Жан‑Кристоф Гранже 8 страница

До субботы, двадцать девятого марта.

В тот день он просунул под перегородку новое письмо.

Канара, 19 марта 2003 г.

Дорогая Элизабет!

Никто не может назвать меня мягкосердечным. Однако ваше новое письмо меня тронуло. Честное слово. Я почувствовал в нем искренний порыв, непосредственность, и это меня взволновало. Я отметил, что вы отказались от жалкого жаргона психологов и от всякой претенциозной высокопарности.

Этот новый тон мне понравился, поскольку в нем нет фальши.

Элизабет, если вы хотите установить со мной честные отношения, вы должны доказать мне, что вы действительно искренни. Только тогда я, может быть, смогу, в свою очередь, довериться вам. И писать вам как другу.

Если вы хотите что‑ то получить от меня, в первую очередь вы сами должны сообщить мне кое‑ что о себе. Сделать какие‑ то признания.

Я — глубоководный ныряльщик, апноист. Я не могу рассматривать отношения — даже по переписке, даже здесь, в этой тюрьме, —кроме как через призму глубины. В глубинах вашего существа я смогу прочесть правду о наших отношениях. Только проникнув под вашу плоть, я пойму, смогу ли я выслушать вас, приблизиться к вам.

Согласны ли вы исповедаться передо мной? Я жду вашего ответа. Наше будущее в ваших руках. Только вы определите природу нашего погружения.

До скорого.

Жак Реверди

Как и в первый раз, Марк словно оцепенел.

Но на сей раз природа его потрясения была иной. Он не мог поверить, что одержал такую победу. Он и не представлял себе, что возможен такой крутой поворот за такое короткое время. Уж не ловушка ли это? Но о какой ловушке может идти речь? И ради чего?

Нет. Перемена тона принесла свои плоды, вот и все. Хищник почуял искренность во втором письме. К этому добавились скука, одиночество, жестокость тюрьмы. В подобных условиях любой Реверди оказался бы восприимчивым к внешним искушениям.

Не снимая перчаток, Марк схватил фломастер и блокнот, которыми пользовался для черновиков. Суть его ответа состояла в двух словах: «Да, разумеется! » Он согласится на все откровения, которых потребует убийца.

Сочиняя письмо, Марк дрожал от возбуждения. Если он будет и дальше продолжать в том же роде, если не допустит ошибок, он получит настоящую исповедь — в этом он был уверен. На пороге смерти убийца расскажет ему все. Тогда, может быть, он поймет природу преступного импульса. Он увидит черную вспышку.

Он составил текст за полчаса. Редактура и запись рукой Элизабет заняли еще столько же. Теперь все шло легче — и сочинение послания, и рукописный текст… Как и в предыдущих случаях, он снял копию на своем факсимильном аппарате. Для личного архива. Потом он посмотрел на часы — одиннадцать тридцать.

Марк снова побежал к почтовому отделению на улице Сен‑ Лазар. По субботам почта закрывалась в полдень. По дороге он вспомнил встревожившие его строчки письма, несколько испортившие его радость: «Только проникнув под вашу плоть, я пойму, смогу ли я выслушать вас, приблизиться к вам…» Если такие вещи пишет обычный человек, это просто странно. Но когда речь идет об убийце, способном двадцать семь раз вонзить нож в тело женщины, есть все основания понимать формулировку буквально.

К счастью, чудовище находится за решеткой. Через несколько месяцев его казнят. Так что Mapку предстоит вести жесткую игру, чтобы вырвать у него все его секреты.

Переступив порог почтового отделения, он вздохнул с облегчением. Когда он отдал свое письмо служащей и попросил отправить его экспресс‑ почтой, то ощутил даже нечто вроде опьянения. Он преодолел новый рубеж. Новое давление, новый риск…

Служащая спросила:

— Вы что‑ то сказали?

Марк отрицательно помотал головой, но его выдали губы. При мысли о предстоящем погружении в бездну он прошептал: «Берегись обморока».

Среда, второе апреля 2003 года, столовая тюрьмы в Канаре. Уже две недели они имели право смотреть выпуски теленовостей о войне в Заливе — какие‑ то нереальные ночные кадры. Лепестки света. Букеты пороховых вспышек. Огненные борозды на фоне зеленоватого неба. С проиракскими комментариями, ограничивавшимися выражением естественной солидарности между мусульманами. Находившиеся в тюрьме воспринимали эти события как нечто далекое и неясное. Никому не было до них дела.

