Георгий Брянцев. 11 страница

— Я сейчас думаю о другом, — продолжал Костров, — приедет ли он, как просил Шеффер, в сопровождении двух-трех человек или же потянет за собой целый хвост? …

— Это как раз не играет особой роли. Пусть он тянет за собой хоть взвод! В общем, я вижу, так или иначе к встрече надо готовиться.

— Конечно.

— Тогда разыщи Рузметова — и ко мне, — предложил Зарубин.

Через полчаса Костров вернулся с Рузметовым.

— Ты в курсе дела? — спросил Зарубин Рузметова.

— Да! Мне рассказал Костров.

— Надо подобрать двадцать человек, дать им пару ручных пулеметов, гранаты. Кому поручим операцию?

— Могу пойти я, — ответил Рузметов.

— Тогда бы я так и сказал, что поручаю тебе, — резко оборвал его Зарубин, — а я спрашиваю — кому?

— Свободен из командиров только Селифонов, — тихо проговорил Рузметов.

— Вот он пусть и ведет людей, а ты займись Чернявским. Проинструктируйте Селифонова вместе с Костровым. Пусть Шеффер расскажет приметы Бергера, чтобы ребята его не ухлопали. Людей накормите и уложите отдыхать.

Это было утром, а часов в десять вечера на взмыленном коне прискакал Багров и доложил:

— Письмо передано в руки самому Бергеру. Анастасия Васильевна уже дома…

Костров потребовал подробного доклада. Оказалось, что Беляк внес некоторые поправки в его план. Он воспротивился тому, чтобы письмо вручала Анастасия Васильевна, а сделал так, что и она и он сам остались в стороне. Письмо Беляк передал Бергеру через незнакомую деревенскую женщину, заплатив ей за эту услугу.

Узнав, что письмо попало к Бергеру, Костров заволновался и настоял, чтобы группа Селифонова выступала немедленно.

— Пожалуйста, не возражаю, — сказал Зарубин, — но каким бы другом Бергер ни был Шефферу, он на ночь не рискнет ехать в леспромхоз…

Зарубин не допускал мысли, что гестаповец решится совершить ночную прогулку.

«Друг-то друг, а жить он тоже хочет, — рассуждал Зарубин. — Он больше, чем кто-нибудь другой, считается с партизанами. Правда, на этой дороге — из города в леспромхоз — мы никогда не трогали немцев. Костров надеется, что Бергер поэтому может рискнуть. И все же сомнительно».

Зарубин развернул записку Беляка, принесенную Багровым. Беляк сообщал, что среди оккупантов поднялась паника, как только за городом была обнаружена сгоревшая машина майора Шеффера. Часовой, охранявший мост, заявил, что видел майора в машине. Майор проезжал через мост, и рядом с ним сидела женщина. Кто эта женщина — неизвестно. Комендант Реут особенно активно включился в розыски. Он дважды был на квартире Карецкой и в госпитале и, очевидно, связывает ее отсутствие с исчезновением Шеффера.

В конце записки Беляк напоминал Зарубину о его обещании заняться Чернявским и просил ускорить проведение операции.

…Темная майская ночь. Утих гомон ночных птиц, недвижим лес, перестали беспокойно квакать лягушки в протоке, да и сама неглубокая протока не журчит, не плещется. Все спит. Не спят только партизаны. Расположившись в зарослях, около моста через протоку, у самой дороги, ведущей в леспромхоз, они чутко вслушиваются в ночную тишину. Командир взвода лейтенант Селифонов замаскировался в нескольких метрах от моста. Два дозорных залегли около шоссе в полукилометре впереди. При появлении машины оттуда должен был прозвучать крик филина. Резервная группа из семи партизан с пулеметом засела на противоположной стороне, за дорогой. И все напряженно всматривались в темноту.

Селифонов, накрывшись с головой плащ-палаткой, засветил карманный фонарик и посмотрел на часы. Было без десяти три.

«Не приедут гости, — твердо решил он про себя. — Будут ожидать света». И крикнул связному:

— Подменить дозорных, выставить двух часовых. Остальным отдыхать.

