ОРЕВ ЗАРАК 3 страница

Ничто его не отвлекало, и мысли Эшвина снова вернулись к безумию последних недель. Так много всего произошло за короткое время, что ему казалось, он все время идет вслед за обстоятельствами, а не делает свободный выбор.

Даже ребенком он часто уходил от всех, чтобы побыть в одиночестве. Эшвин был лишен этой роскоши с тех пор, как они набрели на те развалины, что могло отчасти объяснить его нынешнюю неуравновешенность.

Как ни странно, было благом побыть вдали даже от Элиз. Когда ситуация стала выходить из-под контроля, он понял, что все больше от нее зависит. Что-то изменилось в их отношениях, и, хотя они оставались близкими людьми, он не был уверен, что ему нравится эта перемена.

Эшвин закрыл глаза и попытался подумать о чем-нибудь другом. Мышцы его ног одеревенели от подъема, плечи тоже были напряжены. Боль в лодыжке была терпимой, и безмятежность поляны лишь напоминала ему, как долго он не был в мире с самим собой.

С тех самых пор, как они нашли эти чертовы развалины, что-то внутри Эшвина будто скручивалось в спираль все туже и туже. Элиз помогла ему, смягчив поверхностные уровни его сознания и тела, но теперь, когда ее не было, напряжение навалилось на него с новой силой. Было важно совладать с ним — и ради себя, и ради тех, кто от него зависел.

Он глубоко дышал, вбирая аромат сосновой хвои и почвы-Запахи земли наполнили его ноздри, и ему почудилось, будто он способен попробовать на вкус резкую наэлектризованность приближающейся грозы. Эшвин отдался на милость ритма тела, давая ему увести сознание куда придется. Мысли угасли, когда он погрузился в приливно-отливный ритм своих легких.

Эшвин впал в транс.

Сердце Эшвина билось как сумасшедшее, и он часто дышал, когда пришел в себя. Среди сосен царил полумрак, и он запаниковал, испугавшись, что ушел слишком давно и уже наступила ночь. Но тут свежий ветер отогнал гряду облаков, и неяркий дневной свет вернулся.

Паника отступила, он снова задышал нормально. Солнце светило уже под другим углом, но сместилось несущественно, поэтому вряд ли он долго пробыл в трансе. Может, от силы час, но ему все равно было не по себе.

Ощущение глубокого покоя объяло его, когда он впал в транс, но теперь даже крохи той безмятежности исчезли без следа. Что-то помешало ему, преждевременно вывело из транса, но что?

Эшвин повернул голову и попытался рассмотреть хоть что-нибудь в полумраке леса. Он пошевелился, стараясь не наделать шума. Мог ли его транс быть прерван предчувствием опасности?

Он продолжал вглядываться в поверхность холма, но ничто не двигалось в сосновом бору. Как бы то ни было, увесистая походная палка, зажатая в его руке, внушала уверенность. Проходили секунды, но вокруг все оставалось недвижимым.

Может, он все выдумал? Да и ладно, могло быть хуже.

Что-то мелькнуло в зарослях, он заметил движение краем глаза. И дело было не в игре воображения, он слышал шорох в подлеске. Эшвин повернулся, пытаясь увидеть, что это было. Ничего. Горький привкус страха наполнил рот.

Кто-то преследует его.

Чертов Гордон. Обещал ведь, что здесь он будет в безопасности.

Палка задрожала в его руке. Эшвин оставался неподвижным, но глядел в оба, едва дыша. Выжидающая тишина опустилась на кроны сосен. Почему он раньше ничего не заметил? Это напомнило ему о сумасшедшей гонке вокруг пруда Холлоу, когда неизвестный бегун преследовал его. Неужели снова он?

Ужас застыл в его груди, как глыба льда.

Только не это. Пожалуйста, только не это.

Он сосредоточил все внимание только на тенях среди деревьев, на сжатой в руках палке да на биении своего сердца. Он ждал, нутром чуя, что что-то произойдет.