Но в этот вечер все было по‑ другому.

На экране вдруг появились пугающе близкие картины.

Человек с лицом, скрытым врачебной маской, в хирургических перчатках, одетый в мешок для мусора в качестве защитного комбинезона, тщательно мыл вестибюль какого‑ то здания. Комментатор уточнил, что речь идет о жилом комплексе в Кулуне, в континентальной части Гонконга, где более двухсот пятидесяти семей были помещены в карантин.

Заключенные, собравшиеся в столовой, смотрели на экран молча, словно им показывали начало конца света. Жак Реверди, стоявший в глубине помещения, также наблюдал за этой сценой, в тысячный раз задаваясь вопросом, нельзя ли извлечь какую‑ то выгоду из атипичной пневмонии. Его инстинкт бойца подсказывал, что эта ситуация могла сыграть ему на руку. Но каким образом?

Разговоры об этой болезни шли уже около двух месяцев. Все началось с рассказов китайцев о том, что в Гонконге и в южнокитайской провинции Гуандун вспыхнула эпидемия смертельного гриппа. Постепенно выяснилось, что этот грипп на самом деле представлял собой необычную пневмонию, «атипичную», как писали газеты. В марте появились официальные сообщения: в Гонконге и Кантоне распространяется пневмония неизвестного происхождения, очень заразная, унесшая жизни сотен человек. Зараза распространялась также в Юго‑ Восточной Азии. Сообщалось о смертельных случаях во Вьетнаме (в Ханое), а также в Сингапуре, стране, граничащей с Малайзией.

Тюрьму быстро охватила паника. Для начала сами заключенные подвергли «карантину» китайцев. Никто не подходил к ним, словно вирус уже поразил их всех. Потом у заключенных стали проявляться признаки заболевания. Температура, потливость, кашель… Природа этих симптомов была чисто психологической, но медицинские маски уже ценились на вес золота. Так же как и традиционные китайские снадобья, амулеты, уксус…

А поступавшая информация становилась все более тревожной: весь мир бил тревогу. Судя по описаниям, болезнь развивалась стремительно. Она убивала за несколько дней, не оставляя возможности для лечения. А чтобы подхватить ее, достаточно было крохотной капельки зараженной слюны или пота.

Реверди не желал волноваться по этому поводу. В своих путешествиях он повидал достаточно болезней. Он сталкивался с проказой, с чумой и со множеством других заразных заболеваний. К тому же он все равно был приговорен. И, тем не менее, он признавал, что новости не внушали оптимизма. Его поражало, что тюремные власти допускали распространение подобной информации. Каждый был уверен: если атипичная пневмония проникнет в тюрьму, за несколько недель все ее обитатели перемрут. Канара превратится в чудовищный могильник.

По телевизору начался сюжет о войне в Ираке, но его никто не смотрел. В столовой поднялся шум. Раздавались вопросы: почему заключенные, занимающиеся уборкой помещений, не носят никакой защитной одежды? Кто‑ то предлагал выступить с петицией о помещении всех китайцев в отдельный блок. Сами китайцы, оттесненные в угол, подняли крик. Судя по всему, дело шло к тому, что их начнут избивать.

Реверди предпочел исчезнуть.

Снаружи, как обычно в семь вечера, царила суматоха. Заключенные торопились выйти во двор до того, как их снова запрут в камерах на всю ночь.

Кто‑ то менялся, кто‑ то торговал, кто‑ то предлагал наркотики. Некоторые орали, бегали, нервничали. Другие, напротив, разговаривали вполголоса, зажав в руке мобильники. Муравьи, вырывающие друг у друга крохи пространства и надежды…

Пройдя вдоль стены столовой, Реверди добрался до кухонного двора, откуда доносились такие отвратительные запахи, что войти туда не решался почти никто. В этот час розовый квадрат двора напоминал тлеющие уголья. Посередине тек ручеек: по жирной воде плыли отбросы. Жак ходил взад и вперед, ему казалось, что он шлепает по липкой грязи.

Он больше не думал о пневмонии, переключившись на излюбленную тему: Элизабет. Он ждал ее письма. И эта слабость все больше раздражала его. Он чувствовал, как в нем нарастает нетерпение, неприятная нервозность. Маленькая игра, задуманная им в отношении этой студентки, стала занимать чересчур много места в его мыслях. Чтобы добиться желаемого, охотник должен оставаться спокойным и холодным.

