Часть третья

Часть третья

34 Шон

Я боялся свою жену. Такого нельзя допускать человеку в моем бизнесе, человеку в любом бизнесе – вообще любому человеку. Я знал, что Эмили – это проблема. Что и было частью ее привлекательности. Что бы вы сделали, если женщина на третьем свидании приглашает вас посмотреть “Подглядывающего”? Что бы вы подумали, если за пять лет брака она ни разу не позволила вам встретиться с ее матерью? Не показала вам ни одной своей детской фотографии и отказывалась сообщать вам о своем детстве хоть что-нибудь помимо того факта, что ее мать пила и имела обыкновение называть ее дурой?

Вы пасуете, отступаете. Вы понемногу поддаетесь. Вы теряете силы и не восполняете их. Самсон и Далила, Давид и Вирсавия. В Библии полно таких историй. О чем Библия умалчивает, так это о том, сколь великолепен секс с такими женщинами.

Я влюбился в Эмили и женился на ней, зная о ней не слишком много. У меня имелись иллюзии на ее счет: она так плакала перед толпой на благотворительном вечере ДеннисаНайлона! Трудно было поверить, что человек, рыдавший при мысли о женщинах, не имеющих питьевой воды, и человек, укравший кольцо моей матери, – один и тот же человек. Гораздо позже Эмили призналась, что плакала не о бедных женщинах, а потому, что на том благотворительном вечере ей пришлось иметь дело с огромным числом ЧП и истериками Денниса. Прекрасная женщина, плакавшая от сострадания… этой женщины не существовало.

Мне следовало оставить Эмили, как только самолет, на котором мы прилетели из Англии, приземлился в аэропорту. В самом начале нашего брака, после медового месяца. Можно было аннулировать брак. Сослаться на то, что произошло, когда я попросил вернуть кольцо матери, а Эмили в ответ пригрозила разрушить мою жизнь. Мне следовало сказать ей, что я совершил ошибку. Вместо этого мы занялись любовью в уборной самолета – и таким образом скрепили сделку. Я любил Эмили. Любил ее безбашенность, ее решительность, ее бунтарскую жилку. Эти качества чем-то восхищали меня, я не хотел это потерять.

Ничто не могло остановить Эмили на пути к тому, чего ей хотелось. И я начал испытывать болезненное удовольствие от этого ощущения – уступить и согласиться выполнить ее желание.

Известие о беременности Эмили привело меня в восторг. Но я не мог отделаться от суеверного страха, что что-то может быть не так – не физически, а психологически не так – с ребенком, зачатым в уборной бизнес-класса линии “Вирджин Атлантик”.

Ники получился замечательный. Но Эмили едва не умерла во время родов. Не знаю, известно ли ей об этом. Врачи говорили не так много и обиняками. Я прочитал это по их лицам, когда они вошли в палату, где рожала Эмили, – в палату, декорированную под комфортабельную гостиную, как будто это могло уменьшить боль Эмили.

Что-то в жене после этого изменилось. Она обожала Ники, но отдалилась от меня. Она как будто полюбила своего младенца и разлюбила (если вообще когда-нибудь любила) своего мужа. Ребята на работе жаловались на подобное; в основном они ворчали, что с появлением детей не стало секса. Но с Эмили было по-другому. У нас был секс, хороший секс. Недоставало другого: тепла, нежности, уважения.

Я всегда немного удивлялся, когда приходил после работы домой, а Эмили все еще оказывалась там. Может быть, она оставалась со мной лишь потому, что я был отцом Ники. Не сказать, что я сделал большой вклад в генетику. Ники был похож на нее, он унаследовал красоту Эмили. Но одним он походил на меня: он был мягче Эмили. Я любил его. Втроем мы были семьей, маленькой семьей. Я бы сделал все, чтобы защитить нас, чтобы сделать нашу жизнь лучше. Все, что Эмили захочет.