Томительное напряжение спало. Послышался приглушенный говор, короткие смешки. Партизаны без пояснений поняли, что гестаповец, видимо, не решился предпринять ночную прогулку.

— Теперь бы еще курнуть малость. Затяжечки три-четыре, — несмело проговорил кто-то.

— Кто хочет курить — на двести метров в лес, — сказал Селифонов, и с земли поднялись почти все сразу.

Когда взошло солнце, партизаны были на своих местах. Селифонов внимательно оглядывал местность. Протока впадала в небольшое красивое озеро. Над озером висел облачком прозрачный утренний туман. Утки стаями кружили над водой.

Лесная дорога, прямая, как стрела, просматривалась не менее чем на километр в обе стороны. Селифонов приказал снять дозорных и вел теперь наблюдение сам.

В начале седьмого со стороны города показалась машина. Она шла с большой скоростью.

У самого моста, в заливаемой полой водой низине грунтовая дорога переходила в выложенную прогнившими бревнами. Здесь машина сбавила ход и неуклюже запрыгала по бревнам.

«Мерседес», — отметил про себя Селифонов. — Автомобиль на тихом ходу въехал на горбатый мост, не вызывавший с виду никаких подозрений. Но на самой середине моста подрубленные партизанами бревна вдруг провалились, и передние колеса машины повисли над протокой. «Мерседес» застрял.

Партизаны выскочили из засады и устремились к мосту. Послышались грозные выкрики: «Руки вверх! », «Хенде хох! »

Стволы винтовок и автоматов угрожающе уставились на пассажиров. Из машины вытащили немецкого офицера и шофера. Третий оказался русским, хотя и был одет в немецкое обмундирование.

— Наладить мост! … Машину — в озеро! … И чтобы никаких следов! … — приказал Селифонов, когда пленные были обезоружены. И тут же подумал, вглядываясь в офицера: «А те ли это, кого мы ожидали? Обер-лейтенант. Щуплый, сутулый, молодой. Будто похож. А вдруг да не он? »

— За мной! — Он взмахнул рукой и направился к лесу.

Отойдя на сотню метров от дороги, Селифонов остановился, чтобы дождаться партизан, возившихся с мостом и машиной. Внимательно разглядывая пленных, испуганно косившихся на конвоирующих их партизан, он вдруг резко спросил у предателя в немецком мундире:

— Фамилия!

— Ду… Дубняк… Дубняк… — пролепетал тот, стуча зубами.

— А это что значит? — Селифонов дернул за борт мундира.

— Я… я… референт гестапо по русским делам…

— Это кто? — кивнул Селифонов в сторону офицера.

— Обер-лейтенант Бергер… заместитель начальника отделения гестапо…

— Хватит! — оборвал Селифонов.

— Что вы со мной хотите делать? — жалобно спросил Дубняк.

Дед Макуха, стоявший позади, ответил коротким смешком:

— Пристроим куда-нибудь… Найдем работенку…

— Что вы этим хотите сказать?

— А то, что уже сказал, — спокойно ответил старик.

«Ну, можно считать, что все в порядке, — думал Селифонов. — И волки сыты, и овцы целы. Как сказал Костров, так все и вышло. Вот голова у парня, — позавидуешь! А вон и ребята идут…»

Поимка Бергера на несколько дней задержала выход в свет очередного номера подпольной партизанской газеты.

Обер-лейтенант рассказал Кострову и Веремчуку много интересного и назвал фамилии людей, сотрудничающих с гестапо и предающих советских людей.

Поэтому Костров поместил в газете уведомление:

«Товарищи! Попавшие в наши руки гестаповцы Бергер и Дубняк выдали своих подручных, изменников родины, продавшихся фашистам. Вот они: Калина Степан — торговец, Бурнаков Фома — директор школы стенографии и машинописи, Воркут Поликарп — заведующий аптекой, Еманов Семен — владелец кафе, Золотовский Вадим — содержатель заезжего двора, Бадягин Виктор — диктор радиоцентра. Остерегайтесь предателей! Знайте все, кто они на самом деле. Пусть трепещут их рабские души! Пусть знают они, что за каждым из них следят тысячи советских людей и следим мы — советские партизаны! У народа зоркие глаза и хорошие уши. Не уйти предателям от карающей руки народа».

