Душа уходит в дальний перегон 1 страница

Так Христос говорит. Это не просто слово «дурак». Значит, нет ума, и на уровень скотины низводишь брата. Ладно ли это? И ребёнок всегда понимает, что здесь суд Евангельский. Он нарушил заповедь, огорчил Христа и ребёнку надо начинать то показывать. Не накормил кошку. Как я его могу наказать? «Бог мог тебя сотворить котёнком? Ладно ли было бы, если за тобой ухаживал такой же, как ты? Благодари Бога, что ты человеком сотворён».

Идём мы по степи. «Дети, посмотрите, какие облака кучерявые, красиво-то как! А где-то кто-то сидит в тюрьме, даже и виновный пусть, но он ничего этого не видит. Склоним колени». Встали все на колени, своими словами помолились. Вот они, кирпичики в фундамент живой веры, ненатуженной. И так на каждом шагу. Видим пьяницу, матерится человек. Отошли. «Смотрите, ты точно таким будешь, если не будешь веровать в Бога. Другого пути нет без Бога. Только вера в Бога может освободить от греха. И мы ничем не лучше других, мы много слушаем из Слова Божия, а как мы поступаем? Мы хуже этого пьяницы». Вот ребёнок всё время это должен слышать постоянно». Мы вас зовём на лето к себе, всех кто пожелает.

Валентина Романовна: Дал бы Бог, как хорошо было бы.

Зоя Крахмальникова.: Мне рассказывал один духовный человек, священнослужитель Церкви. Рассказывал он в храме, и он точно это знает, потому что он разговаривал с теми людьми, которые доподлинно это знают, и участвовали в этом. О том, что мощи преподобного Серафима есть, они в России, но они спрятаны, и монахи Новодивеевского монастыря, которые спрятали эти мощи, при каких обстоятельствах, передают друг другу сведения о том месте, где они покоятся. Когда приехали красноармейцы увозить мощи преподобного Серафима, они положили на телегу его мощи вместе с ракой или свалили в другое место, я не знаю, в какой форме это было сделано, это было на телеге, и они поехали и возвращались обратно. Но монахини тайные, которые там были, они знали об этом. Они жили недалеко от постоялого двора, где нужно было остановиться этому обозу, и военные зашли к ним, монахини их пригласили, и они их очень сильно угостили спиртным. Воины выпили, была метель, и они уговорили их, оставайтесь у нас ночевать. Когда те заснули, монашки вынули мощи святого, положили туда землю, и потом захоронили, эти мощи. И это ему рассказывала та женщина, и показывала место, где они покоятся. Я поверила в это.

И попутно расскажу один замечательный случай. Тоже мне рассказала одна женщина, которая была очевидицей этого. Она познакомилась в храме в Москве с какой-то пожилой женщиной. Та говорит: приходите ко мне в гости. Однажды она настолько доверилась им, что зашла в такую комнатку тайную, как иногда в московских квартирах делали гардеробные. А там был храм. И там были святыни преподобного Серафима Саровского. И кроме того там лежал очень красивый ковёр свёрнутый, который она мне показала; этот ковёр сплели или связали монашествующие. Преподобный Серафим сказал о том, что он придёт на землю, спустится – такое пророчество было. Помните, такое время было? И вот они для его ноженек сделали этот ковёр. Этот ковёр был необычайной небесной красоты – так об этом она мне рассказывала. Так живёт память о преподобном Серафиме.

Игнатий Т.: Напоминает житие святого Феодота. Точно так же напоил вином воинов, и воины уснули, он на осла положил тело казнённого, а осёл хорошо знал дорогу домой, и он отправил его, и осёл ушёл, а сам лёг спать. Утром воины встали, его проводили, он ушёл, и те ничего не видели. Поискал осла, осла нигде нет. «Куда-то ушёл у меня осёл», - пойду, поищу. Теперь, если коснётся, чтобы быть и видеть в этом месте, надо, не просто поверить, а всегда и проверить. Иначе, если мы будем доверчивыми, то можем этим доверием натворить и не то. Было свидетельство, что Анастасия, царская дочь, где-то живая. Да мало ли таких авантюристок было! Об Иоанне Кронштадтском такое пишут ныне, что его вызвали причащать на дому, а потом избили его именно масоны. Но в самой пространной его биографии, которую я начитал и издал на три плёнки, нигде нет про то избиение ни одного слова. Я к сведению принял, как священный синод говорит. Я услышал, но утверждать на 100% этого не могу. Нельзя утверждать ничего. Для себя сделал вывод, когда меня терзали в первый раз кагэбисты при аресте, что если всякая ложь от дьявола, а если что-то не так, а я буду утверждать, и готов ли за утверждаемою мною умирать сейчас? О, нет! И я помаленьку, помаленьку от этой пропасти начал отползать: «Хочу оставить одно Евангелие, в чём я на 100 %уверен».