Снова шорох. На этот раз слева от него. Так враг не один? Он ухватил палку обеими руками, подняв ее перед собой, как меч. От адреналина мышцы едва не свело судорогой.

Время замедлилось, и его чувства обострились до предела. Волоски над верхней губой встопорщились и встали дыбом. Палка стала продолжением его руки, каждый узел и сучок врос ему в кожу. Каждый мускул его тела напрягся перед борьбой или бегством.

Фигура в лохмотьях поднялась из листвы меньше чем в десяти метрах от него. Ее покрывали грязь и листья, и Эшвин ужаснулся, как близко к нему подобрались, а он даже не заметил этого. Тварь испустила пронзительный визг и бросилась прямо на него. Эшвин успел разглядеть бешено вращающиеся глаза в окружении косматых волос, пока тварь стремительно приближалась.

Эшвин замахнулся палкой, сжав ее в обеих руках, и попал твари по плечу. Палка весила слишком мало, чтобы остановить мчащегося, будто таран, врага, и существо в лохмотьях набросилось на него, опрокинув вместе с собою, два тела замолотили друг по другу всем, чем только можно.

Грязные когти потянулись к лицу Эшвина, а зубы впились ему в плечо. Коктейль из боли и адреналина придал Эшвину сил, и он сбросил напавшего. Тот с треском врезался в ствол сосны. Воздух вырвался из легких врага, и Эшвин понял, что тот задыхается, но его это не остановило. Его ослепляла ярость.

Он вскочил на ноги и бросился на противника. Он замолотил кулаками по лицу, по рукам и ногам врага. Грязная тварь все пыталась вздохнуть и не могла защищаться. Эшвин осыпал ее градом ударов, теперь нанося их локтями и коленями, потому что сбил до крови костяшки пальцев. Жертва Эшвина свернулась калачиком и не делала никаких попыток отбиться.

Наконец неистовство покинуло Эшвина, от него осталось оцепенение и одышка. С пальцев капала кровь, но было непонятно, чья она. Его противник застонал, и тут Эшвин понял, что он повторяет одни и те же слова снова и снова.

— Хватит. Пожалуйста, хватит.

Но кроме того, голос был ему знаком. Он повернул истерзанное тело и отвел одну его руку в сторону. Съежившийся человек сначала сопротивлялся, но после дал Эшвину добраться до лица, поняв, что бить больше не будут.

Весь покрытый синяками и ссадинами, на удивленного Эшвина смотрел Поррик.

— Ты жив! — Это прозвучало глупо, но он не мог поверить глазам. Все полагали, что Поррик сгинул в огне, обратился в пепел вместе с фермерским домом.

Ирландец уткнулся лицом в грязь и захныкал.

— Прости. Я не знал, что это ты, — сказал Эшвин.

Он чувствовал себя виноватым и в то же время злился на себя за это. Хоть они и не пылали друг к другу любовью, Эшвин не причинил бы Поррику зла, если бы знал, что это он. А еще ему было страшно узнать, что он способен на такую безудержную жестокость, не важно, оправданную или нет.

— Не надо было тебе на меня нападать, — сказал Эшвин, оправдываясь. — Зачем ты вообще на меня напал?

Поррик по-прежнему ничего не отвечал, он либо бормотал себе под нос, либо плакал, как ребенок. Эшвин подался к нему, но Поррик отпрянул.

— Не трожь меня! — завопил он так свирепо, что Эшвин отскочил назад.

— В чем дело? Я же извинился.

— Мне больно! Хватит. Пожалуйста, хватит! — Поррик снова свернулся клубком, раскачиваясь и хныча.

— Я к тебе не прикасаюсь.

Эшвин отступил еще дальше. Что, черт побери, творится с этим типом?

— Поррик, послушай меня. Мистер Чизвик и Эрик в деревне внизу. Мы тебе поможем.

— Не подходи ко мне. — Поррик пополз от него вверх по склону. — Ты ищешь колодец, вот что ищешь! Держись от меня подальше. — Глаза его бешено вращались.