Я говорил себе: мне нравится, что она не из тех женщин, кто вечно болтает о своих чувствах и желает знать, что чувствуешь ты. Эмили давала мне право на личные мысли. Но что-то в Эмили было… слишком скрытное, я бы сказал. Даже в поистине хорошие дни, когда я был не на работе, мы все вместе выбирались на машине в какое-нибудь веселое место и развлекались, я бросал на нее взгляд – и видел что-то в ее глазах, что-то беспокойное, хуже, чем беспокойное: панику птицы, случайно влетевшей в дом. Не совсем то выражение, которое хочется видеть на лице жены.

Когда мы сЭмили встретились, я перешел от клевых ребят в университете к ребятам-коллегам на Уолл-стрит, определенно не таким клевым, хотя они и считали себя таковыми. Эти гениальные идиоты умели делать только что-то одно. Они знали, как делать деньги. Но то, что я сЭмили, доказывало: во мне еще осталось что-то клевое. Я был женат на самой красивой, самой классной девчонке. Она постоянно подначивала меня, рисковала, приглашала быть ее партнером по нарушению правопорядка.

Я боялся не присоединиться, боялся отвергнуть безумные идеи Эмили. Те, что привели к этому нелепому мухлежу со страховкой. Я с самого начала не верил, что эта схема сработает. Я человек практичный. Я обеими ногами стою на земле. У меня серьезная работа на Уолл-стрит. Но я дал Эмили убедить себя, потому что, укажи я ей на очевидные изъяны ее плана, она решила бы, что я трус. Я говорил ей: два миллиона долларов этого не стоят. Я зарабатываю кучу денег. Я могу попросить прибавку. Но Эмили продолжала твердить: дело не в деньгах. Дело в опасности, в риске. Дело в том, чтобы ощутить себя живой. И господь свидетель: я хотел, чтобы моя жена ощущала себя живой.

Предполагалось, что все очень просто. Блестяще. Эмили изобразит свою смерть от несчастного случая. Я не расспрашивал об этой части плана, и она оценила мое молчание. Компания согласилась бы с наступлением страхового случая, и после большой выплаты мы сЭмили и Ники воссоединились бы в каком-нибудь европейском раю, и денег у нас хватило бы на несколько лет. А потом решим, что делать.

Я хотел верить, что наш план сработает. Но не верил. Единственное, что я знал наверняка – это что если я откажусь, нашему браку конец. Эмили шантажировала меня, хотя мы никогда это так не называли. У нее была сводящая с ума манера устроить так, чтобы результат шантажа выглядел как обоюдное согласие.

Не предполагалось, что она умрет. Я оказался слабым звеном. Не понимаю, как это вышло. Эмили твердила мне “не верь, что я умерла”, но отчет о вскрытии с результатами ДНК-теста выглядел таким убедительным! Планы, продуманные и получше нашего, оказывались опасно неверными.

Одно Эмили говорила о себе: в юности у нее были небольшие проблемы с наркотиками. Говорила, что сделала татуировку на запястье, чтобы напоминать себе, какие скверные вещи случались, когда она употребляла. И она прекратила употреблять, довольно рано.

Я ни единой минуты не верил, что Эмили собиралась покончить с собой. Она никогда не оставила бы Ники без матери. Я был уверен, что это несчастный случай. Кайфанула, выпила, решила поплавать – и утонула. На ней было мамино кольцо. Тот пункт отчета о вскрытии, где говорилось о повреждениях печени и долговременном употреблении наркотиков, – вообще ни о чем. Явная ошибка. Врачи все время ошибаются. Оперируют не того пациента, удаляют не ту почку.

Я оплакивал Эмили. Я оцепенел от горя. Точнее, меня мотало от оцепенения к мучительной боли. Но я должен был оставаться сильным ради Ники, даже если мне страшно вставать по утрам. Сначала я не хотел жить дальше. Я винил себя, что согласился сыграть в корыстную, нереализуемую, незаконную – глупую – игру, затеянную женой.