Меня они в 80-м году крепко к этому приучили. Уверен ли, что именно так, что именно столько-то? Нет, не уверен. И я думаю, что в вечности разницы никакой нет, политический деятель был или спортсмен хороший - кем я предстану перед Богом? Ни переиграть, ни переменить ничего уже мне не дано будет. О, душа, взвешивай каждое слово, ибо за каждое слово человек даст отчёт в День Суда. Вот ипэховцы (подпольные, истинно православные христиане) причащаются у себя. Но люди стали замечать, что просфоры даются как будто новые. Оказалось, что они от старых просфор добавляли, перепекали, и в конце всё оказалось фальшью. Да и фальшь-то не простая. Люди-то верили, причащались, думали, что тут истинное причастие. И куда эти души ушли, а как за них отвечать теперь? Когда я им всё это разъяснил, то некоторые сразу начали от них отходить. Рано или поздно где-то когда-то ложь обнаружится. А ежели и не так, то правда всё равно воссияет в вечности.

  З. К.: Мы живём по канонам якобы Константиновской эпохи, когда не было гонений, и Церковь тем не менее за 70 лет не участвовала ни в каком каноническом творчестве, ни в каком экклезиологическом творчестве, наша Церковь. Если она участвовала, то она придумывала всякие мирологии никодимовские, суперикумены питеримовские и прочие, в общем еретические икумены. Дело в том, что когда Церковь вступает в новый период исторического бытия своего, то она должна и так всегда было, сообразно с какими-то в общем обстоятельствами исторического плана, в частности, когда начинаются гонения на Церковь или когда было прекращено гонение, возникло монашество, как Вы правильно сказали, как протест против обмирщения. Так же когда Церкви не столько угрожает обмирщение, сколько угрожает гонение, причём гонение различного плана, гонения кровавые, гонения физические, гонения духовные, то Церковь как бы не то, что перестраивается, но Церковь даёт новый всплеск канонического творчества. Это неизбежно, так всегда сопровождалось. Она немедленно реагировала на ереси. Борьба с ересями, может быть, шла целый век, как мы знаем с тем же самым арианством. Реагировала в числе каких-то святителей, мирян, монахов и так далее. Шла борьба против ереси. Вся история Церкви связана с тем, что она реагирует на свою жизнь. Так вот мы попали в такую бездну лжи со стороны Церкви, потому что наша Церковь, парализованная сергианством, не смогла откликнуться на те гонения, которые она стала переживать, и не отразила в своих каналах. Она живёт по канонам того мирного времени, которое давным-давно для неё прекратилось. По канонам 19-го века Русской Церкви, по канонам той самой мирной эпохи. Поэтому зашёл разговор о том, что пришло ныне время, когда нужно заниматься экклесиологическими проблемами, но как?

Сергианство этими проблемами не может заниматься, потому что, судя по тому, как и что они выпускают сейчас, о чём они говорят, мы видим ясно, что они полностью довольны собой, у них всё абсолютно в полном порядке, они абсолютно каноничны и даже более того, они, наоборот, герои, потому что спасли Церковь от гонений. И потому возник такой вопрос: кто может включиться в эту экклесиологическую (законотворческую) работу? Мы сами, здесь, нашими силами, миряне, не можем этим заниматься. Миряне, как мы знаем из истории Церкви, участвовали на соборах. Порой миряне и простые, в общем, верующие побеждали епископов. Так что это жизнь Церкви, а в Церкви все равны перед Богом и каждый может бороться за истину. Но, поскольку христианство - это мировое вероисповедание, то нас не могут стеснить ни границы, ни межконфессиональные распри между православными.

 И если у православных есть желание разбирать эту нашу ситуацию, то было бы очень важно. Когда мы думали, чтобы собрать какой-то, предположим, семинар международный или в какой другой форме, можете ли вы согласиться с этой идеей, добавить её, представить каких-то людей или самим участвовать в этой подготовке, собеседовании? Мне сказали, что Сербская Церковь богата богословами. И эта Церковь сейчас достаточно высоко богословски развивается, и она может пригласить за свой стол различных православных мыслителей и богословов. У меня не нашлось возможности, когда я была за границей, и я как-то задавала вопросы, но мне на них не отвечали. Я думаю, что это одна из самых важнейших тем, от которых зависит наше возвращение к началу. Мне очень близка, Игнатий Тихонович, вот эта Ваша мысль, я всё время говорю о возвращении к началу. Для меня первохристианская Церковь – деяния Апостолов, послание апостолов, это и есть откровение о Церкви, которая неизменна, неистребима и не может быть нарушена никакими историческими условиями. Только там мы можем найти настоящее творчество. К нему и надо возвращаться. Исторические наслоения, которые уже стали вредоносными для Церкви, каноническая заскорузлость, каноническая сумятица привела нас к печальному положению. Так вот не хотите ли и Вы поставить этот вопрос, чтобы тоже как-то начались поиски этих решений?