— О чем это ты? Это я, Эшвин. Это же вы, паршивцы, изначально втравили нас во все это безобразие. — Может, от обиды и оскорблений Поррик придет в себя?

— Не отрицай этого. Я видел твое отражение в колодце. Оно ждет, когда ты его освободишь.

Они оба замерли на миг, обвинение повисло в воздухе между ними.

— Что за колодец? — медленно спросил Эшвин. — О чем ты говоришь?

— Ты только дурака не валяй! — Ирландец бросил на него откровенно злобный взгляд.

Эшвин вспомнил свой транс — как он всегда представлял, будто падает в глубокий колодец самосознания. Было ли это простым совпадением или нет, но по его спине побежали мурашки.

— Поррик, ты несешь чушь. Я не знаю ничего ни о колодце, ни об отражении.

— Не ври мне! — прорычал Поррик. — Ты выпустишь это, и все мы будем обречены.

— Поррик, я правда не знаю, о чем ты. Пойдем вместе со мной в деревню. Мистер Чизвик тебе поможет.

— Нет, нет. Внутри колодца возможно все. Правила к хаосу неприменимы. — Поррик повернулся и бегом помчался к деревьям.

У Эшвина были считанные секунды, чтобы принять решение. Он мог либо побежать за Порриком, надеясь увести его особой в Раннох-Лодж, либо избрать более безопасный путь и рассказать все мистеру Чизвику и Эрику. Странное ощущение дежавю овладело им, пока он смотрел, как убегает Поррик. Каким-то образом он знал, что ему придется сделать выбор самому, и никто не помешает и не поможет ему. После всей неясности и ожидания неотвратимость момента принесла ему облегчение.

Эшвин догнал Поррика среди сосен. Ирландец взбирался на холм на четвереньках, как животное. Эшвин ухватил его за лодыжку и вывернул ее, уложив его на спину.

— Ты пойдешь со мной.

— Беги! — закричал Поррик. — Беги, пока ты еще... — Ирландец вдруг изогнулся от дикой боли. Он упал на землю и забился среди сосновых игл. — Прекратите, прекратите! А-а-а, пожалуйста, хватит! — В углах рта Поррика запенилась слюна, и тело одеревенело. — Хорошо, хорошо! Я это сделаю. — Эти слова были исторгнуты болью.

Припадок прошел; Поррик тяжело дышал. Он снова захныкал и стал ругаться, что было больше на него похоже. Эшвин ждал, пока ирландец соберется с силами. Истерзанная фигура поднялась на ноги, лицо уже опухало под кроваво-грязевой маской. Слезы проложили на лице Поррика узкие белые дорожки. В колтуны волос набились листья, а отрепья, надетые на нем, были сплошь забрызганы грязью, но Эшвин видел, что в его взгляде сквозит вызов.

— Сначала я должен тебе кое-что показать, — сказал Поррик отрывисто.

— Колодец?

Поррик не ответил. Он просто повернулся и снова захромал вверх по холму. Если не вырубить ирландца хорошим Ударом, не было способа вернуть его без борьбы, а этого между Ними уже было достаточно.

Что такого важного хочет показать ему Поррик? Дрожь предвкушения стала лучами расходиться из пупка Эшвина.

Он распрямил плечи и задумался, всем ли смельчакам так отчаянно хочется по-маленькому. Поррик вел его к вершине заросшего соснами плато. Дождь так и не пролился, но Эшвин заметил залегающие между деревьями длинные тени. Дневного света осталось на час, много — на два.

Оба они взбирались вверх молча, держа при себе свои мысли и сберегая силы. Чем выше, тем больше менялся ландшафт. Мягкий подъем стал более крутым и каменистым, а сосны уступили место более низкорослым и морозостойким деревьям и стелющемуся кустарнику, который царапал ноги. Камни выступали из земли под странными углами, а одежду едва не срывал ветер. Сначала он казался освежающим, но потом конечности Эшвина начали неметь, в то время как тело обливалось потом.

— Далеко еще идти? — прокричал он.