Все предположения Кострова оправдались. Бергер не поставил никого в известность о своем выезде. Более того, письмо майора оказалось в кармане Бергера. Таким образом, гестаповцы лишились улик и отпадала угроза разоблачения Полищука, упомянутого в письме.

— Ты прав оказался, Георгий Владимирович, — сказал Зарубин начальнику разведки. — Я никак не ожидал…

— А вы были правы, — напомнил Костров, — в своем утверждении, что ночью Бергер не решится ехать.

Зарубин рассмеялся.

— Дипломат! Получается, что мы оба правы.

Утром к Зарубину прибежал Топорков и подал расшифрованную радиограмму.

— «Молния», — доложил он. — Слушать будут через полчаса…

Зарубин быстро пробежал глазами листок бумаги и сказал:

— Отвечай: «К приему самолетов готовы».

…Ночью прилетели два трехместных самолета с боеприпасами, медикаментами и продуктами. В них усадили Шеффера и Бергера. Улетела и Наталья Михайловна Зарубина. Недолго ей довелось пожить в лесу, хотя она сразу начала входить в роль партизанского врача. Приказание о ее выезде пришло с Большой земли. Зарубин радировал, что Наталья Михайловна хочет остаться в отряде, но в ответ получил повторное приказание. Пришлось подчиниться.

В ту ночь, когда отряд провожал на Большую землю Наталью Михайловну Зарубину, Беляка через посыльного вызвали в управу.

«Что-то стряслось», — думал с тревогой Беляк, шагая рядом с посыльным по улицам города.

Откуда может грозить опасность? В городе переполох в связи с исчезновением Шеффера и Бергера. От первого хоть машина сгоревшая осталась, а от второго — никаких следов. Пропали также референт Дубняк и шофер Бергера. Но чего можно опасаться с этой стороны? Все сделано чисто. Может быть, газета? Очередной номер еще не вышел, — возможно, выйдет завтра. Кудрин и Найденов вторые сутки не выходят из церковного подвала. Микулич? … Но он полчаса тому назад ушел от Беляка живой и здоровый. Остальные подпольщики не знают Беляка.

«Неужели заметили, что я посещал Карецкую? — мелькнуло подозрение. — Тогда дело дрянь. О том, что она исчезла, знает, пожалуй, полгорода». — И Беляк стал упорно восстанавливать в памяти все обстоятельства, при которых он появлялся в квартире Карецкой, стараясь вспомнить хоть какую-нибудь допущенную им ошибку, неосторожность.

Он посещал ее только с наступлением полной темноты. Никогда не замечал, чтобы кто-нибудь видел, как он входит в дом.

«Уж не Багров ли попался? — подумал Беляк и тут же возразил сам себе: — Тогда почему в управу вызывают, а не в гестапо? Нет, не то… Герасим парень осторожный».

Багров покинул город еще в полдень с попутной крестьянской подводой, везя с собой документы, изготовленные по просьбе Кострова. Сейчас он должен был быть уже в лагере.

В управе дежурный объяснил Беляку, что его вызвал Чернявский.

— Он сегодня чумной какой-то, — добавил дежурный, — сам не свой.

Чернявский с растерянным и каким-то помятым лицом ходил по длинному кабинету, поминутно хватаясь за голову. На вопрос Беляка: «Что произошло? » — он вместо ответа протянул ему листок бумаги. При одном взгляде на эту записку у Беляка сразу стало легко на душе — все сомнения исчезли.

— Господи! Что же это такое? … — взмолился Чернявский. — Вы прочтите…

Беляк с удовольствием прочел вслух:

— «Ты, фашистский недоносок! Считай себя покойником. Пришел и твой черед. За слезы матерей, чьих детей ты угнал на каторгу, за погубленные жизни советских людей тебя ожидает смерть. Возмездие восторжествует. Советские партизаны».