Феликс Григорьевич Светов - муж Зои К: Но это нормальное чувство достоинства у русского человека, у православного человека и оно должно быть у нас, у нашей Церкви, в конце концов.

З. К.: Может быть, это моя слабость, дружба, которая замешана на корыстных интересах, такая духовная дружба. Я очень ею дорожу. У меня очень мало таких людей. Мне так Бог не давал. Я больше склонна к такому одиночеству, потому что у меня, может, слишком высокие требования к людям и, может быть, к сожалению, мало и к себе, но так получается, что мне трудновато; бывают такие ситуации. И вот эти люди, с которыми мне пришлось побыть какое-то время и я увидела в них действительно чистое горение, любовь к России, служению России до последнего, понимаете. Они очень больны, они старые, они тратят много сил, денег на это всё, они готовы. Но только потому, что они отказались от каких-то, в общем, установок, которые в то время существовали в этой юрисдикции, они оказались, в общем уже под осуждением. И поэтому мне пришлось трудновато. Я пережила какие-то нарекания и потери. Вот то, что я рассказывала там, в Мюнхене, в общем, всё в связи с этим. Поэтому важно, конечно, встреча с владыкой, потому что он очень высокого духовного, как мне представляется, образа мыслей, жизни человек и тоже горячо любящий Россию. Он очень хорошо относится к этим людям, которых я вам покажу сейчас на фотографии, его и тех людей. Я сразу начала думать, как мне быть. И те, и другие были бы вам рады, но я не хочу вас подвергать тем сложностям, которые пережила я в связи с тем, что там существуют такие отношения.

И одна близкая мне женщина, хозяйка дома, в котором я жила, говорит, что Вы как палкой осиное гнездо разворачиваете; где Вы начинаете говорить, так вылезают какие-то вещи, понимаете. Я выступила в монастыре, и когда мне задали дважды вот этот вопрос, то пришлось говорить очень резко. Я, конечно, в общем, оказалась не угодной им. Так же, как и оказалась очень многим не угодна, написав свою статью «Горькие плоды сладкого плена». Я терпела очень многие укоры. Ко мне недавно приезжала одна женщина, они иконописью занимается. И она мне сказала, что останавливалась у одного священника, родственник того моего духовника, который отказался приехать ко мне в ссылку, с которым я, конечно, разорвала отношения. И этот родственник ей сказал: «Ну есть некоторые люди, которые хотели креститься, но после того, как они прочли её работы, они отказались». То есть меня обвиняют в том, что я совершила какой-то соблазн для кого-то, понимаете. Так что я очень часто несу тяжёлые духовные потери, когда занимаюсь этими проблемами. Мне очень трудно потом отмаливаться. Это очень долгие мучительные разговоры с Богом. И только когда мне приходят какие-то утешения, я так обрадовалась, когда мне Игнатий Тихонович прислал письмо – это моя поддержка, это как будто бы был ответ на мои молитвы. Потому что я всё время, и дома бывает, что меня не понимают и всё время возникают эти вопросы: а как же так, а как же вот другие, а как быть и не быть соблазном для своих домашних, для своих детей?

И. Т.: Я хотел сказать немного о дружбе. Мне в жизни часто приходилось терять друзей, если можно их назвать друзьями. Вот расстаёмся мы по-хорошему. Я смотрю на человека и стараюсь запомнить его черты, это может быть в последний раз. «Мы, – спрашиваю, – по-хорошему расстались? Ничего ты на меня не имеешь? »

- «Нет». И вот в течение трёх-четырёх месяцев, а может и года, мы не встречались. Не пишет. Встречаемся, и вижу, что он уже совсем не тот. Мы не встречались это время, мы друг про друга не говорили, ничего не слышали. Что случилось? А вот кто-то что-то сказал. Но разве же можно дружбу так ценить? Я же при расставании сказал, что будут всякие искушения, соблазны, кто-то что-то будет говорить плохое, но имей мужество не через окно влезь, через двери. Постучись ко мне в любое время дня и ночи, и я тебе открою. Уже обняться нам нельзя будет, ты не хочешь, но выскажи мне всё то, что ты имеешь против меня. Я ничего не прошу, кроме открытого высказывания моих недостатков. Я - такой же человек. Я - грешник. Я - самый последний грешник, но я хочу спастись, поэтому ты выскажи мне.