* * *

Я верил – искренне верил, – что моя жена мертва. Возможно, отчет о вскрытии содержал кое-какие ошибки, но мне пришлось поверить фактам: ДНК моей жены. Кольцо моей матери.

Только по этой причине я позволил себе сблизиться со Стефани. Я никогда не сделал бы этого, зная, что Эмили жива.

Стефани делает все, как я хочу, и, хорошо это или плохо, она меня не пугает. Не подначивает. Она готовит мне ужин так, как мне нравится, без дружеских подколок Эмили, которые, я знаю, были плохо скрываемым презрением к скучным предпочтениям британского мясоеда: чтобы бифштекс был хорошо прожарен. Стефани включает музыку, которая мне нравится.

Я не люблю Стефани. Никогда не любил и никогда не полюблю. Но я не против, чтобы она была рядом. Я всегда знаю: когда приеду домой, она будет дома. Она не задает вопросов, в ней нет холодности. Она живет, чтобы удовлетворять желания Майлза, Ники и мои. В постели – с тем же энтузиазмом, что и везде.

Жизнь с ней успокоила меня настолько, что я начал видеть отрицательные стороны плана Эмили. Первое: Ники страдает. Второе: полиция задает вопросы. Третье: подозрения Стефани.

И самое главное – смерть Эмили.

У Стефани есть основания для подозрений. Она – то, что, по словам Эмили, покерные игроки называют “рыбой”. Стефани вечно намекает на темные эпизоды своего прошлого, говоря, что хочет быть сверххорошим человеком, чтобы загладить свои прошлые поступки. Сверххорошим человеком? Что это вообще значит? Когда Стефани вещает о своем “темном прошлом” и я не закатываю глаза настолько явно, чтобы она это заметила, я ощущаю себя нелояльным Эмили.

Стефани понятия не имеет, что мне известно, кто отец Майлза. И что? Какое мне дело? Она воображает, что эта тайна делает ее темным центром Вселенной. Но Стефани – единственный человек, кому до этого есть дело.

Они с моей женой обе безумны. Они могли бы действительно подружиться, если бы Эмили не искала “рыбу”, если бы Эмили была способна дружить.

Ни на одну минуту я не воображал, что мы со Стефани останемся вместе навсегда. Но она была удобной и выполняла домашнюю работу, пока я пытался излечиться после смерти своей жены, которая, как оказалось, вовсе не умерла.

* * *

Я сидел на своем рабочем месте, когда пришло сообщение: “подглядывающий”.

Я закрыл глаза, потом открыл. Слово все еще было на экране. Слово, которое выглядело слишком опасным – взрывоопасным, – чтобы читать его в офисе. Я сунул телефон в карман и спустился на лифте вниз. Курильщики из моего офиса стояли – в соответствии с предписанием – не менее чем в 25 футах от двери. Я помахал им рукой и завернул за угол. Мне требовалось личное пространство. Мне нужен был воздух. Я еще раз проверил сообщение.

Слово никуда не исчезло. Это было невозможно. Либо моя жена жива, либо кто-то нашел ее телефон. Ее настоящий телефон.

Я отправил ответ: “Подглядывающий”.

Подождал.

Пришел ответ: “Ужин? ”

То и дело нажимая не на те кнопки, я напечатал: “Где? ”

“Дорсодуро”.

Ресторан, в котором я сделал Эмили предложение.

Моя жена была жива.

* * *

“Дорсодуро” был выбором Эмили.

Я предпочел увидеть в этом утверждение. Романтический жест. Она все еще любит меня. Мы все еще вместе. Муж и жена. Все еще можно уладить.

