джимми. Нечего теперь придумывать демонического отца, идущего по его следам…

Он загнал все бредовые идеи в самый дальний уголок сознания и, закрыв глаза, принялся подбадривать сам себя следующими рассуждениями:

Жак Реверди один.

А их двое — он и Элизабет.

 

 

На следующее утро Марк взял напрокат скутер: развалины Ангкора находились в пяти километрах от города. Он пересек Сием‑ Реап, большой провинциальный город без каких‑ либо достопримечательностей, потом выбрался на платную магистраль, ведущую к древнему городу.

Перед тем как отправиться в путь, Марк позавтракал по‑ азиатски большой миской теплой лапши с кусочками говядины и ломтиками холодной моркови. Подкрепившись, он заплатил за проезд сонным охранникам. У них же он навел справки о пчеловоде. Они закивали головами, поднимая вверх большие пальцы: «Honey very good…»[6]

Марк отправился дальше. Через заросли серого кустарника шла совершенно прямая дорога. Без ответвлений, без поворотов: простая асфальтовая лента вела через лес прямо «туда».

Он обогнал нескольких крестьян на велосипедах, нагруженных связками пальмовых листьев; проехал мимо хижин, где продавали бензин в бутылках из‑ под виски; увидел слонов, готовившихся к утомительному катанию туристов. Его взгляд притягивали большие серебристые деревья, названия которых он вычитал в своем путеводителе: баньяны, бавольники, банановые деревья…

Он удивился, увидев перед собой поворот. Дорога изгибалась под прямым углом, упираясь в неподвижную реку, покрытую кувшинками. Марк остановился и уставился на стоячую воду. Никакого указателя. Ни одного прохожего. Чисто интуитивно он почувствовал, что слева, за линией деревьев, за первым поворотом реки, что‑ то находится.

Он медленно двинулся в этом направлении. Дорога становилась суше, пыль на ней гуще. Под колеса падали мелкие листочки. Их шуршание сливалось с шумом мотора. Марк то и дело посматривал на противоположный берег, предчувствуя какое‑ то неожиданное открытие.

И внезапно, скользнув в очередной раз взглядом по кувшинкам и зеленой кромке листвы, он увидел легендарные башни Ангкор‑ Вата. Пять кукурузных початков с ажурными контурами, расположенные веером, ставшие символом храмов, родившихся среди джунглей.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.