Это был «задаток».

— Я вам доверяю, господин Беляк, — волнуясь, заговорил Чернявский. — Об этом письме еще никто не знает… Видите, оно напечатано на пишущей машинке… Шрифт мне что-то знаком… Поинтересуйтесь, проверьте, не из управы ли эта машинка?

— Хорошо, — сказал Беляк. — Но почему вы решили, что письмо, это адресовано именно вам?

— Боже! Вы еще спрашиваете! Во-первых, я нашел его на своем столе, во-вторых, вот… вот! — и он показал конверт, на котором очень четко было написано: «Лично. Заместителю бургомистра господину Чернявскому».

Животный страх охватил предателя.

— Хваленая гестапо! … — стонал он, обхватив голову руками. — Где же она? Где? Где все эти вездесущие и всемогущие гестаповцы? Они о чем-нибудь думают? Они не в силах защитить нас, верных слуг Германии. Хваленый Бергер! Это же не гестаповец, а кретин. Он сам влип где-то, как кур в ощип, и перьев не оставил… И они еще о чем-то думают… в чем-то уверены! … Нет! — Чернявский тяжело упал в кресло. — Не гестаповцы и не мы здесь хозяева. Не мы… Вот! — Он выхватил из рук Беляка письмо. — Вот хозяева! Что хотят, то и делают с нами… Убивают, выкрадывают, взрывают… И никаких следов.

— Вы напрасно принимаете так близко к сердцу эту ерунду, — заговорил Беляк.

— Ерунду? Близко к сердцу! — завопил Чернявский. — А что бы вы делали на моем месте?

— Не волновался бы. Это просто угроза. Вас они достать не в состоянии, а поэтому хотят попугать.

— Вы думаете? — нерешительно спросил Чернявский.

— Не думаю, а уверен. Если бы они имели возможность с вами расправиться, то не посылали бы этой записки.

Заместитель бургомистра замолчал, о чем-то раздумывая и не сводя остекленевших глаз с Беляка. После длительной паузы он спросил:

— Как вы считаете, показать письмо в гестапо?

Беляк сделал вид, что обдумывает ответ, потом пожал плечами и произнес:

— По-моему, незачем. Вы же сами говорите, что они бессильны…

— Вы простите меня, — извиняющимся тоном сказал Чернявский, — я наболтал много лишнего… разнервничался… Пусть это останется между нами.

Беляк кивнул головой.

— Вы убедитесь, что я прав. Не тревожьтесь напрасно.

Два дня спустя, в час обеденного перерыва, Беляк задержался в управе немного дольше обычного и вышел из здания вместе с секретарем Чернявского.

Не успели они сойти со ступенек крыльца, как к подъезду подкатил мотоцикл. На машине сидело двое: за рулем эсэсовец, а за спиной его — русский парень с нарукавником полицая и в немецкой пилотке.

Полицай слез с заднего сиденья, отряхнул пыль с пилотки и одежды и спросил:

— Нам нужен заместитель бургомистра господин Чернявский. Как к нему попасть?

Секретарь объяснил, что Чернявского нет, — несколько минут назад он уехал.

— А как же его найти? У нас срочное дело!

Секретарь ответил, что найти его можно только дома, но для этого надо предварительно созвониться с ним.

— Мне, что ли, звонить? — спросил полицай.

— Нет, лучше уж мы позвоним, — сказал секретарь и вместе с Беляком вернулся в здание.

Через несколько минут секретарь появился на балконе, перегнулся через перила и спросил полицая:

— А что сказать Чернявскому?

Полицай посмотрел по сторонам, кинул подозрительный взгляд на проходившего мимо горожанина и, сложив ладони рупором, приглушенно сказал:

— Передайте ему, что мы приехали с совершенно секретным пакетом на его имя от начальника абверкоманды. Вот! — И он похлопал по кожаной сумке, висевшей у него на боку.