А он ломал руки, считая дни.

Четверг, десятое апреля, помещение для свиданий.

— У меня хорошие новости. Реверди вздохнул:

— У тебя всегда хорошие новости.

Вонг‑ Фат не дал сбить себя с толку:

— Мы прошли новый этап. Мы…

— Ты знаешь, что меня интересует.

Джимми прикусил губу. Жак прочел в его глазах разочарование, и это его позабавило. Китаец ревновал.

— Вы о письмах? Я их принес. Я…

Жак сделал красноречивый жест. Адвокат вывалил на стол конверты. Их стало меньше. Следствие войны. И атипичной пневмонии. Или даже привычки: в Европе его уже стали забывать.

Он быстро перебирал письма. Прикрыл одно из них рукой. Он узнал почерк. В этот момент от вида вскрытого конверта ему стало не по себе. Он понял сигнал: он больше не в силах выносить это нарушение интимности — «их» интимности.

Он взял письмо от Элизабет и отодвинул остальные:

— Перенесем встречу на завтра.

— Жак, ваш процесс начнется через несколько недель и…

Реверди резко встряхнул свою цепь, чтобы охранник пришел и освободил его.

— Завтра, — повторил он. — Я попрошу тебя об одной услуге.

— Какой услуге?

— Завтра.

Снова сумерки.

Невозможно спрятаться в привычном убежище.

В эти часы душевые были заняты. В «мирные вечера» голубые уходили туда и предавались любовным играм. В «вечера Рамана» на такое никто не отваживался.

Он не мог укрыться и на кухне: как можно читать письмо, вдыхая ароматы прокисшей жратвы! Он решил вернуться в камеру; лучше уж закрыться там и остаться без ужина.

Реверди обогнул центральные строения, прошел вдоль блока «С» и задержал дыхание, приближаясь к блоку «D». Там находилось то, что он называл «стеной плача». Своего рода терраса, выходившая на пустырь, где ловили клиентов тайские трансвеститы. Большая часть заключенных не имела средств, чтобы заплатить за настоящее свидание, поэтому они оставались за стеной и, с напряженными лицами, с согнутыми коленями, онанируя и раскачиваясь, как эпилептики, не сводили глаз с выряженных в юбки трансвеститов. Реверди с радостью бы направил на это сборище струю из огнемета, просто чтобы вернуть человечеству хоть немного достоинства.

Дойдя до блока «В», где находилась его камера, он поднялся по лестнице и пошел по боковому балкону. Пролеты были затянуты сеткой, чтобы предупредить попытки самоубийства. В ячейках этой сетки постоянно запутывались и погибали птицы. Он прошел вдоль коридора. Там звучала разнообразная музыка, эхом отдававшаяся от стен — от жесткого рэпа до слащавых романсов. Заключенные сидели группами на порогах открытых камер, играли в карты, продавали наркотики, вели бесконечные разговоры. Испарения их пота реяли в воздухе, как дурно пахнущий туман, клейкой влагой липнувший к босым ногам.

Жак добрался до своей камеры и, не раздумывая, захлопнул дверь, зная, что открыть ее снова он уже не сможет. Он сел по‑ турецки и запустил пальцы в уже разорванный конверт.

Мысленно он приказал сложенному листку, чтобы тот не разочаровал его.

Париж, 29 марта 2003 г.

Дорогой Жак!

Ваше письмо привело меня в настоящий восторг. Я была так счастлива, что вы поняли мои намерения, уловили мою искренность! Между строк вашего письма я увидела проблеск доверия…

Сегодня вы просите, чтобы я дала вам залог своей искренности. Даже не понимая, что это означает, я отвечаю вам: «Все, чего вы захотите».

Только спросите — у меня не будет от вас никаких тайн. Я отвечу на ваши вопросы без смущения, без утайки. Но предупреждаю вас: я — всего лишь студентка, у меня нет никакой истории. Парижанка, живущая учебой и пытающаяся понять других. В моей личности нет ничего особенно занимательного. Однако, если подобное разоблачение должно послужить наведению мостов между нами, тогда, конечно, ярас‑ скажу вам все…

В надежде, что затем и вы, в свою очередь, дадите мне какие‑ то ключи к пониманию вашей личности. Могу ли я надеяться на это? Могу ли я просить, чтобы в один прекрасный день вы заговорили со мной откровенно?