Едва я увидел Эмили, идущую ко мне через ресторанный зал, то понял, что не полюблю больше никого, сколько бы ни прожил. Такая яркая, лощеная, элегантная. Такая сексуальная. Люди всегда оборачивались ей вслед. Эмили обладала особой энергетикой. Что-то менялось в атмосфере, когда она входила в помещение. Одна или с мужчиной, которому повезло быть с ней. Когда в комнату входила Стефани, невольно казалось, что она тут с каким-нибудь жалким типом, который опоздал или не смог найти место на парковке. Или что она назначила свидание с парнем, а он собирается ее продинамить.

Я не хотел думать о Стефани. Она была последним человеком, о котором я хотел думать.

Увидеть Эмили снова было как сон, чудесный счастливый сон, сон, который наверняка хотят увидеть все, сон, исполнения которого мы жаждем. Сон, в котором умершие возлюбленные не умирают.

Эмили выглядела потрясающе. Как ей удалось все это время сохранять свой черный костюм от ДеннисаНайлона в безупречном состоянии? Пожалуй, она была красивее, чем в моих воспоминаниях или чем когда мы поцеловались на прощание в аэропорту.

Она была гончая по сравнению со Стефани – повизгивающим спаниелем. “Мерседесом” по сравнению с “хёндаи”-Стефани. Стефани основательно прожаривала стейки, но с Эмили мне никогда не бывало скучно.

Я поднялся было, чтобы обнять ее, но взгляд Эмили заморозил меня в неловкой позе, полустоя. Я моментально понял, что это не счастливый сон о воскресшей возлюбленной. Я бы сказал, что он вот-вот превратится в разновидность кошмара.

– Не вставай, – сказала Эмили.

Метрдотель отодвинул ей стул, мы подождали, пока не останется никого в пределах слышимости, и только потом заговорили.

– Я думал, что ты умерла. – Это было все, на что меня хватило.

– Очевидно, что ты ошибся.

– Мне жаль. Мне правда жаль.

– Ты не поверил мне, – сказала Эмили. – Ты мне не доверял.

– Тогда кто умер? Чье это было тело? На ком было мамино кольцо?

– Тебе не нужно знать. Если я скажу, ты все разболтаешь Стефани.

– Это удар ниже пояса, Эмили. Это нечестно.

– Ты что, не читаешь ее идиотский блог? Все о вашей здоровой счастливой смешанной семье? И как Стефани утешает бедного маленького Ники, который трагически потерял свою маму?

– Мне и в голову не приходило читать ее блог. Я не… Я бы не…

– А следовало бы, – заметила Эмили. – Он весьма информативен, поверь мне.

– Мне жаль. Я не могу выразить словами, как мне жаль.

– Не надо. Прошу тебя, не надо.

Именно в этот момент нам следовало подняться и уйти. Путь из этой точки вел только вниз. И все же я продолжал надеяться.

Эмили сказала, что голодна. Мы сделали заказ. Деньги на ветер. Мы оба были не в состоянии есть.

Я сказал Эмили, что Стефани для меня ничего не значит. Никогда не значила. Она как бесплатная няня. И услужливая. Может быть, мне не стоило говорить “услужливая”.

Эмили дернулась, потом села очень прямо. Я различил, что она качает головой. Ее неумолимое безжалостное “нет”. Я начал говорить, что она единственная, всегда будет единственной для меня. Что мне жаль. Она зевнула.

Слишком поздно. Я оказался дураком. Как тайно или не тайно, всегда считала моя жена. Она сказала, что никогда не простит меня. Сказала, что я очень пожалею.

Очень пожалею.

Эмили угрожала мне. Но что она могла сделать? Еще один глупый вопрос. Эмили могла сделать все что угодно. Она обвиняла меня в том, что я ее недооцениваю. Но это была громадная ошибка с ее стороны.

Эмили встала и вышла.

Подошел официант, встал рядом со мной. Мы смотрели, как она уходит.

– В самом аду нет фурии страшнее ^[2] … – процитировал он. – Шекспир был прав на этот счет.