Ирландец не остановился и никак не подал виду, что хотя бы услышал вопрос. Он продолжал неистово взбираться вверх, будто от этого зависела его жизнь.

Поррик взобрался на вершину скалы и скрылся за ее кромкой. Эшвин остановился и посмотрел вниз, как только ирландец скрылся из виду. Сосновый бор, в котором он впал в транс, был ясно виден. Отсюда сосны казались маленькими и чахлыми. Он глянул наверх и осознал, как опасно было его положение. Один умело сброшенный обломок скалы — и он покойник. Не в этом ли и состоит план Поррика? Тревога придала Эшвину сил, и он одолел последние метры.

Каменная плита выравнивалась и образовывала естественное углубление, полукруглое по форме и около десяти метров в поперечнике. Поррик в нерешительности мялся на другой стороне, казалось, он спорит сам с собой. Между ними зияла грубо вырубленная дыра, шириной в метр, уходящая в глубь скалы. Эшвин осторожно подошел к краю. Быстрым взглядом он рассмотрел естественный колодец, неглубокий, но наполненный темной недвижной водой.

— Это то, что ты хотел мне показать? — спросил Эшвин.

— Ты нужен Элиз, — сказал Поррик мертвым голосом. Он машинально указал на колодец.

— Что?

Это что же, какой-то фокус? Эшвин подобрался ближе к краю дыры. Поррик не шелохнулся, поэтому Эшвин осмелился посмотреть вниз. Что-то мелькнуло в глубине воды. Он попытался отскочить, но было уже поздно. Черная вода снова застыла, а отражение поднялось на поверхность. Эшвин склонился над ним, чтобы получше рассмотреть, не слушая отчаянных призывов рассудка. Пупок болел. Иголки, словно от онемения, пронизывали руки и ноги. Поррик в ужасе застонал, но внимание Эшвина было приковано к тому, что лежало под мерцающей темной гладью.

Его периферическое зрение сузилось, пока в пределах видимости не осталось только самое дно колодца. У Эшвина было ощущение, будто его увлекает в темный туннель, только света на другом его конце не было. Его отражение заколыхалось под ним, и мышцы пресса стали сокращаться, когда откликнулась его сакральная чакра.

Колодец вытягивал из него силы, всасывал его в себя. Он попытался отпрянуть, но его держали слишком крепко. Что-то таилось в глубине колодца. Что-то, что хотело выйти наружу. Оно призывало его, манило к себе. Эшвин боролся, но принуждение было сильнее. Ему придется посмотреть.

Отражение заколыхалось. По воде пошла рябь, как будто в глубине шла борьба. Он мог видеть... что-то. В темном зеркале медленно соткалось воедино лицо. Человек, которому оно принадлежало, смотрел на него снизу вверх. У отражения была темная кожа, как у Эшвина, и длинные блестящие волосы, будто покрытые маслом. Тело было стройным и пропорциональным.

Эшвин жадно впитывал эту картину. Так он выглядел бы, если бы стал совершенством. Он благоговейно глядел на отражение. Оно, в свою очередь, смотрело на него одновременно знакомым и чужим взглядом, в котором были естественное достоинство и уверенность, коим Эшвин мог только позавидовать.

Поррик закричал от ужаса, но вопль оборвался, будто кричавший задохнулся. Отражение приблизилось к краю колодца, обеими руками упершись в кромку воды, разделявшей их. Это были руки Эшвина, воспроизведенные до мелочей. Эшвин наклонился и прижал свои ладони к тем, в воде. Он попытался воспротивиться, но теперь он сам стал отражением и был вынужден копировать все его движения.

Вместо воды его руки дотронулись до теплой кожи. Ток узнавания пробежал по его рукам, когда их пальцы сплелись, и оба образа соединились. Эшвин запаниковал, но его отражение улыбнулось и потянуло его в колодец. Страх придал Эшвину сил, и он рванулся прочь от темной глади. Они так и стояли, тяжело дыша, но ни один не мог перебороть другого. — Помоги мне, Поррик!