Жак, дорогой Жак, я жду ваших вопросов… Я хочу как можно скорее прочесть их и увидеть, как ваше письмо, пусть и косвенным образом, будет говорить обо мне. О нас.

Жду вашего письма. И, чтобы быть уже до конца искренней, только его я и жду.

Элизабет

Реверди посмотрел в слуховое окно на небо — ярко‑ красное. От полученного письма по его телу распространялся жар. Поток жизни тек по его венам, разливался по мельчайшим клеточкам его тела. Распространение счастья.

Он в очередной раз порадовался собственной рассудительности. Он по‑ прежнему оставался хищником, умеющим выбирать добычу. Он получит от этой девушки то, чего хочет. А ее откровения, мало того, что они нарушат все нормы и приличия, так они еще и обещают быть интересными…

Он сумеет проникнуть в ее интимные тайны.

И узнает, какого цвета ее кровь.

— Что‑ то не в порядке? Что с вами?

Жак Реверди не мог ответить. Он скорчился на стуле, пригнулся к столу; боль обжигающим клинком пронизывала его живот. Он подумал о раскаленных докрасна железных прутах, которые охотники на Крайнем Севере суют в задний проход лисицам, чтобы убить их, не попортив мех.

Джимми перегнулся через стол:

— Вы… вы хотите, чтобы я позвал врача? Реверди извивался в своих цепях. Ему удалось продержаться до зала свиданий, но теперь…

— Нет, — выдохнул он. — Дизентерия. Это… не прекращается. Мне даже пришлось зайти в сортир по дороге сюда. Я…

Он не докончил фразу. Его слова утонули в стоне. Джимми встал и обошел стол. Реверди бросил взгляд через плечо на охранника — тот колебался, не зная, должен ли он также подойти к нему. Он понял, что у него есть время. В ту же секунду он прошептал, уже не так жалобно:

— В коридоре. Сортир. Джимми подскочил:

—Ч…Что?

— Третья кабинка слева от двери, — тихо приказал Реверди. — За бачком. Письмо.

— Что это… Что это вы такое говорите? Реверди ухватил его за отворот пиджака — его спина загораживала происходящее от охранника.

— Слушай меня, шлюхин сын. Вчера я нажрался с ili padi (красного перца), чтобы быть сегодня в таком состоянии. Чтобы задержаться в сортире по дороге на свидание.

— Вы прекрасно знаете, что я не могу…

— Заткнись. Выйдешь отсюда, и сделай как я. Пойди пописать. Возьми письмо. Сунь его в карман. Третий толчок от двери.

— И что… что я должен с ним сделать?

— Отправишь его из своего офиса в Куала‑ Лумпуре. Я объясню тебе как. Адрес на конверте.

Реверди разжал руку. Страшный спазм сковал его внутренности, и вместе с жутким урчанием к нему вернулось ощущение горящих головешек в животе. Он уже не был уверен в том, что сумеет удержаться и не наложит прямо тут, в зале для свиданий. Все же ему удалось выпрямиться.

— Это… Это не по правилам, — снова отважился Джимми.

— А что по правилам? — спросил он, напрягая ягодицы. — Маленькие девочки, которых ты трахаешь?

— Если вы собираетесь меня шантажировать, я…

— Ты будешь делать, что я тебе говорю, и баста. Адвокат провел пальцем за воротником рубашки.

Черная линия

— Представьте себе, что меня застанут. Это повредит моей работе в этой…

— Делай, что я тебе говорю. Пошли это письмо. — Он выдавил улыбку. — Но помни. Я тебе не советую читать его. Это письмо — как мой шрам. Если ты попытаешься вскрыть его, я это кожей почувствую. И в таком случае обещаю тебе достойное наказание.

— По крайней мере, это не связано с наркотиками?

Марк не ответил. Он смотрел через стекло на конверт в руках Алена. Удивительно! Он пришел на почту, как приходил каждое утро, но при этом ожидал письма не раньше, чем двадцатого апреля.

А сегодня всего лишь пятнадцатое, а письмо уже пришло.

Конверт, запечатанный в пластик, со штампом «экспресс‑ авиа».

— Что там внутри? — спросил почтовый служащий.

— Понятия не имею.

— Это опять из Малайзии. — Ален нагнулся, осмотрелся, потом прошептал, приблизив губы к стеклу: — Ваша история попахивает неприятностями…

Марк хранил молчание. Ему безумно хотелось перескочить через перегородку и выхватить письмо.