Секретарь исчез. На балкон вышел Беляк. Он приложил ко лбу козырьком руку, заслоняясь от лучей солнца, и постоял, разглядывая улицу. Потом вынул карманные часы.

— Поздновато, — произнес он и покачал головой.

Выглянул секретарь.

— Езжайте! — сказал он. — Господин Чернявский вас ожидает. Луговая, четырнадцать. Большой белый дом… Найдете?

— Попробуем, — ответил полицай, взбираясь на свое место. Мотоцикл умчался.

…Часовой с винтовкой за плечом, стоявший у особняка заместителя бургомистра, взял под козырек и вытянулся. Эсэсовец остался на мотоцикле, а полицай спрыгнул и быстро поднялся по ступенькам к парадному входу. Звонить не пришлось. Чернявский сам открыл дверь и провел полицая за собой в большую светлую комнату, устланную ковром.

— Вы господин Чернявский? — спросил курьер.

— Да.

— Здравия желаю! — полицай щелкнул каблуками. — Прошу получить и расписаться на конверте.

Он подал письмо и объемистый, обшитый и опечатанный прямоугольный сверток с грифом: «Строго секретно и весьма срочно». Чернявский осторожно вынул письмо, прочел его и автоматической ручкой, любезно поданной курьером, расписался.

Полицай, не торопясь, аккуратно сложил конверт вдвое, спрятал в карман, застегнул пуговку и спросил:

— Разрешите идти?

— Пожалуйста! Мой сердечный привет вашему начальнику.

— Есть передать сердечный привет… — И полицай, четко повернувшись, вышел.

Чернявский прошел вслед за ним, чтобы закрыть дверь.

Часовой стоял около невозмутимого рыжекудрого эсэсовца и разглядывал новенький мотоцикл.

Полицай быстро сбежал со ступенек, сел позади эсэсовца и сказал ему что-то вполголоса. Увидев остановившегося у дверей Чернявского, полицай козырнул ему. Затем мотоцикл взвыл и рванулся с места, оставив после себя сизо-голубое облачко.

Через десять минут взрыв потряс особняк заместителя бургомистра. Возник пожар. Приехавшие пожарники и гестаповцы нашли Чернявского мертвым.

А в это время виновники происшествия были уже далеко от города и мчались на предельной скорости по шоссе. Они не слышали взрыва и не гадали над вопросом: «сработает» ли сконструированная их руками мина? Знали точно, что «сработает».

Сбавив ход уже в лесу, мотоцикл съехал на песчаную дорогу и, пройдя километра два, стал. «Эсэсовец» остался сидеть за рулем, а «полицай» свалился на песок.

— Ой, кажется, Борис Федорович, ты из меня все потроха вытрусил! — произнес он.

— Можно вернуться и собрать. Ну, как думаешь? — спросил Веремчук, вытаскивая из кармана кисет с табаком.

— А чего думать? — ответил Дымников. — Расписочка тут. — Он похлопал по карману. — Кто ее дал, больше никогда не распишется. А подробности Беляк доложит.

Друзья рассмеялись и стали закуривать.

Беляк узнал о смерти Чернявского через полчаса. Весть о взрыве моментально облетела, весь город. У особняка бывшего заместителя бургомистра собралась толпа, понаехали автомашины, любопытные запрудили всю улицу.

Кто-то из гестаповцев допрашивал часового, охранявшего дом, и тот, заикаясь, плел что-то несуразное. Автоматчики шарили по двору, по саду, лазили на чердак, в подвал.

В управе восседал сам начальник гестапо. Он занял кабинет Чернявского, приказал вскрыть сейф, письменный стол, потом приступил к допросам. Первым был вызван Беляк.

— Вы, кажется, видели мотоциклистов и беседовали с ними? — спросил гестаповец через переводчика.

— Видел, но не беседовал, — ответил Беляк, — Беседовал с ними секретарь Чернявского. — И он подробно описал, как все происходило.

— Довольно! Идите! Секретаря ко мне! — оборвал его начальник гестапо.