Ирландец не ответил, но пара огрубевших рук рванула Эшвина назад за плечи. Отражение удвоило усилия, однако ему было не сравниться с их соединенной массой. Какой-то миг Эшвин и Поррик шатались, а после повалились назад. Но двойник не собирался сдаваться. Вспышка света заплясала отсветами перед глазами Эшвина. Когда к нему вернулось зрение, он с ужасом увидел, что его близнец встает на ноги. Такого не могло быть. Это невозможно. На лице его отражения появилась беспощадная ухмылка, и оно подобрало камень размером с его голову, темным взглядом постоянно удерживая глаза Эшвина. Поррик отступил, когда отражение подняло камень высоко над головой.

«Ты не смеешь».

Слова эти никто не произнес, однако Эшвин их слышал. В замешательстве он обернулся — и увидел золотистую фигуру, переливающуюся над каменным плато. Она указала перстом на камень. Камень распался, осыпав его двойника каменной крошкой.

Отражение Эшвина удивленно уставилось на свои руки, а потом гневно воззрилось на незнакомца. Оно побежало к краю дыры и нырнуло вниз, исчезнув с плато и из поля зрения. Призрак повернулся к Поррику, и Эшвин снова услышал голос в своей голове.

«Отпусти его, Гамалиэль».

— Как пожелаешь, Метатрон, — ответил Поррик не своим голосом.

Его голова внезапно почернела, вязкая жижа хлынула изо рта, ноздрей и ушей. Пятно расползалось и между ног, черная жижа, струящаяся по его груди, соединялась с более мощным потоком, хлещущим ниже пояса. Жижа стояла лужей у ног Поррика, она собралась в пузырящуюся массу грязи. Отвратительно бесформенная тварь восстала из грязевого болота, а Поррик, покинутый тем, кто владел им, упал на землю.

Черная дыра открылась над Гамалиэлем, будто повернувшись на невидимых петлях. Он подпрыгнул, нырнул в туннель и пропал.

Сияющая фигура прошла мимо Эшвина и заглянула в колодец. Она склонилась и окунула персты в воду. Из колодца с шипением пошел пар. Фигура повернулась лицом к Эшвину, и на миг ему показалось, что он узнал ее.

«Веруй, Эшвин, и воздастся тебе по вере твоей».

Призрак отвернулся и шагнул в никуда. Эшвин моргнул, не веря собственным глазам. Он снова стоял на каменистом плато один, не считая не приходящего в себя ирландца.

И тут наконец полил дождь.

Он начался постепенно, осыпая капельками его непокрытую голову, но все усиливался. Струи жестко секли тело. Ледяная вода стекала по шее за ворот, обильно орошая спину и грудь. Эшвин содрогнулся, и ему пришло в голову, что под таким дождем в горах можно запросто простудиться. Что бы ни означало все произошедшее, обдумать это предстоит позднее.

На непослушных ногах он пошел к краю каменного плато. Солнце тонуло у горизонта, отбрасывая розовато-лиловые блики на проплывающие облака. С такого расстояния было похоже, что кто-то разжег гигантский костер, но аналогия не утешила и не согрела его. Крутые склоны и громады деревьев скрывали разлитые внизу огни Кинлох-Раннох. Он был здесь один, и у него оставалось около получаса дневного света, да еще отражение поджидало его среди деревьев.

Потом он вспомнил о Поррике. Тот лежал там же, где упал. Эшвин поспешил к нему.

— Поррик? — Нет ответа. — Поррик!

Эшвин потряс его, но безрезультатно. Тот даже не застонал. Может, он мертв? Выглядело похоже. Лицо его было вспухшей массой синяков и засохшей крови, а под этой коркой проступала мертвенная белизна.

Он взял Поррика за запястье и попытался нащупать пульс. На ощупь кожа ирландца была холодной и влажной, но это ничего не значило — кожа Эшвина была такой же. Он прижал пальцы к вене. Ничего. Он прижимал их под разными углами, боясь, что неверно слушает пульс, но Поррик даже не шевельнулся.