– Пошел ты, – сказал я. – Это не Шекспир.

Официант пожал плечами. Он-то тут при чем? Немного погодя он прислал другого официанта, со счетом. Я доел отбивную – полусырую, отвратительную; у меня разыгрался волчий голод. Я оставил официанту большие чаевые в качестве извинения. Почему нет? Я весь вечер извинялся.

Я успел на последний поезд, уходящий с Центрального вокзала.

Я прошел прямо в комнату Ники и обнял его, хотя он спал. Я не разбудил его. Я не знаю, что сделал бы, войди Стефани в комнату и попытайся сказать мне, как снова уложить моего сына спать. Начни она инструктировать меня этим вызывающим раздражение, приторным голосом Мамы-Кэпа.

Я прошел к себе, лег рядом со Стефани и отвернулся от нее. Я не хотел касаться ее и не хотел, чтобы она касалась меня.

– Тяжелый день?

– Ты и половины не знаешь, – ответил я.

Я не двигался, пока не услышал, как Стефани мягко похрапывает и производит глоткой эти словно резиновые щелчки, которые начинали меня бесить.

Я поднялся и перешел на диван в гостиной. Я не спал всю ночь.

* * *

Худшие черты характера Стефани передались мне. Ее паранойя. Тревога коровы, которую гонят на скотобойню. Кто мог подумать, что такие вещи окажутся заразными?

Я не мог избавиться от ощущения, что Эмили где-то там, в темноте. Наблюдает за домом. Знает, что Стефани здесь.

Сколько времени прошло с того дня, когда Стефани спросила, уверен ли я, что Эмили мертва? Конечно, я был уверен, что она мертва. Стефани сказала: она опасается, что Эмили жива. А я ей не поверил.

Я больше не знал, кому или чему верить.

После этого я перестал спать. Я попробовал бесполезные гомеопатические средства Эмили. Травки, мерзкие чаи и прочее подобное. Не помогло. Стефани сказала, что прошло слишком мало времени, они еще не успели подействовать. Я пропустил ее слова мимо ушей. Когда Стефани чувствовала, что ее игнорируют, ее голос становился еще более раздражающим.

Мой врач прописал мне снотворное, предупредив, что у двух его пациентов были неприятные побочные эффекты, в одном случае – психотический срыв. Я сказал, что у меня будут психотические срывы, если я не начну спать. Я надеялся на таблетки.

Когда Стефани спросила, почему я такой дерганый, я свалил все на снотворное. Сказал, что ради него стоит потерпеть мое плохое настроение. Бессонница хуже. Нервозность – побочный эффект. У некоторых людей бывают психотические срывы.

Я умолчал, что виделся с Эмили. Не стал спрашивать, связывалась ли она со Стефани. Сказать, что моя жена жива, ощущалось бы как еще одно предательство. Когда Стефани предположила, что Эмили может быть жива, я подумал: Стефани обманывает себя. Но обманывал себя я.

Меня ничто не извиняет. Я пытаюсь держать себя в руках. Я живу не с той женщиной, и мне угрожает моя жена. Я под огромным давлением. И не могу мыслить ясно.

Вот что меня извиняет. Всегда извиняло. Меня ничто не извиняет.

* * *

Однажды в субботу, после обеда, на подъездной дорожке перед нашим домом остановилась машина. Из нее вышел светлокожий афроамериканец средних лет; сверившись с адресом в каком-то документе, он поднялся на крыльцо. Я смотрел на гостя из окна. Он кое-кого мне напомнил…

Синий блейзер, белая рубашка и темный галстук-бабочка со щелчком поставили воспоминание на место. Гость напомнил мне человека, которого я знал в детстве – мистера РеджинальдаБатлера. Мистер Батлер был пастором в местной церкви, там было что-то вроде религиозной группы, благотворительная религиозная организация “Манчестерские братья”. Его прихожанами были иммигранты и местные цветные. Мистер Батлер приходил к маминой двери – совсем как теперь этот незнакомец пришел к нашей – за пожертвованиями, за теплой зимней одеждой для своей паствы. Мама как-то пригласила его зайти, и они подружились. А в один прекрасный день мама приняла слишком много шерри и сказала что-то – я так и не узнал, что именно, а мать не говорила, – что мистер Батлер счел оскорбительным. И мы больше никогда его не видели.