Ввели секретаря.

— Кто был на мотоцикле? — рявкнул начальник гестапо.

— Эсэсовец и полицай…

— Вы проверили у них документы? …

— Нет. Они заявили, что из абверкоманды…

— Дубина! … — заревел гестаповец, тряся кулаками. — О чем вы с ними болтали?

— Они хотели видеть Чернявского… У них был срочный пакет… И…

— И? … — прорычал гестаповец, пригнувшись к столу.

— И я позвонил Чернявскому… Он согласился принять…

— Идиот! — бушевал начальник гестапо. — Убрать его.

Радостный и возбужденный, возвращался Беляк домой.

Он был восхищен поведением Веремчука и Дымникова.

«Какая смелость! Какая выдержка! — восторгался он. — Полное хладнокровие. Ни одного лишнего жеста, взгляда! Надо будет подробно все описать Пушкареву, Добрынину, всем. Пусть гордятся. И про допрос напишу. Смех — и только! За одну неделю: Шеффер, Бергер, Чернявский, Дубняк. Надо будет сходить к Микуличу и рассказать ребятам».

А старик Микулич с нетерпением ожидал Беляка в его квартире. И как только тот переступил порог, старик сразу доложил:

— Беда, Карпыч… Кудрину совсем плохо… Паралич стукнул.

Беляк изменился в лице.

— Где он?

— Там же… в подвале…

Беляк глянул в окно. Уже темнело.

— Пойдем!

Кудрин лежал в типографии, на матраце, а возле него на коленях стоял большой, неуклюжий Найденов.

Взглянув на Кудрина, Беляк сразу понял, что смерть близка.

Чувство бессилия охватило Беляка. Он ничем не мог помочь товарищу. Михаил Павлович Кудрин, чьими руками была создана типография и выпущены сотни экземпляров газет, человек, отдавший делу последние силы, — умирал.

— Я знал, что ты придешь, — хриплым, неузнаваемым голосом промолвил Кудрин. — Прости, Карпыч, хлопот наделал…

Губы его еле-еле шевелились.

— Горемыка ты наш родной, — склонившись над умирающим, плакал Микулич. — Душа ты наша чистая! Не уберегли мы тебя…

Кудрин слабым движением руки остановил его. С трудом вбирая в себя воздух, он прошептал:

— Останетесь живы… скажите сынкам… отец умер при хорошем деле. Матушка-родина не помянет лихом старика… — Он смолк на мгновенье, еще раз вздохнул и сказал явственнее и громче: — А фашистов бить!

Глаза застывали, тускнели. Кудрин умер.

Похоронили его ночью на кладбище, недалеко от сторожки Микулича.

С тех пор как в отряде появился радист Топорков, вошло в правило ежедневно, по утрам, проводить политические информации. Командиры рассказывали партизанам о событиях на фронтах, о жизни в тылу, о международном положении и все это связывали с очередными задачами партизанского отряда. Политинформации отнимали ежедневно не более получаса. Идя на боевую операцию или в разведку, каждый боец отряда мог сообщить любому встречному горожанину или жителю деревни последние новости, объяснить смысл событий, происходящих в оккупированных районах и на фронте.

Проводили эти беседы поочередно Пушкарев, Зарубин, Добрынин, Рузметов, Костров, Бойко, Селифонов.

Для политинформации отряд обычно собирался на большой поляне в ста метрах от лагеря. Эта поляна была как бы разрезана надвое маленькой лесной речушкой.

Сегодня беседу проводил комиссар отряда Добрынин. Он рассказал, что внимание всей страны сейчас приковано к Северному Кавказу, куда рвутся гитлеровские разбойники. Воды Дона и Маныча окрасились кровью советских людей. Дым пожарищ повис над станицами и селами, предгорьями, долинами и степями.

— Вот что пишет «Правда» в передовой. — Добрынин развернул сброшенную вчера самолетом газету. — Это обращено к нам: «Враг рвется к Волге, к Баку, в глубь Кавказа.