 Ты вдруг узнал обо мне, чего я не вижу, ибо свою походку трудно заметить.

Молчит. Ничего не скажет, и всё-таки расстались, и так у меня было неоднократно. И если бы просто, обыкновенный человек, но тот, которого любил, и тот, который к тебе ходил, пороги твои истирал. И вдруг расстались, как будто никогда ничего не было. Что случилось? Смущённо прячет взгляд: «Ничего не было, всё нормально». Но ведь явно же, что погас светильник. Мы же так любили друг друга, спешили последним поделиться и лучшее всё между нами было. Кто-то что-то, значит, сказал. Я же предупреждал тебя, брат, что будет это. Да я и не настаиваю на вечную дружбу, раз она оказалась невозможной. Но выскажи в глаза при расставании.

Это же самое, Зоя Александровна, я говорю и Вам. И Вам, Феликс Григорьевич, когда только коснётся дела расставания, что-то услышал, где-то, то мужественно высказать всё в письменном виде или при встрече. Вот то и то нам не подходит, мы оказались разные, с первых встреч не допоняли, а когда беседовали и встречались, оказалось, что недоговорённость оказалась фальшью, монета оказалась не та. То есть уметь расстаться по-порядочному. И после этого, чтобы хотя бы в памяти сталось вот это чувство порядочности расставания и до смерти своей могли молиться друг за друга.

З. К.: Для меня этот вопрос кардинальный в жизни моей с людьми, потому что я очень бываю подчас резка, очень нетерпима, не могу делить свою жизнь на жизнь со Христом и на жизнь с миром. Мне это очень тяжело. Меня мир ранит и меня он бьёт, понимаете. Я как бы, защищаясь от него, порой слишком много требую от людей. Конечно, нужно требовать от себя. Но мой духовный опыт подсказывает, что я должна быть как много больше с Богом, и как можно меньше с людьми. У меня совершенно другой опыт, чем у Вас. Поэтому меня очень люди ранят, меня ужасно ранят ложь, неправда, актёрство, лицемерие.

Это то, чего я стараюсь в себе не иметь, но зато, когда, в общем, я говорю это, то, требуя от других, вызываю, в общем, неприятие. Наши пути с Феликсом Григорьевичем крестились поздно, у нас было очень много друзей. Мы писатели были в той жизни, и он сейчас занимается больше писательской деятельностью, чем такой, в общем, проповеднической, или вообще мало пишет о Церкви. Кстати, пишет в основном прозу. У нас были друзья, писатели... Как только мы пришли ко Христу, нас все оставили, нас оговорили, ну, это, как полагается. Нас обвинили в чём только можно. От нас все ушли, над нами смеялись. Когда мы сели (посадили в тюрьму), к нам почти никто из наших ближних раньше друзей не приходил и не помог ничем. Нам Бог посылал помощь от совершенно незнакомых людей. От невиданных, от незнаемых.

И когда я была в тюрьме, я сразу поняла, что меня никто не будет защищать. Он меня сначала защищал, а я уже не могла в ссылке его защищать. Ему Бог поставил других людей, которые его защищали. Я знала, я говорила, что я хуже всех, что я вообще ничего не достойна, меня должны все забыть, потому что я испытала такую богооставленность, а потом я испытала такое отвращение к себе, ненависть к себе. Я знала, что я ничтожество, что вся моя жизнь – это был ужас и кошмар. И пока я это всё не осознала и до сих пор у меня осталось это ощущение, я считаю, что я не достойна никаких, в общем, ни наград, ни поощрений, ничего. Это просто случайность, если я что-то получаю на самом деле.

В то же время у меня живёт такое же чувство требовательности к другим. И это, конечно, потому, что я ещё не дошла до такой жертвенности, когда я могла бы себя бросить как жертву людям. Я не могла. Или это духовный эгоизм, я не знаю. Вот мне очень важно от Вас услышать, как Вы относитесь к этим проблемам. Как я вижу, как я с Вами поговорила два дня, и я поняла, что у Вас особый дар.

Особый дар расточения. Вы себя не боитесь расточать, потому что в этом расточении Вы обретаете богатство. Я же – наоборот. Мне не приходится так счастливо проводить это время, которое я провожу с Вами. И у меня никто не спрашивает, о чём Вы спрашиваете. Я живу среди людей, которые не хотят знать то, что я хочу сказать. И поэтому я могу только на светском уровне знать. Я не могу на этом уровне разговаривать, мне это не интересно, меня это не оживляет. Поэтому я, может быть, произвожу впечатление такого угрюмого человека, который рвётся закрыться в своей комнате, сидеть и молчать, пытаться разговаривать с Богом, потому что после тюрьмы у меня выработалась одна такая любовь. Я люблю сидеть в темноте, оставаться одна.