Внезапно Эшвин впал в ярость. Этот ирландский ублюдок не может быть мертвым. Просто не может! Он слишком многое должен объяснить, не может он так просто умереть на этой чертовой груде камней.

Дождь смешивался со слезами Эшвина. Надо было держаться. Расклеиться сейчас было бы самоубийством. Эшвин присел на корточки и попытался мыслить. Дождь все шел, осыпая каплями человека и скалу, не делая между ними различий.

Дышит ли еще Поррик? Эшвин глянул на его грудь, но не смог различить движения. Эшвин склонился над ирландцем и прислушался. Нечто, отдаленно напоминающее вздох, достигло его уха.

— Поррик!

Эшвин снова его затряс, но обмякшее тело в его руках оставалось безвольным. Почему он не может очнуться? Прямо на его глазах небо темнело, а дождь все усиливался. Им надо выбираться отсюда, пока силы не покинули Эшвина.

Эшвин усадил Поррика и с трудом взвалил себе на плечо. Поррик сильно потерял в весе с момента битвы за фермерский дом, но усталые мышцы Эшвина и без того протестовали, а лодыжка дрожала от напряжения. Слава богу, дорога шла под гору. Если бы надо было взбираться вверх, им ни за что бы не дойти.

Эшвин начал спуск. В сгущающейся тьме это давалось с Трудом. От дождя камни стали скользкими, а балансировать он мог только одной рукой, второй он придерживал Поррика. И идти надо было медленно. Если он упадет, то может уже не подняться.

Он оскальзывался и оступался несколько раз, удерживаясь на ногах лишь чудом. Однажды он даже упал на спину, так и проскользив до резкой остановки — он уперся в подножие большой скалы. Ноги его будто поджаривали на огне, но Эшвин изо всех сил старался не обращать внимания на боль.

Мистер Чизвик и Эрик точно должны искать его. Ему бы только дотянуть до пастбища. Там уж они его найдут.

Каменистый склон сменился более мягкой почвой. Низкие кусты в темноте выглядели черными пятнами. Эшвин почти до предела исчерпал свою выносливость, но продолжал упорно идти, зная, что смертельно опасно сейчас останавливаться. Им нужно найти какое-то подобие убежища, если не удастся дойти до деревни, потому что дождь и переохлаждение в эту минуту их злейшие враги.

Он продолжал тащиться вперед, едва различая, куда ступает. Раз ему показалось, что он видит огни, но не был уверен. Он даже решил, что Поррик разок пошевелился, но тот не отвечал на его вопросы, так что, видно, ему показалось.

Даже сейчас, когда он был утомлен до предела, его воображение подсовывало ему разные видения. Сумасшествие какое-то. Богатое воображение было и благословением, и проклятием всей его жизни. Оно было источником вдохновения а корнем всех его сомнений.

Больше он не мог лгать себе самому. Не теперь. Смятение, Суверенность и эгоизм были определяющими чертами его жизни. Они были причиной любого провала и повисавшим ввоздухе сомнением после любого успеха. Они искажали даже его личные отношения. Он не любил Элиз так, как она его любила. Он любил исходившее от нее постоянство. Это было то, чего он не мог достичь сам.

Жизнь Эшвина открылась ему — и он устыдился.

Даже после развалин он не пытался докопаться до правды, как Эрик, и не поддерживал остальных, как Элиз. Нет, он все принимал близко к сердцу, тут же отстраняясь, чтобы решить, что это означает и что делать ему. Где было его сочувствие к остальным, тоже страдающим и напуганным? Его эгоизм был столь нерушимым, что он едва мог это выносить.

Теперь с этим покончено!

Если ему суждено умереть сегодня на этом несчастном склоне, то случится это тогда, когда он отдаст долг Поррику и остальным.

Впервые за бог знает сколько времени — сколько он себя помнил — Эшвин был абсолютно уверен, что ему нужно делать: доставить Поррика в деревню. Не было ни сомнений, ни надуманных страхов, ни неуверенности, только задача — и решимость справиться с нею. Его тело все так же болело, ему было холодно и страшно, но его разум больше не воевал с воображением, и в этом было основное отличие от прошлого.