Сдерживая натиск противника, Красная армия перемалывает его живую силу, сокрушает его технику. В этой гигантской борьбе неоценимую помощь нашим войскам оказывают славные партизанские отряды.

Доблестные народные мстители! Родина с любовью и благодарностью следит за вашими героическими подвигами и ждет от вас новых ударов по ненавистному врагу.

Партизаны и партизанки! Не давайте немцам ни минуты покоя. Держите фашистов в непрерывном страхе. Истребляйте их всеми методами. Чем больше инициативы, находчивости и решительности вы проявите, тем больший ущерб нанесете врагу, тем скорее подорвете его силы. Бейте немцев всюду, уничтожайте их штабы, взрывайте вражеские склады, срывайте подвозку резервов, военной техники, боеприпасов, нарушайте связь…»

…Политинформация окончилась. Командиры взводов и отделений подняли своих бойцов. Надо было сменять тех, кто стоял в дозорах, секретах, дежурил в лагере, надо было отправлять людей на боевые задания.

На берегу речки остались Добрынин и несколько партизан, свободных от нарядов. Можно было идти в лагерь, но уж очень хорошо было здесь сидеть! Хотелось еще полежать на траве, погреться под лучами раннего солнца, покурить, не торопясь побеседовать о том, о сем. Медленно текущая речка плескалась у невысокого песчаного берега, омывала торчащие из земли корни деревьев. Где-то за рекой перекликались перепела и недружно, вразнобой, стрекотали кузнечики.

Партизаны еще находились под впечатлением только что окончившейся беседы.

— Значит, плохие дела на фронте опять пошли, — сказал как бы самому себе дедушка Макуха. Он сел на берег, неторопливо, привычным движением ног стянул с себя разнопарные сапоги — один кирзовый, другой хромовый, сбросил портянки и опустил ноги в воду.

— Ого! — в ту же секунду крякнул он и вытащил ноги обратно. — Сверху печет, а вода как лед.

Дед покрутил головой и по-прежнему, ни к кому не обращаясь, глубокомысленно сказал:

— Ишь ведь, куда залез, гад… на Кавказ. Ну, ничего: чем дальше залезет, тем труднее будет выбираться. Там ему всыпят по первое число. Наполеон тоже соображал — забрался, мол, в Москву, и конец войне, а после — еле ноги унес. Нет, брат! …

— Правильно, дедушка, — перебил Макуху Дымников. — Побежит Гитлер с Кавказа. Оно с гор-то и бежать легче будет.

Макуха покосился на Дымникова и замолчал. Он не любил, когда его прерывали. Осторожно, поеживаясь и открыв рот, дед опустил в студеную воду сначала пятки, потом целиком ступни.

Дымников лежал на спине, недалеко от Добрынина, из-под ладошки наблюдая, как жаворонок поднимался ввысь, заливаясь звонкими трелями; серый комочек делался все меньше и меньше и, наконец, растворился в голубой высоте.

— Сейчас спикирует прямо на нас, — сказал Дымников.

— Где? Кто? — встревоженно спросил Макуха и быстро вынул ноги из воды. Он решил, что речь идет о немецких самолетах.

— Жаворонок… — спокойно ответил Дымников, стараясь разглядеть птичку в небе.

— Ну, а когда же свадьба у тебя, Серега? — как-то чересчур поспешно спросил Макуха, видимо, желая скрыть свое беспокойство.

— Да у нас все готово! — оживленно ответил Дымников. — Мы уже почти супруги. Обо всем договорились, все неясные вопросы утрясли. Вот на, погляди на мою будущую женушку. — И, вынув из кармана маленькую фотокарточку, Дымников протянул ее старику.

Макуха вытер руки о штаны, взял фотографию, прищурил глаза и сделал вид, что разглядывает снимок. На самом деле, страдая дальнозоркостью и не имея очков, он ничего не видел.

— Дурень ты, Сережка, — укоризненно заметил он, продолжая вертеть карточку, — На снимке одно, а в натуре другое. Недаром в старину говорили: никогда не выбирай жену и сукно при свечке. — Он возвратил карточку Дымникову.