— С тех пор как вы зарегистрировали этот адрес для корреспонденции «до востребования», вы получили всего три письма. И все из Малайзии. Что это значит?

— Не берите в голову, Я могу взять письмо? Служащий сделал вид, что не хочет отдавать конверт.

— А как поживает ваша подруга?

— Моя подруга?

Ален улыбнулся, глядя на застигнутого врасплох Марка. Потом прочел имя адресата на конверте:

— Элизабет Бремен. Ваша подружка, вроде бы прикованная к постели. Которая получает письма только из Малайзии.

— Она там неплохо провела время, — придумал на ходу Марк, сообразивший наконец, что дело поворачивается нежелательным образом. — Она студентка экономического факультета.

— А ее бедро?

— Ее бедро?

— Несчастный случай. На волейболе.

Марк никак не мог сосредоточиться на вопросах Алена. Мысли его бурлили. Значит, Реверди каким‑ то образом сумел послать ему письмо экспресс‑ почтой, минуя тюремный контроль. Что же скрывается в этом конверте?

— Она поправляется, — сказал он наконец, сделав над собой усилие. — Но ей придется еще долго лежать. Вы мне отдадите мое письмо, черт побери?

Ален напрягся. Медленно, словно против своей воли, он положил запечатанный в пластик конверт в крутящийся лоток возле окошечка.

— Это ей нужно для учебы, — улыбнулся Марк. — Не берите в голову.

Он схватил конверт. Ему в глаза сразу бросился адрес отправителя вверху слева:

Джимми Вонг‑ Тет‑ Фат

7‑ й этаж, Висма Хамза‑ Квонг Хинг

№ 1, Лебох Ампанг

50 100 Куала‑ Лумпур, Малайзия

Это имя он помнил — адвокат Жака Реверди. Теперь переписка пойдет через него — наверняка, чтобы обеспечить сохранение тайны.

Марк вышел из почтового отделения в состоянии близком к помешательству. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сорвать зубами клейкую ленту с конверта прямо на тротуаре.

Он добежал до дома, прижимая это сокровище к сердцу.

Канара, 10 апреля 2003 г.

Дорогая Элизабет!

Ты принимаешь правила нашей сделки, и я этому рад. Значит, до того, как я возьму слово, говорить будешь ты.

Ты поняла: мне нужен залог.

И это будет залог алого цвета.

Существует перевод Библии, который принято называть «Иерусалимской Библией», и один кусок иа этого перевода меня всегда поражал. Речь идет о девятой главе книги Бытия, стихи с первого по шестой. Без сомнения, эти цифры ничего не говорят тебе: там просто рассказывается, как закончилась история Ноя и его ковчега.

У всех в памяти остался положительный образ этого персонажа, который вернулся, приведя с собой по паре каждой твари, чтобы снова населить Землю.

Но истина более жестока: Ной вернулся с пропитанием для людей. После потопа гнев Яхве утих. Род человеческий может выжить, но только для этого надо принести в жертву животных. Вот какую милость даровал Господь: отныне люди могли убивать животных и питаться ими.

Но Яхве сделал одно важное уточнение: людям запрещено пить кровь, кровь принадлежит «Ему». Это характерно для всех религий: кровь неизменно льют на алтарь, и никто не имеет права прикасаться к ней. Потому что кровь, и об этом ясно сказано в «Иерусалимской Библии», является душой плоти. А душа принадлежит Богу.

Почему я рассказываю тебе все это? Потому что эта идея соответствует глубинной истине. Покажи мне свою кровь, и я скажу тебе, кто ты…

Достаточно будет нескольких вопросов. Ответь на них точно, и в обмен я открою перед тобой двери своей души.

В первом письме ты писала, что тебе двадцать четыре года. Я не думаю, что ты пережила множество любовных приключений. Но полагаю также, что ты уже не девушка. Ты уже занималась любовью, Элизабет? Сколько тебе было лет? Помнишь ли ты ту, первую ночь?

Мне не нужны сентиментальные подробности. Меня интересует лишь одно: смотрела ли ты после полового акта на следы, оставленные тобой на простыне? Бросила ли ты украдкой, почти что рефлекторно, взгляд на эти частицы тебя самой, навсегда отторгнутые от твоего тела?