Эшвин свирепо ухмыльнулся во тьме. Ему предстояло извиняться за всю прожитую жизнь, и у него на это, быть может, всего одна ночь. Жизнь иногда чертовски несправедлива.

САММАЭЛЬ

Внимание Саммаэля было приковано к двум людям, которые с трудом спускались с горы после нападения Гамалиэля. Адепт Просветляющего Восхода был на волосок от смерти, но это было несущественно. Индиец был травмирован, но сохранил цельность рассудка, в этом все дело. Он мог бы убить их прямо сейчас, но это только отдалит приход неизбежного. Рано или поздно появился другая каббала, чтобы пройти Испытание Столпов.

Даже Саммаэль не может прервать ход времен.

Логика не помогала: ему все равно хотелось увечить и уничтожать тех, кто заместил Падших. Саммаэль поддался жажде крови, хотя она своим неистовством туманила ясность его мысли. Это все, что ему осталось. Они отняли у него столь много, низвергли его так глубоко, что одна лишь ненависть оставалась ему — как камень, о который он оттачивал клинок своей воли. Ненависть он никому не отдаст.

Никогда.

Саммаэль опустился на вершину горы, дрожа от тщательно сдерживаемой ярости. Скоро. Скоро он освободится от навязанных ему оков. Нужно еще потерпеть. Он требовал дисциплинированности от других, теперь он должен потребовать ее от себя. Еще немножко.

Его духовная форма менялась в ответ на внутреннюю бурю, переходя от одной внешности к другой так стремительно, что любому возможному наблюдателю удалось бы увидеть только мерцающую завесу света. Лжеобвинитель носил множество масок, и теперь они быстро сменяли друг друга. Усилием воли он остановил смену лиц и принял свое любимое обличье.

Каштановые волосы обрамляли доброе лицо с карими глазами и мягкой бородой, ниспадающей на грудь. Развевающиеся одежды и мягкая линия рта делали Саммаэля похожим на современную версию иконы Иисуса Христа. Возможность манипулировать событиями в этом обличье всегда забавляла его.

Гамалиэль и Орев Зарак спустились, чтобы присоединиться к наблюдению, две тени заняли оба фланга. Гамалиэль был в своей обычной отвратительной телесной оболочке, сляпанной кое-как. Сегодня у него было три ноги и короткая рука, растущая из середины груди. Гротескная голова нелепо болталась на сломанной шее, а выпученные глаза вращались на стебельках. Орев Зарак скользил по воздуху в вершинах деревьев — огромный ворон прорезал закатный сумрак.

Спуск стал менее крутым и каменистым. Вокруг купами рос жесткий кустарник, а в каменистых ямках образовались лужи. Их добыча остановилась у одной из них попить и трогала лицо, глядя на свое отражение — мышцы играли у него на спине, пока он зачерпывал рукой воду, не подозревая, что за ним наблюдают.

— Симулякр похож на индийца, но не идентичен, — заметил Саммаэль.

Если у его плана был хоть малейший шанс сбыться, то светловолосая женщина должна была принять симулякр за своего партнера. Если она обнаружит подмену, реакция может быть опасной.

— Это невозможно исправить, — ответил Гамалиэль. Тень недовольства закралась в тон Саммаэля:

— Ты сказал мне, что он извлек свое отражение из колодца. Почему же тогда они не одинаковые?

Прежде чем ответить, Гамалиэль раздраженно закудахтал.

— Это правда, но колодец — не зеркало. Оно показывает не то, что есть, а то, что может быть. Когда индиец посмотрел в него, колодец показал ему наибольший из его страхов: как мы подозревали, это его слабости. Но отражение — лишь часть его сущности, более темная и жестокая, существования которой в себе он боится. Они не могут быть идеально похожи, потому что симулякру недостает тех качеств, которые нравятся в себе человеку.