Партизаны засмеялись.

Дымников совсем недавно завел переписку с девушкой, работавшей секретарем правления одного из уральских колхозов. Любитель шуток и большой балагур, он стал выдавать девушку за свою невесту.

— Ну-ка, дай я посмотрю, — протянул руку Добрынин.

Дымников замялся, но потом нерешительно подал маленький снимок комиссару, настороженно следя за ним.

Добрынин удивленно поднял брови и едва сдержал смех. Со старой, потертой фотокарточки на него смотрел улыбающийся Дымников.

Ободренный тем, что комиссар его не выдал, Дымников продолжал балагурить:

— Ничего, дедушка! Я докажу, что любовь может возникнуть на расстоянии. Учти, что женщины любят героев. А я для нее прославленный герой. Она так и обращается ко мне: «Дорогой народный мститель…»

— Болтун ты, — махнул рукой дед. — Я вот…

Он не договорил. На поляне, за рекой, послышались один за другим четыре взрыва, и желтовато-белые облачка повисли у самой земли. Гитлеровцы уже четвертый день утром и вечером, в одни и те же часы, обстреливали лес из минометов, не причиняя, впрочем, партизанам никакого вреда.

— Наверное, восемь часов, — сказал Добрынин и посмотрел на часы. — Ну, правильно. Точно восемь. Как всегда, по расписанию.

— Опять, сволочь, кидает! — покачав головой, сказал дедушка Макуха. — Эх! нам бы пару минометиков. А?

— А у покойного Грачева во взводе был миномет, — заявил Дымников.

— Не ври, Сережка! — осадил его комиссар. — Никакого миномета у них не было.

— Был, товарищ комиссар! Факт, был! — загорячился Дымников, вскакивая с земли. — Помните, еще осенью вы меня с фельдшером посылали к Грачеву, и мы там пробыли пять дней? Я своими глазами видел этот миномет, руками щупал. Разве вы об этом не слышали? Спросите фельдшера!

Подозревая очередной подвох, или, как было принято говорить, «покупку», комиссар внимательно посмотрел на Дымникова. Но на этот раз лицо парня было серьезным.

— Ничего не слышал, — сказал Добрынин.

— Тогда я расскажу. Осенью ребята Грачева раскопали в лесу под заваленной землянкой целый штабель ящиков с минами. Видно, наши оставили в спешке. Ну, а миномета, конечно, нет. И стрелять, выходит не из чего. Понятно, досадно стало. Тогда Грачев собирает всех и говорит: «Миномет должен быть, и душа из вас вон! » А где его взять? Легко сказать! Думали ребята, рядили, прикидывали — ничего не получается. Негде взять миномет. Потом наконец решили сами сконструировать. Взялись дружно, потому как Грачев напирает. Добыли чугунную трубу подходящего размера и действительно соорудили что-то похожее на миномет. Оставалось испробовать. А желающих пробовать нет. Страшновато. Мины-то здоровенные, точно поросята, а миномет не внушает доверия. Но все же нашлись смельчаки, испробовали… — Дымников замолк и озабоченно начал исследовать свой рваный сапог.

— И все обошлось? — полюбопытствовал кто-то.

— Нет! — сказал Дымников. — Не надо было пробовать, тогда бы миномет был, а испробовали — без миномета остались. Скандал получился. Конфуз полный. Как стрельнули, мина подалась в одну сторону, как ей и полагалось, — за реку, к немцам. А миномет улетел в другую, в лес. Весь день искали, не нашли. Ровно корова языком слизнула. Видно, далеко улетел.

Все расхохотались. Дедушка Макуха смеялся до слез. Но вдруг он затих и насторожился.

— Внимание! Звукоуловитель настроен, — пошутил Дымников.

Действительно, если со зрением у деда Макухи дело обстояло плохо, то слух у него был поистине замечательный.

— Летит, собака, — твердо сказал Макуха. — Определенно летит.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