Помнишь ли ты цвет этой крови? Опиши мне эти коричневатые пятнышки, Элизабет, опиши подробно и своими словами. Расскажи мне, что ты почувствовала, когда осознала эту потерю. Ведь с этой потерянной кровью ты теряла и часть своей души.

Вернемся еще немного назад.

До того, как потерять девственность, ты перешагнула другой порог. В тебе проснулась женщина. И снова была кровь. И тоже без возможности вернуться назад… Как все случилось в тот, другой «первый раз»? Не спрашиваю тебя об обстоятельствах. Я просто хочу, чтобы ты описала мне эту первую эпоху, теплую и неведомую.

Погрузись в свои воспоминания и найди правильные слова, чтобы я мог увидеть здесь, на листе бумаги, цвет этой сокровенной жидкости… Расскажи мне и о сегодняшнем дне: какая она, твоя менструальная кровь? Как ты переживаешь эти регулярные кровотечения?

Последний вопрос: ты видишь, я не прошу от тебя многого… Помнишь ли ты какую‑ то рану, результат несчастного случая или чего‑ то иного, когда у тебя текла кровь? Не испытывала ли ты, кроме боли, другие чувства, другое волнение? Неясное наслаждение, порожденное этим ранением, этим раскрытием перед лицом внешнего мира?

Я заканчиваю: я не хочу влиять на твои ответы. Напиши мне поскорее, Элизабет. Скрепим наш договор твоими откровениями, подобно тому, как дети скрепляют дружбу, надрезав запястья и смешав капли своей крови.

Последнее и самое важное: вложи в следующее письмо свою фотографию. Мне совершенно необходимо видеть твое лицо. И представлять его, когда я буду думать о тебе.

И наконец, уточнение технического порядка: больше не может быть и речи о том, чтобы наши письма проходили через тюрьму. Отныне посылай письма на адрес моего адвоката экспресс‑ почтой, через DHL. Если нашим узам суждено крепнуть, пусть это произойдет поскорее.

Жду, когда смогу прочесть твое письмо — и увидеть твое лицо.

Жак

Марка словно обдало холодом — и одновременно жаром.

Хищник вышел из леса.

Он показал свою жестокую и порочную натуру. Свою навязчивую жажду крови. Это само по себе уже позволяло составить его портрет. Но подобный поворот событий внушал тревогу. Реверди подходил к Элизабет как к жертве. Он хотел обнюхать ее. Почуять ее кровь. Зачем? Чтобы лучше представить себе ее исполосованную ножом?

Не снимая перчаток, Марк вытянул перед собой руки: они судорожно дрожали. От возбуждения и страха. Вместо того, чтобы предаться многочасовым размышлениям о разверзшейся перед ним бездне, он встал.

Ему оставалось только одно.

Найти требуемые ответы.

— Вы пришли по поводу вашей жены?

— Я не женат.

— По поводу вашей подруги?

— Нет… В общем, я…

— В общем — что?

Врач‑ гинеколог улыбалась, но в ее голосе чувствовалось нетерпение.

У нее было морщинистое лицо, коричневатое и круглое, как гречишная лепешка. От него исходило то же тепло, тот же знакомый вкус. Короткие, совсем седые волосы резко контрастировали с темной кожей и подчеркивали ее возраст; это успокаивало.

В кабинете атмосфера доброжелательности усиливалась: здесь пахло старинной мебелью, лаковыми безделушками, на которых оставили свой след годы и руки. Наверное, беременным женщинам нравилось приходить в это убежище, в самом центре Шестого округа.

— Я очень редко принимаю тут мужчин, — снова заговорила врач, поскольку Марк по‑ прежнему молчал.

Он был готов к подобному замечанию. Он заранее заготовил легенду:

— Я писатель. Сейчас я работаю над романом, центральный персонаж в котором — женщина. Но я ничего не знаю о женщинах. Я хочу сказать — о том, что составляет интимный мир женщины…

— Что вы подразумеваете под «интимным миром»?

— Ну… Я хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, будто я действительно поставил себя на ее место, понимаете? В частности, я хочу описать некоторые воспоминания женщины… отмеченные кровью. Кровью месячных. Кровью потери девственности. Кровью ран.

— Почему именно кровью?

Ее темные глаза пристально смотрели на него. Цветом они напоминали черный жемчуг. Чувствуя себя неловко, Марк поправил пиджак.

— Назовем это «ноу‑ хау» автора. Думаю, что это будет сильный ход.