И вот он здесь, в Коннектикуте. Я открыл дверь. Конечно, это был не мистер Батлер.

– Мистер Шон Таунсенд? – спросил мужчина.

Я признал, что я – мистер Шон Таунсенд.

– Меня зовут Айзек Прейджер, я из Объединенной страховой компании. Работаю с заявлением о выплате страховки по поводу смерти вашей жены. Весьма сожалею.

Говорил ли он, что сожалеет о смерти Эмили? Или о том, что работает с этим случаем? Или он сожалеет, что надо выплатить деньги? Было ли совпадением, что я совсем недавно узнал, что Эмили не умерла? У меня не было ни времени, ни душевного спокойствия, чтобы продумать свой следующий шаг. Следовало ли мне уведомить страховую компанию, как только я вернулся домой после ужина с моей предположительно мертвой женой? Невероятно сложно было бы объяснить, какие события имели место, какие не имели и какие имели место в моем воображении. А в особенности – какие события мы планировали. Все, что я смог бы придумать, выставляло нас виновными. Каковыми, полагаю, мы и были. Проще было сунуть голову в песок и сделать вид, что ничего не произошло. И надеяться на лучшее.

Это был момент, которого я боялся, даже если – до самого последнего времени – не знал точно почему. Момент, когда наша игра обернулась реальностью. Может, я надеялся, что Эмили бросит нашу маленькую шараду до того, как этот момент настанет. Не знаю, о чем я думал.

– Я собирался встретиться с вами на вашем рабочем месте, – сказал Прейджер, – но решил, что подобный разговор вы хотели бы вести дома. Я пытался дозвониться до вас, но…

– Прошу прощения. Я редко беру трубку, если номер незнакомый, – пояснил я.

– Ничего страшного. Вполне понимаю. Многие так делают.

Мы все еще стояли в дверях.

– Прошу прощения, – спохватился я. – Прошу вас, проходите, садитесь.

– Спасибо. Я постараюсь не отнять у вас много времени. Это просто формальность.

Формальность! Я счел это хорошим знаком. Если бы он явился сюда с предположением, что мы с женой состряпали схему, чтобы обмануть его компанию, разговор занял бы гораздо больше времени. Он был бы не просто формальностью.

Я мысленно заклинал Стефани не появляться, пусть занимается, чем там обычно занимается на кухне Мама-Кэп. Но не лезть в чужие дела было выше ее возможностей. Стефани возникла в дверном проеме, одетая в джинсы, старый свитер и толстые носки, которые неприятно шуркнули, когда она вошла в гостиную. Как бы я хотел сказать: “Мистер Прейджер, это Стефани, наша няня”. Кто знает, как бы тогда развивались события.

Вместо этого я сказал еще одно самое худшее:

– Мистер Прейджер, это Стефани. Подруга моей покойной жены.

– Понятно. – Прейджер оглядел ее с головы до ног. – Рад знакомству. – Они пожали друг другу руки.

– Мистер Прейджер – сотрудник страховой компании.

– Какой страховой компании? – спросила Стефани.

Блестяще, подумал я. Возможно, IQ на несколько пунктов выше, чем я ей давал.

– У нас с Эмили была страховка, – пояснил я.

– Правда? – сказала Стефани. – Я и понятия не имела.

– Уточню – страховка на два миллиона долларов, – заметил мистер Прейджер.

– А, погодите, все верно, – сказала Стефани. – Я писала об этом в своем блоге.