— Сходство достаточное. — Орев Зарак склонил голову, чтобы изучить их птичьими глазами-бусинками.

— Ты уверен? — спросил Саммаэль.

— Из всех присутствующих я лучше всех овладеваю людьми, — ответил Орев Зарак. — Если будет нужно, я смогу изменить его внешность и поведение. Он сойдет за оригинал.

— Тогда забирай этого, — сказал Саммаэль с блаженной улыбкой.

Орев Зарак снялся с ветки и устремился вниз на мощных крыльях, как черная стрела. Саммаэль сосредоточился на ничего не подозревающей жертве, глядящей на свое отражение. Орев Зарак сокращал расстояние между ними, все быстрее устремляясь к подножию холма. Театральность действа была отнюдь не обязательна, но Саммаэль все равно наслаждался зрелищем.

Может, у симулякра сработал инстинкт или так совпало, но в последний момент он вскинул голову. Его глаза округлились от ужаса, когда он увидел опускающегося на него огромного ворона, чьи крылья были широко раскрыты, а когти выпущены. Он отпрянул назад, скорее благодаря защитной реакции, чем от удара. Крылья ворона обвились вокруг его головы, когти вонзились в беззащитное лицо. Симулякр боролся, пытаясь вцепиться в ворона. Его пальцы проходили через бесплотную оболочку птицы и впивались в собственное тело.

Они упали, и отражение безнадежно покатилось по земле, пытаясь избавиться от Орев Зарака. Оболочка ворона растворилась и сложилась в человеческое лицо, как в маску палача.

Отчаянные крики жертвы ослабли, она даже пыталась нырнуть лицом в лужу воды, но тщетно. Орев Зарак разлился по его лицу, как жуткая нефтяная пленка, вливаясь во все отверстия, пока крики сначала не превратились в бульканье, а потом не стихли вовсе.

Симулякр обмяк, когда Орев Зарак овладел своей новой телесной оболочкой. Фигура дернулась раз в конвульсии — и застыла лицом в воде. Саммаэля не волновало, что человек может захлебнуться. Теперь он был во власти Орев Зарака, тот не позволит симулякру умереть.

Даже если захочет.

Особенно — если захочет.

Наблюдение за охотой напомнило Саммаэлю, что он еще не загнал свою добычу. Какое-то время он следил за тем, кого звали Эриком, ожидая шанса, который рано или поздно представится. Мальчик хоть и наивен, но силен в таинстве Элоима Саваофа, им нелегко будет управлять. Саммаэль не мог вселиться в него, как в того типа внизу. Нет, Эрик должен обладать свободой выбора. Только тончайшая материя полуправды, переплетенной с ложью, сможет его обмануть.

Была старинная поговорка, такая древняя, что даже Саммаэль позабыл ее происхождение: сначала разбей сердце, потом сокруши разум. Жаль, но тварь, только что завоеванная ими, послужит тем скальпелем, которым он вырежет сердце Пятигранной каббале. Как только девушка-блондинка окажется в заточении, остальные станут беззащитными, включая Эрика.

Симулякр поднялся из грязной воды. Лицо его кровоточило, так он сам себя поцарапал, но он отсалютовал им, хоть и нервным жестом. Орев Зарак явно контролировал тело.

Саммаэль собрался уже исчезнуть, когда над его головой открылись врата. Он знал, кто это, потому что и Орев Зарак, и Гамалиэль были рядом, а Тагирирон оставался в ловушке в Аваддоне. Он помедлил один миг, не желая спорить, но нужно было удостовериться, что Лилит отпустила того высокого парня.

Эта динамика решила дело.

Врата раскрылись — и Лилит скользнула сквозь их черный зев. Щель закрылась, выбросив ее ладную фигурку со щелчком, как от туго натянутой резиновой ленты.

Лилит была вне себя от ярости. Ее окружал нимб потрескивающего электричества, и, хотя это была только иллюзия, избранная ею под настроение, она рассказала Саммаэлю о многом. Он подождал, пока она соберется с мыслями, ему было любопытно, какие новости предстоит услышать.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