Похоже, это не убедило пожилую даму. Беседа грозила стать более сложной, чем он предполагал. Он добился этого визита в последний момент, после целого дня бесполезных поисков.

Вначале он перелопатил гору книг по гинекологии во всех специализированных библиотеках и ничего не понял. К тому же этим трудам не хватало главного — отпечатка личности, живого голоса свидетеля. На следующий день он решился попросить консультацию у специалиста. Эта женщина стала единственной, кто предложил ему время для посещения в тот же вечер, в семь часов.

— Так что именно вы хотите узнать? Он вытащил блокнот и карандаш:

— Вам не помешает, если я буду записывать? Она махнула рукой.

— Для начала я хотел бы узнать, одинаков ли состав крови у мужчин и женщин.

— Конечно, нет.

— А в чем разница?

— В гормонах. В крови женщин содержатся эстрогены и прогестерон.

Марк записал термины, как услышал — он не решился попросить ее повторить.

—Эти гормоны влияют на цвет крови?

— Нет. Скорее, на настроение. На них реагируют рецепторы в мозгу. Резкие изменения концентрации гормонов в течение менструального цикла приводят к скачкам настроения, к периодическим депрессиям. Иногда мне приходится прописывать женщинам прогестерон. Во избежание приступов паники.

— Можете рассказать мне о менструальной крови?

— С какой точки зрения?

— Ее вид. Ее цвет. Прежде всего, это обильное кровотечение?

Врач ненадолго задумалась. В сумерках кирпичный цвет ее лица был не так заметен.

— У разных женщин по‑ разному. Иногда очень обильное. Иногда — буквально несколько капель. И в течение жизни это меняется. У молодых девушек иногда льет потоком. У них еще не отлажена механика.

— А цвет? Всегда одинаковый?

Черная линия

— Вообще‑ то да. Темная кровь. Венозная, с незначительным содержанием кислорода…

— Простите меня. Я не понимаю, как одно с другим связано.

— Ну, тут нам надо начать с самого начала… В теле человека существуют два кровотока. Один — артериальный, он идет от сердца и разносит по телу кровь, обогащенную кислородом. Второй — это венозная сеть, по которой кровь возвращается, и к этому моменту гемоглобин уже не содержит такого количества кислорода. Поэтому венозная кровь гораздо темнее.

— Чем конкретно это объясняется?

— Артериальную кровь осветляет кислород.

— А почему менструальная кровь относится ко второму кровотоку?

— Ну, знаете, это уже целая лекция по анатомии. .. Внутренняя стенка матки выстлана слизистой оболочкой, которая к концу цикла набухает кровью. Это запасы для будущего эмбриона. Мать питает плод, как она питает собственные мышцы и волокна: своим гемоглобином. В конце овуляции, если не появляется эмбрион, матка автоматически реагирует и позволяет этим ненужным запасам вытечь. Это и есть менструация. Но даже если кровь не послужила плоду, она отдала свой кислород. Значит, она более темная. И к тому же засорена частицами слизистой.

Не прекращая писать, Марк пытался представить себе эту жидкость, которой никогда в жизни не видел.

— Если она содержит частицы, значит, она не совсем жидкая?

— Да. Скорее густая, немного вязкая. Склонившись над блокнотом, он записывал

каждое прилагательное, каждую характеристику. Пожилая дама не зажигала свет, и в кабинете становилось все темнее.

— Перейдем к крови, так сказать, девственности, вы не против?

Гинеколог бросила быстрый взгляд на часы, — эта беседа, наверное, казалась ей смешной.

— Можете ли вы объяснить мне этот феномен? — Он смущенно хихикнул. — Тут тоже надо начать с нуля.

— Это еще проще. В глубине влагалища находится мембрана: девственная плева. Когда пенис первый раз входит во влагалище, он рвет эту мембрану.

— И кровоточит именно мембрана?

— Да. Но обратите внимание: как правило, она уже в той или иной степени повреждена. Достаточно задеть мочалкой, или если девушка занимается самоудовлетворением…

Марк отметил последнюю деталь. Может быть, имеет смысл описать какую‑ то интимную подробность юности Элизабет… Он спросил:

— А какого цвета эта кровь?

Женщина не ответила. Теперь видны были только ее белые волосы, выделявшиеся ярким пятном над тонувшим в полумраке лицом цвета обожженной глины. Казалось, она снова задумалась. Своими неловкими вопросами Марк заставил ее вернуться к элементарным понятиям.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