Она подыграла мне на случай, если мистер Прейджер читает ее блог. Что следовало бы делать мне все это время.

Стефани шлепнулась на диван, я сел рядом, но не слишком близко. Диван Эмили был огромный. Места – полно. Прейджер поместился на краешке кресла со спинкой, перетекающей в подлокотники.

Стефани предложила ему кофе, чая, воды. Мистер Пейджер вежливо отклонил все предложенное. Он сказал:

– Я уверен, вы понимаете, что все люди разные. Люди делают то или иное, у них разные причины делать то или иное. Очень редко мы понимаем, что именно человек сделал или почему он это сделал. Хотя вы могли бы сказать, что это моя работа. Понимать людей. Такие дела.

– Мистер Прейджер… – начал я.

– Да-да. Ваша покойная жена. Я все думал, как бы это сформулировать, чтобы по возможности не расстраивать вас. Но мне ничего не остается, кроме как сказать вам все, как есть.

– Сказать что? – Я не мог подавить нетерпения.

– Ладно, – сказал мистер Прейджер. – Мы начали думать, что ваша жена может быть жива.

Мне понадобилась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть.

– Господи! Почему вы так думаете?

Краем глаза я уловил взгляд Стефани с выражением “я тебе говорила”. Идиотка. Она понятия не имела, при какой катастрофе сейчас присутствует.

Прейджер покачал головой. Трудно сказать – скорбно или в крайнем недоумении.

– Но я видел отчет о вскрытии, – сказал я.

– Да, отчет, – согласился Прейджер. – Н-ну… Боюсь, тут есть несколько очень неприятных моментов, о которых вы, возможно, не хотели бы слышать. Некоторые предпочитают не поселять определенные образы в своем сознании навсегда. Это ваш выбор. Как я сказал, все люди разные.

– Не знаю, – сказала Стефани. – Я, наверное, из тех, кто не хочет, чтобы определенные образы засели в голове.

– Тогда можешь выйти, – сказал я.

Прейджер подался назад, почти невольно, как иные благовоспитанные люди делают, становясь свидетелями семейной ссоры.

– Пойду посмотрю, как там мальчики. Потом вернусь, – сказала Стефани.

Мне показалось, это прозвучало как предупреждение.

Когда она вышла, мистер Прейджер сказал:

– Позвольте объяснить, что я имею в виду. Я говорю об отчете о вскрытии.

– Я его читал.

– И еще раз… все читают подобные вещи по-разному. Когда я его читал, например, меня крайне удивили некоторые моменты – возможно, другой человек не обратил бы на них внимания. Человек, который занимается не тем, чем я. Например, там было указано, что у погибшей отсутствует передний зуб, причем долгое время. Достаточно долгое, чтобы на месте отсутствующего зуба наросла кость. Полагаю, мистер Таунсенд, вы бы знали, если бы у вашей жены отсутствовал передний зуб.

– Думаю, о чем-то подобном я бы знал, – согласился я.

Теперь я был напуган, напуган по-настоящему. Если мертвая женщина – не Эмили, то кто она? Очевидно, что этот вопрос я должен был задать себе, как только увидел Эмили в ресторане на Манхэттене. Но я каким-то образом умудрился выбросить это из головы. Я каким-то образом убедил себя, что погибшая – с ДНК моей жены – не погибла, а вообще не существовала.

– Согласен, – сказал Прейджер. – Вы, вероятно, знали бы. А учитывая, что ваша жена работала в модной индустрии… Если бы она потеряла зуб, то поставить зубной имплант было бы для нее, можно сказать, в порядке вещей.

– Допускаю, – согласился я. Голова вдруг стала тяжелой.

– Ну, а у женщины из озера никогда не было импланта. Просто отсутствовал зуб.

– Тогда это не моя жена, – сказал я. – За исключением того, что это она. ДНК совпала.

– Мы полагаем, что это могла быть ее сестра.

– Сестра? Эмили была единственным ребенком. Какая сестра?

Мистер Прейджер потер намечающуюся лысину и посмотрел на меня с каким-то чистым изумлением.

– Мистер Таунсенд, вы действительно не знали, что у вашей жены была сестра-близнец?

– Что за фантазии! Вы уверены, что не перепутали женщин?

– Мистер Таунсенд, как такое вообще возможно? Вас не смущает мысль, что можно жить с кем-то, быть женатым на ком-то – и не знать, что у этой женщины есть сестра? И не просто сестра, а близнец.

– Не знаю. Не могу объяснить. Эмили всегда говорила, что была единственным ребенком. Я не думал, что она – я не думал, что любой другой человек – способен лгать о подобных вещах.

Прейджеру было ясно, что я говорю правду, хотя бы об этом. Он зарабатывал на жизнь умением видеть, когда кто-то лжет.

– Ваша жена представляется весьма необычной женщиной, – заметил он.

– В чем дело? – спросила Стефани.

Я не слышал, как она вошла. Я спросил:

– Стефани, а ты знала, что у Эмили была сестра-близнец?

– Ты что, шутишь? Шутишь…

Стефани была плохой вруньей. Она знала. Как она могла не сказать мне? Как это могло не всплыть? Полагаю, мы со Стефани много чего друг другу не говорили. Я не видел причин упоминать, что Майлз – сын ее брата. Может быть, благодаря этому мы со Стефани лучше ладили. Может быть, поладить с другим человеком только и можно, что ценой умолчаний. Безусловно, Эмили лгала в особо крупных размерах. Когда Стефани обнаружила, что у Эмили была сестра-близнец? Или всегда знала? И об этом тоже было вее блоге?

Я задавал себе вопрос: как я мог не знать? Это заставило меня усомниться вообще во всем, все мое прошлое вдруг представилось мне туманным и неясным. Что представлял собой мой брак?

Стефани, мистер Прейджер и я уставились на фотографию Дианы Арбус над каминной полкой. Как будто заметили ее одновременно. Какое-то время все молчали.

– Вот что, – сказал мистер Прейджер. – У нас осталось несколько вопросов, на которые пока нет ответа, и, конечно, самый серьезный из них – когда и что именно мы скажем властям, которые, без сомнения, превратят мое расследование в расследование совершенно другого рода. А может быть – не превратят. Сделают меньше, чем я сейчас, и такое бывает. Но случай, конечно, следует прояснить до того, как встанет вопрос о выплате.

– Конечно. Как вы думаете, что произойдет? И когда? – Я старался придушить нотку мольбы в своем голосе.

– Довольно скоро, – пообещал мистер Прейджер. – А пока, хотя это и вне моих полномочий, я бы попросил вас обоих не уезжать далеко и надолго.

– Разумеется! – сказал я, полагая, что согласие докажет мою невиновность.

– Наши дети ходят в школу, – сообщила Мама-Кэп; в ее голосе, как мне показалось, прозвучало сознание собственной праведности. Но я не винил Стефани в том, что она разыгрывает материнскую карту.

– Да-да, – согласился мистер Прейнджер. – Я искренний поклонник вашего блога.

Он встал и отряхнулся. Он пожал нам руки и поблагодарил нас. Он дал нам по визитной карточке. Он пригласил нас звонить ему в любое время дня и ночи, если у нас возникнут мысли по этому и любому другому поводу. Не говоря уже, если моя жена даст о себе знать… Он просил нас оставаться на связи.

Мистер Прейджер сказал, что провожать его не обязательно, и мы не стали его провожать. У нас не было выбора. Мы смотрели, как он уходит, не в силах подняться с дивана.

– Ты знала? – спросил я. – Откуда ты узнала, что у Эмили была сестра-близнец? Как ты могла не сказать мне?

– Есть вещи, которых ты не говоришь мне, – ответила Стефани. – У всех есть секреты.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